Охота на Вепря

– И не так хромает, точно ногу подшиб, а будто одна нога короче другой.

– Какой у вас дворник внимательный!

– Не то слово, Петр Ильич, ему бы самому впору сыщиком стать! Вот теперь и будем искать хромого революционера. Подлить чайку?

– Будьте так любезны, – кивнул я.

Жабников налил нам еще чаю, положил себе два куска сахара.

– Мы с вами знакомы давно, Семен Семенович? – спросил я.

– Да уж как лет десять будет, Петр Ильич, – ответил майор.

Это был не визит вежливости. Возможность попить чайку со старым знакомым и поговорить о подлецах-революционерах. Майор Жабников помогал мне, и не раз, в нескольких важных уголовных делах, одновременно касавшихся и Самары, и Семиярска, и Симбирска. Я всецело доверял этому старому служаке – его чутью и острому глазу.

– Меня интересует один человек, – сказал я. – Но о нем, как мне объяснили, можно говорить не везде и не со всеми. Потому что уши у него большие, и повсюду. Вам, я знаю, доверять могу.

– Благодарю покорно, – Жабников взялся набивать трубку. – Да кто же он таков, этот человек?

– Дармидонт Михайлович Кабанин.

– У-у, куда вы, батенька, загнули, – покачал головой майор. – Такое имя лучше и не произносить вслух.

– Стало быть, в самую точку попал?

– Стало быть, – кивнул майор.

– У нас, в Самаре, о нем только слухи ползают. А тут, у вас, в его родной обители…

Майор Жабников набил старую трубку, потрескавшуюся и вонючую, и закурил. Хлопнув портсигаром, закурил и я свою неизменную папиросу.

– А туточки, в Семиярске, он сам змеем переползает, – усмехнулся Жабников. – От одного крупного чиновника до другого. Нет ни одного кабинета, где бы его нога не ступала.

– Включая самые важные кабинеты?

– Именно так, – пыхнул трубкой Жабников.

– Вот и хочу разведку у вас провести.

– Зачем он вам понадобился, Кабанин-то? От него лучше подальше держаться.

– Кто он? На чем делает деньги? Как далеко смотрит?

– Он – зверюга, монстра, – усмехнулся немолодой рыжий майор. – Деньги делает на всем. А смотрит так далеко, куда нам и глаз и не хватит. Слышал я, что Кабанин решил скупить все хлебное дело по Средней Волге. Баржи скупить, мельницы, амбары, туда он и вкладывает свои миллионы. Уже многих подвинул. До Казани добрался, потом до Нижнего поднимется – а вниз, к Саратову подберется. Так что вашу Самару он тоже под себя подгребет.

– Но ведь это еще не все?

– Не все. Он также и лесопилки скупает, и кирпичные заводики, и каменные карьеры. Чуете, Петр Ильич? – кольцо дыма сорвалось с губ и поползло по кабинету майора Жабникова. – Он империю свою строит. Я слышал, что два губернатора, а именно губернатор Симбирска граф Аркадий Аркадьевич Карячинский и наш губернатор, Семиярска, Порфирий Порфирьевич Барбарыкин, так ему обязаны, кредитами и векселями, и бог знает чем еще, что у него в кармане находятся.

– Да неужто все так запущено?

– А иначе чего бы им закрывать глаза на все его выходки? Поневоле поверишь! О городских головах и чиновниках рангом поменьше я уж и не говорю! Я вам больше скажу, Петр Ильич, наш Аристарх Иванович полгода назад, невзирая, так сказать, на лица, открыл дело против Дармидонта Кабанина. И вот – ничего не осталось от Аристарха Ивановича. Только портрет в старой приемной.

– Но ведь его революционеры взорвали, как же так?

