Помоги проекту - поделись книгой:
«У нас баронское правительство!» – таков был общий клич островитян. Буржуазные газеты писали об этом, качая головой – глядите-ка, как злостные агитаторы совратили с пути истинного этих бедных людей! Но островитяне были кругом правы! Никогда т. н. правительство Эстонии не было более баронским, чем в феврале. Даже «Сотс.» называла деятельность этого правительства «кирхбаховской»[35] и сетовала на то, что военные власти действуют так, словно они находятся на оккупированной земле. Вещественным доказательством того, что это правительство является баронским правительством, были т. н. национальные министры в правительстве Пятса. Господин Кох в качестве немецкого национального министра был вещественным доказательством того, что баронские имения останутся неприкосновенными. Господин Сорокин в качестве русского национального министра являлся вещественным доказательством того, что псковская белогвардейщина верно охраняет в Эстонии демократический строй и что кровопийцы могут спокойно переваривать пищу. Весь государственный аппарат охранял святость частной собственности баронов!
На Сааремаа широкие слои народа возможно ощущали это больнее, чем в других местах Эстонии. Земельный голод на Сааремаа и на Мухумаа был всегда вопиющий. Где в господской Маарьямаа[36] больше карликовых бобыльских хозяйств, чем на островах! Где трудовой народ голодает «на своем клочке земли» больше, чем на скудных почвах островов! Нищета трудящихся островов была тем ужаснее, что землекопы, копальщики картофеля, плотники, строительные рабочие и матросы уже несколько лет были безработными, ибо германская оккупация еще в августе 1917 года закрыла им доступ на большую землю.
И таких – девяносто девять сотых, ибо серых баронов, богатых крестьян – их называют на островах пуумаамеесами – там на редкость мало! Но все же пуумаамеесов в любой волости столько, что и там социальная несправедливость, классовые противоречия между бобылями и пуумаамеесами ощутимы. Не только противоречия с баронами, помещиками, но и с пуумаамеесами зажгли на островах костер революции. «Безземельные голодали, – признал даже один из органов угнетателей, – а у пуумаамеесов зерна хватает и на корм скоту и на пиво…» В Пэйде у каждого в погребе стояли бочки с пивом, а нуждающимся они не продавали зерна и за деньги. Составы волостных дум в большинстве своем были прежними и во время рекрутского набора сынки пуумаамеесов поголовно были зачислены в «кормильцы», между тем как бедных крестьян отправляли на войну. Класс «кормильцев» на Сааремаа прославился, жалобы на них стали «повсеместными». («Ваба Маа» № 54, 6 марта 1919 г. – «Мухумаский и Сааремаский мятеж»).
Но если противоречия между бобылями и пуумаамеесами, если раскол между тамошним эстонским населением был так велик, что даже закрытое око буржуазной газеты его разглядело, то как же велика должна была быть тогда пропасть между бобылями и помещиками! Мы говорим намеренно: помещиками, а не баронами. Ибо острие «мятежа» было направлено против всех помещиков, не только против баронов, т. е. дворянства или помещиков из немцев. «Мятежники» убили не только ландмаршала барона Буксхевдена вместе с его братом-бароном, не только арендатора имения Ранна – фон Палена, не только двух фон Эссенов из имения Сасси, но и Карла Фёрстера из Кареда, одного эстонца по национальности – управляющего имением Тамсе, владельца имения Унду – Холла вместе с его приемной дочерью Трууверт, управляющего имением Койкла – Клейнарта. Буржуазные газеты сообщили, что «мятежники», якобы, вынесли на закрытом собрании смертные приговоры нескольким крестьянам-дворохозяевам, но не успели привести их в исполнение. […]
Говорят, что эти убийства были совершены из личной мести. Откуда буржуазным мошенникам это известно? Мы знаем десять смертных приговоров, которые были вынесены военно-полевыми судами на Сааремаа и на основании которых были убиты десять сынов трудового народа, обвиненных в убийстве помещиков. Но ни один из этих десяти не был участником этой расправы! Подлинные участники так и не были обнаружены. (См. подпольный «Коммунист» № 3 – «Рыцари белого креста»). И такие убийцы невинных людей вместе со своими лакеями осмеливаются теперь доказывать: расправа была совершена из личной мести! Да, и по нашему мнению убийства совершались из личной мести! Но – не убийства баронов, а убийства очень многих из тех двухсот пятидесяти восставших, кто по тайным и ложным доносам были умерщвлены на островах карательными отрядами Пятса! Восставший трудовой народ никогда не убивает своих мучителей и угнетателей по личной злобе. Из поколения в поколение помещики издевались над народом, мучили его хуже, чем рабочий скот, сеяли нищету и горе, и поэтому они неизбежно должны были пожать свинец! Кто сеет ветер, пусть пожнет бурю!
Пулю в тело и труп под лед! – так действовал восставший трудовой народ на Мухумаа и Сааремаа и тем самым опроверг хитроумные измышления буржуазии о «невиданной жестокости» прибывших со стороны Нарвы и Пскова красных в Тарту, Вирумаа и Нарве. Красный террор не был завезен в Эстонию извне. На островах действовали одни лишь красные островитяне. И даже те бывшие солдаты и матросы, которые в составе русской армии и флота проделали в 1917 году две революции, даже они все, за небольшим исключением, вернулись на острова в начале германской оккупации, т. е. в начале 1918 года, и не принимали участия в осуществлении красного террора в России. Красный террор на островах вырос, выражаясь словами Яна Тыниссона, из «народного духа».
Совершенно самостоятельно, без какой-либо коммунистической агитации извне, без «китайских и латышских наемников» восставшие вооруженные островитяне действовали точно так же, как и восставший трудовой народ в той части Эстонии, которая в ноябре, декабре, январе находилась под властью Эстонской трудовой коммуны. Но кое в чем «мятежники» островов даже превзошли распоряжения правительства Эстонской трудовой коммуны! Они не потеряли ни одного мгновения, чтобы создать ту вооруженную силу – красные войска – без которых не может существовать ни одна революция трудящихся.
«На следующий день (после начала восстания – В. К.), – так описывает события буржуазная газета, – людям было приказано собраться в волостной управе со строгим наказом иметь при себе оружие, у кого оно есть. Необходимо, мол, покончить с высокомерием господ. Волость Суурвалд (на Мухумаа) этот приказ выполняла вяло. Собралось несколько десятков человек, большинство без оружия. Это рассердило организаторов мятежа, которые пригрозили прикончить всех противившихся.
В тот же день была объявлена мобилизация мужчин в возрасте от 18 до 45 лет.
…На конфискованных в имениях лошадях курьеры „красных“ носились ночью по деревням, передавая приказы о мобилизации и угрожая, что сопротивлявшемуся грозит смертная казнь.
На третий „красный день“, 18 февраля, в Хелламаа состоялось народное собрание, участвовать в котором было приказано всем мужчинам. На собрании были выбраны комиссары.
Сторожевые отряды на побережье поджидали „белых“.
В тот же день в Сууремыйза для нужд новой „народной армии“ было конфисковано 150 пудов ржи и бык» («Ваба Маа» № 52, 4 марта 1919 г.).
Так действовали на Мухумаа.
«Повстанческое движение быстро перекинулось с острова Муху на Сааремаа, в волости Мааси и Ууэмыйза», – пишет «Саарте Кая».
«Теперь движение очень быстро распространялось, и вскоре восстало население Лейзи и Кярла. Можно сказать, что за три-четыре дня все население Сааремаа восстало.
Положение стало крайне серьезным.
Вооружившиеся большевики ходили из деревни в деревню, из дома в дом и повсюду объявляли „Приказ о принудительной мобилизации“, согласно которому все мужчины в возрасте от 18 до 45 лет обязаны вступить в красное войско, причем уклоняющимся грозила смертная казнь.
Имения и волостные управы были захвачены и повсюду была установлена власть красных.
Решено было приступить к захвату города[37]». («Сотс.» № 50, 1 марта 1919 г. – «О сааремаских событиях».)
Так действовали восставшие трудящиеся на островах! […]
Словно в сказке, в одну ночь восставшие создали красное войско до 1000 человек – оно двинулось с трех сторон на Курессааре и вело с сааремаскими белогвардейцами настоящие бои. Приговоры военно-полевого суда, сообщившие о расстреле красных командиров рот и взводов, свидетельствуют, что у восставших было организовано по крайней мере 11 рот, штаб и главный штаб. […]
Шестьдесят лет назад барщинные крестьяне восстали против своих угнетателей – то была «Война в Махтра»[38] К 1919 году барщинное рабство было заменено рабством наемным, но самое рабство осталось, а вместе с ним и все порождаемые им бедствия. Поднимая мятеж против наемного рабства, островитяне не были одинокими, как махтраские крестьяне.
Весь мир наемных рабов поднялся ныне на священную войну против наемного рабства – капитализма! Будь то на Востоке или на Западе, в Европе или Америке – повсюду трудовой народ ведет борьбу против наемного рабства, борьбу за коммунизм.
Восстание трудящихся островов в феврале 1919 года было лишь одним эпизодом, одной из страниц в этой гигантской борьбе.
Пусть острова были отделены от прочего мира еще до Октябрьской революции; пусть бароны, попы и их газеты объявляли эту революцию убийством, разбоем и сплошным богопротивным ужасом; пусть красные знамена с лозунгами Октябрьской революции никогда не развевались над островами, все же разразилось восстание, именно восстание трудового народа, «мятеж» против наемного рабства: имения были конфискованы, волостные управы захвачены, создано было красное войско, была установлена диктатура трудящихся! «Все народы мира восстали против белых, теперь пришло время восстать и островитянам!» – провозгласил неизвестный агитатор в Хелламаа и – не только от побережья Виртсу до полуострова Сырве, но от края до края всего мира мощно неслось в ответ: «Время настало!»
Месяца за два до этого – на рождество – Александр Койт вместе со своими единомышленниками попытались захватить Когуласкую волостную управу и провозгласить советскую республику. Но белые кайтселийтчики провалили эту попытку. Койт скрылся. После февральского восстания его нашли 14 марта в Лаймъяласком лесу, в пещере, которую он себе вырыл. Там же было найдено и его красное знамя. После жестоких мучений и побоев Койт был расстрелян по приказу лейтенанта Фельша. Мы не знаем Койта, не знаем и других руководителей Сааремаского восстания! Но об их стремлениях и героической борьбе красноречиво свидетельствуют их дела, которые никогда не будут забыты историей.
То была героическая борьба. Но она была обречена на неудачу. Трудящиеся на материке были уже покорены. Мы не могли прийти на помощь восставшим островитянам. Кровавая баня была страшной. Кровавые псы не знали пощады. (Кроме Фельша, главными кровавыми собаками были: лейтенант Клаар с матросами-палачами с «Лембиту» и лейтенант Росалк, который был назначен на острова на пост постоянной ищейки-коменданта.) Весь трудовой народ Эстонии должен был, скрипя зубами, и в бессилии потрясая своими цепями, смотреть на это кровопролитие. […]
[…] «Учредительное собрание надо разогнать! В противном случае трудовой народ будет предан!» – провозгласил первый номер подпольного «Коммуниста».
«Учредительное собрание надо разогнать! Оно предало, трудовой народ!» – так должен провозгласить последний номер подпольного «Коммуниста».
Почему бойкот провалился? – Потому, что наступления красных войск здесь на этом фронте неоднократно проваливались! […]
В такой обстановке нам пришлось сказать рабочему классу: боритесь мечом, а не избирательными бюллетенями! Но этот меч был только-что вырван из рук рабочего класса. Вся поверхность народного моря еще рябилась от окативших его волн контрреволюции. Белый террор продолжал бушевать. Каждая ночь, каждый день вырывали из рядов трудящихся мужчин и женщин, которых бросали в тюрьму, за проволоку, вели на расстрел. Каждый день, казалось, доказывал рассеянным, разбитым, обескровленным трудящимся: меч не поможет! Как же мог трудовой народ поверить, что он справится с тем, с кем, как видел ежедневно, не могли справиться даже по-военному организованная и технически хорошо оснащенная часть трудящихся – красные войска!
Вот в эту почву и стали бросать свои демократические семена буржуазные и полубуржуазные партии. В их газетах было опубликовано 300–400 объявлений о предвыборных агитационных собраниях. Если принять во внимание, что на каждом таком собрании выступали ораторы по крайней мере трех списков, то можно сказать, что было произнесено не менее 1000–1200 речей. Кроме того, в течение февраля и марта было распространено не менее 4.000.000 экземпляров буржуазных газет – этих снарядов лжи. А всего количества специальных прокламаций не знает и бухгалтер всевышнего на небесах. А мы – мы смогли отпечатать свою листовку с призывом к бойкоту всего лишь в количестве 21.000 экземпляров. Ни на одном открытом собрании мы выступить не могли.
Кровавые псы в овечьей шкуре пользовались и пользуются неограниченной свободой слова. А трудовой народ пользовался (и пользуется) неограниченной свободой стона. Все антинародные партии пользовались (и пользуются) неограниченной свободой печати. Свобода же печати распятого трудового народа ютится где-то в подпольной дыре – в тайной типографии нашей партии. Целая армия профессиональных и добровольных ищеек охотилась по всей стране за нашей листовкой, за нашими ораторами, за каждым пролетарием, который предпочитал меч избирательному бюллетеню. Из одного лишь страха – а вдруг появится в ней какая-нибудь статья против участия в выборах – была накануне выборов запрещена газета «Тёё Хяэль».
Что же удивительного в том, что народные массы попались в сети буржуазных лжецов и поверили, понадеялись, что участие в выборах облегчит все страдания и бедствия. Ведь должен же был в этом учредительном собрании решиться вопрос о земле. Кто хотел остаться посторонним наблюдателем при том, как баронам начнут «ломать хребет»! Несколько раз это пытались сделать революционным путем. В первый раз в 1905–1906 годах. Но это навлекло на народ карательные отряды. Вторично – в 1917 году. Но завоевания Октябрьской революции уничтожила германская армия. В третий раз – в ноябре и декабре 1918 года на материке и в феврале 1919 года – на островах, но на этот раз жестокость карательных отрядов была еще страшнее, чем во все предыдущие разы и столетия вместе взятые! Чего же удивляться тому, что теперь народ надеялся «законным» и «демократическим» путем, который, поговаривали, признают мировые жандармы, справиться, наконец, с этим гибким хребтом! И – пошли на выборы.
Итоги выборов оказались, будто бы, совершенно неожиданными и удивительными! Что же было в них неожиданного и удивительного? Если бы участие в выборах широких слоев народа не было неожиданностью для буржуазных партий, то не могло бы быть и речи о неожиданных итогах выборов. Ибо, само собой разумелось, что если трудящиеся массы пойдут на выборы, то они отдадут свои голоса не Пятсу, не небесному союзу[39], не Кооди-Яану. И все же удивлялись! Для сотсов итоги выборов были «большой неожиданностью» и для буржуазии не меньшим сюрпризом: гляди-ка, сколько сотсы получили голосов! – говорили повсюду… говорили – а думали, конечно, совершенно другое. В действительности, удивлялись тому, что народные массы не бойкотировали выборы! Не чиста, видно, была совесть у всех партий, призывавших народ участвовать на выборах. Так или иначе, «Список распятого трудового народа» поднял у всех волосы дыбом. Теперь же буржуазия была приятно удивлена, что убойные овцы голосовали за своих мясников. Плуты, которым удался грандиозный обман, корчили невинно-удивленную рожу и тщательно скрывали, к чему, собственно, это удивление относится.
[…] В действительности же они на выборах, как и всегда, когда они выступают на политической арене, основывали весь свой обман и всю ложь на двух основных лживых лозунгах. Этими двумя лживыми лозунгами являются демократия и независимость.
Эти два лживых лозунга представляют собой одну сплошную ложь, они сливаются, ибо в настоящей исторической обстановке как независимость, так и демократия являются псевдонимами буржуазной диктатуры, буржуазного насилия. Таким образом, главная ложь буржуазной политики заключалась (и заключается) в том, чтобы отрицать и скрывать факт буржуазного насилия.
Все граждане, богатые и бедные, равноправны. – В демократической республике в управлении страной участвует каждый гражданин, как самый бедный человек, так и король. – Высшая власть в республике принадлежит народу. – Его величество народ! – Демократия – это отрицание насилия!
Таковы были и есть лозунги, с помощью которых обманывали и еще обманывают трудовой народ.
Насилие, грубое и кровавое, давило массы трудящихся. А говорили: демократия – это конец насилию. […]
Чугунок бранил котел[40], и маалийт был превращен в козла отпущения. В эти недели самого бесстыдного обмана только лентяи не чернили Пятса! Вся политика временного правительства была заклеймлена, как политика маалийта.
Рей ездил в Финляндию нанимать мясников, теперь же все указывали пальцем на Пятса: глядите-ка, отец мясников!
Рей был создателем военно-полевых судов, теперь же сотсы громче всех лицемеров орали: маалийт терзает народ!
Яан Тыниссон говорил и писал «о духе маалийта», который, якобы, отравляет атмосферу, и называл своих собратьев по классу разжиревшими баранами. Он обещал конфисковать безвозмездно имения и наделить каждого безземельного землей.
Партия трудовиков не занималась ни насаждениями всевластия комендантов, ни назначением в уезды генерал-губернаторов. Правда, ее представители все эти месяцы входили в правительство, составляли, вначале вместе с народной партией и сотсами, а позднее без сотсов, в правительстве мясников большинство, но теперь все действия этого правительства приписывались одному только маалийту.
Мы уже сказали: чугунок бранил котел! Сотсы обвиняли маалийта в том, что он пригласил немцев, предал страну и народ немцам. «Сотсы Николай Кэстнер и Альма Остра служили в германском управлении снабжения» – рубил в ответ маалийт. «Но они служили с согласия эстонского правительства, т. е. с согласия вашего Пятса!» – защищали своих сотсы и оба одинаково грязные зашли в тупик. «А газету „Маалийт“ распространяли германские комендатуры!» – снова обрушивался чугунок на котел. – «Газету „Постимеэс“ распространяли те же комендатуры!» – бросал в ответ «Маалийт». Маалийт обвиняли в приглашении немцев, а маалийт бахвалился, что он очистил свою партию от предателей, в то время как в других партиях продолжают спокойно сидеть такие же предатели. Ближайший сообщник Я.Тыниссона – Партс – ездил разъяснять таллинцам, что пора бросить надежды на англичан и договориться с немцами. Но тыниссонцы, со своей стороны, подсадили разоблачителей, заявив, что Партса с удовольствием слушали не кто-нибудь, а сами Пятс и Раамот!
Одинаково грязны были все! У всех руки были одинаково запачканы предательством страны и народа и кровью трудящихся. Но все сваливали на маалийт. А в действительности все это был один блок, простиравшийся от К.Аста до Я.Тыниссона.
Достаточно лишь вспомнить итоги выборов на Сааремаа, чтобы понять, насколько наглым был предвыборный обман. Если на Сааремаа было подано около 27.000 голосов, то бойкотом это назвать нельзя. Но за кого должны были голосовать островитяне!? Партия трудовиков жестоко пустила им кровь в феврале, ибо министры этой партии заседали в пятсовском правительстве. Сотсы на последней сессии маапяэва мясников, призывая буржуазию к ограничению белого террора, прямо требовали: в случае вооруженного мятежа должны вступить в действие военно-полевые суды. Дней десять спустя этот их рецепт был применен на островах! – Но островитяне отдали около 11.000 голосов сотсам, свыше 13.000 – трудовикам, ибо эти партии палачей, указывая на маалийт, кричали: вот он, кровавый пес!
Итоги выборов в учредительное собрание были итогами лжи, обмана и необузданной демагогии! Выборы на Сааремаа ярко свидетельствуют об этом. Выборы в учредительное собрание служат подтверждением тому, что демократические свободы: свобода печати, слова и собраний – означают в буржуазном государстве ни что иное, как свободу для буржуазии сеять самый гнусный обман и самую бессовестную ложь. […]
III. Демократический рай
Прежде всего предоставим слово трем министрам.
Министр иностранных дел И.Поска заявил 25 апреля 1919 года в учредительном собрании:
«Продукты питания и другие предметы потребления – это сейчас такой товар, за который каждый готов платить наличными деньгами, мы же были вынуждены (речь идет о ввозе этих товаров из-за границы – В.К.) требовать и просить, не имея, однако, что предложить взамен. Мы должны быть благодарны русским большевикам… они не забыли нас, ибо послали нам три парохода с товарами, и благодаря этому мы смогли добиться кое-чего в Англии». (Отчет Поска, см. «Таллина Театая» № 93.)
Министр финансов И. Кукк заявил 26 апреля на этом же собрании:
«Надо прямо признать, – не поддержи нас Финляндия в финансовом и военном отношении, мы с вами едва ли могли бы заседать здесь.
В начале войны нам повезло. В первый раз военная добыча сама далась нам в руки – в виде тех пароходов, которые были задержаны нами в Таллинском порту и затем отправлены в Англию. Финский заем и эти пароходы – вот собственно то, что выручало нас до сего времени. Благодаря реализации грузов этих судов мы добились того, что имеем сейчас хороший английский хлеб и другие предметы потребления, которых, по мнению министерства продовольствия, хватит для снабжения населения и армии по крайней мере в течение двух месяцев. Однако до нового урожая необходимо будет ввезти не менее 5000 тонн, а мы для этого пока не видим путей». (Отчет Кукка, см. «Ваба Маа» № 95, 1919 г.)
Министр торговли А.Янсон, в свою очередь, заявил 29 января все на этом же высоком собрании:
«Нашей первой встречной поставкой Англии явился груз с трех захваченных у большевиков пароходов. И в обмен на это Англия стала нам посылать в первую очередь военное снаряжение, а затем продовольствие.». (Отчет Янсона, см. «Таллина Театая» № 96, 1919 г.)
Три дня три министра говорили о трех большевистских пароходах, которые очутились в руках эстонских белогвардейцев потому, что, прибыв на Таллинский рейд, они не знали, что здесь куют независимость. Таким образом правительством Пятса было официально подчеркнуто, независимость встала на ноги лишь благодаря слепому случаю.
Опираясь на пиратски захваченные у Российской Советской Республики три торговых судна, белое правительство преодолело первые, решающие родовые схватки: приобрело автоматические винтовки и хорошие пушки, подкормило голодающие города, избавилось от необходимости со всей строгостью отбирать у серых баронов в принудительном порядке хлеб, – благоразумно умалчивая при этом, что английская крупчатка получена в обмен на награбленные у большевиков товары и повсюду трезвоня, что «независимость» и впрямь кое-что да значит, что «у нас» на самом деле имеются «могучие союзники», которые нам «помогают».
Крупным краеугольным камнем экономики «независимой» Эстонии, наряду с финским займом и тремя большевистскими пароходами, была германская оккупация. Не будь германской оккупации, откуда взялись бы те бесчисленные миллионы остмарок, на которых экономика буржуазной республики продержалась целый год и без которых белая Эстония очутилась бы в таком же положении, как и блокированная всем капиталистическим миром красная Россия. Откуда взялись бы столь большие возможности для спекуляции и мародерства, придающие смысл и значение всей этой независимости! Откуда, наконец, взялись бы эти апельсины и коньяки, шелка, бархат и духи, которыми господа наслаждаются за закрытыми дверями «Золотого Льва»[41] и которые являются высшей целью грандиозного казенного и частного воровства, что, в свою очередь, придает смысл и щекочущую приятность сей «независимой государственности» и побуждает современных эстонских поэтов проникать в самые печенки «великой эпохи независимости», клоаку свистопляски миллионов, и писать:
Но все три глиняные подпорки – финские займы, большевистские пароходы и остмарки – отчасти в силу неизбежности, отчасти в результате легкомыслия – подломились под «нашей молодой независимостью». Остмарки кончились! Внешняя торговля белой Эстонии наскочила на мель. Однако государственные плуты-прощелыги продолжают пыжиться: у нас есть лес, лен, сланец! Есть-то оно есть! Но они сами не явятся на черную биржу на улице Виру, как остмарки. Их нельзя вытащить из внутреннего кармана, а надо пилить, колоть, добывать, вывозить. Разве «наши» государственные мужи этого не знают? Конечно, знают! Но мудреный жаргон наших государственных мужей: у нас есть лес, сланец – надо понимать так: у нас есть пушечное мясо!
26 апреля министр финансов Кукк пожимал плечами: он не знал, что предпринять, чтобы до нового урожая заполучить 5000 тонн хлеба. С точки зрения министра финансов это была бесспорно сложная задача. Но сэр Лайдонер решил ее играючи: 13 мая он двинул свои войска, на Петербург и Москву, несколько позднее он вместе с Гольц-пашой обескровил красную Ригу. И сложный узел эстонской внешней торговля был на сей раз разрублен.
Пушечное мясо стало важнейшей и прочнейшей основой экономики «нашей молодой республики»! – Штаб мировой контрреволюции в Париже потребляет этот продукт тысячами тонн. Война против революции трудящихся является основой экономического существования белой Эстонии! К ноябрю 1919 года Англия выделила так называемым Прибалтийским республикам под видом «помощи» один миллион фунтов стерлингов. Какая доля из этой суммы достанется Латвии, какая Эстонии, это нам неизвестно. Поэтому мы в точности не знаем, во сколько оценивают лондонские биржевые короли тонну эстонского человеческого мяса, но одного лишь сознания, что они измеряют его деньгами – данными в кредит деньгами! – одного лишь этого эстонскому пролетариату должно быть достаточно, чтобы сделать необходимые выводы.
Такую же функцию, как пушечное мясо во внешнеэкономических отношениях белой Эстонии, выполняет печатный станок в области внутренне-экономических. Но основной смысл этого явления заключается не в том, что выпуск бумажных денег является основой эстонской экономики, а в том, что это международное явление. И поэтому и к Эстонии так же, как и к другим крупным и мелким государствам мира, независимо от того, «признаны» они или нет, относится следующее место из манифеста Коммунистического Интернационала к трудящимся всего мира:
«Финансовый капитал, ввергший человечество в пучину войны, сам потерпел катастрофическое изменение в этой войне. Зависимость денежных знаков от материальной основы производства оказалась окончательно нарушенной. Все более теряя свое значение средства и регулятора капиталистического товарообмена, бумажные деньги превратились в орудие реквизиции, захвата, вообще военно-экономического насилия.
Перерождение бумажных денег отражает общий смертельный кризис капиталистического товарообмена».
Эти фразы будто прямо написаны по материалам экономики Эстонии, держащейся на бумажных деньгах!
Министр финансов Кукк в своем отчете учредительному собранию 26 апреля заявил:
«С ноября по середину апреля из государственной казны выплачено 115 миллионов марок. Более 80 процентов этой суммы отпущено непосредственно на военные нужды. Таким образом, до сих пор война стоила нам 85 миллионов, если не считать той суммы, которую предстоит еще выплатить за реквизированный скот, продукты, одежду и прочее снаряжение. По сравнению с тем, что затрачено на войну, все прочие расходы представляют собой сущие пустяки». («Ваба Маа» № 95, 1919 г.)
И мы можем теперь подтвердить, что по сравнению с тем, что затрачено на войну, все прочие расходы, действительно, пустяковые.
В представленном в конце 1919 года учредительному собранию бюджете расходов этого года бюджет военного министерства превышает 1.312 миллионов, между тем как «обычные» расходы составляют только 165 миллионов!
Кукк неплохо пел[42] в апреле, когда говорил далее в своем отчете:
«Нам придется выпустить еще много бумажных денег и следует заметить, что это затруднительно даже в техническом отношении: мы не в состоянии печатать столько бумажных денег, сколько должны ежедневно выплачивать».
Происхождение эстонских бумажных денег не покрыто таким таинственным мраком, как это было встарь при появлении первых бумажных денег. Эстонская марка родилась в результате провала внутреннего займа пятсовского правительства. Так как эстонская буржуазия в своем патриотическом и жертвенном воодушевлении бойкотировала этот заем, а белому правительству деньги были нужны дозарезу, кредитных же билетов – «5-процентных долговых обязательств эстонской республики» – было заготовлено великое множество, – то не было ничего проще, как пустить эти долговые обязательства в обращение в качестве денег, имеющих принудительный курс. Когда пятсовское правительство размещало заем, оно не рискнуло засунуть эти долговые обязательства в принудительном порядке в карман богачей, изъяв оттуда соответствующие суммы остмарок, русских или иных денег. Патриотическое сопротивление клики богачей этому займу было достаточно велико, сотсы же находились в правительстве мясников не для того, чтобы применять принудительные финансовые меры по отношению к капиталистам, а для насилия над трудящимися – и план «контрибуции» отпал. Был избран путь наименьшего сопротивления: заем навязали народу, долговые обязательства пустили в обращение в виде обязательных средств платежа – денег. Теперь даже самый бедный человек должен был стать кредитором государства белых и акционером общества по убийству трудящихся! Так расходы по закабалению трудового народа были с самого начала возложены на плечи самих же трудящихся! Так крупная буржуазия добилась того, что и более широкие слои народа – мелкая буржуазия, накопившая в чулке несколько тысяч, оказалась заинтересованной в существовании эстонского государства, ибо крушение его означало обесценение эстонской марки.
Правительство государства господ печатает марки не для покрытия расходов по производству каких-либо новых ценностей, а для покрытия расходов по уничтожению существующих материальных ценностей – для выплаты жалованья армии и чиновникам, для покрытия расходов по военным поставкам и т. д. Поэтому количество выпускаемых бумажных денег уже с самого начала никак не находится в соответствии ни с созданием новых экономических ценностей, ни с количеством товаров на рынке. Связи между экономикой и бумажными деньгами нет никакой. Бумажные деньги в Эстонии с самого начала являются средством реквизиции – средством военно-экономического насилия.
Наряду с увеличением количества бумажных денег, множится и число финансовых капиталистов в Эстонии. «Зажиточность нашего народа, на радость, росла прямо на глазах», – говорят верные патриоты. Но что делает этот капитал? Покупает и продает. Прибыль кладет в карман. Новых ценностей он не создает! И результаты были таковы, что о них не мог умолчать даже министр финансов Кукк в своем апрельском отчете учредительному собранию:
«Бумажные знаки, которые сейчас выпущены в качестве денег… собственно говоря, являются одной из основных причин, почему жизнь у нас все дорожает и никак не может идти в ногу с повышением заработной платы». Это так. И – это так во всем мире. Но именно потому, что это явление повсеместное, нельзя здесь, в Эстонии, ликвидировать это явление, не уничтожив основ капиталистической экономики, точно так же, как нельзя этого добиться капиталистическими методами в других странах мира!
Государственные мудрецы белой Эстонии, стремясь разрешить эту проблему, прибегали до сего времени к следующим «планам». А именно, министерство финансов рекомендовало крайнюю экономию в расходах, ограничение ввоза товаров, расширение производства и повышение производительности труда, увеличение экспорта и т. д. («Обзор деятельности министерства финансов» – «Пяэвалехт» № 203, 20 сентября 1919 г.).
Но дело в том, что «крайнюю экономию» и другие столь же хорошие и даже еще более прекрасные меры можно проповедовать и даже с огромным патриотическим воодушевлением, однако факт остается фактом, – с ноября 1918 по апрель 1919 года эстонское государство господ израсходовало на войну только 100 миллионов марок, т. е. в среднем примерно по 20–25 миллионов в месяц, а с июля 1919 года по декабрь – уже 1030 1/3 миллиона марок, т. е. в среднем примерно по 170 миллионов в месяц. Экономией это назвать нельзя! Ведь это факт, что министерство финансов, несмотря на всю свою «производительность», сумело выдумать и включить в бюджет 1919 года только 187 миллионов марок доходов, между тем: как сумма расходов за это время достигает 1.587.840.000 марок. Доходы составляют только двенадцать сотых расходов, и то только на бумаге. Еще более характерную картину мы получим, если возьмем прямые и косвенные налоги, которые согласно бюджету дадут 66,5 миллиона и покроют примерно четыре сотых расходов!
Такая невероятно огромная недостача является знамением времени! Некогда, т. е. до мировой войны, недостачи в государственных бюджетах были таковы, что их можно было покрыть либо путем внутренних займов, либо путем повышения налогов. Количество бумажных денег согласовывалось тогда, как правило, с требованиями товарооборота, товарообмена. Теперь это соотношение совершенно нарушено, ибо бумажные деньги государственная казна швыряет на разрушение ценностей – на войну. Так делается в Эстонии. Восемьдесят восемь сотых расходов в 1919 года покрываются путем выпуска займов или печатания бумажных денег.
Никакие внутренние займы не покроют такого дефицита. Едва ли они покрыли бы дефицит мирного времени. Любовь эстонских патриотов к отечеству не превышает их страха перед грядущей революцией трудящихся! С налогами же дело совсем безнадежное.
К. Партс докладывал в ноябре серым баронам на их республиканском съезде, что на каждого жителя приходится уже 6000 марок государственных долгов, а если разложить проценты с государственных долгов на все трудоспособное население, то на душу придется по 500 марок в год. Парте осмелился в связи с этим заявить, что государственные налоги платить необходимо, а серые бароны ответили на это увещевание свистом и топаньем!
Чтобы уплатить проценты по внешним долгам и погасить краткосрочные внешние кредиты, государство господ вынуждено залезать в новые долги. Оно намерено в 1920 году реализовать в стране заем победы в сумме 100 миллионов, и наряду с этим испрашивает у учредительного собрания разрешение на выпуск новых бумажных денег «стоимостью» в 500 миллионов! Таким образом, – одна надежда на типографии, в которых можно было бы в нужном количестве штамповать эстонские марки.
Народнохозяйственные и государственные перспективы независимого эстонского карточного домика особенно безотрадны потому, что вся заводская промышленность Эстонии разрушена. Министр промышленности А.Янсон, отчитываясь перед учредительным собранием 29 апреля, ничего не смог сказать, кроме буквально следующего:
«Вторым крупным отделом министерства является промышленный отдел. В ведении этого отдела находятся все наши промышленные предприятия. Их зарегистрировано под названием фабрик 200. Более крупные из них принадлежат в основном иностранным акционерным обществам, средние и мелкие – частично эстонцам. Большинство предприятий продолжает работать на полный ход или с неполной нагрузкой. Однако часть фабрик не работает, и число безработных велико. Основная трудность заключается в том, что у многих фабрик нет сырья и денег на выплату заработной платы, для некоторых же закрыты рынки сбыта. Фабрикам отпущен кредит в сумме более 3.5 миллиона. Новых заявок подано примерно также на 3.5 миллиона. На днях положение одной фабрики опять стало критическим и ведутся переговоры между рабочими, фабрикантами и министерством» («Таллина Театая» № 96, 1919 г.).
Точка – и все!
Читая такой отчет государственного деятеля, невольно воскликнешь: Пауль Пинна[43] разыграл бы перед этими олухами сей фарс не хуже, очутись он на этой высокой трибуне: в Эстонии имеются промышленные предприятия. 200 из них называются фабриками. Часть фабрик работает, часть нет. Одни хотят получить от государства кредит, другие – нет. А вот я – министр промышленности!
Но нет!! Это был не балаган! Это был парад государственных деятелей в учредительном собрании, на котором правительство Пятса выступало с отчетом. Что из того, если министрам нечего было поведать, кроме того, что, мол, в моем министерстве столько-то отделов, в этих отделах столько-то швейцаров и чиновников и эти отделы ведают территорией в 40.000 квадратных верст! Есть государства, территория которых еще куда меньше – почему же нам не быть независимыми и не плодить министерства для откармливания племянников!
Теперь у них имеется территория, на этой территории они обнаружили 200 «фабрик» и узнали, что часть из них работает, а часть – нет, и это явилось гигантским шагом вперед в их азартной игре! Но дело возрождения промышленности это не продвинуло вперед ни на шаг.
Металлообрабатывающая промышленность целиком разрушена. Эта промышленность превратилась в прозябающую отрасль ремонтной промышленности, которая перебивается из кулька в рогожку за счет казенных заказов и занята выполнением ремонтных работ. На машиностроительных и судостроительных заводах («Двигатель», Крулль, Вийганд, «Вольта», Беккер, Русско-Балтийский, Ноблесснер) в 1917 году работало 17 000 рабочих, а сейчас – менее 2000.
В Англии уже не удается получить того дешевого угля, которым питались эти фабрики и заводы. Не достать и металла! Финляндия и Швеция скупили в Эстонии все имевшееся еще здесь железо и лом. Весь мир испытывает угольный голод. Забастовки рабочих угольных шахт и рудников вспыхивают во всем мире. Они все ширятся, происходят все чаще. Они расшатывают устои всего капиталистического мира. Но сотсы не падают духом и продолжают насаждать в Эстонии капитализм!
Примерно в таком же состоянии находятся и те отрасли промышленности, которые снабжались сырьем частью из заграницы, частью из самой Эстонии, как-то цементная, текстильная и деревообделочная промышленность. В Порт-Кунда и Асер и в 1917 году обогащали капиталистов 1500 рабочих, но теперь там бедствуют 235 рабочих. Почему? Нет рынка для сбыта цемента, нет угля! Ведутся опыты по замене угля горючим сланцем, но разве это откроет эстонскому цементу рынок для сбыта? Деревообделочная промышленность – фабрика Лютера, насчитывавшая раньше 1500 рабочих, обходится теперь с 300-ми, и она не имеет рынка! В бумажной промышленности работало более 4000 рабочих, теперь же – около 1000. Одна только целлюлозная фабрика может выпустить в год 1.000.000 пудов бумаги и за один месяц наводнить эстонский рынок бумагой на целый год. Рынком сбыта бумажной промышленности Эстонии была Россия. Промышленность по обработке волокна насчитывала 12.000 рабочих, теперь же – немногим более 4500. Хлопчатобумажная промышленность снабжалась сырьем по морским путям, ее продукция сбывалась во внутренних губерниях России. Льняная промышленность изготовляла из местного льна ткани в большей части тоже на вывоз. Все это захирело. Даже кожевенную промышленность не удается оживить: крупнейшей фабрикой является «Эстонская кожевенная фабрика» в Таллине с 70 рабочими, затем фабрика Грюнвальдд и Раквереская кожевенная фабрика – с 55 и 70 рабочими. Итого 195 рабочих. До войны же на одной только кожевенной фабрике О.Вильденберга в Курессааре насчитывалось 300 рабочих!
Кто пустит в ход эстонскую промышленность? Капиталисты этого не сделают! Откуда появятся новые фабрики? Кто привезет из заграницы машины? Что может Эстония предложить за них в обмен? Где сейчас, в дни гигантских стачек, накануне всемирной классовой войны изготовляются машины на вывоз? Почему капитал из Англии и Америки должен стремиться сюда – под бок к Российской Советской республике? Разве мало ему тех предсмертных мук, которые он претерпевает в своей стране? Чего ради иностранный капитал полезет сюда искать счастья, если даже эстонский капитал не решается проявить себя! Эстонские богачи бойкотировали пятсовский внутренний заем, они бойкотируют и свои отечественные промышленные предприятия. Пусть Лайдонер возьмет Петербург и Москву – тогда другое дело! Ведь деньги, превращенные в промышленный капитал – в фабричные корпуса и оборудование, а также склады сырья, – нельзя в два счета спрятать в карман, если грянет гром революции трудящихся. […]
Государственная эксплуатация земных недр и лесных богатств привела к саботажу всякого производства, в результате чего начался острый топливный голод, в связи с чем пришлось ограничить движение поездов, а стоимость сажени дров в Таллине вздорожала в десять раз. Но, надо сказать правду, белые газеты все же продолжали без устали писать о лесе, как о важном экспортном товаре и – об ужасной нехватке топлива… в Петербурге! В деле государственной эксплуатации земных недр и лесов правительством мошенников жемчужиной сияют торфоразработки в Йыпре, в Пярнумаа. За одно лето там было похоронено 140.000 марок, а торфа нарезали всего 46 кубических саженей! Торфяной отдел министерства промышленности послал на место для выяснения причин подобного явления своего техника, и тот наткнулся там прямо-таки на край чудес. Ввиду того, что работающим там мужчинам призывного возраста давалась отсрочка, то там зарегистрировалось в качестве рабочих множество пярнуских буржуа, которые получали зарплату, однако на работу не ходили, а наняли для этого других. Десятники в счетах указывали рабочих больше, чем их работало в действительности. Все работы были выполнены небрежно, с недоделками и дорого – канавы были вырыты без нивелировки, площадки выровнены неряшливо и т. д., бараки строились так, что доставка их на торфоразработки стоила дороже, чем сами бараки! Техник министерства промышленности застал на торфоразработках 5–6 человек. Где были рабочие? В начале лета в Йыпре работало около 300 человек, им платили 12 марок в день, они потребовали 100-процентной надбавки, продуктов по нормированной цене, кипяченой питьевой воды и возможности готовить на обед горячую пищу. Но назначенный социал-демократическим министерством промышленности начальник разработок пригрозил забастовщикам военно-полевым судом, «о последствиях чего, – заявил он, – рабочие наверное уже знают». Рабочим предложили вместо хлеба свинец, и они разошлись.
Государственная эксплуатация земных недр и лесов, которой требовали сотсы, покоилась на таких основах, которые лишь давали козыри в руки частной инициативы. Заработная плата была так низка, что не покрывала расходов рабочих на одежду, обувь и раздельную от семьи жизнь. К этому надо добавить грубое обращение, нетерпимо скверные жилищные условия, так что рабочие не хотели идти ни в лес, ни на болото. Беду довершала полная беспомощность министерства и планомерный саботаж руководящих работников, а вдобавок еще казнокрадство и прочие мошенничества. И весь лагерь дельцов частной инициативы ликовал: посмотрите-ка, что творится на Йыпреских торфоразработках, смотрите какой топливный голод! Проблемы эксплуатации лесов и торфяных болот вместе с вопросом погребения аграрного закона и явились камнем преткновения для правительства мошенников Штрандмана. Да и какой смысл вообще будет иметь независимость Эстонии, если леса и торфяные болота не станут добычей буржуазных акул, если такой важный кусок государственного пирога уйдет от капиталистов! […]
[…] Чем государство со своей стороны помогло «беднейшим землепользователям»? Государство господ обложило эти товарищества нищеты такими же налогами, как и единоличных арендаторов. Они платят аренду за землю, за постройки, за инвентарь. Кроме того, эти товарищества должны платить также все налоги, которыми государство, уездные или волостные управы облагают землю и отдельные хозяйства. Даже страхование строений на случай пожара или других бедствий вменяется в обязанность арендаторам. Единственная «помощь», которую оказывает государство – это чиновник-жандарм из министерства земледелия, предел же самоуправству этого мандарина кладет его собственное настроение или прихоть. Даже полуофициальный орган министерства земледелия «Ваба Маа» не мог обойти молчанием того, что происходит в этих закоулках демократического рая.
«Товарищество арендаторов имения Маази (на Сааремаа), – рассказывает эта газета, – приступило в середине мая к заключению договора с попечителем-управляющим Якобсоном. Но договор не был подписан, ибо некоторые пункты показались членам товарищества тяжелыми и невыполнимыми. В связи с этим товарищество послало уполномоченного К. в Таллин для выяснения дела в министерстве. В министерстве выяснилось, что арендные договоры составляются на Сааремаа уполномоченным министерства маалийтовцем агрономом Теетсовым. Обещали разобраться, а пока приостановить заключение договора. Однако 13 июня в имение Маази явился агроном Теетсов и стал грозить уполномоченному товарищества К. арестом за то, что он, якобы, бунтовщик и посмел жаловаться на него, Теетсова. Неизвестно, как будет с арестом, но для начала высокопоставленный уполномоченный министерства отнял у К. десятину земли, расположенную близ дома К. и передал ее кому-то другому, и без того уже имевшему 50 десятин. К. снова подал жалобу в министерство». […]
В демократическом раю дело обстоит точь-в-точь, как в бывшей царской империи: до бога высоко, до царя далеко, но чиновник и жандармы сидят прямо на шее! Да и в отношении «бунтарских» товариществ таллинский «царь» не лучше прежнего! […]
Мы можем теперь прямо ответить на вопрос – что аграрный закон дает трудовому народу? Что дало учредительное собрание трудовому народу? Что дала «независимость» народу? Еще более тяжкое рабство!
До октября 1917 года бароны и духовенство эксплуатировали трудовой народ как владельцы имений. Теперь они будут эксплуатировать как государственные арендаторы. В результате этого эти милостивые господа, исходя из узаконенной Зекендорфом – Пятсом – Рейем – Штрандманом нормы эксплуатации и сдерут теперь с батраков еще одну шкуру, чтобы покрыть аренду, которую им предстоит выплатить государству. Уже в нынешнем году в крупных хозяйствах прилагали все силы к тому, чтобы сократить число рабочих, заставить одного батрака работать за двоих, удлинить рабочий день и заменить продукты при выплате рабочим заработной платы обесцененными деньгами, – а будучи арендаторами, помещики постараются довести это дело до конца. В то же время арендаторы государственных имений повысят цены на все сельскохозяйственные продукты, рогатый скот и лошадей, ибо их «расходы» в связи с уплатой аренды теперь увеличились. Конечно и серые бароны будут, пользуясь случаем, запрашивать ту же цену, что и господин барон. Широким массам придется из своего тощего кошелька с лихвой оплачивать аренду баронов-арендаторов, а серые бароны получат дополнительно огромные барыши в результате того, что «мы» обрели теперь «независимость» и учредительное собрание всю землю «передало народу»! […]
Поделиться книгой: