Особая реальность

— До чего же ты глуп! — ответил дон Хуан. — Сам Висенте зла тебе не желает. Но знание — это сила. И если кто-то вступил на путь знания, неизвестно, чем может для другого кончиться встреча с ним. Прежде чем ехать к Висенте, надо научиться защищаться. Не от него, а от силы, которой он владеет. Эта сила — не его, она — ничья. Узнав, что ты — мой друг, Висенте решил, что ты умеешь защищаться, и сделал тебе подарок. Чем-то ты ему понравился. И подарок, конечно, не пустяковый, только ты все прошляпил... Да что теперь говорить!

24 мая 1968 года

Почти весь день я приставал к дону Хуану с просьбой объяснить, что он имел в виду, говоря о подарке. Я твердил ему, что мы — очень разные люди: то, что представляется ему очевидным, мне совершенно непонятно.

— Сколько он дал тебе растений? — наконец спросил он.

— Четыре, — ответил я, хотя точно не помнил. Тогда дон Хуан велел рассказать подробно все, что произошло после прощания с доном Висенте. Но и этого я вспомнить не мог.

— Здесь все важно: и сколько было растений, и как все происходило. Как я объясню, что это за подарок, если ты ничего не помнишь?

Я попытался восстановить ход событий, но безуспешно.

— Если бы ты сумел все вспомнить, — сказал дон Хуан, — тогда можно было бы понять, где ты промахнулся.

Видно было, что дона Хуана история взволновала. Он настойчиво требовал от меня подробностей, но в моей памяти было пусто.

— Дон Хуан, что, по-твоему, я сделал не так? — спросил я, просто чтобы поддержать разговор.

— Все.

— Но я слово в слово выполнил указание дона Висенте.

— Что толку? Неужели тебе неясно, что выполнять их не было смысла?

— Почему?

— Потому что они предназначались тому, кто видит, а не идиоту, который остался в живых лишь по счастливой случайности. Ты не был готов к встрече с Висенте. Ты понравился ему — и получил подарок. А подарок этот мог стоить тебе жизни.

— Зачем же он тогда его дарил? Если он — колдун, мог бы понять, что я в этих делах ничего не смыслю.

— Нет, этого видеть он не мог. Ты ничего не знаешь, но выглядишь так, будто знаешь.

Я возразил, что никогда не изображал из себя сведущего человека.

— Я не о том, — сказал дон Хуан. — Если бы ты кого-то изображал, Висенте сразу бы тебя раскусил. Дело в другом. Когда я вижу тебя, ты выглядишь человеком знания, а ведь мне известно, что это не так.

— О каком знании ты говоришь, дон Хуан?

— О знании тайных сил — о знании, которым наделен брухо. То же случилось и с Висенте. Он увидел тебя и сделал тебе подарок, с которым ты обошелся как сытый пес — с едой. Когда еда не лезет ему в глотку, он мочится на нее, чтобы не досталась другим собакам. Так и ты. Теперь мы даже не знаем, что произошло на самом деле. Но потерял ты многое!

Он помолчал, пожал плечами и улыбнулся: — Бесполезно об этом жалеть, хотя и радоваться нечему. Подарок силы — редчайший дар. Мне, например, никто таких подарков не делал; а счастливцев можно перечесть по пальцам. Пустить на ветер такую редкость!

— Как жаль, — сказал я. — А нельзя ли его как-нибудь спасти?

— Спасти подарок? — рассмеялся дон Хуан. — Занятная мысль. Только как ты его спасешь?

25 мая 1968 года

Почти весь день дон Хуан учил меня мастерить ловушки на мелких зверей. Целое утро мы резали и зачищали ветки. У меня накопилось много вопросов, которые я собирался задать старику во время работы, но он отшутился, сказав, что из нас двоих только я умею работать руками и языком одновременно. Наконец мы присели отдохнуть.

— Дон Хуан, — сразу же начал я, — что значит видеть?

— Когда научишься, тогда и узнаешь. Я не могу это объяснить.

— Почему? Секрет?

— Нет, просто не смогу растолковать.

— Ну почему?

— Словами этого не объяснишь, они покажутся тебе бессмысленными.

— А ты попробуй, дон Хуан. Может, я пойму.

— Нет, до этого надо дойти самому. Когда научишься видеть, тогда все вещи будешь воспринимать по-другому.

— Выходит, ты уже не можешь видеть мир как обычные люди?

— Я вижу его двояко. Когда смотрю на мир, воспринимаю его так же, как ты. Если же хочу увидеть, пользуюсь своим умением и воспринимаю совсем по-иному.

— А вещи, которые ты видишь, меняются?

— Нет, меняется лишь взгляд на них.

— Я хочу сказать, когда ты видишь, скажем, дерево, оно остается прежним?

— Нет. Меняется — хотя и остается прежним.

— Но если всякий раз ты видишь его по-разному, значит, твое видение — всего-навсего иллюзия!

Дон Хуан рассмеялся, но ответил не сразу. Помолчав, он сказал:

— Когда ты смотришь на вещи, ты их не видишь. Просто смотришь, чтобы убедиться, что перед тобой что-то есть. Поскольку ты их не видишь, они не меняются — и кажутся одними и теми же. Только научившись видеть, можно воспринимать одну и ту же вещь по-разному. Помнишь, я говорил тебе, что человек — это яйцо. Так вот, всякий раз, когда я вижу какого-то человека, я вижу яйцо — но не одно и то же.

— Но если ничто нельзя распознать, так как ничто не остается прежним, — какой смысл учиться видеть?

— Смысл простой: видеть вещи такими, каковы они на самом деле.

— Выходит, я не вижу?

— Не видишь. Только смотришь. Вспомни тех трех мексиканцев. Ты подробно описал каждого, кто во что был одет. А для меня это доказательство того, что ты их не видел. Если бы видел, сразу бы понял, что это не люди.

— То есть как?

— А вот так.

— Не может быть! Они ничем не отличались от нас с тобой.

— Еще как отличались! Поверь мне.

Я спросил, не были ли они привидениями или духами. Дон Хуан ответил, что не знает значения этих слов.

Я достал вебстеровский словарь и зачитал значение слова «привидение»: освободившийся от плоти дух умершего, появляющийся в виде тусклой тени перед живущими. Затем прочитал про слово «дух»: сверхъестественное существо, призрак, обитающий в определенном месте; может быть как добрым, так и злым. Дон Хуан сказал, что, пожалуй, их можно назвать духами, хотя это не совсем точно.

— Духи-хранители?

— Нет. Ничего они не охраняют.

— Что же тогда они делают? Следят за нами?

— Видишь ли... Это силы. Не добрые и не злые. Силы, которые брухо может подчинить себе.

— В таком случае они — гуахо.

— Верно. Гуахо человека знания.

Впервые за восемь лет нашего знакомства дон Хуан подробно объяснил значение слова «гуахо». Сколько раз я просил его об этом! Но он отвечал, что я и сам все знаю — глупо расспрашивать о том, что знаешь. Услышанное оказалось для меня новостью.

— Ведь ты говорил, — стал допытываться я, — что гуахо находятся в растениях и грибах.

— Я этого не говорил, — возразил дон Хуан. — Ты, как всегда, прибавляешь от себя.

— Дон Хуан, у меня все записано!

— Можешь писать что угодно, только я этого не говорил.

Я напомнил, как он рассказывал, что у его благодетеля гуахо был дурман, а у него самого — дымок и что каждый гуахо находится в определенном растении.

— Неверно, — нахмурился дон Хуан. — Мой гуахо — дымок. Но это не значит, что он — в куреве, в грибах или трубке. Просто эти вещи необходимы для встречи с гуахо. А называть его дымком у меня есть свои причины.

Встретившихся мне мексиканцев дон Хуан называл «не-людьми» (los que' no son gente) и сказал, что они — гуахо дона Висенте.

Я напомнил, что в свое время он объяснил разницу между гуахо и Мескалито: гуахо нельзя видеть, а Мескалито — можно.

Слово за слово — и мы увязли в дискуссии. Дон Хуан стал объяснять, что гуахо нельзя увидеть потому, что он может принять любые обличья. Я заметил, что то же самое он говорил о Мескалито. Тогда дон Хуан вообще прервал разговор, заявив, что видеть вовсе не значит «смотреть» и что возникшая путаница объясняется исключительно моей склонностью к болтовне.

Немного спустя дон Хуан сам возобновил разговор о гуахо, — как видно, я раздразнил его своими вопросами. Он показывал мне, как делают ловушку для кроликов. Я держал длинный прут, согнув его дугой, а дон Хуан связывал концы веревкой. Прут был не толстый, но упругий. Когда дон Хуан наконец завязал веревку, у меня дрожали от натуги руки и кружилась голова. Мы сели, и дон Хуан заговорил. Он сказал, что ему давно ясно: чтобы понять что-то, я должен вволю наговориться. Поэтому он готов выслушать мои вопросы о гуахо и ответить на них.

