Император из стали

Впрочем, план действий был уже сформирован и передан на исполнение Дзержинскому.

В мае 1918-го отряд «Красной гвардии» под командованием вчерашнего штабс-капитана Наумова захватил и начал грабить Царское Село. За него была изрядная битва, и части «особого назначения» ВЧК перебили «наумовцев», как собак. В течение лета полки «особого назначения» уничтожали «красногвардейцев» в Луге, Гатчине, Новой Ладоге, Тихвине. Официально это звалось «подавлением кулацких восстаний», но какие же могли быть «кулацкие восстания» в городах?

К сентябрю 1918 года «Красная гвардия» была истреблена, а Сталин впервые каждой клеточкой ощутил, как тает его вера в безусловную классовую сознательность пролетариата, а вместе с ней рушится миф о гениальности Ильича, считавшего пролетариат универсальной отмычкой к любым политическим и экономическим головоломкам…

Ноябрь 1900-го. Ливадийский дворец

– Владимир Борисович, – император скользнул по заспанному лицу барона Фредерикса взглядом, ставшим таким непривычно стальным после болезни, – простите, что я поднял вас с постели, однако ваша служба, как и моя, не предусматривает нормированный рабочий день, не так ли? Впрочем, если вы считаете, что этот режим для вас тяжёл…

– Нет, что вы, ваше величество! Я хорошо помню, служба – понятие круглосуточное. Что от меня требуется?

– Список всех наших подданных, воюющих сегодня в Трансваале, а также тех, кто воевал, но по каким-то причинам уже вернулся на Родину. Затем список всех военных агентов, работающих на территории Европы, Азии, Африки. И главное – передайте графу Канкрину Александру Георгиевичу, что я хотел бы его видеть…

– Будет сделано, ваше величество. Надо ли понимать это так, что вы прерываете свой карантин и возобновляете высочайший приём?

Император поморщился, словно от лимона.

– Просто приём, Владимир Борисович. Давайте говорить проще и скромнее. Каким он будет – пусть решат потомки. Приём – да, частично возобновляем, но принимаем пока не всех… Вот кто, например, записан у нас на завтра?

Барон Фредерикс положил папку на стол и широким жестом распахнул её, выудив оттуда внушительный «манускрипт», усыпанный бисером фамилий, одновременно скосив глаз на записную книжку императора, где на открытой странице в пол-листа красовалось всего одно слово: «опричники», а ниже него – короткое, как выстрел, трижды подчёркнутое «кто» и три вопросительных знака.

Император пробежал глазами список и ткнул мундштуком трубки в первую же, украшенную самым длинным и пафосным титулом, фамилию…

– Вот с родственников и начнём…

Ноябрь 1900-го. Ливадия. Сандро

– Никки! Как я рад! Как я чертовски рад видеть тебя в добром здравии! – Великий князь Александр Михайлович излучал добродушие и оптимизм. – Мне тут про тебя наговорили чёрт-те что… даже то, что ты сошёл с ума… Честно говоря, я и сам так подумал, когда узнал, что ты выставил свою ненаглядную Аликс. Какая муха тебя укусила, Никки?..

Император с интересом рассматривал бравого молодца в военно-морской форме. Как ни крути, а смотрелось чёрное обмундирование эффектно. Всё-таки правильно он сделал, что вернул тогда, в той жизни, в 1943 году погоны, с ними форма смотрится гораздо солиднее.

Впрочем, форма сегодня интересовала императора гораздо меньше содержимого, которым был один из великих князей – Александр Михайлович, представитель самого шебутного и самого неприкаянного, в смысле должностей и влияния, «тифлисского клана» дома Романовых.

В Петербурге Михайловичей успешно и неизменно оттирал от власти и бюджета клан Александровичей, состоящий из трёх братьев императора Александра II – Алексея, Владимира и Сергея. Первый – генерал-адмирал, второй – командующий гвардией, третий – московский генерал-губернатор. На совести этого триумвирата было множество «славных» дел, начиная с ходынской трагедии, доведения русского флота до абсолютно небоеспособного состояния и заканчивая Кровавым воскресеньем.

А ведь есть ещё кланы Николаевичей и Константиновичей. И у Николая II, в силу его характера, не было ни единого шанса справиться со всей этой разномастной великокняжеской вольницей, сытно жрущей, сладко спящей и полностью уверенной, что солнце восходит исключительно для удовлетворения их потребностей.

Морально-волевых качеств монарха Николай II не имел от природы, поэтому, пока он сидел на троне, страной рулили не самые талантливые или хотя бы самые преданные, а самые наглые и циничные – тот же клан Александровичей, компания Витте, клика Безобразова и прочие, и прочие, за которыми маячили, особо не стесняясь, банковские дома Ротшильдов и Шиффов, разведки Франции и Британии, и даже «ветхозаветные» масоны, к началу ХХ века растерявшие большую часть своего влияния, но сохранившие апломб и веру в собственную значимость.

Впрочем, нахрапистых и циничных, подпёртых банковским капиталом, «обогащённых» связями с различными разведслужбами хватало и в революционном ленинском Совнаркоме. Интриги там плелись круглосуточно. Кровушка лилась рекой. Сталину, ещё совсем малоизвестному партийному клерку, пришлось учиться выживать и лавировать между такими мастодонтами подковёрной борьбы, как Свердлов, Троцкий, Красин, Зиновьев, Каменев. Было страшно. Азартно. Почти безнадёжно. Но он не просто выжил. Он победил, виртуозно сталкивая их лбами и вынуждая пожирать друг друга, в то время пока сам Сталин скрупулёзно, по кирпичикам, собирал собственную структуру власти.

Победил тогда – победит и сейчас. Поэтому к первой встрече с первым «родственником» у императора был уже готов план действий, написанный накануне под бормотание пришедших на ум стихов Есенина:

                   …Мне противны и те, и эти,                    Все они – класс грабительских банд,                    Но должен же, друг мой, на свете                    Жить как-то Рассветов Никандр…

Великий князь Александр Михайлович совсем недавно вернулся на флот из отставки, куда его «по-родственному» вышвырнул генерал-адмирал великий князь Алексей Александрович. Поводом для отставки была якобы некачественная программа усиления Российского флота на Тихом океане, в которой Сандро предсказывал неизбежность войны с Японией.

Причина отставки была другая, насквозь меркантильная и циничная. Если бы программу одобрили, то выполнять, скорее всего, поручили бы её автору. А значит, через Сандро потекли бы бюджетные деньги, которые генерал-адмирал давно считал своей собственностью. Николай II, кстати, повёл себя в этом конфликте как последний малодушный негодяй. Это ведь он попросил Александра Михайловича написать злосчастную программу. А потом сдал его на растерзание дяде при первых же признаках генерал-адмиральского гнева.

Вернулся Сандро на флот через три года на крайне скромную для великого князя должность старшего офицера броненосца береговой обороны «Генерал-адмирал Апраксин» (с мая 1900-го – командир броненосца «Ростислав») и сидел тихо вплоть до ливадийского комплота, где только его решительное «нет» остановило отстранение Николая II от власти (а может, и от жизни) «в связи с тяжелой и скоропостижной болезнью».

На личном деле великого князя, которое представляло пока только листок в блокноте императора, красным карандашом были дважды подчёркнуты слова: «фаталист и мистик, увлекается эзотерикой и спиритизмом».

– Сандро… – медленно произнёс император, как будто пробуя на вкус домашнее прозвище великого князя. – Сандро, как всё-таки красиво звучит твоё семейное имя, не находишь?

– Никки, раньше тебя оно вообще не трогало, что случилось?

– Понимаешь, Сандро, иногда для того, чтобы взлететь, требуется получить приличный пинок под зад, не так ли? Тогда неожиданно для себя самого ты начинаешь обращать внимание на такие мелочи, которые до этого вообще не замечал.

– Ты хочешь сказать, что твоя se quereller[3] с Аликс…

– Я хочу сказать, что мы с тобой вообще не о том разговариваем, – император, кряхтя, поднялся с кресла и, чуть подволакивая ногу, подошёл к князю. Только сейчас Сандро заметил, как изменила болезнь взгляд самодержца. Вместо голубых беспечных глаз Никки на него смотрела холодная сталь, в которой растворялось без остатка скупое осеннее солнце.

– Ты спас мне жизнь, не так ли, Сандро? – глухим голосом то ли спросил, то ли утвердительно произнёс император.

– Ты преувеличиваешь, Никки…

– Не перебивай…

– Ого, – ёкнуло сердце у Александра Михайловича. Такого резкого тона он от Николая не слышал никогда.

– Мы же оба знаем, что это был заговор, не так ли? – остановившись прямо напротив князя и испытующе глядя ему в глаза, продолжил император. – И тебе было достаточно просто не мешать, чтобы корона слетела с моей головы. Но ты вмешался, зная, что ни Аликс, ни те, кто стоят за ней, тебя не простят. Почему? Я же предал тебя, Сандро… Я предал, когда тебе пришлось уйти в отставку…

– Никки, мне кажется, ты слишком строг к себе, к Аликс… да, она… – князь покрутил рукой, подбирая нужное слово, – ambitieux[4], но не настолько, чтобы… и, в конце концов, разумный компромисс…

– Сандро, давай говорить только то, во что веришь, а не то, к чему тебя обязывает придворный этикет, – усмехнулся в усы император, очередной раз удивив князя непривычной реакцией. – Компромисс – это мягкая форма предательства. В то же время предательство – одна из форм компромисса. Что же касается Аликс… Человек, выросший при английском дворе, никогда не сможет быть абсолютно самостоятельным…

Великий князь застыл с открытым ртом, в котором застряли все слова, которые он хотел сказать своему ровеснику-племяннику. С такой стороны он никогда не оценивал Аликс и её поступки. Впрочем, князь мог поклясться, что так никогда не смотрел на нее и её муж, во всяком случае, до болезни…

– Никки, умоляю, объясни, – наконец выдавил из себя князь, – что тут произошло пока меня не было?

Император отвернулся от князя и подошёл к окну, набивая трубку и наблюдая за печальным осенним пейзажем.

– Я почти умер… да нет, не почти, а совсем, – глухо произнёс он, когда пауза стала уже неприличной, – но мне каким-то чудом удалось уговорить их вернуть меня обратно…

В кабинете повисла такая тишина, что стало слышно, как под абажуром лампы возится запоздалая муха.

– Никки, ты про кого сейчас? – почти шёпотом произнёс князь.

– Они недовольны мной… Мне очень много придётся исправить, – будто не слыша его, продолжал император.

– А я, а мной? – автоматически вырвалось у Сандро, после чего он прикусил губу, не переставая смотреть на императора расширенными от ужаса и удивления глазами.

– А тобой… – самодержец раскурил трубку и, наконец, повернулся к Александру Михайловичу, опять упёршись в него своим стальным взглядом. – А тобой, Сандро, они довольны… Особенно твоим демаршем после Ходынской трагедии… Они сказали, что именно так и должны себя вести ответственные товарищи…

Сказав последнее слово, император закашлялся и, прищурившись от дыма, щедро валившего из трубки, посмотрел на Сандро впервые с ироничной, но совсем не страшной, усмешкой.

– Кто они? – князь больше обозначил губами, чем проговорил вопрос, застрявший у него в горле. – Что они знают обо мне? Что они тебе рассказали?

– Они просто дали мне прочитать твою «Книгу воспоминаний», – император уже смотрел на князя испытующе, как на подопытного кролика. – Мне понравилось… – и, закрыв глаза, он процитировал на память:

«Ни один правитель, будь он императором, президентом, левым министром или же диктатором, не может себе позволить роскоши пренебречь своими ближайшими сподвижниками в распределении ответственных государственных постов. Невозможно вообразить себе Сталина, который отдавал бы предпочтение посторонним людям неопределённых политических взглядов и отстранял от власти старых вождей своей партии.

Взирая на толпу двуличных дворян, изнеженных придворных и плохих бюрократов, царь должен был понять, что он мог рассчитывать только лишь на преданность своих ближайших родственников для выполнения его предначертаний и передачи приказаний своим верноподданным, которые, потеряв веру в министров, ещё сохраняли веру в крепость императорского трона. Конечно, нельзя было требовать, чтобы Государь образовал бы совет министров из великих князей; я далёк от этой мысли. Мы просто хотели, чтобы нам позволили занимать должности в различных казённых учреждениях и преимущественно в провинции, где мы могли бы быть полезны тем, что служили бы связующим звеном между царём и русским народом».

– Но я не писал этого… – растерянно прошелестел великий князь.

– Но ведь думал! – засмеялся император и ткнул Сандро мундштуком трубки.

– И кто такой Сталин?

Император хмыкнул и вернулся к окну.

– Может быть, тот, на которого ты хочешь, чтобы я был похож?

– Никки, у меня голова идёт кругом, я не понимаю, что ты говоришь, что происходит… но в любом случае всегда можешь рассчитывать на меня. И как твой настоящий друг…

Князю показалось, что император вздрогнул, как будто его ударило током.

– Друг – это хорошо, – глухим голосом, растягивая слова, произнёс он, глядя в глаза князю. – Друг – это очень хорошо… Плохо, что друг может оказаться ненастоящим… А вот среди врагов фальшивок не бывает…

Наступила долгая, тягучая пауза, в течение которой великий князь пытался собрать в кучку разбитые вдребезги стереотипы и заранее заготовленные слова, а император, прищурившись сквозь облако табачного дыма, оценивающе разглядывал великого князя и как будто размышлял, сказать ему что-нибудь ещё или удовлетвориться уже произведённым эффектом. Театральная пауза завершилась погаснувшей трубкой, с сожалением посмотрев на которую император в очередной раз смешал в кучу мысли и эмоции собеседника:

– Кстати, насчёт врагов… Сандро, ты провёл в Японии три года, но я не нашёл в твоих докладах ничего про революцию Мэйдзи Исин, а это ведь главное, что произошло там за последние двадцать лет. Разве тебе самому не интересен этот комплекс политических, военных и социально-экономических реформ, превративших отсталую аграрную страну в одно из ведущих государств мира?

Сандро раскрывал рот, как рыба, а звука не было. Если бы царь заговорил по-японски, он удивился бы меньше. При дворе, на флоте и в армии про Японию и японцев было принято говорить исключительно в уничижительном тоне, как о цивилизационном недоразумении, которое силится, но, конечно же, никогда не будет ровней Великим державам. И тут такие слова: «ведущее государство мира»… А император продолжал, будто не замечая смятения великого князя:

– Тебе придётся написать ещё один доклад, весьма обстоятельный, где перечислить всех чиновников при императоре Муцухито, которые влияют или могут влиять на принятие государственных решений. Их подробные характеристики, их сильные стороны и слабости. Принадлежность к придворным партиям и группировкам. Кто с кем дружит и кто кого ненавидит. И это надо сделать срочно… Ещё вчера…

Теперь по твоей специальности: как работает система подготовки морских офицеров? Как готовят команды боевых кораблей? Что входит в программу обучения? Кто отвечает за строительство флота? Какие отношения у него с императором и генеральным штабом? Отношения с армией? Если есть конфликты, то у кого и с кем?

Ты писал про японскую программу судостроения и не упомянул про главное – про верфи: их пропускная способность? производительность? оснащение? Как и где идёт подготовка инженеров? Сколько их вообще и на каждой верфи в частности? Фамилии и описание ведущих специалистов? Квалификация и условия содержания рабочих?..

– Никки! – обрёл наконец дар речи великий князь. – Я готов приступить к работе немедленно, однако…

– Однако, – перебил его император – это не единственное поручение, которое надо выполнить, причем выполнить срочно. Передай своему командиру адмиралу Тыртову, что мы тихо, без помпы и без лишней огласки завтра идём в Поти… Нанесём визит вежливости Николаю Михайловичу и посмотрим своими глазами на его Кавказскую дивизию… Только, Сандро, – император ещё раз резанул великого князя стальным взглядом, – тихо, без помпы и без лишней огласки, договорились?

Они проговорили ещё почти два часа, тепло попрощались, и потом император долго смотрел в окно на удаляющуюся ладную фигуру Сандро, выстукивая мундштуком по раме ритм марша и бормоча про себя:

– Мальчишка… капризный, избалованный мальчишка… Впрочем, за неимением гербовой, придётся писать на простой…

Совершенно другие мысли и эмоции бушевали в голове великого князя, наслаиваясь друг на друга, перекрещиваясь и превращаясь, в конце концов, в дикую боль в висках и затылке:

– Никки! Наш простодушный и наивный Никки! Как же его изменила эта болезнь! Какой он стал… твёрдый, как камень, и какой-то далёкий. Вроде стоит рядом, а впечатление, будто на другом берегу… Да-да, люди, постоявшие на краю, меняются, но чтобы так сильно… Этот колючий взгляд и эти его слова, резкие, как выстрел… Однако… Однако он сказал, что наш демарш после Ходынки был единственно правильным решением… и его благодарность, что спас его от заговора… дорогого стоит. Хотя какой заговор? Аликс и заговор – какая чушь! Но ведь если Никки думает, что комплот существовал, и я – спаситель, значит… значит, не надо его в этом разубеждать…

Что ещё… Мой «Проект обновления русского флота»… Никки сказал, что мы обязательно вернёмся к нему… Но вот только зачем он сунул под нос мою фотографию на мостике подводной лодки и попросил собрать всю информацию про эти несерьёзные лоханки? Да, всё-таки не моряк Никки, совсем не моряк… Ну, хоть согласился, что Либаву надо обязательно разменять на Мурман… Ох, и визгу будет в салоне генерал-адмирала!..

Историческая справка

После ходынской трагедии великие князья Александр и Николай Михайловичи требовали у Николая II отменить коронационные торжества, а когда он отказался – демонстративно покинули их. Вот что об этом писал сам Александр Михайлович:

«Пять тысяч человек было убито, ещё больше ранено и искалечено. В три часа дня мы поехали на Ходынку. По дороге нас встречали возы, нагруженные трупами. Трусливый градоначальник старался отвлечь внимание царя приветствиями толпы. Но каждое “ура!” звучало в моих глазах как оскорбление. Мои братья не могли сдержать своего негодования, и все мы единодушно требовали немедленной отставки великого князя Сергея Александровича и прекращения коронационных торжеств. Произошла тяжёлая сцена. Старшее поколение великих князей всецело поддерживало московского генерал-губернатора.

Мой брат великий князь Николай Михайлович ответил дельной и ясной речью. Он объяснил весь ужас создавшегося положения. Он вызвал образы французских королей, которые танцевали в Версальском парке, не обращая внимания на приближающуюся бурю. Он взывал к доброму сердцу молодого императора.

– Помни, Никки, – закончил он, глядя Николаю II прямо в глаза, – кровь этих пяти тысяч мужчин, женщин и детей останется неизгладимым пятном на твоём царствовании. Ты не в состоянии воскресить мёртвых, но ты можешь проявить заботу об их семьях. Не давай повода твоим врагам говорить, что молодой царь пляшет, когда его погибших верноподданных везут в мертвецкую.

Вечером Император Николай II присутствовал на большом балу, данном французским посланником. Сияющая улыбка на лице великого князя Сергея заставляла иностранцев высказывать предположения, что Романовы лишились рассудка. Мы, четверо, покинули бальную залу в тот момент, когда начались танцы, и этим тяжко нарушили правила придворного этикета».

Ноябрь 1900-го. Ливадийский дворец.

Генерал Ширинкин

Император не спеша обходил и закономерно не узнавал Ливадийский дворец, в котором в феврале 1945 года он вместе с премьером Британии сэром Уинстоном Черчиллем и президентом США Франклином Делано Рузвельтом подписал «Декларацию об освобождённой Европе» и «Соглашение о вступлении СССР в войну с Японией». В 1900 году Белый дворец ещё не был построен, и вместо него окружающую природу сомнительно украшала квадратно-гнездовая конструкция с нелепейшей баллюстрадой и цветочными вазами на крыше.

Хотя больше, чем ностальгические воспоминания о прошлом-будущем, императора занимала служба безопасности, которая ему понадобится очень скоро, если он доведёт свои революционные планы до стадии реализации.

Охраны, на первый взгляд, было много: казачий конвой, рота дворцовых гренадеров, железнодорожный полк, дворцовая полиция, Особый отряд охраны, а также чуть ли не рота агентов в штатском. Мышь не проскочит!

Однако…

«Аккурат во время нарастающего революционного террора крестьянин Архипов, 21 года, без определённого места жительства, около двух часов июльской белой ночи, подошёл со стороны Дворцовой площади к ограде сада Зимнего дворца, выждал, когда городовой удалится в сторону Дворцового моста, и лихо перемахнул двухметровую решётку сада. В охраняемом саду он незамеченным провёл два дня и две ночи. Днём он отлёживался в кустах, ночью гулял по дорожкам царского сада, а затем, оголодав, пролез через открытую форточку во дворец, в квартиру княгини Голицыной, пробыл там около часа и, взяв “по мелочи” из вещей, вылез обратно в сад. Архипов дождался, когда городовой отойдёт от ограды, и тем же путём благополучно удалился с охраняемой территории.

Самое удивительное то, что через три дня он добровольно явился обратно и сдался Дворцовой охране. Когда Архипов дал свои показания, все были в шоке и сначала не поверили ему, считая, что “трудно допустить возможность укрыться в сравнительно негустых кустах при таком большом числе работавших в саду людей”.

Однако Архипов показал место, где он перелез через ограду, и место, где отлёживался, пока садовники работали в саду. Мотивировал он своё проникновение в царский дворец тем, что собирался якобы лично просить царя “об отправлении его добровольцем в действующую армию”. Случай был из ряда вон, но дело замяли и ограничились тем, что добавили ещё один пост охраны около Иорданского подъезда» (из книги «Царская работа»).

Обойдя ещё раз здание, император поморщился, оценив, насколько примитивно была организована охрана первых лиц государства в царское время. Нелепые окопчики для постовых, служащие исключительно одной цели – меньше попадаться на глаза охраняемому лицу, не давали хорошего обзора прилегающей территории и не создавали преимуществ в случае реального боя, ибо были мелки и располагались не так, чтобы было удобно отражать нападение, а так, чтобы создавать как можно меньше неудобств обитателям резиденции. Каждый из постов, имеющий крайне узкий и неудобный обзор, нёс службу без всякого визуального контакта с соседями и не мог рассчитывать на их помощь в экстренной ситуации.

Император остановился и внимательно оглядел окрестности. Гора Могаби, на склоне которой разместился дворец, давала шикарные возможности для самых разнообразных вариантов нападения, что стало головной болью для охраны при встрече с Черчиллем и Рузвельтом в 1945-м, и потребовало привлечения аж семи полков войск НКВД, усиленных двумя бронепоездами и флотилией из шести кораблей. А сейчас… Оставаться здесь надолго просто опасно. В движении – жизнь! Надо не забывать об этом и вспомнить, кроме прочего, старые навыки подпольщика. Тренировки начнём немедленно…

Находящийся на номерном посту жандарм, удивлённый таким долгим созерцанием государем безжизненного склона, внимательно осмотрел гору, попытавшись найти хоть что-нибудь, заслуживающее внимания, а когда, устав от этого бесполезного занятия, перевёл взгляд обратно, дорожка перед дворцом была пуста, как будто никакого царя там вообще и не было, и только панически метались по саду агенты в штатском, потерявшие визуальный контакт с охраняемым лицом…

* * *

Руководитель личной охраны царя Евгений Николаевич Ширинкин был довольно состоятельным человеком. Он располагал доходами, которые ему приносило его имение Берёзовка, находившееся в Богучарском уезде Воронежской губернии, и вполне мог жить припеваючи без этой нервной работы, требующей полного самоотречения и постоянной концентрации внимания.

Но Евгений Николаевич был человеком идейным и относился к службе как к некоей миссии, доверенной свыше, и потому отдавал себя ей целиком и без остатка. Хотя годы брали своё – всё же почти шесть десятков лет, из них – сорок в строю: первое офицерское звание генерал получил в далёком 1862-м. Николай II был третьим императором, которому он служил верой и правдой. «Слуга – царю, отец – солдатам» – это было как раз про него.

Именно он вместе с П.А. Черевиным и И.И. Воронцовым-Дашковым превратил Дворцовую полицию в настоящую спецслужбу. Общительный, энергичный и проницательный, к подчинённым он относился с той несколько покровительственной любезностью, которая свойственна лицам, твёрдо стоящим на высоком посту. Часто приглашал сослуживцев к себе на обед или поиграть в карты и был хлебосольным и радушным хозяином. Угощая офицеров армейской охраны, Ширинкин не забывал о своих обязанностях и не оставлял попытки вербовать армейские чины, которых привлекали к охране императорских резиденций.

Но сейчас он хотел не вербовать, а карать, и любезность его испарилась, высохла, как роса на траве в жаркий день. За время болезни императора сотрудники несколько расслабились и даже не заметили, как охраняемое лицо выскользнуло из своих покоев и отправилось гулять в неизвестном направлении, пройдя незамеченным мимо всех постов.

Подняв дворцовую охрану «в ружьё» и раздав «всем сёстрам по серьгам», генерал стоял на открытом балконе и ждал доклады от поисковых групп, созерцая ливадийские красоты и пытаясь оценить ситуацию. Успокоиться не получалось. «Похитили? Социалисты? Турецкие агенты?» – эти мысли крутились в голове и причиняли генералу почти физические страдания.

Ширинкин даже не заметил, как одна его рука с силой обхватила эфес сабли, а другая выбивала нервную чечётку по балюстраде. «Чёрт, чёрт, чёрт! Да где же он?» – не выдержал генерал, с силой бросив клинок в ножны.

– Зря вы так волнуетесь, Евгений Николаевич, – откуда-то снизу раздался глухой голос. Ширинкин перегнулся через перила. Император стоял у кустов чайных роз, защищённый ими от посторонних глаз, и, вооружённый садовыми инструментами, с явным удовольствием орудовал ими, приводя в порядок растение.

Птицей слетев по крутой лестнице, запыхавшийся Ширинкин чуть не сбил входящего в холл императора, буквально повиснув на массивной дверной ручке и погасив скорость движения только за счёт попытки сорвать дверь с петель.

– Евгений Николаевич, – послышался над головой смеющийся голос самодержца, – знаете, почему генералам надо строжайше запретить бегать?

Сам тон царя, как и вопрос, был настолько неожиданным, что Ширинкин проглотил все слова, непонимающе покрутив головой.

– Генералы не должны бегать, потому что в мирное время это вызывает смех, а в военное – панику… – протянув руку и помогая Ширинкину вернуться в устойчиво-вертикальное положение, доверительно сообщил ему император. – Не ругайте подчинённых, Евгений Николаевич, они просто действовали по шаблону, реагируя исключительно на мои передвижения, хотя реагировать надо совсем на другое. Да и что толку от них всех в пяти шагах вокруг меня, если не взяты под контроль склоны горы, откуда дворец просматривается как на ладони.

– Но позвольте, ваше величество, – к генералу, наконец, вернулась речь, – злоумышленникам нет смысла располагаться так далеко, они же должны подойти на расстояние прямого выстрела.

– Так это и есть расстояние прямого выстрела, – усмехнулся император, – если, конечно, стрелять не из револьвера, а из чего-то более солидного. Какова, например, прицельная дальность боя винтовки Мосина? – прищурившись, огорошил он вопросом мгновенно побледневшего генерала и, не давая ему опомниться, продолжил: – А ведь есть ещё пулемёты, горные орудия…