По ком звонит колокол

– А как по-испански произносится Гольц, товарищ генерал?

– Хоце, – ухмыльнулся Гольц, горловое «х» он произнес с хрипотцой, оно напоминало простудное покашливание. – Хоце, – ворчливо повторил он. – Товарищ хенераль Х-хоце. Знал бы, как произносится Гольц по-испански, придумал бы себе имечко получше, прежде чем отправиться сюда воевать. Подумать только: ехал командовать дивизией, мог выбрать любое имя, какое захотел бы, – и выбрал Хоце. Хенераль Хоце. Но теперь уже поздно менять. Как вам нравится партизанить? – Это было русское слово, означавшее диверсионную работу в тылу врага.

– Очень нравится, – ответил Роберт Джордан, усмехнувшись. – Все время на свежем воздухе.

– Мне в вашем возрасте тоже очень нравилось, – признался Гольц. – Говорят, вы мастерски взрываете мосты. Очень научно. Но это только слухи. Я сам никогда не видел вас в работе. Может, на самом деле все не так? Вы и впрямь их взрываете? – поддразнил он. – Выпейте. – Он протянул Роберту Джордану стакан испанского бренди. – Так вы их действительно взрываете?

– Иногда.

– С этим мостом никакого «иногда» быть не должно. Ладно, не будем больше об этом. Вы уже и так все поняли. Мы поговорили очень серьезно, так что теперь можем позволить себе и пошутить. Признайтесь-ка, много ли у вас девушек по ту сторону фронта?

– Нет, на девушек времени не хватает.

– Вот это вы зря. Чем менее регламентирована служба, тем менее регламентирована жизнь, а у вас служба совсем не регламентированная. Вот только постричься бы вам не мешало.

– Я стригусь по мере необходимости, – сказал Роберт Джордан. Он бы проклял все на свете, если бы ему пришлось побриться наголо «под Гольца». – У меня и кроме девушек забот хватает, – сердито добавил он. – Какую форму мне надеть?

– Никакой, – ответил Гольц. – И с прической у вас все в порядке. Я просто поддразнил вас. Мы с вами очень разные люди. – Он снова наполнил стаканы. – Вы думаете не только о девушках. Я вообще никогда не думаю. С какой стати? Я – Général Soviétique[4]. Я никогда не думаю. И не пытайтесь заставить меня думать.

Его подчиненный, работавший с картой, прикрепленной к чертежной доске, недовольно буркнул ему что-то на языке, которого Роберт Джордан не понимал.

– Заткнись, – ответил ему Гольц по-английски. – Хочу шутить и шучу. Я всегда такой серьезный, что иногда могу и пошутить. – И, обращаясь к Джордану, добавил: – Ладно, пейте и можете идти. Вы все поняли, да?

– Да, – ответил Роберт Джордан. – Понял.

Они обменялись рукопожатием, он отдал честь и вышел на улицу, где его ждала штабная машина, в которой, дожидаясь его, спал старик; он так и не проснулся, пока они, миновав Гвадарраму, сворачивали на дорогу, ведущую в Навасерраду, и ехали на базу Альпийского клуба, где Роберт Джордан соснул часа три в одном из коттеджей, прежде чем отправиться в путь.

Это была его последняя встреча с Гольцем – человеком со странно белым лицом, которое не брал никакой загар, орлиным взором, крупным носом, тонкими губами и бритой головой, иссеченной морщинами и шрамами. Следующей ночью они уже будут под стенами Эскориала, где в темноте на дороге выстроятся длинные колонны грузовиков, в их кузова будут взбираться пехотинцы со своим тяжелым снаряжением, пулеметные расчеты будут грузить в них свои пулеметы; на длинные платформы по скатам будут поднимать цистерны с горючим – под покровом ночи дивизия начнет движение к ущелью, в котором ей предстоит наступать. Но ему незачем думать об этом. Это не его дело. Это – дело Гольца. У него же своя задача, и думать он должен только о ней, причем он обязан обдумать все очень четко, до мельчайших деталей, чтобы ни о чем не волноваться в ходе выполнения задания. Волнение так же пагубно, как страх. Оно все сильно осложняет.

