Красные и белые

Первая конная по своим облику и поведению мало напоминала регулярную армию. Это было нечто, скорее похожее на средневековую казачью вольницу. И управляться с этими конниками было крайне тяжело. Сошлюсь на Бабеля. Помните, как он появился в Конармии с документами на имя Кирилла Васильевича Лютова – как еврею ему появиться там было небезопасно. «Начдив-шесть» Павличенко бабелевской «Конармии» (в жизни это был Иосиф Апанасенко) говорит, услышав, что Лютов – кандидат прав Петербургского университета: «А, так ты из киндербальзамов! Присылают вас таких, а у нас за очки режут». Это не писательские фантазии, это реалии Первой конной.

Когда Лютова, альтер эго Бабеля, приводят к казакам, с которыми он должен делить и кров, и пищу, его с сочувствием представляют: «Вот человек, пострадавший от образования».

Мы располагаем замечательным документом, характеризующим Конармию изнутри. Я имею в виду не «Конармию», а дневник Бабеля за июль – август 1920 года. Напомню, что одним из выдающихся подвигов Конармии был тысячекилометровый марш с Дона на Украину, на советско-польский фронт. В апреле 1920 года они отправились на театр боевых действий, в начале июня с ходу прорвали фронт под Самгородком, захватили в тылу польской армии Житомир и Бердичев, тем самым вынудив поляков стремительно отступить. Поляки в начале войны захватили Киев, но вынуждены были его оставить. В ходе наступления конармейцы оказались в нескольких десятках километров от Львова…

Между историками давно идет спор о том, кто виноват в поражении Красной армии под Варшавой – командующий Западным фронтом Тухачевский, Юго-Западным – Егоров или Сталин, который должен был координировать действия фронтов. Одни считали, что следовало двигаться на Львов, поскольку он рядом; другие настаивали на Варшаве. Почему же Первая конная не была своевременно переброшена на Западный фронт под командование Тухачевского, если главной целью была Варшава? Одно из объяснений: завидя Львов, где можно было здорово поживиться, конники не захотели уходить, повернуть их удалось лишь с большим трудом, но было уже поздно. Это лишь одна из причин, но, возможно, из многих подобных причин поражение под Варшавой и сложилось.

Бабель записал разговор с начальником штаба 6‐й дивизии, прославившейся и героически, и печально, бывшим полковником Константином Жолнаркевичем (Жолнеркевичем): «Что такое наш казак? Пласты: барахольство, удальство, профессионализм, революционность, звериная жестокость. Мы авангард, но чего? Население ждет избавителей, евреи – свободы – приезжают кубанцы…» Другой командир, начальник артиллерийского дивизиона Максимов, говорил: «Наша армия идет зарабатывать. Не революция, а восстание дикой вольницы. Это просто средство, которым не брезгует партия».

Это было действительно так. Когда Первая конная в январе 1920 года захватила Ростов, начался невиданный грабеж. Ростов – богатый город, его называли русским Чикаго. Думенковцы разграбили захваченный ими Новочеркасск, буденовцы – Ростов. И это очень повлияло на ход боевых действий. Возникла так называемая Батайская пробка. С ходу Дон не форсировали, белые очень быстро укрепились, и попробуй теперь взять их в лоб. Пытались атаковать, но несли огромные потери. Это вызвало тревогу на самом верху. Знаменитый Яков Петерс, который был в это время представителем ЧК в расположении Первой конной и соседней 8‐й армии, телеграфировал в Москву: «Армия Буденного разлагается с каждым днем. Установлены грабежи, пьянство, пребывание в штабе подозрительных женщин. По слухам, были случаи убийства наиболее сознательных товарищей».

Ленин телеграфировал Ивару Смилге и Серго Орджоникидзе: «Крайне обеспокоен состоянием наших войск на Кавказском фронте… полным разложением у Буденного». Не надо, правда, думать, что пьянствовали только в Первой конной. Орджоникидзе, которого собирались отправить вразумлять Буденного, был немногим лучше. Ленин телеграфировал Орджоникидзе – секретно, разумеется:

Реввоенсовет 14, члену РВС т. Орджоникидзе. Т. Серго! Получил сообщение, что Вы + командарм 14 пьянствовали и гуляли с бабами неделю. <…> Скандал и позор! А я-то Вас направо-налево нахваливал!! И Троцкому доложено… Ответьте тотчас: 1) Кто дал Вам вино? 2) Давно ли в РВС 14 у вас пьянство? С кем еще пили и гуляли? 3) То же – бабы? 4) Можете по совести обещать прекратить или (если не можете) куда Вас перевести? Ибо позволить Вам пить мы не можем. 5) Командарм 14 пьяница? Неисправим? Ответьте тотчас. Лучше дадим Вам отдых. Но подтянуться надо. Нельзя. Пример подаете дурной. Привет! Ваш Ленин.

О грабежах, осуществлявшихся белыми, я упоминал в предыдущих главах. Особо отличились грабежами и убийствами мамонтовцы. Более того – с награбленным они тут же отправились домой. Не развивать успех – рейд генерала Константина Мамонтова был блестящим, – а доставить домой то, что захватили в Козлове, Тамбове и других городах. Мамонтов, этот выдающийся белый генерал, был потом Врангелем уволен. Есть некоторая симметрия: белые в своем поведении мало чем отличались от красных, таков стиль Гражданской войны, и особенно конных формирований.

