Помоги проекту - поделись книгой:
Руководителем моего учебного отделения был определен Борис Николаевич, человек большого спокойствия и выдержки. Именно его за три дня до начала войны вызвал на встречу наш проверенный агент из гестапо «Грайтенбах» и сообщил о точной дате и времени нападения Германии на Советский Союз. Однако эта информация не была доложена руководству страны, которое в преддверии войны не хотело верить, что Гитлер нарушит мирный договор между нашими странами. Борис Николаевич оказался в Берлине в первые дни Великой Отечественной войны и был активным участником вызволения советских людей из Германии на родину.
А как мне пригодился совет моего учебного руководителя: никакие увлечения не могут быть не использованы в практической работе с иностранцами! В школе я начал собирать марки, чему способствовали приходящие в школу сотни газет и журналов из десятков стран мира. Участие в работе драмкружка и постановках любительского театра рассматривалось как серьезное подспорье в будущей оперативной работе.
Поощрялось увлечение живописью. Не без помощи старших товарищей мне удалось занять боковое закулисное помещение при сцене маленького зала в здании «сельской школы». В крохотном пространстве размером с ванную комнату была масса удобств: почти полная изоляция от внешнего мира — здание-то было учебное и после шести вечера позволяло работать в глубоком уединении в личное время. Одна стена представляла собой сплошное окно, выходившее в чащобу вековых елей. Разлапистые ветви деревьев зимой утопали в снегу, пушистые волны которого начинались прямо от стекол окна.
Многие часы я провел за самодельным мольбертом, наедине с замыслами, красками и кистями…
В общем, вся царившая в то время в школе атмосфера максимально способствовала быстрейшему усвоению учебной программы. До позднего вечера трудились слушатели в мастерской при спецкабинете над изготовлением, например, контейнера к практическим занятиям в городе. В этом кабинете я разрабатывал хитроумное устройство по защите тайника от вскрытия посторонним человеком.
Другим местом паломничества слушателей был кабинет страноведения. Карты, схемы, планы столиц мира, открытки представали перед слушателями. Здесь можно было увидеть и подержать в руках буклеты, монеты и марки из разных стран, железнодорожные билеты, наборы открыток, экзотические бытовые вещи из Европы, Азии, Америки и Африки.
— Бутаков, — как-то обратился ко мне руководитель кабинета, назвав по псевдониму, — я подготовил эскиз немого плана-карты Лондона, точнее его центральной части. Нужно изготовить оригинал для размножения… Возьмешься?
Я с удовольствием засел за работу — все, что было связано с графикой, я любил делать. И скоро слушатели английского направления, к которому принадлежал и я, уже работали над изучением Лондона, нанося на немую карту-схему города основные правительственные, военные, общественные и культурные объекты этого замечательного в историческом отношении города.
Но не все было так гладко, как это описано выше. Камнем преткновения стало фотодело. Наставник по фотоработам терпеть не мог неряшливости, небрежности, неуважения к своему личному и чужому труду при исполнении всех видов фоторабот. Наставник терпеливо разъяснял ошибки и решительно пресекал малейшую попытку уклониться от «железных рамок» подготовки и проведения фоторабот.
— Бутаков, переделаешь все снова, — требовательно обращался он ко мне. — Опять на три секунды высушил фототочку быстрее, микроточка этого не потерпит. Переделай!
Я в это время трудился над изготовлением микроточки — эдакого фотоматериала размером в два на три квадратных миллиметра. Такую точку можно было спрятать в тексте письма, под буквы и в толщу бумаги, под марку и в любую вещь. Найти ее без подсказки точных координат практически невозможно. А ведь точка несла на себе информацию до целой страницы текста, который с помощью хитроумного оптического устройства переводился в микроточку. И какие бы ни были незначительными ошибки при работе над микроточкой, приходилось переделывать все заново — фотоас был непреклонен.
А занятия в классе фотодела начинались с простого требования: оставлять после себя чистым стол после работы, убирать обрезки фотопленки и лишние предметы во время работы. Уже третье одно и то же замечание заметно расстраивало фотоаса. Но, изучая фотодело, я постигал науку, которая лучше всего выражена в японской поговорке: «Принимаясь за дело, не забудь о мелочах». Ибо к этому времени теоретически мы уже понимали, что в оперативной работе «мелочей» не имеется.