— Гуахо в дымке нет, — сказал дон Хуан. — Дымок лишь помогает с ним связаться. Когда узнаешь своего гуахо лучше, можно будет не курить: ты и без курения сможешь, когда захочешь, вызвать его, и он исполнит все, что пожелаешь.

Гуахо сами по себе — не добрые и не злые, но колдуны могут использовать их для любых целей. Я выбрал своим гуахо дымок, потому что мне нравятся его умеренность, постоянство и справедливость.

— Дон Хуан, каким ты все-таки видишь гуахо? Те три мексиканца, например, показались мне обычными людьми. А тебе?

— И мне бы они показались такими же.

— Как же ты отличаешь их от настоящих людей?

— Настоящий человек, когда ты видишь его, выглядит как светящееся яйцо, поддельный — как человек. Это я и имел в виду, когда говорил, что гуахо невозможно увидеть. Они принимают любые обличья — собак, койотов, даже перекати-поля, какие угодно. Но дело в том, что, когда их видишь, у них остается тот же облик, который они себе выбрали. Все прочие существа меняются: выглядят, например, как светящиеся яйца, и тому подобное, а гуахо — сохраняют тот облик, что выбрали. Людей они дурачат без труда, зато собаку им не провести и ворону тоже.

— А зачем они нас дурачат?

— Все мы — клоуны, все дурачим друг друга. Гуахо принимают облик тех, кто нас окружает, и кажутся нам теми, кем они на самом деле не являются. Разве они виноваты, что мы не видим их?

— Все-таки их роль мне непонятна. Что они делают в этом мире?

— С таким же успехом можно спросить, что делают в этом мире люди. Я не знаю. Мы здесь, это все. Гуахо тоже; не исключено, что они появились здесь раньше людей.

— Что значит — раньше?

— Люди были здесь не всегда.

— Где здесь — в Америке или в мире?

Снова завязалась дискуссия. Дон Хуан заявил, что единственный мир для него — земля, по которой он ходит. Я спросил, откуда он знает, что люди были в этом мире не всегда.

— Очень просто, — ответил он. — Люди плохо знают мир, в котором живут. Любой койот знает куда больше. Его не одурачишь подделкой.

— Но мы их ловим и убиваем. Почему они дают себя обмануть?

Дон Хуан так долго смотрел на меня, что я смутился.

— Койота можно поймать, отравить, застрелить, — сказал он. — Койот становится жертвой, потому что ему неведомы человеческие хитрости. Но если он уцелеет, можешь быть уверен: больше его не поймаешь. Опытный охотник никогда не поставит западню в одном месте дважды. Он знает: если койот умрет в капкане, другие койоты увидят его смерть, которая еще долго будет там витать, и станут обходить это место. А люди никогда не видят смерть там, где умер их ближний. Они догадываются о ней, но не видят.

— А может койот увидеть гуахо?

— Конечно.

— Каким он его видит?

— Чтобы это узнать, надо стать койотом. Могу сказать, что для вороны гуахо выглядит как колпак: снизу — круглый и широкий, вверху — остроконечный. Некоторые из них светятся, но большинство — тусклые и массивные. Напоминают мокрую тряпку, очень неприятные.

— А ты как их видишь, дон Хуан?

— Я уже сказал: так, как они выглядят. Они способны принять любую форму. Могут прикинуться камнем, могут — горой.

— Они что — разговаривают, смеются?

— Ну, если они среди людей, то ведут себя как люди; если среди животных — как животные. Звери их побаиваются, но, привыкнув, не обращают на них внимания. Да и люди тоже. Вокруг нас толпы гуахо, а мы их не замечаем. Потому что привыкли видеть только поверхность вещей.

— Ты хочешь сказать, что некоторые люди из тех, кого я встречаю на улице, на самом деле — не люди? — в замешательстве произнес я.

— Да. Некоторые — не люди, — отрезал дон Хуан.

Это утверждение показалось мне абсурдным, но я не мог допустить, чтобы дон Хуан говорил что-то ради красного словца. Я заявил, что это похоже на россказни об инопланетянах. Дон Хуан ответил, что его не волнует, на что это похоже, просто не все, кого мы видим на улице, — настоящие люди.