Богач, бедняк

— Я только попросил его снять пилотку, верно ведь, Том? — сказал Клод.

— Совершенно верно, — подтвердил тот. — Простая вежливая просьба. У него редкая глазная болезнь.

— Чего-чего? — озадаченно переспросил билетер.

— Если вы сейчас же не выведете их отсюда, будут неприятности, — пригрозил солдат.

— А почему бы вам, ребята, не пересесть на другое место? — спросил билетер.

— У нас свободная страна, — заявил Том. — Платишь деньги и садишься, где хочешь. Он думает, он кто? Адольф Гитлер? Тоже мне шишка! Напялил военную форму и задается! Держу пари, он ни одного японца и в глаза не видел. А теперь приперся сюда и подает плохой пример американской молодежи — у всех на виду тискает девушку. А еще в форме!

— Если вы сейчас же их не выведете, я их измордую, — глухо произнес солдат, сжимая кулаки.

— Ты оскорбил человека, я слышал собственными ушами, — сказал билетер Тому. — В нашем кинотеатре это не пройдет. Убирайся!

Теперь уже возмущался почти весь зал. Билетер нагнулся и схватил Тома за рукав. Почувствовав его сильную руку. Том понял — с этим типом связываться не стоит. Он встал:

— Идем, Клод, — и, обращаясь к билетеру, добавил: — Хорошо, мистер, мы уйдем. Мы не хотим скандала. Но вначале верните нам деньги за билеты.

— И не надейтесь.

— Я знаю свои права, — снова усаживаясь на место, заявил Том и, заглушая пушечную стрельбу на экране, звонко крикнул на весь зал: — Ну, давай, бей меня, скотина!

— Ладно-ладно, — вздохнул билетер, — отдам я вам ваши деньги, только катитесь отсюда поскорее.

Ребята поднялись. Том с улыбкой посмотрел на солдата:

— Я тебя предупреждал. Буду ждать на улице.

— Иди скажи своей мамочке, пусть сменит тебе пеленки, — ответил солдат, тяжело опускаясь в кресло.

В фойе билетер из собственного кармана выдал каждому по тридцать пять центов и взял с ребят расписки, чтобы потом предъявить их владельцу кинотеатра. Том подписался фамилией учителя алгебры, а Клод — фамилией президента банка, с которым имел дело его отец.

— И чтобы я вас больше здесь не видел! — пригрозил билетер.

— Это общественное место, — сказал Клод. — Только попробуйте не пустить! Будете отвечать перед моим отцом.

— А кто твой отец? — с беспокойством спросил билетер.

— Придет время — узнаете, — угрожающе ответил Клод.

Ребята торжественным шагом вышли из фойе. На улице они хлопнули друг друга по спине и разразились громким хохотом. До конца картины оставалось полчаса. Они зашли в соседнюю закусочную и на деньги, полученные от билетера, заказали по куску пирога и по чашке кофе. Радио за стойкой было включено, и комментатор говорил о вероятном решении верховного немецкого командования отвести войска к Альпам, чтобы стоять там насмерть.

Том слушал, недовольно скривив по-детски круглое лицо. Он ничего не имел против войны как таковой, но его тошнило от всех этих идиотских разглагольствований о самопожертвовании, идеалах и «наших храбрых ребятах».

— Эй, красотка, — окликнул он официантку, сидевшую за стойкой и полировавшую ногти, — вы не могли бы завести какую-нибудь музычку? — Он был по горло сыт патриотизмом, которым его пичкали дома Рудольф и Гретхен.

— Разве вас не интересует, кто победит в этой войне? — лениво взглянув на ребят, спросила официантка.

— А у нас белые билеты. Редкая глазная болезнь, — ответил Том, и они с Клодом снова громко захохотали.

Когда сеанс окончился, они уже поджидали у дверей кинотеатра. Зрители начали выходить. Том сохранял самообладание и стоял совершенно неподвижно. А Клод с потным и побледневшим от возбуждения лицом нервно расхаживал по тротуару.