– А кто его знает, революционеры или нет, – пожал плечами Жабников. – Революционеру только дай денег и скажи: взорви губернатора, взорви мироеда, и бомбометчик свое дело сделает. Так что я и не знаю точно, кто стоял за этими демонами. Результат важен: был человек – нет человека. А ведь я его предупреждал: плюнь ты на Кабанина. Черт бы с ним!

– Как хорошо я к вам заехал-то, – покачал я головой. – Сколько всего узнал.

– А куда теперь держите путь?

– В одно имение на край вашей губернии. Там помещика на охоте подстрелили.

– А-а, – кивнул Жабников. – Знаю! Недельки две назад, верно? Даже фамилию скажу: Сивцов.

– Верно, – кивнул я. – Павел Павлович Сивцов. Был на охоте, а убили пулей. А скажите мне, Семен Семенович, что за казачки у Дармидонта Кабанина служат?

– Тоже зверюги, под стать хозяину, – теперь уже кивнул майор Жабников. – Сейчас покажу эти морды! – Он встал и подошел к одному из своих шкафов, где у него была картотека, и скоро положил передо мной фотографию. – Досталась по случаю, – объяснил он. На снимке гордо стояли плечом к плечу и смотрели с усмешкой в объектив три мощных казака, один свирепее и удалее другого, в черкесках, бурках и медвежьих шапках. – Вот она, гордость Дармидонта Кабанина, – в глубине души восторгаясь удалью тройки, тоже усмехнулся Жабников. Его палец скользнул по глянцу фотоснимка: – Никола, Микола и Вакула, последний чуть пониже всех остальных. Но это его псы цепные, не более того. Без воображения! Охрана его. Янычары! Порвут на части, фамилии не спросят! – рассмеялся майор и тотчас закашлялся от дыма. – Еще чаю, Петр Ильич?

– Пожалуй, я поеду. Хочу до темна добраться до имения.

– Стало быть, вас наняли разузнать, что к чему?

– Да, там семейное дело.

– Ну так вы меня в курсе дела держите.

– А вы меня, Семен Семенович. Вдруг какая ниточка к революционерам потянется? А от них еще куда? Поеду. Спасибо за чай. Мне еще своего слугу найти надо в харчевенке вашей.

Я встал, поднялся и Жабников. Мы пожали друг другу руки.

– Удачи вам, Петр Ильич, – сказал майор.

2

Проделав половину пути, в одной из деревенек я решил отобедать. Степан ел хорошо и неспешно. Я выставил из походной сумки на стол штоф домашней графской водки.

– Будешь? – спросил я в самом начале трапезы.

– Немного, – ответил Степан.

– Тогда сам наливай, сколько надо. Ты ведь уникум, Степан Горбунов!

Принимая бутыль, тот нахмурился.

– Уникум – это похвала, – улыбнулся я. – То же самое, что мастер! Только большой мастер!

Степан наполнил большую кружку до краев и выпил ее одним махом, не поморщившись. Чокнуться со мной не посмел, только скупо пробормотал: «Ваше здоровье, барин». Закусил крепким бочковым огурцом, которых перед нами выставили целую миску.

– А ты здоров пить, – с улыбкой заметил я. – Откуда ж наука такая? В двадцать-то пять лет? Сознавайся, дружище.

– Еще дед мой учил, – ложку за ложкой поглощая щи, ответил мой возница. – Отец тогда в солдатах был, на турецкой. Вот дед-то и тешился. Назад пойдет самогонка, заблюю, так он опять наливает. И опять. И так пока душа с утробой не примут. А если что – розгами. Как тут не суметь? Она мне что вода, – признался он, – не берет. – Александр Александрович, храни его Господь, однажды на мне десять тысяч выиграл у купца Кабанина.

– Это как же? – теперь уже нахмурился я.

– У того казак Никола пил, у его сиятельства – я. Ну так вот Никола-то свалился, как бык по жилам подрезанный, а я еще и Миколу уложил. Перепил, в смысле. А Вакулу потом на ручках уломал. Всем троим досталось.

– А что ж Кабанин?!

– Дармидонт Михайлович? – усмехнулся Степан. – Люто осерчал! Да в мошну-то полез, некуда деваться было. Слово купеческое против графского дал.

– Да-а, – протянул я и наконец-то выпил стопарь, до того лишь держа его наперевес и слушая собеседника. – А скажи мне, эти три казака, Никола, Микола и Вакула, каковы они?

– Лютые твари, как и сам купец, прости меня Господи. Видел я однажды, как они в кабаке упились, а потом татарина одного, проезжал он мимо, до полусмерти избили, а дочь его умыкнули. Надругались, а к утру отпустили. Кабанин всех купил – и полицию, и судей. Дело закрыли. Слышал, откупного он дал тому магометанину, сказал, выбирай: либо денежки бери и беги отсюда подальше, либо со свету сживу, никого из твоих не помилую.

– Да-а, – вновь протянул я, наполняя стопку.

Уже на полдороге мы повернули в сторону Чердан, а потом и еще левее – на Хмыри. И к вечеру этого же дня наши сани катили по дороге мимо скованной льдом речки Черемух. И едва мы перелетели ее, как впереди заиграло вечерними огоньками широкое село.

– Чувы, барин! – вполоборота бросил мой возница. – За ним-то и поместье Сивцовых! Через час там будет, ей-ей!

«Слава Богу, – подумал я, кутаясь в шубу и слушая стальной шелест полозьев по снегу. – Слава Богу…»

Ровно через час мы въезжали во двор недавно так трагично почившего помещика Павла Сивцова. Степана тут знали. Едва он окликнул сторожа: «Это Горбунов, от светлого графа Александра Александровича, отворяйте!» – и тотчас же захлопотала прислуга, и подмерзших гостей проводили в дом.

Пока я сбивал с валенок снег, Степану сообщила пожилая дворовая женщина: «Матушка наша Софья Андреевна едва жива, никак в себя не придет, плачет-убивается!» Говорила, а сама все подозрительно поглядывала на второго гостя. На меня. Кто это заехал? Не видали раньше! А потом уже и сам Степан по-хозяйски говорил низкорослому мужичку: «Пантелея Ионовича зови, да поскорее! Со мной господин от графа, важный господин, понял? Быстро, быстро!»

И едва мы успели сбросить с себя тулупы, к нам чинно спустился важный и седоусый управляющий, он держал в руках ветвистый и колыхавшийся пламенем подсвечник. Глаза его выдали, неспокойные: что за гость?

– Петр Ильич Васильчиков, дворянин, – представился я. – Уполномочен говорить от лица графа Кураева. – И тотчас увидел, как оживился захолустный мажордом. – Буду благодарен, если вы нас напоите чаем, а затем мы тотчас же приступим к делу.

Пантелей Ионович, окинув меня быстрым цепким взглядом, поклонился:

– Непременно-с, Петр Ильич. – И обернулся к мужичку, с которым по-товарищески разговаривал Степан: – Митька, самовар! И Марфушку позови! Скажи ей: что в печи – на стол мечи! Что б все чин чином было! – Он явно выслуживался передо мной, то и дело угодливо перехватывая мои взгляды. – В барскую столовую! – И не во мне лично было дело, а в том, от кого я приехал. – Скажи Марфушке, скатерку бухарскую пусть постелет! Быстро, чудило!

И уже скоро я услышал женский голос – ясный и звонкий, немного сонный:

– Кого ж это принесло-то в столь ранний час? – «ранний» было сказано с нарочитой усмешкой. – Министра, что ль, какого? Али самого царя-батюшку?

– Царя-батюшку устами своими всуе не марай!

– Ой, а чем это мои уста плохи? Мои уста и царю-батюшке полюбились бы! – женщина говорила и снисходительно, и капризно одновременно, но не по-барски. – Так поцеловала бы, не отпустил бы!

– Уймись, девка!

– И сразу девка! Пока барыни были, так бы назвать меня не осмелился, а, месье мажордом? Отчего переполох такой, Пантелей Ионович?

И тут я увидел ее, Марфушу. Статную и неспешную, с темно-русой косой через плечо и высокой грудью, с глазами ясными и смеющимися и мягким улыбчивым ртом. Сколько женского лукавства было в ее улыбке! Окажись у девушки русалочий хвост, я бы не удивился!

– Я не царь-батюшка, – оставалось поклониться мне, – но отужинать буду рад. Петр Ильич Васильчиков, – еще раз представился я. – Дворянин.

– А я Марфа Алексеевна Прянина, – поклонилась она. – Из крестьян. По хозяйству тут. А хотите, зовите меня просто Марфушей, только не Марфушкой, как Пантелей Ионович кличет, ну точно собачку, – насмешливо взглянула она в сторону дворецкого, покоробленного ее фамильярностью и острым языком. – Да разве ж не так, Пантелей Ионович?

– Цыц! – оборвал он ее. – Про обязанности свои помни! Стол накрывай, милая, стол накрывай!

– Да накрою я, Пантелей Ионович, накрою, – с той же насмешкой отозвалась она и, вновь оглядев меня с ног до головы, уплыла в другие комнаты. – Для такого интересного мужчины что не сделаешь!

– Вот бестия! – покачал головой дворецкий, аккуратно прихватив меня за локоть и провожая в гостиную. – Это дочки Павла Павловича и Софьи Андреевны так ее избаловали. Ангелочки наши Полина Павловна и Александра Павловна. Марфушка, она рано сиротой оказалась, с ними росла – так втроем и бегали с детства по одним лужайкам! Она ровесницей младшей была, Сашеньки, а для Полины ну точно кукла! Она ее и наряжала, и пудрила. Марфушка и за столом с ними сидела. Господа позволяли! – Зыркин усадил меня на диван. – Водочки с дороги? И яблочко-с моченое на закуску?

– Да пожалуй, – кивнул я. – А Степан мой, как он, не обидите крепыша?

– Вот-вот, обидишь его! Нальют Степану, и щей, и водки нальют, – махнул рукой дворецкий. – Митька нальет. Они – товарищи, а уж Степкин аппетит тут всем известен! – усмехнулся он.

И уже скоро сам поставил передо мной и графин с водкой, и миску с мочеными яблоками.

– На здоровьице! – поклонился Пантелей Ионович. – О чем я начал?

– О Марфуше, хозяйке вашей, заговорили.

– Верно! – он даже руками развел. – Хозяйка еще нашлась! – И едва я выпил, «мажордом» продолжал: – Так вот, про Марфушку-то и про поведение ее бесстыдное. Павел Павлович, царство ему небесное, все говаривал: мол, глаза-то какие?! А голос какой?! Кукла дорогая, и только! Хоть полубарыню, но из нее слеплю. Вот и слепил! Барыни, понятно, не получилось, не тот коленкор! Родом не вышла. А полубарыня вышла! Полукровка, – развел он руками. – Всем нам на великое счастье! И какая! Работать умеет, да не любит. Все на подружек своих глядела – Полечку и Сашеньку. Им-то многое было без надобности. Наукам она выучилась, но, думаю, кое-как. Все больше о принце мечтала.

– Так-так, очень интересно, – выпив вторую рюмку, подбодрил я управляющего.

Я отсюда слышал, как звонкий женский голосок выводит печальную песню, и не сомневался, что это Марфуша. Я был не против за рюмкой водки поговорить о красавице Марфуше, здешней Венере, и потому управляющий нашел во мне благодарного слушателя.

– А как же дальше быть? – продолжал Пантелей Ионович. – А вот так: Полина Павловна и Александра Павловна в Петербург уехали в институт благородных девиц, учиться далее, дамами становиться. Научный эксперимент, так сказать, закончился! Марфушка порыдала-порыдала, подруг нет, скучно ей, и что? С деревенскими девками не ладится. Наши поначалу писали ей, а потом забыли. Другая жизнь началась, другие знакомства и дружбы. А потом обе и замуж вышли. Навсегда для нее канули. Ведь даже пригласи они ее, как вести себя с ней? Тут – подруги невинной поры, а там кто? А никто, – развел руками Пантелей Ионович. – Марфушка поначалу говорила: повешусь. Не повесилась. Рано или поздно за дело надо было браться, как иначе? Кто ж хозяйством заниматься станет? Павел Павлович, опять же царство ему небесное, поняв, что оплошал, хотел было тоже замуж ее отдать: к ней наш священник сватался, худосочный такой, да не полюбился ей поп. С купцом Федуловым еще хуже вышло. Так и сказала ему: мужик ты, мол, неотесанный! Она же в книжках про лыцарей благородных читала! Потом, говорят, – понизил голос управляющий Зыркин, – с каким-то лихим казаком спуталась. Не знаю точно. А после и угомонилась. Разочарование пришло. Книжки возненавидела, ложь, мол, в них и только, и жизнь свою прошлую с барынями тоже. Так вот-с. И все в девках ходит. Это в двадцать-то два года! Вот ее экономкой и определили. А мне так беда с ней: все из-под палки, или вот с такой вот усмешечкой, какую вы видеть изволили! Мол, исполню, воля ваша, но тем самым великое одолжение вам сделаю!

В гостиную вошла Марфуша – предмет нашего разговора. Теплого платка уже не было, молодая женщина переоделась в платье. Ее голые круглые плечи и грудь так и притягивали неяркий свет двух ветвистых подсвечников, освещавших гостиную.

– Петр Ильич, ужин на столе, милости просим, – весело поклонилась она. – Кушайте на здоровье! Я и прислужить вам готова, если захотите! – Марфуша взглянула на дворецкого. – Гостей-то мало, не приведи господь, разучусь!

– Нет-нет, я сам! – быстро откликнулся Пантелей Ионович. – Ради такого гостя – сам!

Так мне хотелось возразить ему, сказать, пусть лучше прислуживает Марфуша, а с вами я попозже разберусь, но смолчал: не хорошо это было, едва переступив порог, уже начинать командовать и ломать устоявшиеся правила! А жаль, очень жаль!..

– Все огляжу, – строго оглянувшись на Марфушу, сказал он. – Нет ли изъянов каких! Шалунья ты наша! – вдруг и недобро добавил он.

И едва Зыркин торопливо двинулся вперед – «все оглядеть» на предмет изъянов, как Марфуша спросила из-за спины:

– После яблок моченых руки помыть не желаете, сударь? И лицо умыть? (Я оглянулся – глаза молодой женщины так и горели!) Пантелей Ионович забыл в спешке предложить, – улыбнулась она. – Мужик он неотесанный, грубиян, хоть и во фрак наряжаться любит! Умывальник-то рядом, я провожу. Так желаете?

– Желаю, – честно ответил я.

И мы отстали, и тотчас же я услышал в отдалении голос камердинера, говорившего с нами: «Стол накрыть – малость, но на самом-то деле – забота превеликая! В былые времена за плохой стол можно было и по физиономии получить! Не так ли, Петр Ильич? Петр Ильич, где вы?!.»

А я уже стоял рядом с умывальником, и Марфуша держала в руках чистое полотенце. Едва камердинер вскрикнул, обнаружив пропажу, как молодая женщина схватила меня за руку и горячо шепнула: «Найдите меня, сударь! Нынче же найдите! Многое расскажу!..»

И, едва договорив, сунула мне полотенце в руку. И тотчас же мы услышали грохот башмаков, и перед нами вырос Зыркин, но увидев меня за туалетом, с полотенцем руках, откашлялся: