История

91. Лакедемоняне, выслушивая Фемистокла, из дружелюбия верили ему. Но когда стали прибывать из Афин очевидцы1 со сведениями о том, что там идет строительство стен, которые достигли уже порядочной высоты, не могли и к этому отнестись с недоверием. (2) Фемистокл, узнав об этом, просил не верить россказням, а послать в Афины нескольких надежных людей разузнать об этом и доставить верные сведения. (3) Лакедемоняне так и поступили. Фемистокл же, опасаясь, что, узнав правду, лакедемоняне не отпустят их всех на родину, тайно сообщил об этом посольстве афинянам, советуя им, не предавая дело огласке, задержать послов и не отпускать до тех пор, пока афинские послы не вернутся из Лакедемона. Итак, по его совету афиняне задержали послов. Между тем и остальные послы — Аброних, сын Лисикла2, и Аристид, сын Лисимаха3, — успели прибыть к нему в Лакедемон с известием, что возведены уже достаточно высокие стены. (4) Тогда, наконец, Фемистокл откровенно заявил лакедемонянам, что стены уже готовы и Афины достаточно укреплены, чтобы защищать своих жителей. Если же лакедемоняне или союзники, добавил Фемистокл, когда-нибудь вновь отправят послов в Афины по какому-либо делу, то найдут там людей, которых не придется учить тому, что полезнее для них и что — для всей Эллады. (5) Ведь ранее афиняне без чужой помощи на свой страх и риск решили, что разумнее будет покинуть свой город и сесть на корабли, и на общих совещаниях с лакедемонянами снова показали, что они не глупее других. (6) Так и теперь афиняне решили, что для них самое лучшее — укрепить свой город стеной, что, по их мнению, будет полезно всем союзникам не менее, чем самим афинянам. (7) Ведь без единой системы безопасности союзники не в состоянии принимать одинаково важные и ценные решения на общее благо. Итак, сказал в заключение Фемистокл, либо всем союзникам следует запретить укрепление своих городов, либо и в данном случае действия афинян следует признать правильными.

92. Выслушав эти слова, лакедемоняне открыто не показали афинянам своего недовольства1 (ведь они, по их словам, отправляли посольство, вовсе не ставя себе целью возражать против возведения стен, а желая к общему благу повлиять на решение афинян; к тому же лакедемоняне относились тогда к афинянам особенно дружественно из-за их усердия и мужества во время войны с Мидянином). Впрочем, втайне лакедемоняне очень досадовали, что им не удалось достичь своей цели. Послам же обе стороны разрешили возвратиться домой без всяких претензий.

93. Таким образом, за короткое время афиняне успели восстановить городские стены. (2) И теперь еще заметны следы поспешности при строительстве стен1. Действительно, нижние слои сложены из разных и кое-где даже необтесанных камней, то есть их укладывали в том виде, как они были доставлены. Много также было вложено в стену могильных плит и камней, приготовленных ранее для других целей. Так как окружная стена всюду была расширена (по сравнению с прежней)2, то весь пригодный для строительства материал в спешке приходилось брать откуда попало. (3) По настоянию Фемистокла были возобновлены работы в оставшейся еще не укрепленной части Пирея3 (где работы были начаты уже прежде, в течение года его архонтства). По его мнению, именно это место с тремя естественными гаванями4 могло дать афинянам (когда они станут морской державой) огромные преимущества для дальнейшего роста их мощи. (4) Фемистокл впервые высказал великую мысль о том, что будущее афинян — на море, и положил таким образом начало5 строительству и укреплению Пирея, взяв это дело в свои руки тотчас же после постановления. (5) По его совету стены, возведенные вокруг Пирея, были такой толщины (как это можно видеть еще и теперь)6, что две встречные повозки с камнем могли там разъехаться. Внутри стен для скрепления плит не было заложено ни щебня, ни глины, но огромные прямоугольные на обтесанной стороне каменные плиты были плотно подогнаны друг к другу и с внешней стороны скреплены железными и свинцовыми скобами. Правда, по окончании постройки высота стен оказалась равной только половине высоты, задуманной Фемистоклом. (6) Ведь Фемистокл хотел возвести стены настолько высокие и толстые, чтобы враг не смел даже и помыслить о нападении на них, и для охраны их было достаточно горстки людей и даже инвалидов; всех же остальных граждан можно было посадить на корабли. (7) Действительно, Фемистокл особенно заботился о флоте, как мне кажется, оттого, что персидскому войску, по его мнению, легче напасть на Элладу с моря, нежели с суши. Поэтому и Пирей в его глазах был важнее верхнего города, и он непрестанно советовал афинянам в случае неудачи на суше спуститься в Пирей и оттуда на кораблях сражаться против любого врага. (8) Таким образом, афиняне тотчас после ухода мидян стали укреплять свой город стенами и занялись прочими военными приготовлениями.

94. Павсаний, сын Клеомброта из Лакедемона, был послан главным военачальником эллинов с 201 пелопоннесскими кораблями. В его походе участвовали также афиняне2 на 30 кораблях и много других союзников. Сначала союзники отплыли на Кипр3 и покорили бо́льшую часть острова, а затем направились к Византию4 (который тогда находился в руках мидян) и, осадив его, овладели городом.

95. Уже давно, однако, властные повадки Павсания стали раздражать прочих эллинов (особенно ионян и всех, кто только что освободился от персидского ига). Поэтому союзники обратились к афинянам как к своим единоплеменникам1 с просьбой принять на себя главное командование и не допускать больше самоуправства Павсания. (2) Афиняне отнеслись к этому сочувственно и решили, приняв это предложение, распоряжаться в дальнейшем по-своему. (3) Между тем лакедемоняне отозвали Павсания, чтобы расследовать ходившие о нем слухи. Действительно, приезжавшие в Спарту эллины не раз жаловались на его злоупотребление властью, подобавшее скорее тирану, нежели полководцу. (4) Отозвание же Павсания совпало как раз с тем временем, когда союзники (кроме пелопоннесцев), озлобленные им, перешли к афинянам. (5) Прибыв в Лакедемон, Павсаний предстал перед судом и был осужден, но только за злоупотребления против частных лиц. А от главных обвинений в государственных преступлениях ему удалось оправдаться. Обвиняли же его в основном в приверженности к персам (и это обвинение, по общему мнению, было достаточно обоснованным). (6) Поэтому Павсания уже больше не назначили главнокомандующим, а вместо него отправили Доркиса2 с другими полководцами и небольшим войском3. Союзники, однако, не признали за ними гегемонии. (7) При таком положении этим военачальникам пришлось возвратиться в Лакедемон. После этого лакедемоняне никого больше уже не посылали из опасения, что посланные за рубеж полководцы могут быть подкуплены (как это они уже испытали на примере Павсания). Да и вообще лакедемоняне с этих пор уже не желали принимать участия в мидийской войне, считая, что афиняне (с которыми они пока еще были в дружбе) вполне способны предводительствовать союзниками.

96. Став, таким образом, предводителями1 по предложению союзников (из-за их ненависти к Павсанию), афиняне определили, какие города должны вносить деньги на борьбу с Варваром2, а какие — выставлять корабли с экипажами3 (предлогом было желание отомстить Варвару за причиненные им бедствия опустошением персидской земли). Тогда впервые афиняне учредили должность эллинотамиев (казначеев союзной эллинской казны)4, которые принимали форос (так называлась уплата денежных взносов). Первый форос был установлен в сумме 460 талантов5. Казнохранилищем был Делос6, и в тамошнем храме происходили собрания делегатов союзников.

97. Теперь я расскажу о том, чего достигли афиняне в военных и политических делах в эпоху между войнами мидийскими и этой войной, когда они стояли во главе сперва еще независимых союзников (с правом голоса на общесоюзных собраниях) и воевали как с варварами, так и с собственными отпавшими союзниками и с теми пелопоннесцами, которые при каждом удобном случае вмешивались1 в дела афинян. (2) Я описал эти события, потому что никто из моих предшественников не касался этого периода, описывая либо события, предшествовавшие мидийским войнам, либо сами мидийские войны2. Даже Гелланик, который, правда, коснулся этого периода в своей «Истории Аттики»3 (но и то лишь вкратце), допустил при этом неточность в хронологии. Вместе с тем в этой части моего труда я дал очерк возникновения мощи афинской державы.

98. Сначала афиняне во главе с Кимоном, сыном Мильтиада, осадив, захватили Эйон на Стримоне1, который тогда еще был в руках мидян, и продали его жителей в рабство. (2) Затем они завоевали Скирос2 (остров в Эгейском море, населенный долопами), продали его жителей в рабство и заселили своими колонистами3. (3) Потом у них началась война с каристянами на Евбее (без участия, однако, остальных евбейцев); в конце концов афиняне заставили и каристян сдаться на определенных условиях4. (4) Затем вспыхнула война с восставшими наксосцами, которые после осады были вынуждены подчиниться5. Это был первый случай лишения независимости союзного города вопреки существующему союзному договору. Впоследствии та же участь по очереди постигла и другие города6.

99. Поводами к восстаниям союзников служили (наряду с другими) главным образом недоимки при уплате дани и при поставке кораблей, а также встречавшееся иногда уклонение от военной службы. Действительно, афиняне строго взыскивали недоимки, не останавливаясь перед принудительными мерами. (2) Поэтому-то власть афинян стала в тягость людям, не привыкшим к притеснениям и не склонным их переносить. И вообще господство афинян не было уже теперь так популярно, как прежде. В совместных походах афиняне обращались с союзниками не так, как с равными, и если кто-нибудь из них восставал, то восставших без труда вновь приводили к покорности. (3) Впрочем, виноваты в этом были сами союзники. Действительно, из малодушного страха перед военной службой (только чтобы не находиться вдали от дома) большинство из них позволили обложить себя налогом, и вместо поставки кораблей они предпочитали вносить надлежащие денежные суммы1. И таким образом афиняне получили возможность на средства союзников увеличивать свой флот2, а союзники, начиная восстание, всякий раз оказывались неподготовленными к войне и беззащитными.

100. Затем при реке Евримедонте в Памфилии у афинян с союзниками произошла битва с мидянами на суше и на море, где афиняне под предводительством Кимона, сына Мильтиада, одержали в один и тот же день двойную победу1. Они захватили в плен и уничтожили в общем до 200 триер финикийской эскадры. (2) Вскоре после этого против афинян восстали фасосцы, поссорившись с ними из-за расположенных напротив острова во Фракии торгово-перевалочных пунктов и золотых копей. Афиняне выслали против Фасоса2 эскадру и, одержав победу в морской битве, высадились на острове3. (3) Приблизительно в то же время они отправили на Стримон во Фракии 10 000 колонистов частью из самих Афин и из других союзных городов с целью основать на побережье поселение, тогда называвшееся Девять Путей4, а теперь — Амфиполь. Колонистам удалось, правда, захватить Девять Путей (которыми владели эдоняне), но, проникнув вглубь Фракии, они потерпели решительное поражение5 у Драбеска в земле эдонян от объединенных сил фракийцев, которые враждебно отнеслись к основанию колонии.

101. Между тем фасосцы, потерпев несколько поражений и осажденные афинянами, обратились за помощью в Лакедемон с призывом защитить их путем вторжения в Аттику. (2) Лакедемоняне (правда, втайне от афинян) обещали помощь и уже готовились совершить вторжение, но ему помешало разразившееся в Спарте землетрясение. В то же время в Фурии и Эфее подняли восстание илоты и периэки1 и захватили Ифому2 (большинство илотов были потомками порабощенных некогда спартанцами древних мессенян, и поэтому все илоты назывались мессенянами). (3) Так у лакедемонян началась война с мессенянами в Ифоме. Фасосцам же на третий год осады пришлось сдаться афинянам: они были вынуждены срыть стены своего города, выдать корабли, немедленно уплатить денежную контрибуцию, уплачивать отныне дань3, а также отказаться от рудников и всех своих владений на материке.

102. Так как война с мессенянами в Ифоме затянулась, лакедемоняне призвали на помощь союзников, в том числе афинян. Афиняне прибыли со значительным отрядом1 под предводительством Кимона. (2) Призвали же их лакедемоняне главным образом потому, что афиняне считались особенно искусными в осадном деле. Но так как осада затянулась надолго, то явно обнаружилось неумение афинян овладеть крепостью: иначе ведь они взяли бы город приступом. (3) Лишь после этого похода впервые обнаружились разногласия между лакедемонянами и афинянами. Так как силой взять город оказалось невозможно, то лакедемоняне из опасения, что афиняне при их своевольной и неустойчивой политике могут, будучи к тому же иноплеменниками, при затянувшемся пребывании выступить против них вместе с мятежниками в Ифоме, отослали афинян обратно (причем только их одних из всех союзников). Правда, лакедемоняне открыто не высказывали своих подозрений, но просто заявили, что помощь афинян им больше не нужна. (4) Афиняне, однако, поняли, что их официально отсылают под столь благовидным предлогом, а в действительности им просто не доверяют. Они были возмущены и решили не терпеть более подобного обращения со стороны лакедемонян. По возвращении афиняне тотчас же разорвали союз, заключенный с ними для борьбы против Мидянина, и вступили в союз с врагами лакедемонян — аргосцами (а затем к этим двум городам присоединились, заключив клятвенный союз, также фессалийцы)2.

103. Между тем мессеняне в Ифоме не могли уж больше держаться и на десятый год осады заключили с лакедемонянами соглашение, получив право свободно покинуть Пелопоннес, с условием, однако, никогда туда не возвращаться, ибо каждого из них, застигнутого там, всякий имел право задержать и обратить в рабство1. (2) Еще перед этим пифийский оракул изрек лакедемонянам повеление отпустить всякого молящего о защите у алтаря Ифомского Зевса. (3) Таким образом, мессеняне с женами и детьми покинули Пелопоннес, и афиняне из ненависти к лакедемонянам приняли их и переселили в Навпакт, только что захваченный ими у озольских локров2. (4) Мегарцы также присоединились к афинскому союзу, отложившись от лакедемонян3, потому что коринфяне пошли на них войной из-за пограничной области. Афиняне тогда заняли Мегары и Пеги, отстроили мегарцам Длинные стены от города к Нисее и поставили там свои гарнизоны. Именно с этого времени коринфяне и стали ожесточенными ненавистниками афинян.