Когда говорят о Первой конной, почти никогда не называют тех, кто управлял армией, – кроме Буденного. Я имею в виду начальников штабов. Начальниками штаба Первой конной были, разумеется, профессионалы, бывшие офицеры царской армии полковник Николай Кононович Щолоков, потом подполковник Леонид Лаврович Клюев. В отличие от подавляющего большинства военспецов, которые служили в Красной армии, они получили от советской власти генеральские чины и умерли в своих постелях.

После блестящих побед в 1920 году – прорыва у Самгородка и взятия Житомира – последовали поражения и отступление, превратившееся в паническое бегство и переросшее в массовое насилие, редкое по жестокости даже для Гражданской войны. Конармейцы по дороге устраивали резню, еврейские погромы, убивали советских работников. «Краса и гордость революции» проявила себя самым страшным и диким образом: речь шла о сотнях убитых и изнасилованных. Что было делать в этой ситуации? Война еще не закончилась, необходимо было воевать с Врангелем. И тогда было принято решение: расформировать 6-ю дивизию (ту самую, в которой служил Бабель), а зачинщиков предать революционному военному трибуналу. Причем суды должны были руководствоваться «не столько формальной стороной, сколько революционной совестью и важностью переживаемого Первой конной армией момента».

Перед революционным правосудием стояла и другая задача: «Оживить все здоровые и сознательные элементы и поднять боеспособность армии на должную высоту». Это означало, что часть «нездоровых элементов» следовало уничтожить. Была устроена показательная расправа.

Особая бригада Константина Степного-Спижарного окружила 6-ю дивизию и потребовала выдать зачинщиков. В этой бригаде до 30% личного состава составляли коммунисты; она была отлично вооружена, в том числе артиллерийскими орудиями и пулеметами. Сам Степной-Спижарный, сын профессора Московского университета, бывший штабс-капитан, вступил в РКП(б) в 1918 году. Зачинщиков выдали сразу, и в Елизаветграде был устроен публичный суд. Перед судом предстали 387 человек. В первый день 141 из них вынесли смертный приговор и тут же публично расстреляли. Во второй день – еще 57 человек. Командиры были разжалованы и приговорены к различным срокам заключения, но в ознаменование трехлетия революции их помиловали, поскольку это был важный кадровый резерв, и сразу отправили на фронт. Среди них были прославленные Иосиф Апанасенко и Василий Книга. «Прославленный Книга» – пишет о нем Бабель в «Конармии».

Жестокие меры привели Первую конную в чувство, и ее бросили против Врангеля, где она хорошо себя проявила, хотя «вольница» и стремление пограбить никуда не делись. Был такой забавный эпизод: конармейцы захватили знаменитый заповедник Аскания-Нова и тут же начали охотиться на редких животных. Один конармеец захотел прокатиться верхом на страусе и даже вскарабкался на него, но страус насилия не потерпел и сбросил конармейца. Это была «краса и гордость» революции в действии.

Первая конная сражалась в Северной Таврии, пытаясь не дать уйти в Крым конным врангелевским частям. Несмотря на то что конармейцы взяли верх, подавляющее большинство врангелевцев успели уйти за перешеек и затем эвакуироваться в Турцию.

Такой была Первая конная. Позднее «плохие» страницы были стерты из ее истории, над ее имиджем поработала целая бригада драматургов (например, Всеволод Вишневский, «Первая конная»), режиссеров, актеров, художников и композиторов, и образ Первой конной стал идеальным, а ее командиры – неприкосновенными.

Через Первую конную прошли многие выдающиеся военачальники Красной, а впоследствии – Советской армии. Вот как Сталин приветствовал Первую конную по случаю ее двадцатилетия: «Бойцам и руководителям Первой конной армии в день ее 20-летнего юбилея боевой привет! Привет Буденному, Ворошилову, Кулику, Тимошенко, Щаденко, Городовикову, Апанасенко, Тюленеву, Черевиченко, Еременко и другим, положившим основу Конной армии и превратившим ее в грозную силу!» К этому списку тогдашних и будущих маршалов и генералов (это звание в Красной армии введут в 1940 году) следует добавить будущих генерала армии Дмитрия Лелюшенко, маршала танковых войск Павла Рыбалко и некоторых других военачальников, тоже служивших в Первой конной. Правда, практически все старшие военачальники-конармейцы во время Великой Отечественной войны проявили себя не лучшим образом; выдвинулись же те, кто не занимал в Гражданскую видных постов. При таком отношении генсека даже волос с головы этих людей упасть не мог. Исключением стал будущий маршал Григорий Кулик, но об этом поговорим позже. Сталин вспомнил и павших: «Вечная память и слава товарищам Пархоменко, Дундичу, Морозову, Литунову, Бахтурову, многим другим…»

Характерно, что не упоминается ни один из военспецов. Ни Клюев, ни Щолоков, ни Жолнеркевич – никто из тех, кто осуществлял оперативное планирование боевых действий. Между тем Апанасенко (бабелевский Павличенко), разжалованный, едва не расстрелянный, впоследствии дослужился до генерала армии, был заместителем командующего Воронежским фронтом и был смертельно ранен в августе 1943‐го на Курской дуге.

В бреду он представлял себе переправу через Стырь в августе 1920 года. Последними его словами были: «Сыны Революции…» – и адъютант не мог взять в толк, о чем генерал бредит.