Сидя у ручья и наблюдая, как прозрачная вода струится между камней, он заметил на другом берегу густые заросли водяного кресса. Перейдя ручей, сорвал пучок салата, промыл корни в ручье и, снова усевшись возле своих мешков, начал жевать чистые холодные зеленые листья и хрустящие перечно-горьковатые стебли. Потом, встав на колени и сдвинув висевший на поясе револьвер назад, чтобы не замочить, оперся руками о камни, склонился и начал пить из ручья. От ледяной воды заныли зубы.

Оттолкнувшись руками, он выпрямился, повернул голову и увидел старика, спускавшегося с уступа. С ним был еще один человек, тоже в черной крестьянской рубахе, темно-серых грубых штанах и чувяках на веревочной подошве – в здешних местах это было своего рода униформой, за спиной у него висел карабин, голова не покрыта. Оба скакали по камням с ловкостью горных козлов.

Когда они подошли к нему, Роберт Джордан встал.

– Salud, camarada, – поприветствовал он человека с карабином и улыбнулся.

– Salud, – хмуро ответил тот. Роберт Джордан посмотрел на тяжелое, заросшее щетиной лицо мужчины. Оно было почти круглым, как и голова, крепко сидевшая на короткой шее. Глаза маленькие и слишком широко расставленные, небольшие уши плотно прилегали к голове. Это был крупный мужчина, ростом около пяти футов десяти дюймов, с большими руками и ногами. Нос у него был перебит, а губы с одной стороны рассекал шрам, тянувшийся через весь подбородок и просвечивавший даже сквозь щетину.

Старик кивнул в сторону своего спутника и улыбнулся:

– Он тут самый главный начальник. – Осклабившись, он согнул руки в локтях, как бы демонстрируя мускулы, и с полунасмешливым восхищением посмотрел на человека с карабином. – Очень сильный человек.

– Я вижу, – сказал Роберт Джордан и снова улыбнулся. Человек ему не нравился, и улыбка была чисто внешней.

– Чем ты можешь удостоверить свою личность? – спросил человек с карабином.

Роберт Джордан расстегнул булавку на клапане левого нагрудного кармана, достал сложенный листок бумаги и протянул его человеку, который с сомнением посмотрел на документ и повертел его в руках.

Неграмотный, отметил про себя Роберт Джордан.

– Взгляни на печать, – сказал он.

Старик ткнул в печать пальцем, и человек с карабином стал изучать ее, поворачивая так и сяк.

– Это что за печать?

– Ты ее никогда не видел?

– Нет.

– Тут их две, – сказал Роберт Джордан. – Одна – S.I.M. – Службы военной разведки, другая – Генерального штаба.

– Да, вот эту я видел. Но здесь командую только я, – угрюмо предупредил мужчина. – Что в мешках?

– Динамит, – горделиво сообщил старик. – Ночью, в темноте, мы перешли линию фронта и весь день тащили его по горам.

– Динамит мне пригодится, – сказал человек с карабином, возвращая Роберту Джордану документ. – Да. Динамиту я найду применение. Сколько вы мне его принесли?

– Тебе мы ничего не принесли, – спокойно ответил Роберт Джордан. – Этот динамит предназначен для другой цели. Как тебя зовут?

– Тебе зачем?

– Его зовут Пабло, – вставил старик. Человек с карабином мрачно обвел взглядом обоих.

– Ладно. Я слышал о тебе много хорошего, – сказал Роберт Джордан.

– И что же ты обо мне слышал? – спросил Пабло.

– Что ты – прекрасный партизанский командир, предан республике и доказал свою преданность на деле, что ты человек серьезный и храбрый. Генеральный штаб шлет тебе привет.

– И где ты все это слышал? – спросил Пабло. Роберт Джордан отметил, что лесть не произвела на него никакого впечатления.

– Это говорят повсюду, от Буитраго до Эскориала. – Он назвал обширную территорию по ту сторону фронта.

– Я не знаю никого ни в Буитраго, ни в Эскориале, – ответил Пабло.

– По ту сторону гор теперь много людей, которых там раньше не было. Сам-то ты откуда?

– Из Авилы. Что ты собираешься делать с этим динамитом?

– Взорву мост.

– Какой?

– Это мое дело.

– Если он находится здесь, то это мое дело. Нельзя взрывать мосты там, где живешь. Жить надо в одном месте, а предпринимать подобные действия в другом. Я свое дело знаю. Тот, кто выжил здесь в течение этого года, знает свое дело.

– А это – мое дело, – сказал Роберт Джордан. – Мы можем обсудить его сообща. Ты поможешь нам с этими мешками?

– Нет, – ответил Пабло и тряхнул головой.

Старик резко повернулся к нему и заговорил быстро и гневно на диалекте, который Роберт Джордан понимал лишь в общих чертах. Это было все равно что читать Кеведо. Ансельмо говорил на старокастильском, и смысл его речи был приблизительно таков: «Ты что – скотина? Да? Животное ты, что ли? Похоже на то. Мозги у тебя есть? Вижу, что нет. Никаких. Мы приходим сюда с делом величайшей важности, а тебе – лишь бы твое жилище не потревожили? Свою лисью нору ты ставишь выше интересов человечества? Выше интересов собственного народа? Так-перетак твою мать! Так-перетак тебя самого! А ну, бери мешок!»

Пабло опустил глаза.

– Каждый должен делать то, что может, но делать правильно, – сказал он. – Живу я здесь, а действую за Сеговией. Если вы тут поднимете шум, нас сгонят с этих гор. Мы только потому и держимся в этих местах, что ничего здесь не предпринимаем. Правило лисицы.

– Да, – с горечью сказал Ансельмо. – Ты живешь по правилу лисицы, а нам нужен волк.

– Я – волк посерьезней, чем ты, – ответил Пабло, и Роберт Джордан понял, что он возьмет мешок.

– Здоро́во живешь. Хо-хо… – Ансельмо посмотрел на него. – Ты – волк посерьезней? А ты забываешь, что мне уже шестьдесят восемь?

Он сплюнул на землю и покачал головой.

– Тебе так много лет? – переменил тему Роберт Джордан, понимая, что в данный момент это самое правильное, чтобы смягчить ситуацию.

– В июле стукнет шестьдесят восемь.

– Если мы доживем до июля, – буркнул Пабло. – Давай возьму твой мешок, – сказал он, обращаясь к Роберту Джордану. – Другой оставь старику. – Теперь он говорил не то чтобы угрюмо, но почти тоскливо. – Он хоть и старый, но сил у него полно.

– Я сам понесу мешок, – возразил Роберт Джордан.

– Нет, – сказал старик. – Отдай ему, он тоже силач.

– Я возьму, – сказал ему Пабло. В его угрюмости сквозила тоска, которая насторожила Роберта Джордана. Ему была знакома эта тоска, и то, что он почувствовал ее в Пабло, его обеспокоило.

– Тогда дай мне карабин, – предложил он и, когда Пабло отдал ему ружье, закинул его на плечо; его спутники пошли вперед, подъем был тяжелым, все трое, подтягиваясь на выступах, карабкались по гранитной скале к ее верхнему краю, перевалив через который оказались на зеленой опушке леса.

Они стали огибать этот маленький лужок; теперь, без тяжелого мешка, под которым спина насквозь промокала от пота, ощущая за плечом лишь приятную жесткость карабина, Роберт Джордан шел легко и заметил, что трава в нескольких местах выщипана, а кое-где в земле видны ямки от колышков. По следам в примятой траве можно было также понять, что здесь водили к ручью на водопой лошадей, о присутствии лошадей свидетельствовали и кучки свежего навоза. Значит, здесь они пасут их по ночам, а днем прячут от посторонних глаз в лесу, подумал он. Сколько же лошадей у этого Пабло?

Он вспомнил теперь то, что увидел раньше, но чему не придал значения: штаны у Пабло были до мыльного блеска затерты на коленях и на внутренней поверхности бедер. Интересно, есть у него хоть пара башмаков или он и верхом ездит в альпаргатах[5], подумал он. Должно быть, у него имеется полная экипировка. Но мне не нравится эта его тоска. Тоска – это плохо. Тоска предвещает либо дезертирство, либо измену. Именно тоска предшествует предательству.

Где-то впереди, в лесу, заржала лошадь, а потом сквозь узкие просветы между коричневыми стволами сосен, густые, почти смыкающиеся кроны которых едва-едва пропускали солнечный свет, он увидел загон, обнесенный двумя рядами веревки, закрепленной вокруг стволов. Почуяв приближение людей, лошади повернули головы в их сторону; на земле возле дерева с внешней стороны загона были сложены седла, накрытые брезентом.

Подойдя к загону, его спутники, которые несли поклажу, остановились, и Роберт Джордан понял, что должен выразить восхищение лошадьми.

– Да-а, – сказал он. – Красавцы. – И, повернувшись к Пабло, добавил: – Значит, у тебя – своя кавалерия?

Лошадей в загоне было пять: три гнедых, рыжая и буланая. Сначала внимательно обведя взглядом всех, Роберт Джордан стал осматривать каждую в отдельности. Пабло и Ансельмо знали им цену, и пока Пабло любовно смотрел на них, гордый и даже не такой теперь тоскливый, старик вел себя так, словно именно он преподнес Джордану этот великий сюрприз.

– Ну, как тебе? – спросил он.

– Всех их я сам отбил, – сказал Пабло, и Роберт Джордан порадовался тому, что в его голосе звучала теперь не тоска, а гордость.

– Вот этот, – ответил Роберт Джордан, указывая на одного из гнедых, крупного жеребца с белой отметиной на лбу и белым носком на передней ноге, – хорош!

Это был действительно красивый конь, словно сошедший с полотна Веласкеса.

– Они все хороши, – сказал Пабло. – Ты разбираешься в лошадях?

– Да.

– Тем лучше. Замечаешь какой-нибудь дефект у одной из них?

Роберт Джордан понял: вот она, настоящая проверка документов неграмотным человеком.

Все лошади по-прежнему стояли, повернув головы к людям. Роберт Джордан поднырнул под веревку и похлопал буланую по ляжке. Потом, прислонившись к веревочному ограждению, стал наблюдать за лошадьми, кружившими по загону; постояв еще с минуту после того, как они остановились, он наклонился и вылез обратно.

– Рыжая прихрамывает на правую заднюю, – сказал он Пабло, не глядя на него. – Трещина в копыте, но если правильно подковать, дальше расходиться не будет – правда, только если не ездить по очень твердой земле.

– Мы уже взяли ее с этой трещиной, – сказал Пабло.

– У самого лучшего твоего жеребца, того, что с белой отметиной, припухлость над верхней частью голени, мне это не нравится.

– Ерунда, – ответил Пабло. – Ушибся дня три тому назад. Если бы там что-то было, уже проявилось бы.

Он сдернул брезент и показал седла: два простых пастушьих, вроде американских ковбойских, одно богато украшенное, обтянутое кожей ручной выделки, с тиснением и тяжелыми закрытыми стременами, и два черных армейских.

– Мы убили двоих из guardia civil[6], – объяснил он происхождение черных седел.

– Это крупная добыча.

– Они спешились на дороге между Сеговией и Санта-Мария-дель-Реал. Чтобы проверить документы у возницы. Так что нам удалось убить их, не поранив лошадей.

– И много вы убили гражданских гвардейцев?

– Несколько, – ответил Пабло. – Но только у этих двоих удалось взять лошадей невредимыми.

– Это Пабло пустил под откос поезд под Аревало, – вставил Ансельмо. – Его рук дело.

– С нами был иностранец, взрывал он, – сказал Пабло. – Ты его знаешь?

– Как его зовут?

– Не помню. Чудно́е какое-то имя.

– А как он выглядел?

– Светловолосый, как ты, но не такой высокий, с огромными руками и перебитым носом.

– Кашкин, – догадался Роберт Джордан. – Скорее всего, Кашкин.

– Да, – согласился Пабло. – Что-то вроде того. Очень чудно́е имя. Что с ним сталось?

– Погиб в апреле.