С большим упоением я отдался часам военно-физической подготовки. Легкая атлетика, баскетбол и волейбол, купание в озере, а зимой лыжные гонки за пределами школы в вековом еловом лесу. Как профессиональному военному, в этом виде подготовки мне нравилось все: стрельба, каратэ, самбо, лыжи… Лыжи — это еще от быковской школы, от увлечения из глубокого детства.
В первый же год пребывания в школе обильный снег выпал в декабре, и все чаще наши занятия проходили в прилегающем лесу на лыжне.
Однажды я вместе с товарищами готовился к выходу в лес через небольшую калитку в нашем глухом заборе. Выход задерживался, и мы сидели в комнате, где хранился лыжный инвентарь.
Неожиданная встреча
Наш лыжный тренер пришел не один, а в сопровождении замначштаба школы. Он сообщил нам следующее:
— Только что возвратились ваши коллеги из другого учебного отделения с занятий в лесу. Ходили на лыжне и заметили вблизи нашего объекта подозрительную по поведению личность. Если он еще там, в лесу, нужно задержать этого субъекта…
И замначштаба объяснил задачу: по выходе из калитки мы должны поделиться на две группы и по знаку тренера физо резко повернуть с лыжни вправо и влево, прочесав лес на километр вглубь и в другую сторону — до шоссе. Задержанного привести в штабную избу возле проходной, предварительно завязав ему глаза. Замначштаба пояснил, что подобная практика в школе уже была, и не раз. Людей проверяли и затем по документам разбирались с ними наши сотрудники из областной управы. Мне такая работа была понятна, так как это была часть работы органов по профилактике вокруг охраняемого объекта.
Гуськом мы вышли из калитки в лес и стали удаляться от забора. По взмаху лыжной палки, сделанному тренером, мы, как во флоте, повернулись «все вдруг» вправо и влево. Я пошел, проваливаясь в снег, влево. Шел я концевым и потому оказался на расстоянии метров пятнадцать-двадцать от забора, вдоль которого теперь и двигался. Идти прямо не удавалось — мешали молодые елки, до макушек занесенные снегом. Пришлось лавировать между ними, а это в глубоком снегу здорово изматывало.
Что-то темное мелькнуло у забора и скрылось за пышной елкой. Я направился к этому месту и увидел, как вдоль забора по старой лыжне удалялся лыжник. И хотя ему было трудно идти по рыхлому снегу, было видно, что в лыжном деле он не новичок.
Я обернулся и в стороне увидел бредущих по снежной целине моих товарищей, помахал им лыжной палкой и указал направление своего движения, как бы предлагая последовать за собой. Сам же ринулся догонять чужака. Расстояние сокращалось медленно, Чужак поднажал, стремясь пройти забор и вырваться на простор замерзшего болота, на котором вкривь и вкось стояли стволы погибших деревьев.
Вот Чужак скрылся за углом забора, и секунд через десять я оказался в том же месте. Моих товарищей видно не было, только метрах в ста сзади шел кто-то по моему следу.
Меня выдали концы лыж — они показались из-за угла глухого забора раньше, чем я сам. Когда я выкатился из-за угла, удар кулака пришелся мне в голову. Спасла мгновенная реакция, благодаря которой удар был скользящим. Падая в снег, я заметил, что Чужак рванулся вдоль забора. Чужака нужно было догонять, и я бросился в погоню. И хотя секунды были потеряны, все же расстояние между нами было не более двадцати-тридцати метров.
Я знал, что забор тянется метров на пятьсот и что где-то метров через двести начнется хорошая лыжня, ведущая из болота в поселок. Значит нужно, думал я, догнать его именно на этом участке. Расстояние сокращалось, но не так быстро, как хотелось. Чужак не оборачивался, а бежал, топая, к заветной накатанной лыжне. Но и я приближался: вот уже пятнадцать метров, еще чуть-чуть… Наметил точку перехвата — чуть изгибающийся влево участок забора. После этого места до накатанной лыжни останутся считанные метры.