104. В это время ливиец Инар, сын Псамметиха1 (царь ливийцев, граничивших с Египтом), из своего опорного пункта Марей, египетского города над Фаросом, поднял восстание против царя Артаксеркса, охватившее бо́льшую часть страны2. Приняв на себя начальствование, Инар обратился за помощью к афинянам. (2) Афиняне, которые как раз в это время выступили с союзниками на 200 кораблях в поход на Кипр3, покинули Кипр и прибыли в Египет. Поднявшись затем вверх по Нилу, они овладели рекой и двумя третями Мемфиса4, а потом напали на последнюю треть (так называемую Белую Стену), где нашли убежище бежавшие персы и мидяне и верные царю египтяне.

105. При высадке афинян в области Галиев произошла битва с коринфянами и эпидаврийцами, и победу одержали коринфяне1. Позднее афиняне сразились в морской битве с пелопоннесской эскадрой при Кекрифалии и победили противника. (2) Когда затем разразилась война афинян с эгинцами, то в большом сражении при Эгине (с участием союзников с обеих сторон) победителями вышли афиняне2: они захватили 70 кораблей эгинцев. Затем, высадившись на острове под предводительством Леократа, сына Стреба3, афиняне осадили город. (3) После этого на помощь эгинцам пелопоннесцы переправили 300 гоплитов (которые раньше были на службе у коринфян и эпидаврийцев). Они захватили также горную цепь Герании4, откуда коринфяне с союзниками вторглись в Мегариду. Афиняне теперь, как думали коринфяне, уже не смогут помочь мегарцам (ведь бо́льшая часть их войска находилась на Эгине и в Египте). Если же афиняне все же захотели бы выручить мегарцев, то им пришлось бы покинуть Эгину. (4) Тем не менее афиняне не отозвали своего войска с Эгины, а набрали новый отряд (из оставшихся в городе по возрасту)5 и отправили его под начальством Миронида в Мегары. (5) После безрезультатного сражения с коринфянами противники разошлись, причем ни та ни другая сторона не признала себя побежденной7. (6) После ухода коринфян афиняне (которые действительно имели некоторый перевес) воздвигли трофей. Коринфяне между тем, возвратившись домой, были встречены там упреками и издевками стариков и поэтому спустя дней 12 снова вооружились, вернулись на поле битвы и там воздвигли свой трофей как победители. Тогда афиняне совершили внезапное нападение на коринфян8 из Мегар, перебили людей, поставивших трофей, а остальных одолели в схватке.

106. Разбитые коринфяне начали отступление1. При этом довольно значительный отряд их, преследуемый неприятелем, сбился с пути и попал в усадьбу частного человека — земельный участок, обведенный широким рвом без выхода на другой стороне. (2) Заметив это, афиняне поставили перед входом гоплитов, а вокруг — легковооруженных воинов и перебили всех бывших там камнями. Для коринфян это поражение было большим бедствием. Впрочем, бо́льшая часть отряда коринфян благополучно вернулась домой.

107. Приблизительно в это время афиняне начали строительство Длинных стен до моря как к Фалерской гавани, так и к Пирею1. (2) И фокидяне совершили вторжение в Дориду2, древнюю родину лакедемонян с городами Бэем, Китинием и Эринеем3, и даже овладели одним из этих городов. Тогда лакедемоняне во главе с Никомедом, сыном Клеомброта (который правил вместо несовершеннолетнего царя Плистоанакта, сына Павсания), явились на помощь дорийцам с 1500 своими гоплитсми и 10 000 союзников. Заставив фокидян пойти на соглашение и отдать город, лакедемоняне собрались в обратный путь. (3) При попытке переправиться морем через Крисейский залив4 лакедемоняне могли бы ожидать помехи со стороны крейсировавшей там афинской эскадры. Путь же через Геранию считался небезопасным, так как афиняне стояли в Мегарах и Пегах. Действительно, труднопроходимые дороги в Геранию находились под постоянным наблюдением афинян, которые намеревались (как только что узнали лакедемоняне) и здесь их не пропустить5. (4) Тогда лакедемоняне решили пока что остаться в Беотии и обдумать, как безопаснее всего им возвратиться домой. Между прочим, их тайно побуждали к этой остановке в Беотии некоторые афиняне, рассчитывавшие с их помощью свергнуть демократию и помешать строительству Длинных стен. (5) Между тем афиняне все поголовно выступили против лакедемонян вместе с 1000 аргосцев и подошедшими отрядами прочих союзников (а всего в совокупности 14 000 человек). (6) Афиняне предприняли этот поход, решив, что лакедемоняне никак не смогут пройти на родину, а отчасти и оттого, что заподозрили попытку лакедемонян свергнуть демократию. (7) На помощь афинянам, согласно союзному договору7, явилась также и фессалийская конница, которая, однако, во время битвы перешла на сторону лакедемонян.

108. В битве, которая произошла при Танагре в Беотии, победу одержали лакедемоняне с союзниками (причем обе стороны понесли тяжелые потери)1. (2) Потом лакедемоняне вступили в Мегариду и, опустошив поля и вырубив плодовые деревья, возвратились домой через Геранию и Истм. Спустя 62 дня после битвы афиняне во главе с Миронидом вторглись в Беотию, разбили беотян в битве при Энофитах2 и подчинили всю Беотию и Фокиду3. (3) Они велели затем срыть стены Танагры, приказали опунтским локрам4 выдать 100 заложников из богатейших граждан. К тому же времени они завершили постройку своих Длинных стен. (4) Вскоре за тем эгинцы также сдались афинянам5; им тоже пришлось разрушить стены, выдать свои корабли и платить отныне подать6. Афинская эскадра под начальством Толмида, сына Толмея, обогнула также Пелопоннес7. Афиняне сожгли корабельную верфь8 лакедемонян, захватили коринфский город Халкиду9 и, высадившись в Сикионской области, одержали победу над сикионцами.

109. Между тем афиняне с союзниками всё еще продолжали оставаться в Египте, сражаясь там с переменным успехом. (2) Действительно, сначала афинянам удалось овладеть всем Египтом. Затем персидский царь1 отправил в Лакедемон перса Мегабаза с большой суммой денег, рассчитывая склонить пелопоннесцев к вторжению в Аттику2 и вынудить этим афинян покинуть Египет. (3) Однако его посольство постигла неудача, деньги были растрачены напрасно, и Мегабазу с остатком денег пришлось возвратиться в Азию. Тогда царь послал в Египет Мегабиза3, сына Зопира, во главе большого войска4. (4) Мегабиз прибыл в Египет по суше, разбил в сражении египтян и их союзников5, изгнал затем эллинов из Мемфиса и, наконец, запер их на острове Просопитид6. Полтора года вел Мегабиз осаду острова, пока наконец ему не удалось осушить канал7, отведя воду в другое место, и посадить эллинские корабли на сушу, превратив бо́льшую часть острова в материк. После этого он перешел с войском на остров по суше и захватил его.

110. Таков был гибельный конец эллинского похода после шестилетней войны. Из всего войска лишь немногим удалось спастись через Ливию в Кирену1, бо́льшая часть воинов погибла. (2) Теперь весь Египет вплоть до области царя Амиртея2 в болотистых низинах дельты Нила вновь оказался под властью персидского царя. Однако царя Амиртея в его обширных болотах нельзя было одолеть (к тому же жители этих болотистых низин — самые храбрые воины среди египтян). (3) Инар же, ливийский царь, зачинщик всего восстания, вследствие измены попал в руки персов и был распят ими на кресте3. Между тем 50 триер, посланных на смену в Египет из Афин и из других областей союза, вошли в Мендесийский рукав4 Нила, ничего не подозревая еще о происшедших событиях. Здесь афинские корабли подверглись одновременно нападению персидской пехоты с суши и финикийской эскадры с моря. Бо́льшая часть афинских кораблей погибла, и лишь немногие спаслись. Так окончился великий египетский поход афинян и их союзников3.

111. Изгнанный из Фессалии Орест1, сын фессалийского царя2 Эхекратида, убедил афинян вернуть его на родину. Афиняне вместе с беотийцами и фокидянами (бывшими тогда их союзниками) выступили в поход3 на Фарсал в Фессалии. Они захватили небольшую часть вражеской земли, а именно — столько, чтобы при этом не слишком удаляться от своего лагеря (ибо фессалийская конница их постоянно тревожила). Взять же город афиняне не смогли. Вообще поход постигла неудача, и, ничего не добившись, афинянам пришлось возвратиться назад вместе с Орестом4. (2) Немного спустя после этого афинская эскадра с 1000 афинян на борту вышла в море3 из Пег (которыми афиняне тогда владели) и под начальством Перикла, сына Ксантиппа, проплыла вдоль побережья к Сикиону. Там афиняне высадились и в схватке с сикионцами одержали победу6. (3) Сразу же после этого, получив подкрепление от ахейцев, афиняне переправились в Акарнанию к Эниадам, двинулись на город и осадили его. Взять Эниады, однако, не удалось, и афинянам пришлось возвратиться ни с чем.

112. Спустя 3 года пелопоннесцы заключили с афинянами перемирие на 5 лет. (2) Поэтому афиняне прекратили войну в Элладе и под предводительством Кимона пошли в поход на Кипр1 с 200 собственных и союзнических кораблей. (3) Однако 60 из этих кораблей были посланы в Египет по просьбе Амиртея2, царя болотистой низменности Нильской дельты. Остальные корабли начали осаду Кития3. (4) После смерти Кимона4, когда у афинян кончились запасы продовольствия, им пришлось, однако, отступить. Отплыв затем от Саламина на Кипр, афиняне одновременно вступили в сражение на море и на суше с финикийцами, киликийцами и кипрянами. Тут и там афиняне одержали победу и возвратились домой вместе с кораблями, вернувшимися из Египта. (5) После этого лакедемоняне начали так называемую священную войну. Они овладели дельфийским святилищем и передали его дельфийцам. После ухода лакедемонян афиняне пришли с войском и, захватив святилище, возвратили его фокидянам5.

113. Через некоторое время афиняне с 1000 своих гоплитов и отдельными отрядами союзников под начальством Толмида, сына Толмея, выступили в поход против беотийских изгнанников, захвативших Орхомен, Херонею и некоторые другие места Беотии. Овладев Херонеей1 и продав в рабство жителей города, афиняне оставили там гарнизон и ушли. (2) Однако на обратном пути у Коронеи2 на них напали беотийские изгнанники из Орхомена вместе с локрами и евбейскими изгнанниками и другими их единомышленниками3. В битве афиняне потерпели поражение, причем бо́льшая часть их была перебита4 или взята в плен. (3) Из-за этой неудачи афинянам пришлось оставить всю Беотию5. По условиям перемирия они выговорили себе лишь возвращение пленников. (4) Беотийские же изгнанники, равно как и все остальные, возвратились на родину и вновь получили независимость6.

114. Немного спустя после этого отпала от афинян Евбея1. Афинское войско во главе с Периклом уже переправилось на Евбею, когда пришли известия о восстании в Мегарах, о предполагаемом вторжении пелопоннесцев в Аттику и об избиении мегарцами всего афинского гарнизона, из которого лишь немногим удалось спастись в Нисею: мегарцы отпали от афинян, призвав на помощь коринфян, сикионцев и эпидаврян. Тогда Перикл поспешно вывел свое войско с Евбеи2. (2) После этого пелопоннесцы под предводительством лакедемонского царя Плистоанакта, сына Павсания, вторглись в Аттику, дойдя до Элевсина и Фрии3, и опустошили страну; однако дальше не пошли и возвратились домой4. (3) Тогда афиняне под начальством Перикла вновь переправились на Евбею и покорили весь остров5. По договору с жителями они установили во всех городах угодное им государственное устройство6. Только гестиейцев они изгнали из их области и сами завладели ею7.

115. Вскоре после ухода с Евбеи афиняне заключили с лакедемонянами1 и их союзниками 30-летний мир, причем отдали свои пелопоннесские владения: Писею, Пеги, Трезен и Ахаию2. (2) 6 лет спустя вспыхнула война Самоса с Милетом из-за Приены3. Когда милетяне стали терпеть поражения, то обратились к афинянам с жалобами на самосцев. Однако и на Самосе нашлись люди, желавшие политических перемен. (3) Поэтому афиняне отплыли на Самос4 с 40 кораблями, установили там демократию и потребовали выдачи в качестве заложников 50 мальчиков и столько же взрослых мужчин и затем отправили их на Лемнос5. Оставив на Самосе гарнизон, афиняне отплыли назад. (4) Между тем некоторые самосцы, не ожидая высадки афинян, бежали на материк в Сарды и там договорились с влиятельными лицами из местной аристократии и с Писсуфном6, сыном Гистаспа, который был тогда сатрапом Сард, совершить внезапное нападение на Самос. С отрядом человек в 700 заговорщики ночью переправились на остров. (5) Прежде всего они напали на главарей демократического правительства, большинство которых им удалось захватить. Затем похитили своих заложников с Лемноса, открыто объявили независимость и выдали захваченный ими афинский гарнизон и начальников7, поставленных Периклом, Писсуфну. После этого заговорщики тотчас же стали готовиться к походу на Милет. Одновременно с ними восстали также и византийцы8.

116. Узнав о событиях на Самосе, афиняне отплыли туда на 60 кораблях. 16 из этих кораблей, впрочем, афиняне не могли использовать, так как часть их пришлось послать в Карию для разведки и наблюдения за финикийской эскадрой1, а другую на Хиос и Лесбос, чтобы призвать на помощь союзников. С остальными 44 кораблями под командой Перикла и девяти других военачальников2 афиняне у острова Трагия3 вступили в бой с 70 самосскими кораблями, 20 из которых были транспортными (вся самосская эскадра шла как раз из Милета). Победу одержали афиняне. (2) Затем, пополнив свои силы 40 кораблями из Афин и 25 — с Хиоса и Лесбоса, афиняне высадились на Самосе, одержали победу на суше и осадили город, заперев его тремя стенами с суши и одновременно блокировав с моря. (3) В это время Перикл получил известие о приближении финикийской эскадры4 и немедленно вышел в море с 60 кораблями из числа стоявших на якоре у Самоса, держа курс на Кавн и Карию. Действительно, и от Самоса навстречу финикийской эскадре незаметно вышли 5 кораблей под командой Стесагора5 и других военачальников.

