Голубиная книга анархиста

— А-а… Да нет, — отвечал Вася, успокаиваясь. — В тюрьме не сидел…

— Сидел! — упрямилась Валя. — Сидел!

Вася смотрел на нее.

— Сидел! — повторила она.

— Не в тюрьме, — тихо ответил Вася. — Слушай, я уморился, как гусь на перелете через Гималаи. Из Москвы ехал, потом на гору с церквушкой забирался, ждал Никкора… А он приперся с какой-то чувихой, приехал в ваш город свадьбу снимать, а сам втюрился в невесту, хых. Хых-хых, хых-хых!.. — Вася не мог остановиться и смеялся.

— Тот, с фотиком? — спросила Валя и тоже начала подхихикивать, глядя на Васю.

Вскоре они смеялись на два голоса. И вдруг Вася оборвал смех.

— Вот дерьмо… зараза…

А Валя еще продолжала смеяться, захлебываясь, тряся вьющимися локонами.

Вася озирался с опаской на окно, потом встал и вышел. Походив где-то, вернулся. Валя все еще смеялась.

— Да замолчи ты уже! — потребовал Вася.

Валя взглянула на него и зажала себе рот ладонью, продолжая хихикать.

— А телефон у этой невесты оказался невыключенным после последнего разговора, — проговаривал вслух свои тревожные мысли Вася. — Проклятье. И ее жених все слышал. Их шашни — да и ладно бы. Но и разговоры с нами, со мной. Это засада. За нами могут идти по следу. Он обязательно наведет, зараза. Да и если самого Никкора прижмут к стене, он сразу расколется, сдаст с потрохами. Надо отсюда выметаться. Вот что! — Он решительно посмотрел на девушку, разомлевшую от печного тепла, с раскрасневшимися щеками и блестящими глазами.

В тепле от нее, от ее одежды пахло затхло. Видно, она давно не мылась. Но, правда, Вася привык к этим тяжелым запахам. Да уже и отвык, пока добирался до этого города. Воля — как воздух, дышишь и не замечаешь. Но разве это воля? Еще нет, еще нет. Воля впереди.

— Нам надо уходить, — сказал Вася.

— Да, — тут же согласилась Валя. — Здесь тьма, тьма, тьма. Пойдем туда, где белые ночи.

Вася встал, взялся за рюкзак, позаимствованный на одной остановке, и сказал, что бумагу оставит, обменяет ее на одеяло. Он вытащил рулон проклеенной полиэтиленовой пленкой бумаги, который оказался в этом рюкзаке у какого-то дачника на остановке, и, стащив с железной койки ватное одеяло, сложил его и сунул в рюкзак.

— Больше ничего брать не будем, — сказал он.

— А лампу? — спросила Валя.

— Ладно, — согласился Вася.

— И ножик, — добавила Валя.

— Ок! — ответил Вася.

— Ты мне — я тебе, — сказала Валя. — Но что ты им оставишь?

— Как что, бумагу.

— Бумагу?.. Стены оклеивать?

— Что хотят, то и пускай делают, хоть поэму пишут.

— Иих, — вздохнула глубоко Валя и вдруг твердо сказала, что этого мало.

— В смысле?

— Мало-мало-мало. Мыло-мама-раму-рыло… Хи-хи. Я им оставлю шарф.

— Ты что, дура?

Валя пожала плечами.

— Наверное.

Вася смотрел на нее.

— Без спросу ничего не трогай, так говорила Мартыновна, — объяснила наконец свою позицию Валя.

— Хых-хых-хы-хы! — засмеялся безудержно Вася. — Хыхыхыхы.

— Кроме шуток, правда говорила.

— Так говорил Заратустра! — выпалил Вася.

— Да-а-а? — переспросила Валя. — Какой еще…

— Немецко-персидский придурок.

— Хорошая кличка, — одобрила Валя. — Не то что наш Мюсляй. Уж он-то чужого не упустит. У него не руки — магниты даже на бумажные деньги: все липнет. Он подчистую обобрал Генерала. И нас обдирал как липок. Страшенный зверь. Спаси-оборони, Матушка-заступница.

— Ага… жди, оборонит…

— Типун тебе на язык, как говорит Мартыновна.

— Если б только типун — да и ок, я согласен. Но они сразу руки заламывать, наручники, в кутузку… в обиде за бога на нас с Бакуниным.

— Твой дружок?

— Хых-хыхы!.. Да, так, знакомый один. Ну хорош, пошли… Да не разматывай свой шарф.

— Я без того не пойду.

— Хыхыхы!..

— Проси — и воздастся, а без спросу…

— Слышал, слышал. Так говорил ваш Антизаратустра. Ну, я не знаю… Хочешь — оставайся.