Чужак завернул за изгиб забора. Я не видел, что произошло за изгибом забора, но услышал трехэтажный мат. Через секунду-другую я был за углом. Чужак торопливо пытался подняться из снега, куда он угодил, столкнувшись с медведеподобным рыболовом подледного лова. Его он не сбил с ног, а сам оказался в снегу. Не говоря ни слова, я бросился на Чужака и повалил его в снег снова и прижал его руки с лыжными палками.
— Вы чего, ребята, воюете? — раздался над нами удивленный голос рыболова. — И меня чуть не сбили с ног, и сами барахтаетесь в снегу…
Первым опомнился Чужак:
— Эй, рыбак, этот тип преследует меня из-за девушки! А она не хочет его знать…
Чужак искал поддержки у рыболова, легендируя нашу стычку ссорой. Я же не мог говорить, что мы ловим подозрительную личность, иначе слух об этом разошелся бы по всей округе. И я огрызнулся, но с веселостью:
— Молчи уж, любитель чужих девчат! Вот она сама подойдет и решит, с кем ей быть.
Видя, что дело решается миром, рыбак махнул рукой и молвил, обращаясь в сторону болота:
— А ну вас, разбирайтесь сами, я пойду посижу лучше над лункой… — И он затопал огромными валенками, которые бывают только у сторожей и у рыбаков подледного лова.
Мы остались одни. Я все еще держал Чужака за руки, не давая ему подняться и надеясь на помощь товарищей. Чужак ждать не хотел. Он пытался ударить меня ногой в пах, но это плохо получалось — мешали лыжи.
Так мы барахтались минуты две, пока Чужак не освободил кисти рук от лыжных палок. Он резко повернул руки под себя, и мои руки оказались под его грудью. Затем Чужак перекатился с груди на бок, сжимая мои руки под собой. Я старался не отцепляться от него и даже закусил его куртку зубами.
Мне было трудно давить всей массой тела на Чужака. Масса была невелика, килограммов за пятьдесят. Но и он не отличался весом и ростом. В этом мы были равны.
— Чего прицепился? — подал голос Чужак. — У меня ничего нет, разве чуть денег и часы…
Чужак явно косил под ограбление. В это время бывали случаи мелкого грабежа, и он пытался изобразить свой бег от меня попыткой убежать от грабителя. Я в разговор не вступал, а настороженно ожидал, что предпримет Чужак еще в отношении меня. Но вот подоспели мои товарищи, и мы сообща перевернули Чужака на спину…
О боже, это был Борис — Угорь! Я даже присвистнул, узнав его, но перед товарищами вида не подал.
— Ребята, он пытался меня ограбить! — сказал Борис-Угорь. — Помогите мне избавиться от него…
— Молчи уж, — кто-то шикнул на него, — разберемся!
Я был весь мокрый от бега и борьбы, и ребята взяли все хлопоты на себя. Узнал ли Борис меня? Я быстро надвинул ему лыжную шапочку на глаза. Для верности натянул ему на лицо еще и свою.
Поставили Чужака-Бориса-Угря на ноги и по лыжне потащили его к калитке, из которой вышли на ловлю подозрительного субъекта. Минут через пятнадцать мы подвели Угря к штабной избе, как звали этот домик за бревенчатые стены. Инструктор-тренер по лыжам забежал вперед и, выйдя на крыльцо, приказал нам:
— Бутаков, за мной, а остальные назад, в лес! Еще целый час занятий.
— Нужно бы поосторожнее с ним, связать надо его, — предложил я, вспоминая свои встречи с Угрем.
— Ничего, не убежит, мы обыскали его…
— И все же надо завести ему руки за спину, — настаивал я на своем. — Давайте я подержу его за одну руку, а вы за другую.
— Хорошо, хорошо. Возьми его за руку…
Так, ведя его под руки, мы вошли в здание штаба и затем в кабинет замначштаба. Усадили Угря на стул и сняли с него лыжные шапочки. Угорь смотрел в пол.
Тренер по лыжам положил на стол хозяина кабинета вещи, найденные в карманах Угря: спички и портсигар, платок и деньги. Угорь был безучастен. Я смотрел на Угря, впервые видя его так близко и так долго. Это был он, несомненно он. Но фигура его была отнюдь не обмякшей, а больше походила на сжатую пружину. Особенно об этом говорили руки, сжатые пальцы.
Я искал возможность, как, не привлекая внимания тренера, переговорить с замначштаба. А тот взял в руки вещи, отобранные у задержанного, и стал их рассматривать, произнося вслух название каждой.
— Так. Спички. — Он тряхнул коробок, открыл его и заглянул внутрь. — Теперь портсигар…
Я смотрел на Угря. Услышав название очередной вещи, он напрягся. Я понял это по тому, как побелели пальцы его рук. Здесь что-то есть, подумал я о портсигаре. Подсознательно мелькнула мысль, что нужно предупредить замначштаба… Но в следующее мгновение раздался слабый хлопок, и я стал терять сознание. Последнее, что я видел, это поднимающегося со стула Угря и его лицо, которое он стремительно закрыл руками.
Очнулся, как мне показалось, почти сразу. Я лежал на полу, рядом лежал тренер по лыжам и в кресле распластался замначштаба. Угря не было. Трезвонил телефон. Я поднял трубку и услышал полуистерический голос:
— Срочно начштаба сюда, на КПП! Срочно! Здесь два убитых! Оба дежурных убиты…
У меня захолодела спина. Голос срывался на крик. Я бросился в коридор. Никого. Бросился к замначштаба и стал его теребить, приводя в чувство. На полу заворочался тренер. Я попросил его заняться замначштаба, вызвать врача…
И только теперь я почувствовал, что голова и тело как бы не свои, вялые, все делалось с трудом, мысли ворочались медленно. До меня стало доходить, что нас вывели из строя, хоть на короткое время, но вывели.
Я бросился на КПП, что было метрах в двадцати от штабной избы. Там я застал вольнонаемного из хозкоманды, который склонился над одним из дежурных.
— Кажется, живы, только без сознания, — несколько сконфуженно сказал вольнонаемный, видимо смущаясь за свою торопливость с сообщением о смерти солдат. Оба солдата охранного взвода пока были без сознания. У одного на лице растекалось кровавое пятно, видимо ударили крепко.
Было ясно, что Угорь прорвался через КПП, вернее всего — к автобусной остановке, что была рядом с воротами в школу. А может быть, уехал на попутной автомашине. Сомнений не было: рядом со школой его нет. Да, это был Угорь, тот самый Угорь!
От штабной избы к нам шел замначштаба. Шел, пошатываясь и ощупывая голову. Бежал к КПП и врач…
Позднее стало известно, что в портсигаре была заложена крохотная отравляющая бомба, которая вывела всех нас троих из строя минут на пять-семь. Угорь точно рассчитал, когда услышал сказанное замначштаба слово «портсигар». Он успел зажать рот и нос руками, затаил дыхание и выбежал из штаба. Дежурные на КПП не были в курсе дела о поимке подозрительных людей в лесу. Появление на КПП Угря они восприняли как приход слушателя. Угорь несколькими ударами оглушил солдат и исчез.
Поиск беглеца на трассе Москва — Горький в обе стороны результатов не дал. Он как в воду канул. Для меня Угорь исчез в четвертый раз. И встала дилемма: говорить или не говорить о моих «встречах» с Угрем ранее — в Ленинграде, Тбилиси, на Севере?
Я рассуждал так: в это время было известно, что подозрительность в органах еще не изжита полностью. Хотя КГБ был новой организацией, но он существовал всего несколько лет. Подозрительность все еще как ржавый гвоздь сидела в душах многих сотрудников, особенно в кадровом аппарате.
В этой связи мне представлялось, что в бумагах по поводу событий в школе с Чужаком будет фигурировать мое имя. О том, что будут беседы по этому поводу, я не сомневался. Так оно и случилось. В то же время я уже давал показания в отношении Угря во всех трех случаях «общения» с ним. Если мои командиры сочтут нужным, то со мной переговорят.
На сердце же было тошно: уже в четвертый раз Угорь ускользнул. В эти дни тревога не покидала меня — я ждал вызова, но его не было. Постепенно все вернулось «на круги своя». Учеба пошла своим ходом.
Прошло много месяцев, прежде чем мы сдали экзамены и выпустились из школы, которую по имени генерала Гриднева, ее начальника, мы прозвали «Гридневкой». Со сдачей экзаменов уходил в прошлое значительный отрезок моей жизни: я покидал школу, имея направление во внешнюю разведку, точнее — в научно-техническую разведку.