117. Между тем самосцы внезапно напали1 на своих кораблях на незащищенную стоянку афинской эскадры, потопили сторожевые суда и одержали победу над вышедшими навстречу афинскими кораблями. Таким образом, самосцы вновь обрели на 14 дней господство в своих внутренних водах и могли теперь привозить и вывозить все, что хотели. (2) По возвращении Перикла они снова были блокированы афинской эскадрой. Позднее афиняне получили из Афин дополнительные подкрепления — 40 кораблей под командой Фукидида2, Гагнона3 и Формиона и 20 — под командой Тлеполема и Антикла, и кроме того, еще 30 хиосских и лесбосских судов. (3) Самосцы еще раз завязали незначительное морское сражение, но уже не смогли долго держаться и на девятом месяце осады сдались афинянам4. По соглашению о сдаче им пришлось срыть свои стены, выдать заложников и корабли, а также принять на себя военные расходы с выплатой в определенные сроки. Сдались также и византийцы5, обязавшиеся, как и раньше, оставаться подданными афинян.

118. Через несколько лет произошли упомянутые выше раздоры на Керкире и в Потидее1, а также и остальные события, послужившие непосредственным поводом к этой войне2. (2) Все эти военные действия эллинов друг против друга и против Варвара падают приблизительно на 50-летие, прошедшее со времени ухода Ксеркса из Эллады до начала этой войны. За эти годы афиняне не только укрепили внешнее положение своей державы, но и сам город достиг великой мощи3. Лакедемоняне же хотя и замечали рост афинского могущества, но почти никогда не чинили афинянам помех; бо́льшую часть этого периода они сохраняли спокойствие, во-первых, потому что без особой необходимости вообще не начинали войн4, а кроме того, и потому, что были отвлечены своей внутренней войной. Когда же наконец Афины достигли явного преобладания и стали даже нападать на союзников лакедемонян, те сочли подобное положение недопустимым3. Они решили теперь со всем усердием взяться за дело и по возможности сокрушить могущественного врага силой оружия. (3) Сами лакедемоняне уже признали, что мир нарушен по вине афинян, но все же отправили посольство в Дельфы вопросить бога: разумно ли им начинать войну или нет. А бог, как говорят6, изрек в ответ: если они будут вести войну всеми силами, то победят, а сам он — званый или незваный — будет на их стороне.

119. Тогда лакедемоняне созвали союзников, чтобы голосованием решить, следует ли объявлять войну1. По прибытии союзных послов собралось совещание, причем каждый город высказывал свое мнение. Большинство жаловалось на афинян, требуя объявления войны. Коринфяне же и раньше, боясь, как бы не потерять Потидею, старались уговорить отдельные города голосовать за войну и на собрании, выступив последними, произнесли такую речь.

120. «Теперь, союзники, мы уже не можем обвинять лакедемонян, поскольку они и сами решились воевать, и нас собрали сюда для голосования относительно войны. Ведь вождям союза подобает заниматься не только собственными делами, но предусматривать равным образом и общие интересы, раз им и в других областях предоставлены почетные преимущества перед всеми союзниками. (2) И те из нас, кто уже имел дело с афинянами, не нуждаются в наставлениях, что с ними нужно быть настороже. Но те, кто живет в глубине страны1, далеко от моря, должны знать, что вывоз их собственных продуктов, а также ввоз товаров морем на материк будет значительно затруднен, если они теперь же не защитят приморские города. Поэтому они не должны выносить неправильное решение по обсуждаемому вопросу, воображая, будто он вовсе их не касается. Если они покинут приморские города на произвол судьбы, то, без сомнения, опасность дойдет когда-нибудь и до них, так что и теперь речь идет также и об их интересах. (3) Поэтому пусть они, не колеблясь, выбирают войну, а не мир. Люди рассудительные, пока их не тревожат, сохраняют мир. Но доблестные люди, когда их права нарушены, меняют мир на войну, и только достигнув удовлетворения, возвращаются к миру. Они не возносятся военными успехами, но и не дадут себя в обиду ради любви к миру и покою2. (4) Ведь и тот, кто избегает войны ради утех мира, скорее всего, лишится радости покоя, и тот, кто слишком возгордился военными успехами, не сознает, как легко можно просчитаться, поддавшись безрассудной отваге. (5) Иногда, правда, и необдуманные планы удаются, так как враги оказываются еще более безрассудными, но чаще даже и хорошо рассчитанные начинания все же кончаются печально. Никто ведь не бывает равно предусмотрительным, задумывая план и приводя его в исполнение. В рассуждениях мы тверды, а в действиях уступаем страху.

121. Сейчас мы поднимаемся на войну, так как терпим обиды и у нас есть причины жаловаться. И когда мы разочтемся с афинянами, настанет пора отложить оружие. (2) Многое делает вероятной нашу победу. Прежде всего, на нашей стороне превосходство в численности и в военном опыте, и мы все как один готовы выступить под единым началом. (3) Флот же (в чем у них преимущество) мы построим частью на средства отдельных союзных городов, а частью на храмовые средства Дельфов и Олимпии. Получив займы, мы сможем переманить к себе наемных матросов противника, подкупив их более высокой платой. Ведь у афинян в войске служит больше наемников, чем своих граждан. Наше же войско — не подвержено этому, его сила не в деньгах, а в людях. (4) По всей вероятности, после первой же нашей победы на море афиняне сразу сдадутся. Если же все-таки они будут стойко сопротивляться, то мы со временем, все больше совершенствуясь в морском деле, сравняемся с ними в этом искусстве и, конечно, благодаря нашему мужеству превзойдем их. Ведь наша доблесть — врожденная, и они ей не научатся, а их высокое военное искусство мы сможем усвоить упражнением. (5) Средства, необходимые для этой войны, мы соберем. Можно ли допустить, что афинские союзники не откажутся платить подати, служащие только к их окончательному порабощению, а мы не захотим понести затраты, чтобы покарать врагов и спасти нашу жизнь, и позволим афинянам отнять наши деньги на нашу погибель?

122. Есть у нас и другие пути и средства вести войну. Мы можем склонить к восстанию афинских союзников и этим лишить афинян прежде всего доходов — главного источника могущества — или возвести укрепления на их земле1. Найдется и еще много других средств и способов, которые в частностях заранее нельзя предвидеть. Ведь очень редко войну ведут по заранее определенному плану, но чаще всего сама война выбирает пути и средства в зависимости от обстоятельств. Поэтому тот, кто спокойно оценивает обстановку, вернее добьется успеха на войне, тот же, кто утрачивает хладнокровие, несомненно столкнется с поражениями. (2) Допустим, что дело у нас шло бы только о пограничной войне какого-нибудь союзного города с равным противником — это еще можно было бы стерпеть. Но афиняне не уступают в силе всему нашему союзу и тем более превосходят каждый наш город в отдельности. Поэтому если весь наш союз, каждая народность и каждый отдельный город единодушно не окажут им противодействия, то они без особого труда одолеют нас порознь. Знайте же: поражение (как ни горестно такое предположение) привело бы нас к подлинному рабству. (3) А об этом Пелопоннесу стыдно даже помыслить; стольким городам потерпеть такое унижение от одного города2. Если мы допустим это, о нас подумают, что мы либо наказаны справедливо, либо терпим рабство из трусости. Мы окажемся недостойными своих отцов — освободителей Эллады, если не обеспечим свободу самим себе и позволим одному городу стать единодержавным властелином Эллады, между тем как в отдельных городах требуем низвержения тиранов. (4) Не видим возможности рассматривать подобное поведение иначе, как проявление трех величайших пороков, свойственных человеку, — глупости, слабости и нерадения. Надеемся, что вы, избегнув этих пороков, не впали и в порок самолюбования, которое погубило уже столь многих, что заслуживало бы быть переименованным в самоубивание.

123. К чему, однако, распространяться о прошлом долее, чем это полезно для настоящего? Не оставляя текущих дел, вы должны трудиться еще и для будущего (ведь добывать доблесть „тягостным потом“ вам завещали отцы). Такого правила вам следует держаться и дальше, даже если теперь вы стали немного богаче и могущественнее и можете позволить себе больше, чем ваши отцы. Было бы несправедливо приобретенное в бедности потерять теперь, когда вы в достатке. Смело начинайте войну, на что вас побуждает многое. Бог изрек вам оракул и обещал свое заступничество. Вся остальная Эллада либо из страха, либо из выгоды будет на вашей стороне. (2) Вы даже не нарушите первыми мирного договора (ведь и бог также считает его уже нарушенным, повелевая вам воевать). Напротив, вы выступите за мир, после того как другая сторона его нарушила. Ведь не тот нарушитель мира, кто защищается, а тот, кто нападает первым.

124. Итак, у вас во всех отношениях наилучшие возможности для войны, и так как мы все единодушно1 требуем вынести решение о войне (поскольку оно совершенно очевидно в интересах как городов, так и частных граждан), то не медлите больше, помогите потидейцам и добейтесь свободы для остальных городов. Потидейцы — доряне, и теперь они осаждены ионянами (тогда как прежде всегда бывало наоборот)2. Недопустимо дольше терпеть, когда одни города уже сегодня подвергаются насилию, а других (как только станет известно, что мы, собравшись здесь, не нашли мужества взяться за оружие для защиты) не замедлит постигнуть та же участь. (2) Поэтому поймите, союзники, что вы дошли до крайности, и при таком положении мы даем вам наилучший совет: голосуйте за войну, не давайте запугать себя предстоящими трудностями, но стремитесь к более длительному миру после войны. (3) Ведь прежде всего, объявив войну, вы скорее добьетесь прочного мира, а из любви к миру отказываться от войны небезопасно. Нет сомнения, что этот город, ставший тираном Эллады, одинаково угрожает всем: одни города уже в его власти, а над другими он замышляет установить свое господство. Поэтому давайте немедленно выступим против него и поставим его на место, чтобы впредь не только самим жить в безопасности, но и освободить порабощенных ныне эллинов». Так говорили коринфяне.

125. Выслушав мнение всех союзников, лакедемоняне провели голосование среди всех присутствующих по порядку, не делая различия между большими и малыми городами. И большинство городов подало голос за войну1. (2) Сразу же выполнять это решение было невозможно ввиду недостаточной подготовленности к войне пелопоннесских союзников. Поэтому постановили, чтобы каждый город сделал необходимые приготовления, и притом немедленно. Тем не менее подготовка к войне заняла много времени (хотя и не целый год)2, прежде чем дело дошло до вторжения в Аттику и открытого начала военных действий.

126. Тем временем лакедемоняне вновь отправили посольство в Афины с жалобами, чтобы иметь более веский повод1 к войне, если не получат от них удовлетворительного ответа. (2) Прежде всего лакедемоняне потребовали через послов очистить город от осквернения2, причиненного храму Богини. Это осквернение состояло в следующем. (3) Жил в старину3 в Афинах некто Килон, олимпийский победитель4, человек влиятельный и знатного рода. Он взял себе в жены дочь мегарца Феагена, в то время тирана Мегар. (4) Этому-то Килону, вопросившему оракул в Дельфах, бог изрек прорицание: на величайшем празднике Зевса Килон должен овладеть афинским акрополем. (5) Во время Игр в пелопоннесской Олимпии Килон с отрядом вооруженных людей, присланных Феагеном, и своими приверженцами захватил акрополь, намереваясь стать тираном. Он полагал, что это и есть тот «величайший праздник Зевса», о котором изрек ему оракул, и что он как победитель в Олимпии имеет особое основание толковать оракул именно так. (6) Подразумевалось ли в вещании «величайшее празднество» в Аттике или где-либо в другом месте, об этом Килон не подумал, а оракул не разъяснил. (Ведь в Аттике также есть празднество — Диасии5, которые называются «величайшим праздником» Зевса Милостивого и справляются за городом.) На празднестве совершаются всенародные жертвоприношения; многие приносят жертвы, но не животные, а бескровные. Килон, считая, что правильно понял оракул, и приступил к задуманному делу. (7) Едва об этом событии узнали в городе, как жители толпами сбежались с полей и, расположившись перед акрополем, осадили Килона с его приверженцами. (8) Однако через некоторое время, утомленные осадой, они разошлись по домам. Охранять же акрополь поручили девяти архонтам с правом распоряжаться по своему усмотрению (в те времена бо́льшая часть государственных дел была в ведении девяти архонтов)6. (9) Между тем осажденные Килон и его сторонники страдали от голода и жажды. (10) Килону и его брату удалось бежать. Остальные же, находясь уже при смерти, сели у алтаря богини как умоляющие о защите. (И) Когда афинские стражи акрополя увидели, что осажденные вот-вот умрут в святилище, они вывели их оттуда, пообещав не причинять вреда, а затем умертвили. Убили также нескольких человек, искавших спасения в святилище Милостивых богинь7. С тех пор всех участвовавших в этом святотатстве и их потомков стали называть нечестивцами и осквернителями богини. (12) Афиняне изгнали этих нечестивцев, а впоследствии лакедемонянин Клеомен8 с помощью восставших афинян вторично изгнал живущих, а кости умерших велел вырыть из могил и выбросить из страны. Однако позже изгнанники возвратились, и их потомки9 еще и поныне живут в городе.

Эту-то скверну лакедемоняне и потребовали изгнать, прежде всего для того, чтобы умилостивить богов, но также и потому, что, как им было известно, Перикл, сын Ксантиппа, был причастен к этой скверне со стороны матери1. Лакедемоняне считали, что после изгнания Перикла они легче справятся с афинянами. (2) И хотя прямо на изгнание Перикла нельзя было рассчитывать, но все же лакедемоняне надеялись этим подорвать его положение в государстве, так как его несчастное родство могло быть сочтено частично причиной войны. (3) Действительно, Перикл был в то время самым влиятельным человеком2 и, пока стоял во главе государства, всегда был врагом лакедемонян. Он не только не допускал уступчивости, но, напротив, побуждал афинян к войне.

128. В свою очередь, афиняне также потребовали от лакедемонян очиститься от скверны, изгнав виновников преступления на Тенаре: некогда лакедемоняне убедили илотов, нашедших убежище в святилище Посейдона на Тенаре, выйти оттуда и вероломно умертвили их. Это святотатство и было, по мнению самих лакедемонян, причиной великого землетрясения в Спарте. (2) Кроме того, афиняне выставили лакедемонянам требование очиститься от святотатства, которым они запятнали себя против Афины Меднодомной1. Состояло оно вот в чем. (3) После первого отрешения2 Павсания от должности главнокомандующего на Геллеспонте лакедемоняне привлекли его к суду, но оправдали3. Однако главнокомандующим от имени государства на Геллеспонте его уже не послали. Тем не менее Павсаний по своему почину снарядил гермионскую4 триеру и прибыл на Геллеспонт якобы для того, чтобы сражаться за дело эллинов5, а в действительности для тайных переговоров с персидским царем (что он, впрочем, сделал уже и раньше, стремясь к владычеству над всей Элладой). (4) Первым шагом к тому, чтобы завязать сношения с персами, была услуга, оказанная царю Павсанием по следующему поводу. (5) После отъезда с Кипра во время первого пребывания Павсания на Геллеспонте в его руки при взятии Византия6 попало среди пленников мидийского гарнизона несколько близких родственников царя. Без ведома остальных союзников Павсаний отослал их царю (по его утверждению, пленникам будто бы удалось бежать). (6) А устроил этот побег Павсаний с помощью эретрийца Гонгила7, которому поручил ведать городом и отдал пленников. Этого Гонгила он отправил к царю с посланием, в котором, как выяснилось впоследствии, писал вот что: «Павсаний, спартанский предводитель, желая оказать тебе услугу, отсылает тебе этих взятых им пленников8. Я готов, если тебе угодно, взять твою дочь в жены9 и подчинить Спарту и всю остальную Элладу твоему владычеству. В союзе с тобой, полагаю, я в состоянии это совершить. Если тебе по душе эти мои предложения, то пошли к морю верного человека для продолжения этих переговоров».

129. Таково было содержание послания. Получив его, Ксеркс обрадовался и отправил к морю Артабаза, сына Фарнака1, с повелением управлять Даскилийской сатрапией2, отрешив Мегабата, который прежде правил ею. Царь приказал также Артабазу немедленно передать Павсанию в Византий ответное послание с предъявлением царской печати и все поручения Павсания по царским делам выполнять точно и неукоснительно. (2) Прибыв в назначенное место, Артабаз выполнил все царские поручения и передал ответное послание. А в ответе царь писал вот что: «Так говорит царь Ксеркс Павсанию. Добрая услуга, которую ты оказал мне спасением моих пленных людей, которых ты прислал ко мне из-за моря из Византия, записана и хранится на вечные времена в памяти нашего дома. Твои предложения мне по душе. Ни днем, ни ночью3 не прекращай трудов, выполняя свой замысел. Знай, что для выполнения твоего замысла будет у тебя всегда сколько угодно золота, серебра и достаточное войско, где бы оно ни потребовалось. Я послал к тебе Артабаза, доблестного мужа. Ему ты можешь довериться и обсудить с ним наше общее дело, имея в виду наибольшую выгоду для нас обоих».

130. Получив это царское послание, Павсаний (который и раньше был в великом почете у эллинов как главнокомандующий при Платеях) теперь еще более возгордился. Не довольствуясь прежним простым образом жизни, он стал носить мидийское платье и после отъезда из Византия ехал через Фракию в сопровождении мидийских и египетских телохранителей; он завел роскошный персидский стол и, не будучи в состоянии скрыть свои настроения, уже в мелочах обнаруживал, чего можно ожидать от него в будущем. (2) Нелегко было получить к нему доступ1, и его высокомерные повадки делали невозможным всякое общение с ним. Именно по этой причине союзники главным образом и перешли к афинянам2.

131. А лакедемоняне, узнав о таком поведении Павсания, именно тогда в первый раз отозвали его, а затем он, отплыв без приказания в Геллеспонт на упомянутом гермионском корабле, видимо, продолжал вести себя по-прежнему. Когда афиняне силой заставили его покинуть Византий, Павсаний не возвратился в Спарту, а поселился в Колонах Троадских1 и, по слухам, тайно вступил в сношения с варварами, так что его дальнейшее пребывание там не сулило ничего хорошего. Тогда лакедемоняне вторично отозвали его: эфоры отправили к нему глашатаев с приказом, навернутым на скиталу2, следовать за глашатаем и в случае неповиновения объявляли ему войну. (2) Павсаний, чтобы не возбуждать дальнейших подозрений, в уверенности, что уладит дело подкупом, вторично возвратился в Спарту. Здесь эфоры сначала заключили его в темницу (эфоры ведь имеют власть заключать под стражу даже самого царя). Затем, однако, Павсанию удалось добиться освобождения: он объявил, что готов добровольно отвечать перед судом всем, кто пожелает выставить против него обвинения.

132. Впрочем, достоверных доказательств вины Павсания как у властей, так и у его личных врагов среди спартиатов не было, чтобы на этом основании с твердой уверенностью покарать человека царского происхождения, да к тому же еще и теперь облеченного высоким саном (ведь как племянник царя Леонида он был опекуном его малолетнего сына Плейстарха). Тем не менее его образ жизни, несхожий с установленными обычаями, и стремление подражать варварам давали множество поводов подозревать, что он не желает как равный подчиняться спартанским обычаям. (2) Поэтому лакедемоняне вообще стали выискивать, не было ли у Павсания и в прошлом каких-либо отклонений от установленных обычаев. Между прочим, вспомнили, что Павсаний осмелился самовольно начертать на треножнике1, посвященном эллинами в Дельфы как приношение из мидийской добычи, следующее элегическое двустишие:

Эллинов вождь и начальник Павсаний в честь Феба владыки Памятник этот воздвиг, полчища мидян сломив.

(3) Это двустишие лакедемоняне велели тотчас же выскоблить с треножника и взамен вырезать имена всех городов, воздвигнувших этот жертвенный дар после общей победы над Варваром. Если своим поступком Павсаний уже в то время внушал подозрение, то по его теперешнему поведению можно было со всей вероятностью заключить, что у него уже тогда были подобные преступные замыслы. (4) Вели розыск о каких-то его переговорах с илотами. А дело обстояло вот как. Павсаний сулил илотам свободу и гражданские права, если те поднимут восстание в поддержку его замыслов. (5) Но даже несмотря на это, эфоры все же не поверили доносам каких-то илотов и не решились выступить против Павсания, согласно правилу никогда не спешить и без явных доказательств не предпринимать против спартиата чего-либо непоправимого, пока, как говорят, не предал его эфорам вестник, который должен был вручить Артабазу его последнее послание. Этот вестник, уроженец Аргила2, был прежде любовником Павсания и, по его мнению, самым верным человеком. Когда он сообразил, что никто из прежних вестников не возвращался назад, то вскрыл послание, предварительно подделав печать, чтобы не выдать себя в случае ложного подозрения или, если Павсаний возьмет послание назад, чтобы внести какие-либо изменения. В послании, как он и подозревал, действительно нашел приписку, в которой значилось, что вестника следует умертвить.

133. Итак, лишь теперь, после того как аргилец предъявил им послание, эфоры были уже более склонны поверить вине Павсания, но все же сначала пожелали услышать какие-либо показания из его собственных уст. По уговору с эфорами доносчик отправился на Тенар как умоляющий о защите и построил там себе хижину, разделенную перегородкой на две части. В заднем помещении он скрыл нескольких эфоров. Когда Павсаний пришел в хижину и спросил аргильца о причине его моления о защите, эфоры могли ясно слышать всю их беседу: как этот человек, упрекая Павсания в том, что было написано о нем в послании, изложил во всех подробностях обстоятельства дела, а именно, что он никогда раньше не подвергал опасности Павсания, оказывая услуги при сношениях с царем, и что теперь в воздаяние за все это его наравне со многими другими вестниками приносят в жертву и хотят умертвить. Затем и Павсаний признал справедливость упреков и просил аргильца больше не гневаться, заверив его, что он безопасно может покинуть святилище, и, наконец, потребовал как можно скорее отправиться в путь, чтобы не затягивать переговоры.

134. Выслушав весь этот разговор, эфоры возвратились уже совершенно убежденные в виновности Павсания и приказали задержать его1. Когда Павсания пытались схватить на улице, он, как передают, узнал по выражению лица одного из эфоров, с какой целью тот подошел (и по едва заметному кивку другого эфора, дружески предупреждавшего его). Тогда Павсаний побежал к находившемуся поблизости святилищу Меднодомной богини, где и нашел убежище. Войдя затем в небольшую храмовую пристройку, чтобы не подвергаться непогоде под открытым небом, он стал спокойно ждать своей участи. (2) Не успев задержать его, эфоры приказали снять крышу и двери помещения и, улучив момент, когда Павсаний находился внутри, замуровали выход. Затем они приставили стражу к дому, чтобы голодом вынудить пленника сдаться. (3) Заметив, что он уже готов испустить дух, эфоры велели вытащить его из помещения, после чего он тут же скончался. (4) Тело Павсания хотели сначала сбросить в Кеадскую пропасть, куда обычно бросали преступников2, но потом решили зарыть где-то поблизости. Впоследствии3, однако, дельфийский бог изрек лакедемонянам повеление перенести погребение на место смерти (где прах его находится и поныне, а именно — на площадь перед святилищем, как гласит надпись на стелах), а во искупление святотатства4 посвятить Афине Меднодомной два тела взамен5 одного. Впоследствии лакедемоняне велели изваять и принести в дар богине две медные статуи за Павсания6.

135. Афиняне, со своей стороны, потребовали от лакедемонян изгнать скверну, так как ведь и бог признал происшествие нарушением святыни. (2) После смерти Павсания лакедемоняне отправили посольство в Афины, чтобы также и Фемистокла обвинить в сношениях с мидянами, установленных расследованием по делу Павсания, и потребовали такого же наказания также и для него. (3) Афиняне согласились (Фемистокл тогда уже был изгнан остракизмом1 и жил в Аргосе, но посещал и другие земли Пелопоннеса) и вместе с лакедемонянами, которые изъявили готовность участвовать в этом, послали людей с приказанием схватить Фемистокла, где бы они его ни нашли.

136. Фемистокл проведал об этом и бежал на Керкиру, так как был благодетелем1 керкирян. Керкиряне же объявили, что не могут оставить его у себя из боязни навлечь на себя вражду лакедемонян и афинян, и переправили его на близлежащий материк. (2) Преследуемый посланными, которые узнавали по расспросам, куда он направлялся, Фемистокл по неблагоприятному для него стечению обстоятельств был вынужден искать убежища у своего недруга Адмета, царя молоссов. (3) Сам Адмет в это время отсутствовал. А супруга царя, когда Фемистокл обратился к ней с просьбой о защите, научила его сесть у очага, взяв на руки их маленького сына2. (4) Когда Адмет вскоре возвратился домой, Фемистокл открыл свое имя и просил не мстить изгнаннику, хотя он, Фемистокл, действительно (когда царь обращался в Афины за помощью) выступал против него3. Ведь он, Фемистокл, теперь в такой крайности, что может пострадать от гораздо более слабого противника, а благородно мстить лишь равному себе и в равном положении. Кроме того, он выступил против просьбы Адмета, когда дело шло о пустяках, а не о жизни и смерти. Если же его теперь выдадут, то ему придется оставить надежду на спасение. Затем Фемистокл рассказал царю, кто и за что преследует его.

137. Тогда Адмет велел Фемистоклу встать вместе с его сыном (Фемистокл сидел у очага с маленьким сыном царя на руках, и это было самым действенным средством1 мольбы о защите). И когда немного спустя прибыли лакедемоняне и афиняне, настоятельно требуя выдачи Фемистокла, царь все-таки отказал, а Фемистокла велел проводить через свою землю к другому берегу2 в Пидну, столицу царя Александра3 (так как изгнанник хотел отправиться к персидскому царю). (2) Здесь ему удалось сесть на грузовой корабль, плывший как раз в Ионию. Бурей, однако, корабль отнесло к стоянке афинской эскадры, которая осаждала Наксос4. До сих пор на корабле никто не знал его имени. Только теперь, в тревоге за свою жизнь, Фемистокл открылся капитану корабля, кто он и почему его преследуют. Если капитан не спасет его, сказал Фемистокл, то он объявит, что тот принял его на борт, будучи подкуплен. Единственная гарантия его безопасности в том, чтобы никто не сходил на берег, пока корабль не двинется дальше при попутном ветре. Если же капитан согласится на это, то в благодарность получит достойную награду. Капитан исполнил просьбу Фемистокла: пробыв сутки в открытом море вне пределов досягаемости афинской эскадры, он прибыл затем в Эфес. (3) В благодарность за спасение Фемистокл одарил капитана крупной денежной суммой (он получил потом от друзей из Афин и Аргоса отданные им на хранение деньги)5. Вместе с одним персом, жителем приморской области, Фемистокл отправился затем в путешествие вглубь Азии и по пути отправил послание недавно вступившему на престол сыну Ксеркса царю Артаксерксу6. (4) Послание гласило так7: «Я, Фемистокл, прихожу ныне к тебе. Я причинил вашему дому больше всего вреда из всех эллинов, пока мне приходилось обороняться от нападения твоего отца, но я сделал ему еще гораздо больше добра, когда мне уже нечего было бояться, а он попал в опасное положение на обратном пути. И этим я приобрел право на благодарность». (Здесь Фемистокл сослался на то, что предупредил об отступлении от Саламина и воспрепятствовал разрушению моста — заслуга, которую он приписал себе неосновательно.) «Даже и теперь я в состоянии оказать большие услуги и пришел к тебе, потому что эллины преследуют меня как твоего друга. Через год ты услышишь от меня самого, что привело меня к тебе».

138. Царь, как передают, очень обрадовался и предоставил Фемистоклу действовать, как он желал. Фемистокл же воспользовался временем, чтобы как можно лучше изучить персидский язык и познакомиться с местными обычаями. (2) Через год Фемистокл прибыл к царю и тотчас же занял у него положение, какого еще никогда не занимал ни один эллин, отчасти из-за своей прежней славы, отчасти же оттого, что подал царю надежду на покорение Эллады, но прежде всего потому, что выказал себя необыкновенно умным человеком. (3) Действительно, Фемистокл был чрезвычайно одарен от природы и заслуживает в этом отношении, как никто другой, величайшего удивления. Даже полученное им образование ничего существенно не прибавило к его природным дарованиям. Отличаясь выдающейся остротой ума, он был величайшим мастером быстро1 разбираться и принимать решения в непредвиденных обстоятельствах текущего момента и, кроме того, обладал исключительной способностью предвидеть события даже отдаленного будущего. За что бы он ни брался, всегда у него находились подходящие слова и выражения, чтобы объяснить другим свои действия, и даже в той области, с которой он непосредственно не соприкасался, умел тотчас найти здравое суждение. По ничтожным признакам Фемистокл прозревал, предвещают ли они что-либо хорошее или плохое. Короче говоря, это был человек, которому его гений и быстрота соображения сразу же подсказывали наилучший образ действий2. (4) Жизнь свою он окончил от недуга3. Иные, впрочем, рассказывают, будто он умертвил себя ядом4, убедившись, что не может выполнить своих обещаний царю. (5) Надгробный памятник его стоит на рыночной площади в азиатской Магнесии5; он ведь был правителем этой области, так как царь пожаловал ему Магнесию (приносившую 50 талантов дохода ежегодно) «на хлеб», Лампсак6 (знаменитый, как тогда считалось, своими виноградниками) — «на вино», а Миунт — «на приправу»7. (6) Останки Фемистокла, как говорят, были его близкими тайно преданы земле в Аттике: открыто его нельзя было похоронить в родной земле, так как он был изгнан за измену. Таков был конец самых знаменитых людей своего времени в Элладе — лакедемонянина Павсания и афинянина Фемистокла.

139. Вот какие требования выставили лакедемоняне при первом посольстве относительно изгнания осквернителей, и что афиняне в свою очередь потребовали от них. Затем лакедемоняне еще много раз отправляли посольство в Афины, настоятельно предлагая снять осаду Потидеи и признать независимость Этины. Но прежде всего и совершенно определенно лакедемоняне заявляли, что войны не будет, если афиняне отменят постановление о мегарцах1, которое гласило: мегарцам запрещается пользование гаванями в пределах афинской державы и аттическим рынком2. (2) Афиняне, однако, отвергли все эти требования и, в частности, не отменили мегарского постановления. Со своей стороны, они обвиняли мегарцев в том, что те запахали священный участок и спорную землю и укрывают у себя беглых рабов3. (3) Наконец, из Лакедемона прибыли еще послы — Рамфий, Мелесипп и Агесандр4. Не касаясь поднятых прежде вопросов, послы ограничились только следующим заявлением: «Лакедемоняне желают мира, и мир будет, если вы признаете независимость эллинов». Тогда афиняне созвали по этому вопросу народное собрание, и было решено, обсудив все обстоятельства, дать лакедемонянам окончательный ответ. (4) Мнения многочисленных ораторов, выступавших на собрании, разделились: одни были за войну, между тем как другие считали, что мегарское постановление не должно быть помехой миру5 и его следует отменить. Тогда выступил Перикл, сын Ксантиппа, в то время — первый человек в Афинах, одинаково выдающийся как оратор и как государственный деятель, и обратился к собранию с такой речью.

140. «Я всегда держусь, афиняне, такого мнения, что не следует уступать пелопоннесцам, хотя и знаю, что люди с бо́льшим воодушевлением принимают решение воевать, чем на деле ведут войну, и меняют свое настроение с переменой военного счастья. (2) Но я и теперь вижу, что должен вам посоветовать то же, или почти то же, что и ранее, и считаю справедливым, чтобы те из вас, кто согласился с общим решением, поддержали его, даже если нас постигнет неудача, а в случае успеха не приписали его своей проницательности. Ведь исход событий так же нельзя предвидеть, как проникнуть в человеческие мысли. Поэтому мы и непредвиденные бедствия обычно приписываем случайности. (3) Лакедемоняне уже давно открыто замышляют против нас недоброе, а теперь — особенно. Хотя они и согласились улаживать взаимные притязания третейским судом и признали, что обе стороны должны сохранять свои владения, но сами никогда не обращались к третейскому суду и не принимали наших предложений передать спор в суд. Они предпочитали решать споры силой оружия, нежели путем переговоров. И вот ныне они выступают уже не с жалобами, как прежде, а с повелениями1. (4) Действительно, они приказывают нам снять осаду Потидеи, признать независимость Эгины и отменить мегарское постановление. И наконец, недавно прибывшие и присутствующие здесь послы даже объявляют, что мы сверх того должны еще признать и независимость эллинов. (5) Не думайте, что война начнется из-за мелочей2, если мы не отменим мегарского постановления. Именно это они чаще всего и выставляют доводом и постоянно твердят: отмените мегарское постановление и войны не будет. Пусть нас не тревожит мысль, что вы начали войну из-за пустяков. (6) Ведь эти пустяки предоставляют вам удобный случай проявить и испытать вашу силу и решимость. Если вы уступите лакедемонянам в этом пункте, то они тотчас же потребуют новых, еще больших уступок, полагая, что вы и на этот раз также уступите из страха. Если же вы решительно отвергнете их требования, то ясно докажете, что с вами следует обращаться как с равными.

141. Поэтому обдумайте, желаете ли вы идти на уступки лакедемонянам, пока вы еще не пострадали от войны, или мы будем вести войну (что мне, по крайней мере, думается, лучше), не уступая ни при каких обстоятельствах и без страха отстаивая наше достояние. Ведь любое требование — малое или большое, — выставляемое против равных себе до решения суда, притязает на порабощение. (2) Что касается нашей и их боевой силы и наличия средств, то знайте, что мы не слабее пелопоннесцев1. Выслушайте об этом подробнее. Пелопоннесцы — земледельцы и живут от трудов рук своих. (3) И ни в частных руках, ни в казне денег у них нет. На долгие войны, да еще и в заморских странах, они не решаются, но по бедности ведут войны только между собой — и то лишь кратковременно. (4) Такие люди не могут снаряжать корабли и редко выступают в походы на суше, так как им приходится оставлять свои занятия (а жить они должны на свои средства), к тому же они отрезаны нами от моря. (5) Полная казна скорее дает средства для войн, чем принудительные налоги. Земледельцы, живущие своим трудом, готовы на войне скорее рисковать жизнью, чем своим добром, зная, что жизнь свою могут и сохранить, тогда как деньгам угрожает опасность иссякнуть, особенно если война, вопреки расчетам (как это вполне вероятно), затянется надолго2. (6) Ведь в одном сражении пелопоннесцы с союзниками могут устоять против всех эллинов. Вести же войну с противником, совершенно иначе вооруженным, чем они, они не в состоянии, пока у них нет единой постоянной союзной власти. Поэтому-то они и не способны тотчас же быстро и решительно действовать. Действительно, при всеобщем равноправии это — разноплеменный союз, и каждый союзный город стремится соблюдать лишь свои частные интересы; отчего у них обычно не выходит ничего дельного. (7) Ведь если одни желают причинить кому-либо как можно больший урон, то другие стремятся потратить как можно меньше средств для войны. На коротких совещаниях у них редко обсуждаются общесоюзные дела, а большей частью — только частные дела отдельных городов. Каждый считает, что его собственное нерадение не принесет вреда и что об общем благе позаботится вместо него кто-нибудь другой. И именно потому, что каждый занят своими частными делами, они не замечают, что страдают их общие интересы.

142. Однако важнейшим затруднением для них будет постоянный недостаток денежных средств, которые они так медленно и с трудом добывают. А военные обстоятельства ведь не ждут. (2) Более того, даже их укреплений и флота нам не стоит опасаться. (3) Что касается укреплений, то трудно даже в мирных условиях построить город, который мог бы сравняться с Афинами1, тем более — во вражеской стране, после того как мы также построим не менее сильные пограничные укрепления против них2. (4) Если же они создадут какой-нибудь укрепленный пункт, то, конечно, смогут опустошать оттуда набегами отдельные части нашей страны и переманивать наших рабов на свою сторону3. Однако это, разумеется, не сможет нам помешать на кораблях напасть на их землю. Построив там укрепления, мы будем затем нападать на них на море нашим флотом (на чем и зиждется наша мощь). (5) Ведь от морской войны мы приобрели больше опыта для войны на суше, чем они в своих сухопутных войнах для мореходства. (6) А стать опытными мореходами им будет нелегко. (7) Ведь и вы, хотя и обратились к мореходству уже со времени мидийских войн, все же еще не овладели им в совершенстве. Как же эти земледельцы, чуждые морю, обреченные к тому же на бездействие под постоянной угрозой блокады их гаваней вашим многочисленным флотом, могут совершить что-либо достойное упоминания? (8) Вступить в борьбу с несколькими блокирующими кораблями они, пожалуй, еще осмелятся, успокаивая себя тем, будто их неопытность можно возместить численным превосходством. Однако против большой эскадры блокирующих кораблей они не рискнут выйти в море. Оттого-то при отсутствии упражнения они всегда останутся менее искусными мореходами и именно поэтому — более нерешительными. (9) Морское дело — это искусство, как и всякое другое, и ему нельзя предаваться от случая к случаю, и даже — более того — наряду с ним не до́лжно заниматься ничем другим, а посвящать ему все силы.

143. Предположим, далее, что пелопоннесцы действительно завладеют храмовыми сокровищами в Олимпии и в Дельфах и попытаются переманить к себе более высоким жалованьем наших иноземных моряков. Это было бы, конечно, опасно, если бы мы не могли сравняться с ними, набрав необходимый экипаж среди наших граждан и метеков. Но такая возможность у нас есть, и — что самое важное — кормчие у нас — граждане, а остальных моряков больше, и они искуснее в своем ремесле, чем во всей остальной Элладе. (2) Когда же дело дойдет до войны, тогда ни один из наших наемников, пожалуй, не оставит своей родины, чтобы со слабой надеждой на военный успех сражаться за пелопоннесцев только ради более высокого жалованья в течение нескольких дней. (3) Так, по моему мнению, или приблизительно так обстоят дела и таковы возможности у пелопоннесцев. У нас же не только не существует подобных трудностей, но и вообще мы в несравненно более благоприятном положении. (4) Если они нападут на нашу землю по суше, то мы нападем на них на море, и тогда опустошение даже части Пелопоннеса будет для них важнее опустошения целой Аттики. Ведь у них не останется уже никакой другой земли, которую можно было бы захватить без боя, тогда как у нас много земли на островах и на материке. Так важно преобладание на море! (5) Подумайте: если бы мы жили на острове, кто тогда мог бы одолеть нас? Поэтому нам уже теперь следует как можно яснее мысленно представить себе такое положение, при котором нам придется покинуть нашу землю и жилища, ограничиться обороной города и войной на море и не вступать в порыве гнева в бой с далеко превосходящими сухопутными силами пелопоннесцев1. Действительно, если мы даже и победим, то нам опять придется иметь дело с не меньшим числом врагов. А потерпи мы неудачу, то погибнет, кроме того, и наш союз — основа нашего могущества. (6) Ведь союзники не останутся спокойными и восстанут, как только мы окажемся не в состоянии сдерживать их силой оружия. Поэтому следует не скорбеть о наших жилищах и полях, а подумать о нас самих. Ведь вещи существуют для людей, а не люди для них. Если бы я мог надеяться убедить вас в этом, то предложил бы добровольно покинуть нашу землю и самим опустошить ее, чтобы доказать пелопоннесцам, что из-за разорения земли вы не покоритесь им.

144. Много я вижу и других оснований надеяться, что мы одержим верх, если только не будем стремиться к новым завоеваниям и без нужды подвергаться опасностям. Я опасаюсь гораздо больше наших собственных ошибок, чем вражеских замыслов. (2) Но об этом — в другой раз, когда дело действительно дойдет до войны1. А теперь сначала отпустим послов, дав им следующий ответ: мы открываем мегарцам наш рынок и гавани, если лакедемоняне также перестанут изгонять чужестранцев — нас, афинян и наших союзников (ведь и то и другое соответствует мирному договору); мы признаем и независимость союзников (поскольку они были уже независимыми при заключении договора), если лакедемоняне также предоставят своим городам управляться по их собственному усмотрению, а не только по произволу лакедемонян. Мы также готовы, согласно договору, подчиниться решению третейского суда. Войны мы не начнем, но в случае нападения будем защищаться. Это — справедливый и достойный нашего города ответ. (3) Однако следует иметь в виду, что война неизбежна. И чем охотнее мы примем вызов, тем менее яростным будет нападение врагов. Помните, что там, где величайшие опасности, там и величайшие почести для города и для каждого отдельного гражданина. (4) Наши отцы выдержали натиск мидян (хотя и начали войну, не обладая столь великими средствами нашей державы, как мы, и им даже пришлось бросить свое имущество); и изгнанием Варвара, и тем, что возвысили нашу державу до ее теперешнего величия, они обязаны более своей мудрости, чем слепому счастью, и более своей моральной стойкости, чем материальной силе. (5) Мы должны быть достойны наших предков и всеми силами противостоять врагам, с тем чтобы передать потомству нашу державу не менее великой и могущественной».

145. Такова была речь Перикла. Афиняне же, убедившись, что его совет — наилучший, приняли соответствующее постановление. Они дали ответ лакедемонянам согласно предложению Перикла как по каждому отдельному пункту, так и в целом, заявив, что отказываются что-либо делать по приказу, но готовы, согласно договору, улаживать споры третейским судом под условием полного равенства. С этим ответом послы возвратились домой, и лакедемоняне других посольств больше не посылали.

146. Вот каковы были причины взаимных жалоб и споров перед войной, которые возникли сразу же после событий в Эпидамне и на Керкире. Во время этих споров обе стороны сообщались между собой и ездили друг к другу без глашатаев, хотя у них больше не существовало взаимного доверия. Ведь все происшедшее подрывало договор и создавало непосредственный повод к войне.

Книга вторая

1. С этого времени начинается уже настоящая война афинян, пелопоннесцев и союзников обеих сторон, когда они уже более не сообщались между собой без глашатая и беспрерывно противостояли друг другу с оружием в руках. Отдельные события войны я описал в той последовательности, в какой они происходили по зимним и летним периодам1.

2. В течение 14 лет продолжал существовать 30-летний мир, заключенный после завоевания Евбеи. На 15-й же год, 48-й год жречества Хрисиды в Аргосе1, когда Энесий был эфором в Спарте2, а Пифодору оставалось 4 месяца архонтства в Афинах3, на 16-й месяц после битвы при Потидее, в начале весны отряд вооруженных фиванцев числом немногим более 300 человек4 под предводительством беотархов5 Пифангела, сына Филида, и Диемпора, сына Онеторида, в начале ночного сна6 вторгся в беотийский город Платею, союзный с Афинами. (2) Призвали же фиванцев и открыли им городские ворота граждане Платеи Навклид и его сторонники, желая истребить своих политических противников среди граждан, чтобы захватить город и отдать его под власть фиванцев. (3) Они действовали через посредство Евримаха, сына Леонтиада7, человека весьма влиятельного в Фивах. Понимая, что дело идет к войне, фиванцы решили уже в мирное время, до явного начала войны, захватить Платею, своего старинного врага. (4) Им легко удалось проникнуть в город, воспользовавшись отсутствием охраны. Заняв рыночную площадь, фиванцы, вместо того чтобы ворваться в жилища врагов (как этого хотели те люди, которые призвали их в город), решили обратиться с мирными предложениями, рассчитывая склонить граждан Платеи к полюбовному соглашению. Глашатай объявил: всякий, кто пожелает стать союзником беотийцев по заветам отцов, пусть объединит с ними свое оружие. Так фиванцы надеялись легко привлечь граждан на свою сторону.

3. Заметив, что фиванцы уже в городе и неожиданно овладели им, платейцы в страхе решили, что врагов гораздо больше, чем их было на самом деле (ведь ночью трудно было что-либо различить), и согласились на переговоры. Они приняли предложение глашатая и хранили спокойствие, тем более что фиванцы не причиняли никому зла. (2) Однако, убедившись во время переговоров, что фиванцы не столь многочисленны, платейцы рассудили, что легко смогут одолеть их смелым нападением. Ведь большинство платейцев не желало отложиться от афинян. (3) Поэтому они решили напасть на фиванцев. Они стали объединяться, делая проломы в стенах домов, чтобы не ходить открыто по улицам. Затем принялись загораживать улицы нагромождениями незапряженных повозок и принимали прочие необходимые в таких обстоятельствах меры. (4) По возможности все тщательно подготовив, платейцы еще ночью вышли из своих домов и набросились на фиванцев, выбрав время перед самым рассветом, так как при дневном свете те стали бы отважнее и могли оказаться в равном с ними положении; ночью же, полагали платейцы, фиванцы, не зная города, будут действовать менее уверенно, оказавшись в невыгодном положении. (5) Стремительно напав на врагов, платейцы схватились с ними врукопашную.

4. Когда фиванцы поняли, что их перехитрили, то, сомкнув ряды, стали отражать нападение врага со всех сторон. (2) 2 или 3 раза им удалось отбить вражеский натиск. Когда же в поднявшемся смятении не только вооруженные платейцы продолжали теснить их, но даже женщины и рабы стали с криком и воплем бросать им на головы с крыш камни и черепицу, да к тому же всю ночь непрестанно лил сильный дождь, фиванцы в страхе бросились врассыпную бежать по городу. Большинство их, однако, не сумело в темноте отыскать в грязных закоулках выход из города (ибо дело было в конце месяца в новолуние) и не смогло ускользнуть от своих преследователей, которые хорошо знали каждую улицу. (3) К тому же единственные открытые ворота, через которые фиванцы вошли в город, запер какой-то платеец, всунув в засов вместо болта наконечник копья, так что даже и этого пути для отступления не было. (4) Преследуемые по всему городу, некоторые из фиванцев взобрались на городскую стену и бросались с нее, причем большинство разбилось. Другим, правда, удалось незаметно бежать сквозь неохраняемые ворота, разрубив засов топором, который дала им какая-то женщина, но лишь немногим — так как их вскоре заметили. Иные, рассеявшись в разных частях города, нашли там свою гибель. (5) Основная же масса фиванцев, которая еще как-то держалась вместе, попала в обширное здание, тесно примыкавшее к городской стене. Двери здания как раз были открыты, и фиванцы приняли их за городские ворота, полагая, что там выход прямо за город. (6) Видя, что враги попались в ловушку, платейцы колебались, поджечь ли дом и уничтожить врагов немедленно или же поступить с ними как-либо иначе. (7) Наконец находившиеся в здании и прочие фиванцы, из тех, что блуждали по городу, согласились сдаться на милость победителей и сложить оружие. (8) Вот что произошло с фиванцами в Платее.

5. Прочие фиванцы, которые должны были еще тою же ночью прибыть с главными силами для поддержки в случае какой-либо неудачи, получив в дороге известие о случившемся, поспешили на помощь. (2) Платея отстоит от Фив на 70 стадий1, но из-за сильного дождя, шедшего ночью, их прибытие задержалось. Вода в реке Асоп высоко поднялась, и перейти ее было нелегко. (3) Так как фиванцам пришлось идти под дождем и переправа через реку заняла много времени, то они прибыли слишком поздно: часть их земляков была уже перебита, а часть захвачена в плен. (4) Узнав об этом, фиванцы стали захватывать платейцев, находившихся вне города (ведь нападение было совершено внезапно и в мирное время, так что люди со своей утварью спокойно находились на полях). Захваченные платейцы должны были послужить фиванцам заложниками взамен их еще живых земляков, находившихся в городе. (5) Таков был план фиванцев. Они еще только замышляли это, когда платейцы, подозревая подобные намерения врагов, в страхе за своих граждан, работавших на полях, послали к фиванцам глашатая. Глашатай объявил, что фиванцы совершили нечестие, попытавшись в мирное время захватить их город. Платейцы требуют, чтобы фиванцы не причиняли вреда их согражданам, находящимся вне города. В противном случае они, платейцы, умертвят заложников, которым до сих пор они сохранили жизнь. Они выдадут пленников, если фиванцы покинут их землю. (6) Так, по крайней мере, рассказывают об этом фиванцы и даже уверяют, что платейцы клятвенно подтвердили свои слова. Платейцы же утверждают, что, напротив, не обещали возвратить пленников немедленно, а лишь изъявили готовность выполнить это после переговоров, которые приведут к какому-либо соглашению; клятвой же они вообще себя не связывали. (7) Как бы то ни было, фиванцы тотчас же покинули их землю, не причинив никакого вреда. Тогда платейцы поспешно перевезли в город свое имущество и людей и немедленно перебили пленников. А пленников было 180 человек (и среди них Еврилох, с которым изменники вели переговоры).

6. После этого платейцы послали вестника в Афины, отдали, согласно договору, фиванцам тела их воинов и упорядочили дела в городе сообразно с обстоятельствами. (2) Между тем афиняне при известии о событиях в Платее тотчас же велели схватить всех находившихся в Аттике беотийцев и затем отправили в Платею глашатая с предложением не причинить зла попавшимся в плен фиванцам, пока в Афинах не примут решения о них. (3) Афиняне ведь еще не успели получить сообщения о том, что с фиванцами уже покончено. Действительно, первый вестник прибыл сразу же, как только фиванцы стали проникать в город, а второй — уже непосредственно после их поражения и взятия в плен. Однако о последующих событиях афиняне еще ничего не знали. Таким образом, афиняне отправили вестника в неведении о происшедшем. Глашатай же, прибыв в Платею, нашел фиванцев уже перебитыми. (4) После этого афиняне послали отряд войска в Платею, доставили съестные припасы, поставили там гарнизон и удалили из города неспособных носить оружие вместе с женщинами и детьми.

7. Платейское дело было, конечно, явным нарушением мирного договора, и афиняне стали готовиться к войне. Лакедемоняне с союзниками также начали приготовления к войне, причем обе стороны намеревались отправить посольства к персидскому царю и тем варварским племенам, от которых можно было ждать помощи. Кроме того, и те и другие искали союзников среди независимых городов, находившихся вне сферы их влияния. (2) Лакедемоняне приказали дружественным им городам Италии и Сицилии выставить вдобавок к уже имевшимся в Пелопоннесе кораблям 200 кораблей в соответствии с величиной каждого города. Лакедемоняне собирались довести общее количество кораблей пелопоннесского флота до 5001. Города были обязаны иметь наготове определенную сумму денег и ничего не предпринимать до окончания всех приготовлений, но также допускать в свои гавани отдельные афинские суда2. (3) Афиняне же производили смотр наличных сил своих союзников и отправляли послов больше всего в области за Пелопоннесом: в Керкиру, Кефаллению, Акарнанию и Закинф3. Афиняне понимали, что, обеспечив за собой дружбу этих городов, они смогут одолеть пелопоннесцев, окружив их со всех сторон.

8. И те и другие сосредоточили все помыслы на войне, не задумываясь о мелочах. И это естественно: ведь все люди, начиная новое дело, принимаются за него с наибольшим рвением. К тому же как в Пелопоннесе, так и в Афинах тогда было много молодежи, которая по неопытности, еще не зная, что такое война, рвалась в бой. А вся остальная Эллада напряженно ожидала предстоящей схватки двух самых могущественных городов. (2) Много предсказаний1 передавалось из уст в уста, много вещаний исходило от прорицателей, и не только в городах, готовившихся к войне, но и по всей Элладе. (3) К тому же еще незадолго перед этим произошло землетрясение на Делосе2, чего никогда еще на памяти эллинов там не бывало. Это явление также истолковывали как знамение грядущих событий3; и повсюду искали, не произошло ли еще что-либо необычное в том же роде. (4) Общественное мнение в подавляющем большинстве городов склонялось на сторону лакедемонян (между прочим, потому, что они объявили себя освободителями Эллады)4. Все — будь то отдельные люди или города — по возможности словом или делом старались им помочь. И каждый при этом полагал, что его отсутствие может повредить делу. (5) Таким образом, большинство эллинов было настроено против афинян: одни желали избавиться от их господства, другие же страшились его.

9. С такими приготовлениями и в таком настроении оба города вступали в войну. В начале войны у обеих держав были следующие союзники. (2) Сторону лакедемонян держали все пелопоннесцы по сю сторону Истма, кроме аргосцев и ахейцев1 (которые жили в дружбе с обеими сторонами. Только одни ахейцы из Пеллены2 с самого начала стали на сторону лакедемонян, а впоследствии к ним примкнули и остальные ахейцы). За пределами Пелопоннеса в союзе с лакедемонянами находились мегарцы, беотийцы, фокийцы, локры3, ампракийцы, левкадяне4, анакторийцы5. (3) Из них коринфяне, мегарцы, сикионцы, пеллены, элейцы, ампракийцы, левкадяне снаряжали корабли. Конница была выставлена беотийцами, фокийцами и локрами; остальными городами — пехота. (4) Таковы были союзники лакедемонян. Союзниками же афинян были: хиосцы, лесбосцы, платейцы, мессенцы (что в Навпакте), большинство акарнанцев6, керкиряне7, закинфяне8 и другие города-данники, находившиеся в областях, принадлежавших следующим народностям: приморская часть Карии, соседние с Карией дорийцы, Иония, Геллеспонт, фракийское побережье, острова к востоку между Пелопоннесом и Критом и все остальные Киклады, кроме Мелоса и Феры9. (5) Из их числа корабли выставляли хиосцы, лесбосцы и керкиряне, остальные — пехоту и деньги. Таковы были союзники и боевые силы обеих сторон.

10. Сразу же после платейских событий лакедемоняне решили совершить вторжение в Аттику и приказали пелопоннесским городам и своим иноземным союзникам снарядить войско, снабдив его всем необходимым1 для дальнего похода. (2) По мере окончания приготовлений в городах 2/3 наличных боевых сил каждого города2 собрались на Истме. Когда же все войска были в сборе, царь лакедемонян Архидам, предводитель этого похода, созвал полководцев всех городов, высших должностных лиц и наиболее уважаемых граждан и обратился к ним с такой речью.

11. «Пелопоннесцы и союзники! Нашим отцам нередко приходилось воевать и в самом Пелопоннесе, и за его пределами, да и старшие из нас не новички в походах. Тем не менее никогда еще нам не случалось выступать в поход с более значительными силами, чем на этот раз. Ведь теперь мы идем войной против самого могущественного города, и у нас самих столь многочисленное и доблестное войско. (2) Поэтому мы обязаны показать себя не хуже наших отцов, достойными нашей древней славы. Ведь вся Эллада с напряженным вниманием взирает на наш поход, питая к нам дружеские чувства, и, ненавидя афинян, желает нам успеха1. (3) Но нам отнюдь не следует пренебрегать в походе необходимыми мерами предосторожности, даже если кто-нибудь и подумает, что при нашем превосходстве в силах враг не посмеет вступить с нами в открытый бой. Напротив, не только военачальники, но и рядовой воин каждого города должен быть готов к грозной опасности. (4) Ведь ход войны нельзя предвидеть заранее2, и нападение почти всегда происходит внезапно, под влиянием возбуждения. И зачастую более слабое, но более осмотрительное войско с успехом отражает превосходящие силы врага, потому что тот, высокомерно презирая противника, недостаточно подготовился к сражению. (5) Находясь на вражеской земле, всегда необходимо сочетать смелость в душе со страхом в действиях. Тогда боевая отвага не будет в ущерб надежности воинских замыслов. (6) Мы идем не против слабого врага, неспособного защищаться, а на город, во всех отношениях отлично подготовленный, и нам не следует сомневаться, что афиняне готовы принять бой, если не теперь, пока мы не на их земле, то после того как они увидят, что мы опустошаем их страну и уничтожаем достояние. (7) Ведь всех повергает в гнев, когда они видят своими собственными глазами причиняемый им ущерб. И чем меньше человек внимает голосу рассудка, тем сильнее побуждает его гнев дать отпор. (8) От афинян, вероятно, скорее, чем от других, можно ожидать такого рода поступков, так как они желают властвовать над другими эллинами и предпочитают нападать на соседей и опустошать чужие земли, нежели видеть разорение своей. (9) Итак, выступая походом против столь могущественного города, вы, в зависимости от исхода войны, принесете и себе, и вашим предкам величайшую славу или же тягчайший позор; следуйте же за вашими предводителями, куда бы они вас ни повели, соблюдая превыше всего дисциплину и бдительность, и всегда точно выполняйте приказы военачальников. Нет ничего прекраснее и надежнее для большого войска, чем подчиниться единой воле и единому порядку».

12. После этой краткой речи Архидам распустил собрание и прежде всего отправил в Афины спартиата Мелесиппа1, сына Диакрита, в надежде, что афиняне теперь скорее пойдут на какие-либо уступки, видя, что вражеское войско уже в пути. (2) Афиняне, однако, не допустили гонца ни в народное собрание2, ни даже в город. Ведь уже ранее Перикл провел предложение не принимать ни глашатая, ни послов лакедемонян, поскольку они выступили в поход. Итак, афиняне отослали посла назад, даже не выслушав его, с приказанием в тот же день покинуть пределы Аттики и передать лакедемонянам: если они впредь пожелают выдвинуть какие-либо предложения, то пусть сначала отправляются домой, а затем посылают посольства. И чтобы Мелесипп ни с кем не сообщался, афиняне послали с ним провожатых. (3) Прибыв на афинскую границу, при расставании со своими провожатыми Мелесипп сказал только: «Сегодняшний день станет началом великих бедствий для эллинов»3. (4) Когда посол возвратился в лагерь и Архидам понял, что афиняне ни в коем случае не пойдут на уступки, то царь тотчас же поднял войско из лагеря и повел его в аттическую землю. Беотийцы выставили в помощь пелопоннесцам свою часть пехоты и конницу4; остальные их силы, подойдя к Платее, начали опустошать ее поля.

13. В то время когда пелопоннесцы еще собирались на Истме перед выступлением против Аттики, Перикл, сын Ксантиппа, один из десяти афинских стратегов, предвидя вторжение и думая, что Архидам, как его гостеприимец1, либо сам из приязни к нему не станет разорять его загородные имения, либо даже поступит так по приказанию лакедемонян (возможно, чтобы дать афинянам повод для подозрений против него, Перикла, подобно тому как они уже раньше, имея его в виду, официально потребовали изгнания запятнанных скверной)2, заявил афинянам в народном собрании: то обстоятельство, что Архидам — его гостеприимец, не должно послужить в ущерб интересам города. Поэтому в случае, если враг не разорит его домов и земли, как земли остальных граждан, то он, Перикл, передаст их в собственность государства, чтобы у граждан не возникло из-за этого против него никаких подозрений. (2) Перикл повторил затем свой прежний совет готовиться к войне, вывозить все имущество с полей в город и не вступать в открытый бой с противником, ограничиваясь обороной; далее — снаряжать флот как основу афинской военной мощи и крепко держать в руках союзников, потому что доходы и дань от союзников — денежная опора города: ведь рассудительность и полная казна важнее всего для военного успеха. (3) Перикл призывал к бодрости, так как, помимо прочих доходов, в город поступало ежегодно 600 талантов3 союзнической дани. К тому же на акрополе4 хранилось 6000 талантов серебра чеканной монетой. Общая же сумма денег в афинской казне достигала 9700 талантов; однако часть этих средств была уже израсходована на строительство Пропилей5, акрополя и других сооружений6, а также на осаду Потидеи7. (4) Кроме того, в казне хранилось нечеканного золота и серебра из частных и государственных посвятительных даров и всякой священной утвари (для процессий и состязаний)8, драгоценных предметов из мидийской добычи9 и тому подобных вещей не менее чем на 500 талантов. (5) Кроме денежных сумм и сокровищ в храмах на акрополе на случай крайней необходимости, в распоряжении афинян были еще значительные сокровища других святилищ10, а также золотые ризы самой богини (на статуе которой, по словам Перикла, было 40 талантов чистого золота — облачение богини, которое все было съемным11; употребив это золото во спасение города, впоследствии, добавил Перикл, конечно, придется вернуть его богине в не меньшем количестве)12. Так Перикл старался перечислением денежных средств афинской казны успокоить и ободрить афинян. (6) Что касается боевых сил, то Перикл насчитал 13 000 гоплитов (кроме воинов в гарнизонах крепостей13 и 16 000 человек14, охранявших городские стены). Такое количество воинов у афинян из числа более старых и более молодых граждан и метэков, которые служили гоплитами, охраняло стены в начале войны, когда враг стал производить свои набеги на Аттику. Длина Фалерской стены до обводной стены города составляла 35 стадий, а самой обводной стены (охраняемой ее части) — 43 стадии (одна из ее частей — между Длинной и Фалерской стенами — не охранялась); Длинные же стены до Пирея (из которых охранялись только внешние — северные) тянулись на 40 стадий. Стена вокруг Пирея (включая Мунихий) в общем простиралась на 60 стадий, но охранялась лишь половина ее15. (7) Афинская конница, как указал Перикл, насчитывала 1200 всадников (вместе с конными лучниками)16; пеших лучников было 1800. Из числа боевых кораблей на плаву было 300 триер. (8) Таковы были по меньшей мере боевые силы афинян, состоявшие из разных родов оружия в начале войны перед первым вторжением пелопоннесцев. Кроме того, Перикл привел также и другие доводы в доказательство военного преимущества афинян.

14. Выслушав речь Перикла, афиняне последовали его предложению и принялись вывозить с полей жен, детей и домашнюю утварь, и даже уничтожали деревянные части домов. Овец и вьючных животных они переправили на Евбею и на соседние острова. (2) Тяжко было афинянам покидать насиженные места, так как большинство их привыкло жить на своих полях.

15. Такой образ жизни, более характерный для них, чем для других эллинов, афиняне вели с давних пор. Действительно, еще при Кекропе1 и первых царях до Фесея народ в Аттике всегда жил отдельными общинами со своими особыми пританеями и архонтами2. На общие совещания к царю люди собирались лишь в исключительных случаях. Обычно же каждая община самостоятельно обсуждала и вершила свои дела. Иные общины даже вели между собой войны, как, например, элевсинцы во главе с Евмолпом — против Эрехфея3. (2) Как мудрый4 и могущественный владыка, Фесей5, воцарившись, установил порядок в стране — уничтожил пританов и архонтов в отдельных общинах и объединил всех жителей Аттики в один поныне существующий город с одним общим советом и пританеем. Люди, впрочем, продолжали жить на своих полях, как и раньше, но город Фесей оставил им только один, ставший крупным центром, так как все жители Аттики отныне принадлежали к нему, и таким он и перешел от Фесея к потомству. Поэтому-то афиняне еще и поныне справляют Синойкии6 — всенародный праздник в честь богини Афины. (3) До реформы Фесея7 в черту города входил лишь акрополь8 и примыкающая к нему (главным образом с юга) часть нынешнего города. (4) Вот доказательство этого: ведь святилища других богов также воздвигнуты на самом акрополе, а если и вне его, то поблизости, и преимущественно в этой части города. Таковы, например, святилище Олимпийского Зевса9, храм Пифийского Аполлона10, святилища Геи11 и Диониса12, что на Болотах (в честь которого празднуются в двенадцатый день месяца Анфестериона старинные Дионисии13; в этот день еще и поныне справляют праздник и происходящие от афинян ионяне)14. (5) В этой части города воздвигнуты также и другие древние храмы15; неподалеку находится источник, ныне (после его переустройства тиранами) называемый Эннеакрунос (Девятиструйный). В древности же, когда его струи изливались открыто, а не текли по трубам, он назывался Каллироей16. Источник этот был весьма почитаем афинянами в древности, и еще и теперь с тех времен сохранился обычай черпать из него воду при свадебных обрядах и в других торжественных случаях. И именно потому, что здесь и находилось древнейшее поселение, афиняне еще и до сих пор называют акрополь «городом»17.

16. Итак, афиняне долго жили на всей своей земле самостоятельными общинами. И даже после политического объединения большинство населения Аттики (как в древности, так и в последующее время, вплоть до этой войны) по старинному обычаю все-таки жило со всеми семьями в деревнях. Поэтому-то теперь афинянам было нелегко переселиться в город и бросать свое добро, тем более что они лишь недавно, после мидийских войн, восстановили свои деревянные жилища и обзавелись хозяйством. С грустью покидали они домашние очаги и святыни, которые всегда привыкли почитать еще со времен древних порядков как наследие предков. И для всех них — деревенских жителей — предстоящая перемена в образе жизни была равносильна расставанию с родным городом.

17. Переселившись в Афины, лишь немногие беженцы нашли себе жилища или приют у друзей или родных. Большинство же вынуждено было занять городские пустыри или поселиться во всех святилищах богов и героев, кроме храмов на акрополе, Элевсиния и некоторых других накрепко запертых зданий. При таком затруднительном положении пришлось целиком заселить даже Пеларгик1 у подошвы акрополя, где запрещалось селиться под страхом проклятия. Это запрещение подтверждалось заключительным стихом пифийского оракула:

Пеларгику лучше быть пусту2.

(2) По-моему, предсказание оракула исполнилось в смысле, противоположном тому, как его понимали. Действительно, несчастья постигли город вовсе не из-за противозаконного заселения этого места, но, напротив, война вынудила афинян к этому. О войне оракул, правда, не упоминает, но ему, видимо, было заранее известно, что когда-нибудь в недобрые дни афинянам придется поселиться в этом месте3. (3) Множество беженцев расположились даже в башнях обводной стены4 и в других местах, где кто мог. Ведь город не вмещал такого скопления беженцев, так что впоследствии пришлось приспособить под жилье, разделив между собой, даже Длинные стены и бо́льшую часть обводных стен Пирея. (4) Тем временем военные приготовления в Афинах продолжались: афиняне собирали боевые силы союзников и снаряжали эскадру из 100 кораблей для нападения на Пелопоннес5. Таковы были приготовления афинян.

18. Между тем пелопоннесское войско на пути в Аттику прибыло сперва в Эною1, откуда должно было начаться вторжение. Здесь пелопоннесцы разбили лагерь и стали готовиться к штурму городских стен военными машинами и производить осадные работы2. (2) Ибо Эноя — укрепленный город на границе Аттики с Беотией — служила афинянам крепостью, и на случай войны они держали там гарнизон. Пелопоннесцы начали приготовления к штурму, потратив на это немало времени. (3) Такие действия Архидама вызвали сильные нарекания. Полагали, что как во время приготовления к войне3, так и после ее начала он проявил мало энергии и даже показал себя другом афинян, советуя лакедемонянам избегать решительных действий. И после того как отряды пелопоннесцев уже были в сборе, Архидама стали обвинять в умышленной задержке на Истме, затем в нарочито замедленном передвижении, и особенно — в безрезультатной остановке у Энои. (4) Действительно, за это время афиняне успели свезти с полей все свое имущество в безопасное место. Пелопоннесцы полагали, что, если бы не медлительность Архидама, они быстрым нападением на афинян успели бы еще захватить все их добро на полях. (5) По этим причинам войско негодовало на Архидама. Архидам же, как полагают, медлил в расчете на то, что афиняне пойдут на некоторые уступки, пока земля их еще вконец не разорена, и не захотят спокойно смотреть, как ее опустошают.

19. Наконец, после безуспешных попыток взять Эною осадой (и так как афиняне не присылали глашатаев для переговоров) пелопоннесцы выступили из лагеря под Эноей приблизительно на 80-десятый день после нападения фиванцев на Платею. Они совершили вторжение в Аттику во главе с царем лакедемонян Архидамом, сыном Зевксидама, в разгар лета, в пору созревания хлебов. (2) Разбив лагерь, пелопоннесцы прежде всего стали опустошать Элевсин и Фриасийскую равнину1 и обратили там в бегство отряд афинской конницы у так называемых Рейтов. Затем они двинулись дальше, имея с правой стороны гору Эгалей, и через Кропию2 достигли Ахарнского округа3, самого большого из так называемых демов4 Аттики. Здесь они остановились, разбили лагерь и долгое время отсюда опустошали страну.

20. Архидам же оставался при первом вторжении в Ахарнском округе в боевой готовности и не спустился на равнину1, как говорят, по следующим соображениям. (2) Он ожидал, что афиняне, у которых было много молодых воинов в расцвете сил и к тому же лучше, чем когда-либо, подготовленных к войне, скорее всего, не допустят разорения своей земли и вступят в бой. (3) Когда же афиняне ни в Элевсинской области, ни на Фриасийской равнине не выступили против него, Архидам расположился лагерем у Ахарн и сделал еще одну попытку вынудить афинян к сражению. (4) С одной стороны, эта местность, по его мнению, была удобна для лагеря, а с другой стороны, он рассчитал, что ахарняне (составлявшие значительную часть граждан Аттики — 3000 из них служили гоплитами) вряд ли допустят разорение своей земли и, скорее, станут побуждать и всех остальных пойти на врага. Если же афиняне не выступят и во время этого вторжения, тогда, думал он, впредь можно будет более смело опустошать равнину и подойти под стены самого города. Ведь ахарняне, лишившись своего добра, уже не столь охотно станут рисковать жизнью ради чужой земли, и дух раздора проникнет в души врагов2. (5) Таковы были соображения Архидама, заставившие его стоять у Ахарн.

21. Пока вражеское войско стояло у Элевсина и на Фриасийской равнине, у афинян еще была какая-то надежда на то, что враг не пойдет дальше. Афиняне вспоминали, как за 14 лет до этой войны царь лакедемонян Плистоанакт, сын Павсания, проник в Аттику до Элевсина и Фриасий, но не пошел дальше и возвратился назад1. Правда, царя потом изгнали из Спарты по подозрению, что он ушел из Аттики, будучи подкуплен. (2) Когда же афиняне увидели теперь вражеское войско у Ахарн (всего в 60 стадиях от города), то это для них сделалось уже нестерпимым. Разорение родной земли на глазах граждан (чего молодежь никогда еще не видела, а старики помнили только со времен вторжения мидян), естественно, производило страшное впечатление, и поэтому весь народ и особенно молодежь2 считали необходимым идти на врага и не терпеть более опустошения родной страны. (3) На улицах города собирались сходки, и граждане ожесточенно спорили друг с другом: одни требовали немедленного выступления на врага, а другие им возражали. Прорицатели провозглашали всевозможные вещания оракулов, которые всякий старался понять по-своему. Ахарняне же, которые считали себя весьма значительной частью афинских граждан, при виде разорения своей земли особенно горели желанием дать бой врагу. Всеобщее возбуждение царило в городе. Народ был сильно раздражен против Перикла: люди совсем не вспоминали его прежних советов, но поносили его теперь за то, что он, будучи стратегом, не ведет их на врага, и винили во всех своих бедствиях.