— Нет, я с тобой, — поспешно сказала Валя, снимая длинный шарф и кладя его на стол.

— Так шарф забери! На улице не май.

— Нет.

— Вот же черт!.. Ладно… Тут у меня есть сколько-то… одолженного у Никкора.

И Вася полез в карман, достал бумажные деньги. Мельче сотенных бумажек не было. И Вася решил, что за старое драное одеяло и тупой ножик — это слишком дорого. Тогда они взяли и лампу. Вася смотрел на рулон бумаги и бормотал:

— Надо забрать…

— Зачем?

— От дождя укрываться. Ты знаешь, в Японии вообще дома из бумаги.

Валя засмеялась.

— Не веришь?

— Откуда такое взял?

— Да я про Японию все знаю. У меня и кличка — Фуджи.

— А! Вот! — воскликнула Валя и сделала такое движение руками, как будто ловит что-то в воздухе.

Ловила — и поймала.

— И еще неизвестно, куда лучше ехать, — сказал Вася. — На юг в Украину или на восток к японцам.

— В белые ночи, — ответила Валя.

— Чего?.. На север? Там холодина собачья. Да и все та же Рашка грязная и зачумленная рабством.

В это время послышались шаги. В вагончик заглянул давешний мужик.

— Ну че? Все у вас тут на мази? О, печка тянет. Молодцом. Чаек можно вскипятить в чайнике. Вот, я принес. И заварки прихватил с хлебом и сахаром. — С этими словами мужик поставил на печку чайник с водой, положил на стол кулек с сахаром и батон. — Кружки вон. Так… А что это? — спросил он, указав на рулон бумаги.

Вася замялся. Валя ответила:

— Для поэмы!

Мужик внимательно посмотрел на нее, щурясь, сдвинул камуфляжную кепку на затылок, обнажая лоб, переходящий плавно в лысину, и тихонько присвистнул.

— Так вы батраки или поэты?

И тут Вася ответил:

— Вольные стрланники.

Мужик не смог удержаться и засмеялся.

— И хто? — спросил он сквозь смех.

Вася собрался с духом, чтобы не картавить, но вовремя нашел синоним:

— Путешественники.

— Вольные? — уточнил мужик.

Вася хотел ответить утвердительно, но вдруг задумался, задумался и ничего не сказал. Зато сказала Валя:

— Калики мы перехожие, дяденька.

Мужик снова засмеялся.

— Оно и видно! Завали меня буина.

— Кто такой? — тут же навострилась Валя.

— Буина-то? — спросил мужик. — А еще узнаете. Ох, ну, бляха-маха, цирк. Лады. Ужинайте и смотрите тут не очень раскочегаривайте печурку-то, а то и петух ночной закукарекает.

И он ушел. Чайник стоял на печи да шипел, и они решили все-таки почаевничать, а потом уже и отправляться в путь-дорогу.

— Что ты там про калек объясняла? — вспомнил Вася.

Валя запела:

— Сорок калик их со каликою-у-у… Оне думали думушку-у-у… А едину думушку крепкую-у-у…

Вася с любопытством наблюдал за нею. Валя преображалась, ее лицо обретало какую-то ясную целостность.

— А итить нам, братцы, дорога не ближнея-а-а… Итти будет ко городу Иерусалиму… Святой святыни помолитися… — Тут она как будто проглотила слово. — …гробу приложитися… Во Ердань-реке искупатися-а-а… Нетленною ризой утеретися-а-а… Итти селами и деревнями-и-и… Городами теми с пригородками-и-и… А в том-та веть заповедь положена-а-а… Кто украдет, или кто солжет… Едина оставить во чистом поле-э-э… И окопать по плеча во сыру землю-у-у…

В это время запел и задребезжал чайник, Вася протянул руку, взялся за дужку и сразу отдернул руку, замахал ею и с проклятьями выскочил на улицу, сунул руку в снег. А Валя тем временем обернула дужку тряпкой, сняла чайник, сбила ножиком крышку и сыпанула в бурлящую воду заварки.

Вася вернулся в вагончик, с неудовольствием глядя на Валю.

— А ты не такая уж глушенная, как кажешься, — сказал он ей.

— Так если железо горячее, — ответила она, — тряпку надо взять, Фуджик.

— Хм. Да ты знаешь хотя бы, что такое Фуджи? — с раздражением спросил Вася, разглядывая обожженные пальцы.

— Не-а.

— Гора. Самая крутая гора в мире.

Валя захихикала.

— Чего ржешь? Ее фотографируют и рисуют все кому не лень. Вулкан! Фуджи — по-японски крутизна.