Добавлю, что в 1920‐м была создана также Вторая конная армия, которой командовал сначала Ока Городовиков, затем Филипп Миронов. Она сыграла видную роль в борьбе с Врангелем. История Филиппа Миронова заслуживает отдельного разговора. Его, бывшего войскового старшину, кавалера шести царских орденов и двух орденов Красного Знамени, дважды арестовывали, один раз приговорили к расстрелу, затем помиловали и назначили командармом. Второй из арестов случился в феврале 1921 года, а в апреле он был убит часовым в Бутырской тюрьме.

В Гражданскую все было возможно: на месте Миронова мог быть Буденный, а на месте Буденного – Миронов, но все сложилось, как сложилось. Страшное это время – Гражданская война.

САМУИЛ МАРШАК ПРОТИВ ВЛАДИМИРА ЛЕНИНА

Да-да, я о лауреате Ленинской (и четырех Сталинских) премий, кавалере двух орденов Ленина, возможно, самом читаемом в советские, постсоветские и прочие времена поэте, писавшем на русском языке. Ибо все мы родом из детства.

Вот фрагмент одного из первых стихотворений Маршака, напечатанных в Екатеринодаре, тогдашней столице Белого движения на Юге России, объясняющих, наряду с прочими, заголовок этой главы. Стихотворение называется «Нах Фатерланд (Новый походный марш)». Оно было опубликовано в газете «Родная земля» 14 октября 1918 года. В это время уже совершенно ясно определилось поражение Германии на Западном фронте, и было понятно, что окончание мировой войны – дело нескольких месяцев или недель. Как оказалось – дней. Соответственно, германские войска должны были покинуть и территорию бывшей Российской империи. Стихотворение содержало следующие строки:

Поход играет музыкантНа берегу Днепра:«Нах Фатерланд, нах Фатерланд,В Германию пора».Фронт Гинденбурга жадно ждетСладчайшей из команд:«На плечи ружья. Марш в поход.Назад – нах Фатерланд!»В Кремле тревожный снится сонВождям советских банд…«Где пломбированный вагон.Бежим – нах Фатерланд!»

Думаю, не следует напоминать, что в апреле 1917 года в пломбированном вагоне в Россию, проехав через Германию, вернулся Ленин. Идея о том, что большевики – всего лишь немецкие агенты, была широко распространена среди их противников, была постоянным мотивом антибольшевистской пропаганды. Казалось: уйдут немцы, и наваждение рассеется. Кто бы мог подумать, что вектор в пропагандистской войне вскоре радикально изменится: теперь большевики, оказавшиеся вовсе не наваждением, а константой, будут обвинять белых в том, что они – наймиты Антанты. Добавлю, «Родная земля» была органом Юго-Восточного Комуча, а ее издателем и редактором был эсер Григорий Шрейдер, в 1917 году – городской голова Петрограда. 24 октября 1917 года Шрейдер возглавил Комитет общественной безопасности, созданный Петроградской городской думой для ликвидации большевистского выступления, однако ликвидированной оказалась сама дума. В ноябре Шрейдер был арестован за отказ подчиниться распоряжению большевистских властей о роспуске городской думы, однако вскоре его освободили. Тогда большевики еще не решались расправляться с социалистами. Чтобы закончить с этим сюжетом: белые были готовы терпеть левых союзников (на почве борьбы с большевиками) лишь до определенного момента – в 1919 году Шрейдер был арестован и выслан за границу. Наверное, к лучшему: он умер в Медоне (пригороде Парижа) в 1940 году в 80-летнем возрасте, избежав скорбной участи большинства своих товарищей по партии, оставшихся в России.

Процитированное выше ерническое стихотворение было подписано одним из «традиционных» псевдонимов Маршака 1912–1913 годов: «Д-р Фрикен». Как Маршак дошел такой до жизни и как он вообще оказался в Екатеринодаре? В мае 1917 года в Екатеринодар перебрались родители Маршака: отец, Яков Миронович Маршак, нашел там работу, да и прокормиться на юге было проще. Вместе с родителями Самуила Яковлевича уехала на Кубань его жена Софья с трехмесячным сыном Иммануэлем. Маршак остался в Петрограде, где у него были литературные дела. Весной – в начале лета 1918 года он работал в детской колонии в Петрозаводске. Очевидно, летом или ближе к осени 1918‐го воссоединился с родными в Екатеринодаре. Положение семьи было нерадостным: в ноябре 1917 года умерла мать Самуила Яковлевича, в 1918‐м переболела тифом жена; жить было тяжело, они с трудом выживали. Мы не знаем, каким образом Маршак пробрался в Екатеринодар. Возможно, через Украину. Екатеринодар 17 августа 1918 года был взят «добровольцами», после чего наступило их время – в прямом и переносном смысле слова, ведь они продолжали жить по старому стилю, так что время пошло назад, и вместо 17 августа вновь наступило 4‐е. Белые сохраняли контроль над городом до 17 марта 1920-го. Значительную часть этого времени Екатеринодар был столицей Белого движения.

Самуил Маршак стал зарабатывать на жизнь пером. При власти белых на Кубани выходило около двадцати газет; столько же – в Ростове-на-Дону. Газеты были разной направленности, цензура работала и временами свирепствовала, но все это не шло ни в какое сравнение с Советской Россией. Советской цензуре посвящено датированное ноябрем 1918 года стихотворение Маршака «Несчастье Валаама». Смысл названия поясняет эпиграф – строки Владимира Соловьева, то ли неточно воспроизведенные по памяти, то ли сознательно переиначенные, но совершенно адекватно передающие изначальный смысл:

Наказана ты, Русь, всесильным роком,Как некогда несчастный Валаам:Заграждены уста твоим пророкамИ слово вольное дано твоим ослам.