Встреча с ГРАДом
В первых числах сентября шестьдесят первого года я поднялся на восьмой этаж штаб-квартиры внешней разведки комитета госбезопасности на Дзержинской площади в качестве постоянного сотрудника отдела, известного как научно-техническая разведка, сокращенно НТР.
Здание на Дзержинке, в годы революции Лубянской площади, занимало несколько управлений КГБ: первое — разведка, второе — контрразведка, третье — военная контрразведка и так далее. Разведка занимала основную часть здания, точнее его новой части. Переход из корпуса в корпус контролировался службой внутренней охраны. Правда, приоритет прохода в другие подразделения КГБ принадлежал разведке — первому главку, как в обиходе называли ПГУ.
В штабе научно-технической разведки
Мою душу распирала гордость от принадлежности к разведке, к людям, профессия которых насчитывала не одно тысячелетие и входила в три-четыре главных почитаемых по полезности занятий в древности.
Отдел НТР занимал несколько десятков комнат. В них размещались все направления разведработы НТР, которые сводились к добыванию информации, естественно секретной, о тенденциях в развитии и новых достижениях науки и техники на Западе, о технологиях производства и образцов, — все это в первую очередь в интересах обороны.
Возглавлял НТР крупный чекист-разведчик, прозванный его сотрудниками «Влас». Леонид Романович был организатором активного противодействия запретным санкциям Запада по доступу моей страны к передовым технологиям. Во главе запрещающих стран стояла Америка, слабо пострадавшая во время последней войны человечества, сытая и самодовольная. Она подчинила своей экономической воле Англию и Францию, ФРГ и страны Бенилюкс, Италию и даже Японию.
Нужно было «взломать» преграды КОКОМ — комиссии по контролю, ибо мир становился все более безумным в гонке вооружений — ядерных, химических, бактериологических, именуемых оружием массового уничтожения. Таковы были главные условия «холодной войны».
НТР набирала силу, уже однажды доказав стране свою полезность в деле создания атомной бомбы — основного средства противостояния гегемонии США и ее союзников в борьбе двух идеологий. Теперь и атомная проблема, и вопросы кибернетики были в поле зрения Власа.
Когда я пришел в отдел, Влас возглавлял НТР в нескольких ее ипостасях, осмысленных и выстраданных им как основные направления научно-технической разведки по проникновению в секреты Запада: ядерное, авиакосмическое, электронное, медицинское и, наконец, химическое, в которое определили меня.
Задания НТР получала от «заказчика» — могущественной ВПК, военно-промышленной комиссии, которая «по крохам» собирала интересы НИИ и заводов оборонки, нуждавшихся в помощи разведки. Комиссия тщательно сортировала заказы и, выделив деньги в иностранной валюте, спускала разведзадания Главе и Идеологу НТР — Леониду Романовичу.
Судьба свела меня с тремя легендарными разведчиками — «мастерами атомного шпионажа», как их называли на Западе. И среди них был Леонид Романович. Но ведь шпион — это тот, кто работает против своей Родины, а они были разведчиками. Разведчиками, к когорте которых теперь принадлежал и я. Не одно десятилетие профессионализм этих и других асов разведки был для меня путеводной звездой.
В обычной жизни нас называли «иксами», то есть разведчиками линии «X». Откуда появилось это название в секретной переписке между Центром и резидентурами, ходили легенды. Считалось, что так назвал эту линию Влас, который по профессии был химиком. Но были и другие мнения: некоторые говорили, что мы просвечиваем информацию рентгеном, а другие — «химичим», ибо специфика НТР требовала специальных знаний.
Группа химии, в которой оказался я, курировала работу в области разведзаданий по химии во всех уголках мира, где были наши люди, разведчики. Мне предстояло получать из резидентур почту, изучать ее содержание, проверять иностранцев по учетам на предмет их возможной связи со спецслужбами противника. Я готовил для источников информации задания. Нашей небольшой группой руководил в повседневной работе старший оперуполномоченный, которого мы в глаза звали Василий Васильевич, а за глаза — «Крошка ВэВэ».