— Ты уверен? Ты абсолютно уверен? — то и дело спрашивал он Тома. — Уж слишком этот гад здоровенный. Я хочу, чтобы ты был абсолютно в себе уверен.

— За меня не беспокойся, — сказал Том. — Главное, держи толпу на расстоянии. Мне нужно место, чтобы развернуться. — И, прищурившись, добавил: — А вот и он.

Солдату на вид было года двадцать два — двадцать три. Лицо рыхлое, угрюмое. Он был полноват для своих лет, и гимнастерка слегка оттопыривалась на преждевременно появившемся брюшке. Тем не менее он производил впечатление крепкого парня. Том загородил ему дорогу.

— Это опять ты, — раздраженно буркнул солдат. На секунду остановился, затем, толкнув Тома грудью, двинулся дальше.

— А ты не толкайся, — хватая его за рукав, сказал Том. — Все равно не уйдешь.

Солдат изумленно замер и смерил его взглядом. Том был по меньшей мере дюйма на три ниже его, этакий белокурый ангелочек в старом синем свитере и кедах.

— А ты для своего роста бойкий малыш, — заметил солдат. — Ладно, не путайся под ногами. — И он отстранил его рукой.

— Кто ты такой, чтобы толкаться, Сидней? — Том резко ткнул его ладонью в грудь. Вокруг начал собираться народ. Солдат покраснел от злости:

— Убери руки, малыш, а то я сделаю тебе больно…

— Чего это ты, мальчик? — удивилась девушка. Перед выходом из кинотеатра она успела снова накрасить губы, но на подбородке у нее оставались размазанные следы от помады. Любопытство обступивших их людей было ей неприятно. — Если ты решил пошутить, то это вовсе не смешно.

— Это не шутка, Анжела, — ответил Том. — Я требую, чтобы он извинился.

— Извинился? За что? — недоуменно спросил солдат, обращаясь к собравшейся толпе. — Эти парни, наверно, с приветом.

— Или ты извинишься за то, что твоя девушка сказала нам в кино, или пеняй на себя, — твердо сказал Том.

— Пошли, Анжела, мы собирались выпить пива. — Солдат повернулся, чтобы уйти, но Том вцепился ему в рукав и с силой дернул. Послышался треск лопнувшей по шву ткани.

— Ах ты гаденыш, ты порвал мне гимнастерку, — взвился солдат. — Ну, это тебе даром не пройдет. — Он размахнулся, но Том отскочил, и удар пришелся ему в левое плечо.

— О-о, — громко застонал он, схватившись за плечо и согнувшись пополам, точно от невыносимой боли.

— Вы видели? — повернулся Клод к толпе. — Вы видели, как этот человек ударил моего друга?

— Послушай, парень, — обратился к солдату седой мужчина в плаще. — Не смей его бить, он же еще совсем ребенок.

— Да я его просто легонько шлепнул, — начал виновато оправдываться солдат. — Он пристает ко мне уже целый…

Том неожиданно выпрямился и снизу ударил солдата кулаком в челюсть, но не слишком сильно, чтобы не отбить у него охоту к драке. Теперь солдата уже ничто не могло остановить.

— Хорошо, малыш, ты сам напросился. — И он двинулся на Тома. Том подался назад. Вместе с ним отступила толпа.

— Посторонитесь, — тоном рефери потребовал Клод. — Дайте людям место.

— Сидней, — пронзительно завизжала девушка, — ты убьешь его!

— Не волнуйся. Я его только чуть-чуть отшлепаю, — ответил солдат. — Научу уму-разуму.

Том извернулся и левой рукой нанес солдату короткий удар по голове, а правой с силой саданул в живот. Солдат крякнул, а Том отскочил назад.

— Отвратительно, — заметила какая-то женщина. — Здоровый мужик, а связался с ребенком. Нужно немедленно прекратить это безобразие.

— Ничего страшного, — сказал ее муж. — Он говорил, что шлепнет его пару раз, и все.

Солдат медленно замахнулся правой рукой, но Том поднырнул под нее и ударил в мягкий живот. От боли солдат согнулся, и Том тотчас заехал ему в лицо обоими кулаками. Сплевывая кровь и вяло размахивая руками, солдат попытался войти в клинч. Том снисходительно разрешил ему схватить себя, но тут же свободным правым кулаком сильно ударил его по почкам. Солдат пошатнулся, медленно опустился на одно колено и сквозь заливавшую глаза кровь невидящим взглядом уставился на Тома. Анжела плакала. Толпа молчала. Том отступил назад. Он даже не запыхался, только на щеках под нежным светлым пушком проступил легкий румянец.

— Боже мой, — прошептала женщина, та самая, что недавно призывала прекратить это безобразие, — а ведь с виду совсем дитя.

Драка заняла не более тридцати секунд.

— Концерт окончен, — объявил Клод, вытирая пот с лица.

Том большими шагами прошел сквозь расступившуюся перед ним толпу. Люди подавленно молчали, словно пытались найти в себе силы забыть противоестественное, жестокое зрелище, которое они только что видели.

Клод догнал его на углу.

— Здорово! Вот это здорово! — восхищенно выдохнул он. — Сегодня ты действовал молниеносно. А комбинации! Боже, какие комбинации!

— «Сидней, ты убьешь его», — подражая девушке, пропищал Том и фыркнул от удовольствия. — Жаль, он слишком быстро скис. Мне следовало подразнить его подольше. Он просто куча дерьма. В следующий раз давай выберем кого-нибудь, кто по-настоящему умеет драться.

— Здорово, — с восторгом повторил Клод. — Я получил истинное удовольствие. Вот бы поглядеть на его морду завтра. Когда ты собираешься это повторить?

— Когда будет настроение, — пожал плечами Том. — Ну пока, до завтра. — Ему захотелось побыть одному и мысленно снова пережить каждый свой удар в этой драке. Клод привык к неожиданным сменам настроения своего друга и относился к ним с уважением: за талант прощается многое.

— Ладно, пока. Завтра увидимся, — сказал он.

Том помахал ему на прощание и свернул за угол. До дома было далеко. Когда у Тома появлялось желание подраться, им приходилось из осторожности ходить в другую часть города: в своем районе его уже все хорошо знали и старались с ним не связываться.

Он легко шагал по темной улице, иногда пускался в пляс вокруг редких фонарей. Вот он им и показал! Показал! Он им еще не то покажет. Всем!

Выйдя на Вандерхоф-стрит, он увидел сестру, приближавшуюся к дому с другого конца улицы. Гретхен шла быстро, опустив голову, и не заметила его. Том нырнул в какой-то подъезд и притаился. Ему не хотелось с ней разговаривать. С тех пор как ему исполнилось восемь лет, она ни разу не сказала ему ничего приятного. Гретхен торопливо подошла к двери рядом с витриной булочной и достала из сумочки ключ. Пожалуй, стоит разок выследить ее и узнать, чем она на самом деле занимается по вечерам.

Выждав, пока сестра поднимется к себе в комнату, Том перешел улицу и остановился у старого, почерневшего от времени здания. Казалось, в доме никто не живет и его вот-вот снесут. Том сплюнул. Вся его веселость сразу пропала. В подвале, как всегда, горел свет — отец работал. Лицо Тома стало жестким, суровым. Всю жизнь в подвале. Что они знают? Ничего! — пронеслось у него в голове.

Осторожно ступая по скрипучей лестнице. Том неслышно поднялся на третий этаж. Он перестал бы уважать себя, если бы шумом выдал свое возвращение. Когда он уходит и когда приходит — это никого не касается. Особенно в такую ночь, как эта. Рукав свитера у него был измазан кровью, и ему не хотелось, чтобы кто-нибудь из родных обнаружил это и начал вопить.

Войдя в комнату, он тихонько прикрыл за собой дверь и услышал, как ровно дышит спящий крепким сном брат. Славный, правильный Рудольф, настоящий джентльмен, пахнущий зубной пастой, лучший ученик в классе и всеобщий любимчик. Он никогда не возвращается домой перепачканный кровью и вовремя ложится, чтобы, хорошо выспавшись, на следующий день вежливо сказать в школе; «Доброе утро, мэм» — и не пропустить урок тригонометрии. Не зажигая света, Том быстро разделся, небрежно бросив одежду на спинку стула. Ему не хотелось бы отвечать на расспросы брата. Рудольф не был его союзником. Они стояли по разные стороны баррикады. Ну и наплевать!

Однако, когда он лег в их общую двуспальную кровать, Рудольф проснулся.

— Где ты был? — спросил он сонно.

— В кино.

— Ну и как?

— Ерунда.

Братья лежали в темноте и молчали. Рудольф отодвинулся подальше от Тома. Он считал унизительным спать с братом в одной кровати. В комнате было прохладно, Рудольф всегда на ночь открывал окно настежь. Уж кто-кто, а Рудольф обязательно делает все как положено. И спал он как положено — в пижаме. А Том — в одних трусах. По этому поводу у них раза два в неделю происходили споры.

Рудольф принюхался:

— Господи, от тебя пахнет, как от лесной зверюги. Что ты делал?

— Ничего, — ответил Том. — Не моя вина, если от меня так пахнет.

Не будь он моим братом, подумал он, я бы живого места на нем не оставил… Зверюга?! Ну что ж, раз они так о нем думают, он и будет зверюгой.

Том закрыл глаза и попытался представить себе, как солдат стоит на одном колене, а по лицу его течет кровь. Он видел эту картину совершенно отчетливо, но удовольствия уже не испытывал.

Его начала бить дрожь. В комнате было холодно, но дрожал он вовсе не поэтому.

Гретхен сидела перед маленьким зеркалом, которое поставила на туалетный столик, прислонив к стене. На самом деле это был просто старый кухонный стол, она купила его на распродаже за два доллара и перекрасила в розовый цвет. Баночки с кремом, щетка для волос с серебряной ручкой, подаренная ей в день восемнадцатилетия, три флакончика с духами и маникюрный набор были аккуратно расставлены на чистом полотенце, постеленном вместо дорожки.

От матери Гретхен унаследовала очень белую кожу и синие с фиолетовым отливом глаза, а от отца — черные прямые волосы. Гретхен была красива. «Я в твоем возрасте была тоже красавицей», — часто повторяла мать, убеждая Гретхен следить за собой, чтобы не «увять», как она говорила. Мать не читала ей нотации о том, как вести себя с мужчинами, — она верила в ее «добродетель» (это слово мать тоже любила повторять), но все же, пользуясь своим влиянием, заставляла носить просторные платья, скрывавшие фигуру. «Зачем напрашиваться на неприятности? Они сами не заставят себя ждать», — утверждала она.

Однажды мать призналась Гретхен, что в юности хотела стать монахиней. После того, что случилось сегодня, я и сама бы, пожалуй, ушла в монастырь, с горечью подумала Гретхен. Если бы верила в бога.

Сегодня, как обычно сразу после работы, она поехала в госпиталь, где добровольно дежурила пять вечеров в неделю: разносила раненым книги и журналы, читала письма тем, у кого повреждены глаза, и писала за тех, у кого ранение в руку. Работала бесплатно, но зато чувствовала, что приносит хоть какую-то пользу. Честно говоря, ей даже нравились эти дежурства. Раненые были послушными и благодарными, совсем как дети. В госпитале она была избавлена от похотливых мужских взглядов и назойливых домогательств, которые ей приходилось терпеть в течение всего рабочего дня на службе.

Конечно, многие сестры и сиделки вовсю крутили любовь с докторами и легко раненными офицерами, но Гретхен с самого начала дала всем понять, что она не из таких. Чтобы раз и навсегда оградить себя от приставаний, она вызвалась дежурить в переполненных палатах для рядовых, где практически невозможно было остаться с кем-либо наедине более чем на несколько секунд. Вообще с мужчинами Гретхен была приветливой и разговорчивой, но даже мысли не допускала о какой-то вольности с их стороны. Впрочем, иногда на вечеринках или по дороге домой после танцев она позволяла поцеловать себя, но неловкие прикосновения парней не вызывали в ней никаких эмоций, более того, казались ей бессмысленными, негигиеничными и даже смешными.

В школе никто из ребят не интересовал ее, и она презирала девчонок, сходивших с ума по футболистам и парням с собственной машиной. Все это представлялось ей глупостью. Единственный мужчина, о котором она иногда думала как о возможном любовнике, был мистер Поллак, учитель английского языка, пожилой человек лет пятидесяти с взъерошенными седыми волосами, читавший в классе Шекспира тихим, проникновенным голосом. Его она еще как-то представляла себе в роли возлюбленного, ласкающего ее нежно и печально. Но он был женат и имел двух дочерей ее возраста.

Однако Гретхен не сомневалась: рано или поздно с ней должно произойти что-то необыкновенное и захватывающее — пусть не в этом году и не в этом городе, но обязательно произойдет.

В палатах тускло горели ночники. По распорядку раненые уже легли спать. Как всегда, прежде чем уйти, Гретхен попрощалась с Толбетом Хьюзом. Его ранило в горло, и он лишился речи. Толбет был самым молодым в палате, и Гретхен жалела его больше всех. Ей хотелось верить, что ее прикосновение, ее улыбка и пожелание спокойной ночи скрашивают ему долгие бессонные часы до рассвета. Выйдя из палаты и что-то мурлыча себе под нос, она начала наводить порядок в общей комнате, где обычно раненые читали, писали письма, играли в карты, в шашки и слушали пластинки. Она любила эти последние уютные минуты в конце дежурства, когда госпиталь спал и она оставалась совсем одна. Прожив всю жизнь в тесноте, здесь, в этой просторной бледно-зеленой комнате с удобными мягкими креслами, Гретхен чувствовала себя хозяйкой элегантного дома, наводящей порядок после успешно прошедшего званого вечера. Закончив уборку, она собралась уходить, как вдруг в комнату, прихрамывая, вошел высокий негр в темно-бордовом халате, надетом поверх пижамы.

— Добрый вечер, мисс Джордах, — сказал он. Его звали Арнольд. Он находился в госпитале уже давно, и Гретхен хорошо его знала. В отделении, где она работала, было всего два негра. Обычно они держались вместе, и сегодня она впервые увидела Арнольда без его приятеля. Гретхен относилась к раненым неграм особенно внимательно. Арнольда ранило во Франции. Осколком снаряда, попавшего в грузовик, который он вел, молодому негру раздробило ногу. Арнольд родился в Сент-Луисе, там же окончил среднюю школу. У него было одиннадцать братьев и сер.

В госпитале в свободное-от лечения время он читал — читал все, что попадалось под руку. Иногда Гретхен снабжала его книгами. Она сама много читала, и последние два года на ее литературные вкусы большое влияние оказывали католические увлечения мистера Поллака.

— Добрый вечер, Арнольд, — приветливо улыбнулась она. — Что-нибудь нужно?

— Нет, просто не могу заснуть. Увидел здесь свет и решил: пойду-ка поболтаю с нашей очаровательной девочкой мисс Джордах. — Он улыбнулся, сверкнув прекрасными белыми зубами. В отличие от других Арнольд всегда называл ее по фамилии, а не по имени. Он был очень черным и очень худым — халат висел на нем. Гретхен знала, что ему сделали не то две, не то три операции, чтобы спасти ногу, и ей казалось, она видит вокруг его губ страдальческие складки.

— А я уже как раз собралась выключить свет, — заметила она. Следующий автобус отправлялся в город через пятнадцать минут, и ей хотелось успеть на него.

Оттолкнувшись здоровой ногой, Арнольд подпрыгнул и сел на стол.

— Вы даже не представляете, какое удовольствие может испытывать человек, просто посмотрев вниз и увидев, что у него две ноги. Вы идите, мисс Джордах. Вас, наверное, ждет какой-нибудь симпатичный молодой парень, и я не хочу, чтобы он расстроился, если вы опоздаете.

— Меня никто не ждет, и я не спешу, — ответила Гретхен. Ей стало стыдно, что она хотела поскорее отделаться от него ради того, чтобы успеть на автобус.

Арнольд достал из кармана пачку сигарет и предложил ей.