Ну а теперь – собственно стихотворение Маршака:

Уста свободные печатиЗамкнул чудовищным замком,Боясь заслуженных проклятий,Самодержавный Совнарком.Не слышно слов и мнений вольных.Зато повсюду слышен ревВосторженных, самодовольных,Неунывающих ослов.И ты из царства СовнаркомаБежишь, мечтая где-нибудьОт этой музыки знакомойДушой усталой отдохнуть…Ужель по всей Руси великойТы не отыщешь и угла,Где в эти дни не слышно крикаОфициозного осла?..

Официозных ослов хватало и в стане белых, и Маршак посвятил немало ядовитых строк официальной печати «лебединого стана», в особенности деникинскому ведомству пропаганды – ОСВАГу (Осведомительно-информационному агентству). Разница с «Совдепией» заключалась в том, что под властью белых критика политики властей и официальной печати, хотя и очень ограниченная, была возможна, а при советской власти – исключена.

Маршак стал заведующим редакцией и штатным фельетонистом газеты «Утро Юга». Это был орган «Союза Возрождения России». «Союз Возрождения» возник в марте – мае 1918 года в Москве как коалиция политических партий левого и центристского толка, противостоявших большевикам и их тогдашним союзникам левым эсерам. Союз был учрежден представителями кадетов, народных социалистов и эсеров; позднее в него вошли меньшевики и некоторые другие социал-демократические группы. Это было нечто вроде левоцентристской коалиции. Газета выходила с 23 ноября (6 декабря) 1918 года по 4 (17) марта 1920-го. Она была преемницей закрытой властями «Родной земли». Как и ее предшественница, газета была умеренно социалистического направления. Среди ее сотрудников были В. А. Мякотин, А. В. Пешехонов, А. А. Яблоновский, но подлинной «звездой» был фельетонист «доктор Фрикен» – С. Я. Маршак.

Маршак эпизодически публиковался и в некоторых других изданиях, но львиная доля его текстов 1918–1919 годов появилась на страницах «Утра Юга». Почти все его стихотворные тексты появлялись за подписью «д-р Фрикен». В целом это тексты на злобу дня, причем значительную долю занимали местные сюжеты, нередко это были «маленькие фельетоны» на бытовые темы. По большому счету это поденщина, но среди десятков стихотворных текстов встречаются, на мой взгляд, просто превосходные. В 1919 году в Екатеринодаре вышел сборник «д-ра Фрикена» «Сатиры и эпиграммы». Сборник объемом 62 страницы, включавший 40 стихотворений, – первая книга Маршака. Не входившая ни в какие перечни его сочинений.

Среди «всероссийских» (в данном случае – украинских) объектов его сатиры – Симон Петлюра, Владимир Винниченко, в целом деятели украинского национального движения. И конечно, большевики. Из наиболее ярких антибольшевистских текстов особо выделяются «Дебаты о Петрограде», опубликованные в дни, когда войска белых вели наступление на Петроград:

Троцкий пылок, вдохновенен,Он – большой энтузиаст,Но бесстрастен мудрый Ленин,Как старик Экклезиаст.На собраньи комиссаровПылкий Троцкий бил в набат,Призывая «коммунаров»Отстоять свой Петроград.Комиссары грозным ревомПоддержали страстный клич,Но смирил их мудрым словомРассудительный Ильич.«Нет, – сказал он. – Петрограда,Откровенно говоря,Нам, товарищи, не надо…Что нам силы тратить зря!Петроград, пустой и нищий,Позабыл свой прежний хмель,Превращается в кладбищеНашей славы колыбель.Шлет депеши ежедневноПетроградский мне Совдеп,Просит ласково и гневно:„Хлеб нам нужен. Нужен хлеб!..“ Пусть Юденич с бандой финскойГород вымерший возьмут.(Правда, жаль дворец Кшесинской, Был он первый мой приют!)Пусть возьмут наш Питер с моряИностранцы. Я готовУступить его, не споря…Меньше будет лишних ртов!Я избавлюсь от обузы,От забот и от затрат…Пусть британцы и французыКормят красный Петроград!»

Претензия, которую Маршак «предъявил» большевикам в одной из первых публикаций в Екатеринодаре, – их покушение на исторические названия. В честь годовщины Октябрьского переворота Невский проспект был переименован в проспект 25 Октября. «Д-р Фрикен» отозвался на это фельетоном «Гибель Невского проспекта», в котором писал:

Взмах пера – и сгинул Невский.Пушкин, Гоголь, ДостоевскийОбессмертили его…Впрочем, это ничего!Пушкин был буржуй и щеголь.Черносотенец был Гоголь.Достоевский, говорят,Был известный ретроград…Так, отвергнув власть традиций,Все названия в столицеИзменяет большевик.Он стесняться не привык…Если только он у властиГод пробудет, что за страстиМожет выдумать бунтарь.Уничтожит весь словарь.Сбросит старые отрепья…Вместо неба – «Надсовдепье»,Вместо солнца – «Центрожар»,Не луна, а «Луначар».Имена планет над намиОн заменит именами«Ленин», «Троцкий», «Коллонтай»…Это будет. Так и знай.

Так и стало, и очень скоро. Правда, именами большевистских вождей, больших и малых, стали называть не далекие планеты, а то, что поближе, – города, улицы, площади, проспекты. Гатчина стала Троцком, Царицын – Сталинградом, Елизаветград – Зиновьевском, и, думаю, не стоит напоминать, как стал называться Петербург. Что же касается Луначарского, то его имя носили (и носят в большинстве случаев до сих пор) полторы сотни улиц в бывшем СССР, не считая площадей, проспектов, переулков, проездов и даже въездов. Впрочем, Луначарский был не самым вредным из большевиков, а если чем и грешил, то преимущественно графоманией и отсутствием вкуса.

Маршак отдал дань теме распространения социалистической революции среди, скажем политкорректно, не самых подготовленных к ней народов бывшей Российской империи. На основе перехваченного (или якобы перехваченного) донесения «ташкентского комиссара» о том, что для организации советской власти у киргизов (Маршак явно не дифференцировал народы Средней Азии) необходимы «денежные знаки», он сочинил следующий фельетон:

Верю с полным убежденьемЯ в победу близкую.Просветили мы ученьем Нацию киргизскую.Скоро гнет своих тирановСвергнет эта нация.И пойдет у них барановСоциализация…На своем верблюде нынеОбъезжаю степи я.Скоро в мертвенной пустынеРасцветет Совдепия.Дух, конечно, очень ценен…Но для агитацииМне нужны, товарищ Ленин,Также ассигнации.

В общем, доставалось Владимиру Ильичу от Самуила Яковлевича.

Не менее ядовито высмеивал «д-р Фрикен» правых. На основе газетных публикаций о том, что совет Национального центра (антибольшевистская организация правоцентристского толка) под председательством Василия Шульгина вынес постановление о необходимости диктатуры, он написал «маленький фельетон» «Диктатура и ее пророк» (опубликован в марте 1919 года). Предварительно поясню: 2 марта 1917 года Шульгин вместе с Александром Гучковым в качестве представителей Государственной думы приняли отречение императора Николая II:

Сорвав венец с главы царя,Шульгин не знал утех…Одним желанием горя – Загладить тяжкий грех.Вотще потом стремился онВернуть событья вспять…Легко разрушить царский трон,А как его создать?Как вместо прежнего царяДругого возвести?Увы, под вьюгой декабряЦветам не расцвести…А под стеклом оранжерей,В искусственной жареНельзя выращивать царей,Как розы в декабре.Шульгин хлопочет и сейчас,Шульгин неукротим.«Нет императора у нас,Диктатора хотим…»Пусть будет вновь у россиянЕдиный властелин.«Один Аллах, – гласит Коран. —И Магомет один!»

По случаю ставшего известным намерения деникинского министра финансов профессора Михаила Бернацкого ввести винную монополию «д-р Фрикен» в октябре 1919 года опубликовал «Новую застольную песню»:

Много лет в винеСкорбь топил народ.Но зато казнеКрупный был доход.

* * *

Бойко шла продажа водки,     Гей!По бутылке и по сотке…     Гей!И пьянчужек для острасткиФараон тащил в участок.

* * *

В прошлую войнуБыло решеноОтрезвить страну,Запретить вино.

* * *

Каждый патриотБыл запрету рад.Хоть подчас народПил денатурат.

* * *

В общем, жили мы без водки,     Гей!Пили в день не больше сотки,     Гей!И не спали в околотке.

* * *

Так прошло пять лет,Крах настал в стране…Скуден наш бюджет,Денег нет в казне.

* * *

По словам газетНыне решено,Что спасти бюджетМожет лишь вино!

* * *

Вновь пойдет продажа водки,     Гей!По бутылке и по сотке,     Гей!Выпьем снова мы по-братски,     Гей!И да здравствует Бернацкий!

Еще один объект сатиры «д-ра Фрикена» – союзники, на которых противники большевиков возлагали столько надежд. В отношении к союзникам Маршак был не оригинален: белые не могли существовать без их поддержки и одновременно подозревали, что союзники стремятся к ослаблению, а то и расчленению России. В стихотворении, озаглавленном «Дружеский привет» (декабрь 1919 года), Маршак напоминал о русском мужике, который

…тяжко ранил прусского медведя,Но пал и самВ борьбе за вас, милорды и миледи,Месье, мадам.Но вот теперь лежит он, весь израненИ недвижим.И говорит приятель-англичанин, Склонясь над ним:«Ты поддержал нас всех во время Марны, О бедный друг,И мы тебе сердечно благодарныЗа ряд услуг.Конечно, жаль тебя, как человека.Но дал бы Бог, Чтоб навсегда остался ты калекой —Без рук, без ног…»

В годы Гражданской войны, по выражению Питера Кенеза, антисемитизм стал «козырной картой» в пропаганде белых. Не сумев предложить привлекательных для масс лозунгов, руководство белых сквозь пальцы смотрело на антисемитскую пропаганду, используя ее, сознательно или неосознанно, в качестве средства для мобилизации масс. Николай Львов писал в официозе белых «Великая Россия», что «нигде революция не носила такого антинационального характера, как у нас» и что «отрицать факт возглавления большевистской революции евреями нельзя».

Фельетонист «Юга России» Н. Яковлев (вероятно, это был псевдоним Маршака) иронизировал по поводу публикаций «Великой России», винивших во всех бедах «всемирного еврея»:

Даже парижский мирный конгресс выполняет волю молчаливого полковника американской службы еврея Хауза. За Хаузом стоит всемогущий американский банкир Шиф, который находится в явном контакте с Троцким-Бронштейном.

Вот троица, властвующая над миром.

«Д-р Фрикен» отреагировал на лекцию в Екатеринодаре некоего Е. Ножина, рассказывавшего слушателям о том, что корень всех зол – франкмасоны и, конечно, евреи, фельетоном «Ученое открытие» (май/июнь 1919 года):

Почтенный Ножин нам поведалВ недавней лекции своей,Что погубил страну и предалЕврей, злокозненный еврей.Весь мир евреи держат в путах…Кто их влиянья избежит?Во всех волнениях и смутахCherchez le жид, cherchez le жид!Пусть нам рассказывает книжкаО том, что в сумраке вековМутил народ Отрепьев Гришка,Затем – Емелька Пугачев.Все это – ложь и передержка,А факт действительно таков:Мутил народ Отрепьев ГершкаИ некий Хаим Пугачев…Но щит евреев – псевдонимы…Скажите, знаете ли выО том, что Савинков наш мнимыйЕсть Борух Ропшин 6 из Литвы?И даже факт такой возможен, Что знаменитость наших днейНаш журналист и лектор Ножин —Замаскированный еврей…Так, прикрываясь именамиНа «ов», на «ский» или на «ин»,Смеется дерзостно над намиЕрусалимский гражданин…

Не обошел вниманием «д-р Фрикен» и еще одну излюбленную тему антисемитской (как, впрочем, и филосемитской) публицистики – вопрос о «проценте» евреев среди большевиков. Правда, результаты получались, как правило, разные. Этому не теряющему популярности сюжету посвящен его фельетон «Два комиссара» (март 1919 года):

Жили-были два «наркома»,Кто не слышал их имен?Звали первого Ерема,А второго – Соломон.Оба правили сурово,Не боясь жестоких мер.У того и у другогоБыл в кармане револьвер.Красовались в их петлицеБутоньерки из гвоздик,И возил их по столицеКолоссальный броневик.Благородно негодуя,Оба в пламенных речахНа московского буржуяНаводили жуть и страх.Каждый в юности недаромБыл наукам обучен:Был Ерема семинаромИ экстерном Соломон…К этим грозным властелинамВсе являлись на поклон…Брат Ерема был блондиномИ брюнетом Соломон.Как-то раз в знакомом домеУ зеленого столаО московском СовнаркомеРечь нечаянно зашла.«Ленин действует идейно.Он – фанатик, маниак.Но уж Троцкого-БронштейнаОправдать нельзя никак!»По каким же был причинамСей вердикт произнесен?Брат Ерема был блондином,Но брюнетом – Соломон…

* * *

А в другом знакомом домеРазговор зашел о том,Сколько нынче в СовнаркомеСоломонов и Ерем.И сказал чиновник в форме,Что Израиля сыныВ трехпроцентной старой нормеВ Совнаркоме быть должны.

Гражданская война разделила «мастеров культуры» на два лагеря: одни служили в РОСТА (советском Российском телеграфном агентстве), другие – в ОСВАГе. Пропагандистские органы, конечно, могли называться по-другому, это не меняло сути дела. Однако при смене власти у некоторых «мастеров» легко менялись если не убеждения, то место службы. Едкие стихи о деятелях литературы и искусства, сознательно или в силу оппортунизма сотрудничавших с большевиками, публиковал знаменитый поэт-сатирик Lolo (Л. Г. Мунштейн), уехавший в конце 1918 года сначала в Киев, затем в Одессу, ну а далее – по обычному маршруту через Константинополь во Францию: «Грустя о Чехове, я вспоминаю „Чайку“, о Горьком сетуя, я помню… чрезвычайку», или, уже не об отдельной личности, а о явлении:

– Ты нынче будешь петь в трехцветном? 7Это мило!– Такой подбор цветов и прежде я любила…– А ярко-красное, в котором пела ты,Во всеоружии таланта,На именинах коменданта?– Не нахожу в нем красоты!Оно противно мне до слез, до тошноты!– Что ж? Ты его сожгла, обливши керосином?– Я спрятала его, посыпав нафталином…

Прочитав (или якобы прочитав) в советских газетах, что по возвращении с фронта Троцкий устроил вечер, на котором присутствовали в значительном числе киргизы и китайцы, а в концертном отделении вечера приняли участие Кусевицкий, Роберт Адельгейм и другие артисты, Маршак в декабре 1919 года разразился фельетоном «Наркомы и киргизы» (дались ему киргизы!).

Поначалу «шипел наполненный бокал» и «гремел „Интернационал“». Ну а когда

Трибун умолк. Огни зажглись,И озарилась ярко сцена —И вдруг оттуда понеслисьАккорды нежные Шопена.В глубокой древности ОрфейЯвился с лирой в круг зверей,Теперь маэстро КусевицкийПришел на праздник большевистский.Потом со сцены прозвучалПредсмертный хрип и стон актера…Как он метался, как кричал,Изображая Карла Мора.По жилам всех прошел мороз,Не удержали горьких слезСовдепа сумрачные члены…А ведь они видали сцены!Так, развлекаясь до зари,Сидели гости Совнаркома.Степных просторов дикариСебя почувствовали домаВ стенах Москвы… Промчатся дни —Вернутся в Азию они(Коль их языческие богиСпасут от смерти по дороге).И там – в родной своей земле,В степи с баранами ночуяИль с диким племенем кочуя,Они расскажут о Кремле.О шумном пире большевистском,Об Адельгейме, Кусевицком…И я желал бы (хоть бы раз!)Послушать яркий их рассказ.

Понятно, что рассказ кочевников-«киргизов» – «фигура речи». А вот услышать рассказы драматического актера Роберта Адельгейма Маршак теоретически мог: в 1920–1930‐е годы тот, как и его брат-актер Рафаил, жил в Петрограде, ставшем вскоре Ленинградом, в одно время с Маршаком. То ли в 1927‐м, то ли в 1931 году братьям были присвоены звания народных артистов РСФСР. А вот с пианистом и дирижером Сергеем Кусевицким Маршак разминулся: когда он вернулся из Краснодара (как с 1920 года стал называться Екатеринодар) в Петроград, Кусевицкий был уже в Париже. В 1923 году Кусевицкий уехал в США и с 1924 года в течение четверти века был руководителем Бостонского симфонического оркестра.

В общем, в точности по «Перекати-поле» (декабрь 1919 года) Маршака, то есть «д-ра Фрикена», посвященном «беженцам – актерам и журналистам»:

Ты из рая ушелПролетарского,Из объятий ушелЛуначарского.От Совдепа ушелПетроградскогоИ от пана ушелСкоропадского.Под Сулькевичем жил,Под Петлюрою.У Краснова ты былПод цензурою.От Махно ты ушел,От Зеленого,От Думенко ушел,От Буденного.Все кочуешь, дружок.Вечно тратишься…Колобок, колобок,Куда катишься?

Кто докатился до Парижа, кто – до Берлина или Праги, а кто – до Москвы…

Была еще одна тема, волновавшая жителей России: белых, красных, зеленых и всех прочих – проблема дороговизны, дефицита и спекуляции. Ненависть к спекулянтам в одинаковой мере испытывали и красные, и белые. В сознании «простого человека», и без того не жаловавшего торговцев, любая торговля в период инфляции и дефицита выглядела спекуляцией. Спекулянтов обличал Максимилиан Волошин:

При всех режимах быть неистребимым,Всепроникающим, всеядным, вездесущим,Жонглировать то совестью, то ситцем,То спичками, то родиной, то мылом…

«Экономику дефицита» и тщетность силовых методов в борьбе со зловредными торговцами хорошо понимал «д-р Фрикен», посвятивший проблеме борьбы со спекуляцией «маленький фельетон» под устрашающим названием «Город мертвых» (ноябрь 1919 года). На мой вкус, это один из лучших текстов Маршака екатеринодарского периода:

Я пришел к жене своейИ хотел ее утешить.Говорю ей: «С этих днейСпекулянтов будут вешать.Снова в норму все войдет,Купим окорок на рынке,Заграничный шевиотИ шевровые ботинки.Заживем с тобой опятьБез забот, как жили прежде!»В этот вечер лег я спать,Детски радуясь надежде…В первых утренних лучахНа базар пошла прислуга —И вернулась вся в слезах,Обезумев от испуга.Говорит: столбы стоят,А меж ними на веревке,Словно куколки, висятВсе базарные торговки…В тот же день решил снестиЯ к сапожнику ботинки,Увидав, что их спастиНевозможно без починки.Сколько – думаю – сдеретЭтот варвар и безбожник?Глядь, направо у воротНа столбе висит сапожник.Рядом с ним висят мясник,Ювелир, портной и пекарь,Гробовщик и дровяник,Парикмахер и аптекарь…Я зашел в кафе «Бристоль»,Где вагонами когда-тоПродавались нефть и соль,Антрацит, хинин и вата.Но теперь там тишина,Не шумят негоцианты,И от скуки у окнаЛовят мух официанты…А жена сидит и ждет, —Скоро ль купим мы на рынкеЗаграничный шевиотИ шевровые ботинки…

Одно из немногих стихотворений, подписанных Маршаком собственным именем, было вовсе лишено юмора или иронии. Это стихотворение посвящено трагедии Гражданской войны и озаглавлено «Кто скажет?» (январь – февраль 1919 года). Его пафос – «довольно крови»!

Кто скажет нам: не надо крови.Кто без тревоги на челеНапомнит нам о Божьем слове,Давно забытом на земле?Изведал в городе рабочийНемало трудных, жутких дней.Пусть день работы стал короче,Но сутки голода – длинней.И вместе с ним узнал богатый, Что значит голод и нужда.Невозвратимые утраты,Неумолимая вражда.Забыл кормилец всенародный – Крестьянин мирный свой покой:В окно стучится гость голодный,Красноармеец городской.Идут без дрожи брат на братаТерзать, калечить, убивать…А каждого из них когда-тоКачала любящая мать.Кто скажет нам: довольно крови.Кто без тревоги на челеНапомнит вновь о Божьем слове, Давно забытом на земле?

Напоминали разве что поэты. Но к их одиноким голосам мало кто прислушивался. В том же 1919 году Максимилиан Волошин завершил свою «Гражданскую войну» следующими строфами:

И там, и здесь между рядамиЗвучит один и тот же глас:«Кто не за нас – тот против нас!Нет безразличных: правда с нами!»А я стою один меж нихВ ревущем пламени и дымеИ всеми силами своимиМолюсь за тех и за других.

Если и существовал некто, к кому возносил молитвы Волошин, он этим молитвам явно не внимал.

Большинство фельетонов «д-ра Фрикена», как и положено фельетонам, были однодневками. Кому, кроме узких специалистов, интересны ныне дебаты в Кубанской раде, полемика между кубанскими и донскими газетами разного толка или скандал по поводу издания, уличенного в плагиате? Однако некоторые фельетоны Маршака не утратили актуальности, по крайней мере отчасти, столетие спустя после публикации, как едва ли не первый «маленький фельетон» «д-ра Фрикена» в «Утре Юга» от 29 ноября (11 декабря) 1918 года под заглавием «Кому живется весело»:

Хорошо тому на свете,Кто, не впутавшись в долги,Без стеснения в бюджетеМожет справить сапоги.Только тот на белом светеЭтой жизни бренной рад, У кого всегда в буфетеЕсть песок и рафинад.Для того лишь в этом миреЖизнь – сплошная благодать,Кто не должен о квартиреВ наше время помышлять.Но живя в своей квартире,Безмятежен только тот,Кто ни штатских, ни в мундиреРеквизиторов не ждет.Без тревог живет на светеТот, кто в нынешние дниЧужд политике, как дети,И наивен, как они.Хорошо тому на свете,Кто ни явно, ни тайкомНе участвует в газетеИ с цензурой незнаком.

С рафинадом и песком проблем, кажется, уже нет – разве что с их излишним потреблением. Но вот с остальным…

Четвертого марта 1920 года Красная армия взяла Екатеринодар. Теперь время вновь пошло вперед: на «красном» календаре было уже 17 марта. «Утро Юга», конечно, закрыли, а в редакции газеты уполномоченный ЧК в первый же день реквизировал пишущую машинку. Согласно рассказам сына Самуила Маршака Иммануэля, отец вспоминал, что после этого якобы отправился в ЧК, в тамошней неразберихе отыскал редакционную машинку среди ее конфискованных «сестер» «и преспокойно вынес ее мимо единственного стоявшего около ворот часового». Иммануэль, как и отец, был вундеркиндом: окончил школу в 15 лет, а в девятнадцать уже окончил физический факультет Ленинградского государственного университета. «Воспоминания» о событиях 1920 года он написал на основе собственных смутных воспоминаний о рассказах отца и, возможно, каких-то семейных преданий: ведь в 1920 году ему исполнилось три года.

Согласно рассказу Иммануэля Маршака,

в первые же дни после освобождения города с отцом произошло другое происшествие, которое могло обернуться очень серьезным образом. Он зашел в чью-то квартиру, в которой была устроена засада, – в ней задерживали всех, кто бы туда ни являлся (очевидно, искали какие-то связи). Отца тоже задержали, и он провел там чуть ли не две недели в компании с большим количеством малознакомых и вовсе незнакомых людей. Время от времени кого-нибудь из квартиры уводили на допрос. И вдруг отца выпустили (мой дед, который пришел его встречать, рассказывал, что охранявшие квартиру военные неохотно с ним расставались – очень им по душе пришлись его жизнерадостность и живые беседы). Оказалось, за него поручилась та самая молодая подпольщица-большевичка Дора, которую отец укрывал при белых, когда она заболела тифом. И не только поручилась, но, насколько я могу судить по смутным воспоминаниям о рассказах отца, она именно познакомила его с бывшим начальником политотдела освободившей Краснодар Девятой армии… Михаилом Александровичем Алексинским, который вскоре возглавил Кубано-Черноморский отдел народного образования.

Подобно Станиславскому, могу лишь воскликнуть: «Не верю!» Как это – зашел в «чью-то» квартиру?! Исследователь кубанского периода жизни Маршака называет его арест случайным, никак не связывая с газетной работой Самуила Яковлевича. Святая простота! В случайность ареста «д-ра Фрикена» так же сложно поверить, как в то, что в течение двух недель пребывания в заключении Маршак лишь развлекал чекистов, а на допрос водили каких-то других людей. Апокрифом выглядит и история с тифозной подпольщицей Дорой, так и оставшейся бесфамильной. А ведь это по всем законам жанра должно было стать центральным эпизодом жизни Маршака при белых! Гипотетическая Дора водила (якобы) знакомство с начальником политотдела армии, значит, была отнюдь не из рядовых партийцев.

Думаю, все было проще: в течение двух недель шла проверка. Вряд ли чекисты тщательно изучали публикации Маршака, тем паче что почти все они появлялись под псевдонимами, а большинство было критично по отношению к кубанским самостийникам, да и вообще порядкам на белом Юге. Новая власть нуждалась в работниках на самых разных «фронтах», в том числе на «детском» – проблема сиротства, беспризорничества была чрезвычайно острой. Очевидно, Маршак был сочтен достаточно лояльным для привлечения его к работе с детьми, причем по профилю. Он был далеко не единственным из сотрудников антибольшевистских органов, привлеченных к работе с детьми. Его ближайшие соратники по детским учреждениям в Екатеринодаре – Краснодаре Елизавета Васильева и Борис Леман и вовсе служили в деникинском ОСВАГе! В общем, своеобразная компания руководила Детским городком.

Областной отдел народного образования был создан в Краснодаре 31 марта 1920 года. А уже 2 апреля Маршак был назначен заведующим секцией детских приютов и колоний. Несомненно, при этом назначении был учтен его опыт работы в такого рода учреждениях.