Конкретные задания, по которым мы работали за рубежом, касались технологий переработки нефти, нефтехимии, химии и продукции на ее основе. Наша военная промышленность нуждалась в сведениях по изготовлению спецсмазок и спецпластмасс, термостойкого каучука. Работа велась и по твердым ракетным топливам, по ОВ — отравляющим веществам и образцам химбакоружия.
На работу я ходил, как на праздник. Частенько приходил до начала рабочего дня. Стол во внерабочее время у меня всегда был чист. Расстановка перед работой канцелярских принадлежностей — календаря, стаканчика для карандашей, плоских чашечек для скрепок и резинок, блока бумаги для черновых записей — это был ежедневный ритуал, настраивающий на работу.
На встречу с Марсом в Бельгию
Однажды меня озадачил ВэВэ:
— Слушай, Максим, из Брюсселя пришла шифровка. Нужно срочно проверить по учетам Центра некоего бельгийца, на которого вышел наш сотрудник. Это по линии химии. Поработай над этим бельгийцем, которого резидентура назвала «Марсом».
И ВэВэ вручил мне шифровку, суть которой была следующей. Президент небольшой, но специализированной фирмы по производству высокотемпературных масел на силиконовой основе дал согласие передать некоторые документальные сведения по их изготовлению. Процессы были американские, нас интересовали, а Марса интересовали деньги. В шифровке намекалось и о других перспективных возможностях связи, о чем брюссельская резидентура обещала дополнительно сообщить в оперативном письме. Давались имя, адреса местожительства и работы Марса, год рождения и дата.
Этих данных было достаточно, чтобы провести проверку, и она показала, что Марс проходит в одном из архивных дел. Как это принято, я сделал справку из дела в части, касающейся Марса, то есть кратко выписал сведения со страниц дела. Когда я листал страницы дела, то видел скупые сообщения от разных источников информации, но главное было в том, что имя Марса увязывалось с именем Старика, убитого в сороковые годы. Марс якобы передал свои личные документы человеку, который вошел в доверие к Старику и убил его. Марс после этого убийства был арестован и проходил по судебному делу о Старике. В годы оккупации Бельгии немцами Марс сидел в концлагере все по тому же делу.
Кто такой Старик, я не знал. Завершив работу в архиве, я принес справку в отдел и показал ВэВэ.
— Это о каком же Старике идет речь?.. — спросил ВэВэ сам себя. — Ведь Старик — это Берзин, чекист и руководитель ГРУ, но это и псевдоним Ленина… Берзина расстреляли в тридцать седьмом как «врага народа». А Старик, которого убили в Мексике, может быть только… Троцкий. Да, несомненно, речь идет о нем.
В двух словах ВэВэ приподнял передо мной завесу тайны об обстоятельствах убийства Льва Троцкого. И, озабоченный, пошел докладывать руководству собранные мною сведения. Когда он возвратился, то бросил фразу:
— Срочно готовь в Брюссель шифровку. Работа с Марсом запрещается. Даже любые контакты. О выходе на Марса доложено руководству разведки.
— Но ведь он согласен работать с нами… Его возможности по химии — это в наших интересах?
— Чудак-человек: все, что связано с «делом Троцкого», — это сверхсекретное табу.
История с Марсом научила меня уважать архивную службу. Как бы ни был я занят и ни торопил события в работе, я не начинал каких-либо действий по иностранцу без проверки по спецучетам. И не только разведки, но и контрразведки и ГРУ.
Однако история с Марсом имела продолжение. Через несколько дней меня вызвал заместитель начальника НТР, тот самый Валентин Васильевич, который первым беседовал от имени НТР перед спецшколой разведки.
— Садись, Максим, — дружески протягивая мне руку, показал на стул Валентин Васильевич. — Ты, видимо, огорчен, что дело с Марсом не получило развития?
— Конечно, наши точки в Европе и за океаном бьются над заданием, которое в силах выполнить Марсу.
— Все это так, но безопасность работы в стране — это главное, а Марс «под колпаком» у местной контрразведки…
И опытный чекист пояснил мне, начинающему разведчику, что главная опасность в случае с бельгийцем таилась в его прошлой причастности к компартии. И как бы ни было жаль расставаться с таким источником информации, говорил мой руководитель, строгие правила безопасности разведработы с иностранцем не позволяют продолжать с ним оперативный контакт.
Поделиться книгой: