Крестоносец

— Госпожа?

— Руфус! — Она притопнула ножкой. Обычно я находил это ее телодвижение привлекательным, но сейчас оно казалось капризом. — Ты не в том состоянии, чтобы разговаривать о серьезных вещах.

Ее тон напомнил о том, что в последние месяцы мы частенько ссорились. Беатриса становилась одержима замужеством, я же, осознав то печальное обстоятельство, что она — не женщина моей мечты, под любым удобным предлогом уклонялся от брачных уз.

Я сел и придал лицу серьезное выражение.

— В состоянии, госпожа. Прошу простить меня.

— Я говорила, что ты скоро уезжаешь, — сказала она, смягчившись. — В Святую землю.

К моему облегчению, тошнота отступала.

— Самое позднее — весной, а может, и раньше.

Король утверждал, что намерен встретиться с Филиппом Французским в конце года, обсудить с ним будущее путешествие в Утремер и многое другое. Как только мы доберемся до Нормандии, назад в Англию пути не будет. И было крайне маловероятно, что королева Алиенора поедет с нами.

— Я не увижу тебя по меньшей мере год, а то и больше.

В голосе ее звучала печаль, отозвавшаяся в моем сердце.

— Это верно, госпожа.

— У нас есть еще время для помолвки и свадьбы, — продолжила она лукаво. — Став мужем и женой, мы сможем наконец познать друг друга.

— Мы сможем… — проговорил я заплетающимся языком и глядел осоловелыми глазами. Смотреть на нее было приятно, но властная нотка в ее голосе мне не понравилась.

— Как думаешь, король придет? — спросила она.

— Придет? — Я до сих пор туго соображал. — Куда?

— На нашу свадьбу!

Господи Иисусе, подумал я. Мне и раньше приходила мысль, что она больше ценит мою близость к королю и положение при дворе, чем наши отношения. Вот и доказательство. Неизбежный отъезд в Утремер становился удобным случаем, чтобы порвать связь. Сердце у меня сжалось, но не от грусти, а при воспоминании об Алиеноре, первой моей любви. Вот ей бы я, не задумываясь, предложил руку и женился бы по возвращении из Святой земли. Увы, рассчитывать на это не приходилось. Несколько лет назад она вместе со своей госпожой Матильдой, сестрой Ричарда, уехала в Германию, а смерть Матильды, приключившаяся в начале этого года, делала надежды на ее возвращение почти призрачными.

— Скажи что-нибудь!

— Беатриса, я…

— Ты не хочешь на мне жениться?

Я понурил голову, и именно этого, разумеется, не следовало делать.

— Ну?

Вопрос был ядовитым, как осиное жало.

Даже в лучшие времена мне было трудно общаться с Беатрисой или любой другой женщиной, когда она расчувствуется. Голова гудела как барабан, и я не мог найти слов. Скажу правду — разобью ей сердце. Пусть я и убийца, но такого допустить не могу.

— Об ином я и не мечтаю, любимая, — слукавил я. — Но весьма вероятно, что я погибну в бою.

— Не говори так! — Беатриса села рядом на кровать и взяла меня за руку. На глаза у нее навернулись слезы.

— Это так, моя госпожа. — Говоря правду, я укреплял в себе решимость покончить нашу связь, и избранный путь казался многообещающим. — Я не могу оставить тебя вдовой всего через несколько месяцев после свадьбы.

— Другие рыцари женятся перед отъездом!

Она была права. Я с ходу мог назвать двоих. «Лишь бы она согласилась», — подумал я.

— А они так же близки к королю? Тебе ведь известно, Беатриса, что в бою он как лев. Ричард там, где идет самая жестокая схватка, а я — рядом с ним. Мы и смерть будем ходить по Утремеру рука об руку.

Она побледнела:

— Ты пугаешь меня, Руфус. Ты ищешь смерти?

Как странно: иногда кто-нибудь, не ведая того, указывает на правду, какой бы суровой та ни была.

— Если Смерть найдет меня, госпожа, я встречу ее лицом к лицу, — сказал я, а про себя добавил: «Именно этого я и заслуживаю».

— Руфус!

Хлынули слезы.

— Лучше каждому из нас идти своей дорогой. — Она зашлась в рыданиях, и я погладил ее по плечу. Стыдясь своего вранья, я несказанно обрадовался приходу де Дрюна.

Беатриса отпрянула. Взяв себя в руки, она бросила на меня сердитый взгляд, пробормотала, что понапрасну тратила на меня время, и выпорхнула за дверь.

Де Дрюн с ангельским видом насвистывал мелодию.

— Я вам помешал?

— Некоторым образом.

Я чувствовал себя измотанным, опустошенным.

— На, похмелись.

Он сунул мне флягу.

Я отхлебнул добрую четверть, прежде чем он меня остановил.

— Такое не один пенни стоит, — возмутился де Дрюн. — Это тебе не английская кислятина, которую человек способен пить, только зажмурив глаза и стиснув зубы.

— За то, что ты так бесцеремонно ворвался, надо было отпить еще больше, — буркнул я в притворном гневе.

— Откуда я мог знать, что ты надеешься разыграть тут зверя с двумя спинами?

Подобно Филипу, де Дрюн знал о моих нежных отношениях с Беатрисой и о неудаче в преодолении последнего рубежа.

Я фыркнул.

— Этому не суждено было случиться. — Я вздохнул. — Увы.

— Жаль, — сказал он, скроив сочувственную мину.

— Не о чем жалеть.

Порыв страсти отступал под напором головной боли, и здравый смысл брал свое.

— Как так?

— Если я возлягу с ней, она глубоко запустит в меня коготки.

Де Дрюн вопросительно посмотрел на меня.

— Беатриса хочет, чтобы мы поженились до нашего отъезда в Утремер, — пояснил я.

— А это не совпадает с твоими намерениями?

Я мотнул головой настолько резко, насколько позволяла боль.

— Именно это я пытался втолковать ей, когда ты ввалился.

— Разумно. Бог весть, как долго мы будем отсутствовать.

— Если вообще вернемся. — Я вспомнил о Генри и об избавлении, которое даст мне смерть.

— Поменьше бы таких разговоров. — Жандарм нахмурился. — Я, например, твердо рассчитываю вернуться из Святой земли. К тому времени, даст бог, я стану богатым человеком.

— И чем же ты займешься? — полюбопытствовал я, с радостью отвлекаясь от своих мрачных мыслей.

— Говорят, время никого не ждет. — Ришар глянул на меня. — Я подумываю обзавестись хозяйством, открыть таверну, быть может.

Я ухмыльнулся:

— С бесплатным элем для старых приятелей?

— Этого я не говорил.

Мы рассмеялись, и де Дрюн не возразил, когда я снова потянулся к фляге.

Эх, если бы отношения с женщинами были такими же простыми, как с товарищами по оружию!

Приближалось Рождество. Приготовления Ричарда шли полным ходом. Меня не уставало удивлять его внимание к подробностям. Он помнил, сколько подков заказал в том или ином городе — «пятьдесят тысяч в кузницах Динского леса», например, — или сколько колес для возов обещал поставить какой-нибудь сеньор. Бесконечно деятельный, он расхаживал взад-вперед, выпаливая перечни цифр, названия кораблей, сведения о размере их команд и необходимом запасе провизии, а писцы и служители отчаянно заносили все это в свитки и пергаментные книги.

По разным отрывкам я мог составить общее представление о предполагаемом походе. Сто тысяч гвоздей здесь. Двадцать раз по двадцать бочек солонины там. Две верховые и две вьючные лошади с каждого города в Англии, и половина этого — с каждого поместья. Дюжина рыцарей и двести лучников с оружием и запасом стрел от одного барона; десять рыцарей и сто пятьдесят жандармов — от другого. Одна цифра засела у меня в уме прочнее остальных. Четырнадцать тысяч фунтов, более чем полугодовой объем податных сборов Англии, предназначались для того, чтобы нанять флот в сто кораблей. Эти невообразимые деньги позволяли представить размах предприятия, участником которого я был. Кроме того, услышав об этом, я еще больше проникся верой в наш успех.

Снабжение войска было далеко не единственной заботой Ричарда. Во время его отсутствия королевством нужно было управлять. Матери Ричарда, королеве Алиеноре, предстояло присматривать за делами. Король часто с ней встречался, она участвовала во многих совещаниях с его лордами и советниками. При необходимости Алиенора вмешивалась непосредственно — например, незадолго до того она помешала папскому легату отплыть из Дувра без разрешения короля — и укрепляла тылы. Однако основная работа легла на плечи двух юстициаров Ричарда. Сместив многолетнего главного министра своего отца, Ричард утвердил собственную власть, назначив юстициарами Гуго де Пюизе, долго возглавлявшего Даремскую епархию, и Уильяма Лоншана, епископа Илийского.

Однажды ветреным утром, за несколько дней до отплытия в Нормандию, я находился при короле, когда он вызвал тех двоих. Прибыли они почти одновременно и столкнулись в дверях. Де Пюизе, высокий и подвижный, норовил первым переступить порог, но Лоншан, коренастый и плотный, хотел того же самого. На миг оба застряли в проходе, бросая друг на друга враждебные косые взгляды, потом Лоншан протиснулся вперед, а де Пюизе принялся злобно пялиться ему в спину.

— Только посмотри на них. Прямо как дети, — заметил Ричард.

— Мне на ум пришли мои братья, сир.

Сердце екнуло при воспоминании о давно умерших родичах. То, что виновный в их гибели Гай Фиц-Алдельм, убитый мной в Саутгемптоне, тоже гнил в могиле, утешало слабо. Не время горевать, сказал я себе, и стал наблюдать за двумя юстициарами. Де Пюизе спешил нагнать Лоншана, чтобы тот не подошел к королю первым.

— Приязни между ними явно нет, — сказал я.

Ричард вздохнул:

— Тем не менее этим двоим предстоит совместно управлять государством, пока я буду в Святой земле.

Я не ответил. Не мне было судить о людях, которых король ценил выше меня.

Ричард кивнул в ответ на поклон этой парочки и указал на стулья, стоявшие напротив него.

— К делу, господа, — сказал он.

Я прислушивался к разговору внимательнее обычного. Речь шла не о бочках с гвоздями или подковах, а о сводном брате короля Жоффруа и родном брате Джоне, известном прежде под обидным прозвищем Безземельный, но после коронации получившем графство Мортен в Нормандии.

Жоффруа, пятью годами старше Ричарда, до конца оставался верен их отцу Генриху. Будучи незаконнорожденным, он не мог претендовать на трон, но я бы не удивился, узнав, что Жоффруа метит выше, чем ему предназначено. Разве Вильгельм Завоеватель не начал свой жизненный путь как Вильгельм Бастард?

С Джоном дело обстояло иначе. Единственный оставшийся в живых родной брат Ричарда, он был следующим в очереди на трон. Этот злобный и гадкий человек постоянно строил козни и наушничал. Я невзлюбил его с первого взгляда, и, к несчастью, это чувство было взаимным.

Но все было не так просто, как я себе представлял. Ричард был не женат и законных детей не имел. Было разумно примириться со сладкоречивым Джоном, но, как и в случае с Жоффруа, доверие короля — и, определенно, мое — не простиралось так далеко.

Мое внимание вновь обратилось к разговору.

— Жоффруа, может, и не хотел становиться священником, сир, но позволил себя рукоположить, — сказал Лоншан.

— Но громко возмущался при этом, — добавил де Пюизе. — Помнится, он заявил, что предпочитает лошадей и собак книгам и священникам.

Это меня позабавило: я придерживался того же мнения.

— Ты говоришь правду, — сказал Ричард, в чьих глазах появился опасный блеск. — Еще он однажды положил на голову крышку от золотого котла и спрашивал у друзей, идет ли ему корона. Хорошо, что Жоффруа теперь священник и архиепископ в придачу.

— Тем не менее стоит подумать о том, чтобы удалить его из Англии на время вашего отсутствия, сир, — сказал Лоншан.

— А Джон? Правильно ли поступить так и с ним? — спросил Ричард.

Юстициары переглянулись. Я понимал, почему они осторожничают. Ричард много говорил о том, что надо бы изгнать и Джона, однако, судя по вопросу, у него оставались сомнения. Но мало кто посмеет спорить с королем.

— Так что? — рявкнул Ричард, переводя взгляд с одного на другого.

— Червь сомнения точит ваш ум, сир? — спросил Лоншан, ловко обращая вопрос к самому государю. — Полагаю, вы говорили об этом вчера с вашей госпожой матерью.