22. Перикл же хотя и видел, что афиняне раздражены создавшимся положением и мрачно настроены, но все же решение свое не выступать против врага считал правильным. Поэтому он не созывал народного собрания или какого-нибудь другого совещания1, опасаясь, что афиняне, не взвесив разумно положения дел, в раздражении могут наделать ошибок. Он приказал тщательно охранять город и старался по возможности успокоить возбуждение народа. (2) От времени до времени он высылал всадников, чтобы помешать вражеским летучим отрядам опустошать поля вблизи города. При этом как-то раз подле Фригий2 дело дошло до незначительной стычки отряда афинской и фессалийской конницы с беотийскими всадниками, где афиняне и фессалийцы не уступали противнику, пока им не пришлось отступить, так как к беотийцам явились на помощь гоплиты. Потери фессалийцев и афинян были ничтожны, тела павших убрали еще в тот же день, не заключая перемирия3. Пелопоннесцы же на следующий день поставили трофей. (3) Эти вспомогательные отряды фессалийцев, прибывшие к афинянам в силу старинного союзного договора4, состояли из ларисейцев5, фарсальцев, краннониев, парасиев, гиртониев и ферейцев. Предводителями их были Полимед и Аристонус из Ларисы (один от каждой из двух главных партий6 города) и из Фарсала — Менон; у прочих фессалийцев были также свои военачальники.

23. Так как афиняне все еще уклонялись от сражения, то пелопоннесцы выступили из Ахарн и начали опустошать другие демы, находившиеся между горами Парнефом1 и Брилессом2. (2) Между тем афиняне, когда неприятель еще оставался на аттической земле3, послали эскадру из 100 кораблей, которую снаряжали уже давно, с 1000 гоплитов4 и 400 лучников в поход вокруг Пелопоннеса. Командовали эскадрой Каркин5, сын Ксенотима, Протей, сын Эпикла, и Сократ, сын Антигена6. (3) Выйдя в море с такими силами, афиняне поплыли вдоль берегов Пелопоннеса. (4) Пелопоннесцы же оставались в Аттике, пока у них хватало продовольствия; затем они отступали, однако не тем путем, каким пришли, а через Беотию7. Попутно они разорили так называемую Грайскую землю у Оропа8, населенную зависимыми от афинян оропцами. По прибытии в Пелопоннес войско разошлось по своим городам.

24. После ухода пелопоннесцев из Аттики афиняне установили на суше и на море дозорные посты — предосторожность, которую они отныне намеревались соблюдать все время войны1. Они решили также отложить неприкосновенный фонд в 1000 талантов из сумм, хранившихся на акрополе, а военные расходы покрывать только из остальных средств. Тому же, кто предложит или как должностное лицо поставит на голосование вопрос об употреблении этих денег на какие-либо иные нужды, помимо необходимости использовать их для защиты города от нападения вражеского флота, грозила смертная казнь. (2) Вместе с тем было постановлено ежегодно снаряжать особую эскадру из 100 самых лучших триер с триерархами2, но посылать в поход эти корабли лишь в случае той же крайней необходимости.

25. Между тем 100 кораблей афинской эскадры, усиленные 50 кораблями керкирян1 и некоторых других союзников2, крейсируя у берегов Пелопоннеса, опустошали прибрежные области3. Так, высадившись у Мефоны4 в Лаконии, афиняне попытались взять штурмом слабо укрепленный и плохо охраняемый город. (2) Случайно, однако, в этих местах оказался спартиат Брасид, сын Теллида, начальник сторожевого поста. Узнав о нападении афинян, Брасид поспешил на помощь с сотней гоплитов. Ему удалось пробиться в Мефону с незначительными потерями сквозь афинский отряд, рассеявшийся по местности и отвлеченный возведением укрепления, и спасти Мефону. За свой подвиг он первым в эту войну получил в Спарте похвалу от имени города. (3) Афиняне же продолжали плавание вдоль побережья. Высадившись в элейском городе Фие5, они 2 дня опустошали местность и одержали победу над отрядом из 300 отборных воинов, прибывших на помощь из внутренней Элиды6 и окрестных мест. (4) Между тем поднялся сильный ветер, и большинство афинян, страдая от непогоды в стране, лишенной гаваней, снова сели на корабли и поплыли вокруг мыса под названием Ихтис7, направляясь в гавань города Фии. Мессенцы же и остальные, у кого не было возможности сесть на корабли, двинулись по суше и захватили Фию. (5) Афинские корабли, шедшие вдоль восточных берегов, прибыли в Фию, взяли воинов на борт и снова вышли в открытое море, так как главные силы элейцев уже подошли на помощь. Афиняне же между тем продолжали плавание вдоль пелопоннесских берегов, разоряя прибрежные местности.

26. Приблизительно в это же время афиняне выслали 30 кораблей под начальством Клеопомпа, сына Клиния, в Локрийские воды1, чтобы одновременно прикрывать Евбею. (2) Клеопомп, неоднократно высаживаясь, опустошал прибрежные местности и захватил Фроний, откуда взял заложников. В битве при Алопе2 он также разбил пришедших на помощь локров.

27. В то же лето афиняне изгнали эгинцев с женами и детьми с их острова, предъявив обвинение в том, что они были главными виновниками войны. Остров Эгина лежит вблизи Пелопоннеса, и потому афиняне сочли для себя более безопасным1 заселить его своими поселенцами, которых они вскоре затем туда и выслали. (2) Лакедемоняне же поселили изгнанников в городе Фирее с примыкающей областью из вражды к афинянам и в благодарность за помощь, оказанную эгинцами во время землетрясения и восстания илотов2. Фирейская область лежит на границе Арголиды с Лаконией и простирается до моря. Часть эгинцев там и поселилась, остальные же рассеялись по всей Элладе.

28. Тем же летом в новолуние (когда это, видимо, только и возможно) после полудня произошло солнечное затмение1, а затем солнечный диск снова стал полным. Некоторое время солнце имело вид полумесяца, и на небе появилось даже несколько звезд.

29. В то же лето афиняне сделали своим проксеном Нимфодора1, сына Пифея из Абдер. Сестра его была замужем за Ситалком, у которого Нимфодор пользовался большим влиянием. Прежде афиняне считали Нимфодора своим врагом, а теперь даже пригласили в Афины, чтобы с его помощью заключить союз с царем фракийцев Ситалком, сыном Тереса. (2) А этот Терес, отец Ситалка, был первым основателем великого Одрисийского царства, включавшего бо́льшую часть Фракии (хотя многие фракийские племена оставались независимыми). (3) Впрочем, этот Терес не имеет никакого отношения к Терею, супругой которого была Прокна, дочь Пандиона из Афин2. Оба они и родом были из разных частей Фракии. Терей жил в Давлии, тогда населенной фракийцами (местность эта ныне называется Фокидой). Именно на этой земле женщины и совершили свое злодеяние над Итисом (ведь многие поэты3, упоминающие о соловье, называют эту птицу давлийской). Естественно, что Пандион ради взаимной помощи отдал свою дочь в жены человеку, живущему поблизости, а не в далекой стране одрисов. Терес же (который и имя носил другое) был первым могущественным царем одрисов4. (4) Вот с его-то сыном, Ситалком, афиняне и желали заключить союз, надеясь с помощью царя захватить фракийское побережье5 и одолеть Пердикку. (5) И действительно; Нимфодор, прибыв в Афины, устроил союз с Ситалком. Сыну Ситалка Садоку он исхлопотал афинское гражданство, а сам обязался закончить войну во Фракии и уговорить Ситалка послать на помощь афинянам отряды всадников и пелтастов6. (6) Затем Нимфодор примирил Пердикку с афинянами, убедив их возвратить царю Ферму7. После этого Пердикка тотчас же присоединился к афинянам в походе Формиона против халкидян. (7) Таким образом, царь фракийцев Ситалк, сын Тереса, и царь македонский Пердикка, сын Александра, стали союзниками афинян.

30. Афинская же эскадра в составе 100 кораблей продолжала крейсировать вокруг Пелопоннеса. Афиняне захватили коринфский городок Соллий1 и отдали его вместе с землей на поселение одним лишь палереям2 из акарнанян. Они взяли приступом также и Астак3, где тираном был Еварх, изгнали тирана и заставили город присоединиться к афинскому союзу. (2) Затем афиняне отплыли к острову Кефалления, который сдался им без боя. Кефалления лежит против Акарнании и Левкады; на ней четыре городские общины, где живут палейцы, крании4, самеи и проннейцы5. Спустя некоторое время эскадра возвратилась в Афины.

31. В конце этого же лета1 афиняне под начальством Перикла, сына Ксантиппа, со всеми своими боевыми силами, граждане и метэки, вторглись в Мегариду. Между тем афинская эскадра в составе уже упоминавшихся 100 кораблей на обратном пути их похода вокруг Пелопоннеса прибыла как раз на Эгину. Когда командиры эскадры узнали, что войско афинских граждан находится в Мегарах, то немедленно взяли курс на Мегары и присоединились к своим. (2) Это было самое большое афинское войско, которое когда-либо собиралось в одном месте и когда город находился на вершине могущества (еще до начала чумы). Сами афиняне насчитывали не менее 10 000 гоплитов (кроме 3000 осаждавших Потидею); силы метэков2 составляли не менее 3000 гоплитов, и, кроме того, было еще много легковооруженных воинов. Разорив бо́льшую часть Мегарской области, афиняне отступили и вернулись домой. (3) Афиняне продолжали подобные же вторжения в Мегариду каждый год в течение войны (иногда вместе с конницей, а иной раз и со всем войском граждан), пока не взяли Нисею5.

32. В конце того же лета афиняне захватили также прежде необитаемый остров Аталанта у берегов опунтских локров и построили там укрепление, чтобы помешать пиратским набегам на Евбею из Опунта и остальной Локриды. Таковы были события того лета, когда пелопоннесцы ушли из Аттики.

33. Следующей зимой акарнанец Еварх, желая вновь захватить власть в Астаке, убедил коринфян послать туда 40 кораблей с 1500 гоплитами, чтобы вернуть его в город, для чего он и сам навербовал некоторое число наемников. Во главе экспедиции стояли Евфамид, сын Аристонима, Тимоксен, сын Тимократа, и Евмах, сын Хрисида. (2) Коринфяне отплыли к Астаку и действительно возвратили Еварху власть. Они рассчитывали также завладеть и некоторыми другими городами на побережье Акарнании. Однако эти попытки захватить города потерпели неудачу, и коринфяне были вынуждены вернуться домой. (3) На обратном пути, плывя мимо Кефаллении, коринфяне высадились в области краниев. Там они, поддавшись обману краниев, заключили с ними некое соглашение, а затем при внезапном нападении краниев потеряли часть своего отряда. Под сильным натиском врагов коринфянам пришлось снова выйти в море и возвратиться домой.

34. Той же зимой афиняне совершили по обычаю предков от имени государства торжественную церемонию погребения воинов, павших в первый год войны. (2) Останки павших за 3 дня до погребения по обычаю выставляются в разбитом для этого шатре, и всякий приносит своему близкому дар, какой пожелает. (3) При погребении останки везут на повозках в кипарисовых гробах — на каждую филу1 по одному гробу с останками погибших из этой филы. Несут еще одно покрытое ковром пустое ложе для пропавших без вести2, тела которых после битвы нельзя было найти и предать погребению. (4) Любой из граждан и иностранцев имеет право присоединиться к похоронной процессии. Участвуют в погребальной церемонии также и женщины, оплакивая3 на могиле своих близких. (5) Павших погребают в государственной гробнице, находящейся в красивейшем предместье города4. Здесь афиняне всегда хоронят погибших в бою, за единственным исключением павших при Марафоне, которым был воздвигнут могильный курган на самом поле битвы как дань их величайшей доблести5. (6) Когда останки преданы земле, человек, занимающий в городе, по всеобщему признанию, первенствующее положение6 за свой высокий ум и выдающиеся заслуги, произносит в честь павших подобающее похвальное слово. Затем все расходятся. (7) Так происходит у афинян торжественная церемония погребения. И во все время войны афиняне при каждом погребении неизменно следовали этому обычаю. (8) Когда наступило время для произнесения речи в честь павших первыми на этой войне, оратором был выбран Перикл, сын Ксантиппа. Он выступил перед гробницей на высоко поднятом помосте, для того чтобы слова его были слышны как можно дальше в толпе, и держал следующую речь.

35. «Большинство выступавших здесь до меня ораторов воздавали уже хвалу законодателю1, который к установленным погребальным обрядам в честь павших прибавил еще обычай держать надгробную речь, ибо прекрасен обычай чествовать героев, павших на поле брани. Я предпочел бы гражданам, проявившим героическую доблесть на деле, только делом и воздавать почести, именно так, как вы видите ныне при этой совершаемой городом погребальной церемонии: по-моему, несправедливо оценку доблести столь многих героев ставить в зависимость от дарования одного человека и от того, будет ли хороша его речь или плоха. (2) Действительно, трудно оратору найти надлежащую меру заслуг там, где вряд ли возможно утвердить в душе слушателей хотя бы доверие к истинности сказанного. Ведь афинянин, хорошо осведомленный о событиях как их сочувствующий участник, найдет речь оратора слишком слабой сравнительно с тем, что он ожидал бы услышать и что ему самому известно. С другой стороны, человек, непричастный к событиям, услышав о деяниях, превосходящих его собственные силы, пожалуй, из зависти подумает, что иные подвиги слишком преувеличены. Ведь люди верят в истинность похвал, воздаваемых другим, лишь до такой степени, в какой они считают себя способными совершить подобные подвиги. А все, что свыше их возможностей, тотчас же вызывает зависть и недоверие2. (3) Но так как наши предки признали этот обычай похвальным, то и я, повинуясь закону, насколько это в моих силах, буду стараться удовлетворить желаниям и убеждениям каждого.

36. Начну прежде всего с предков1. Ведь и справедливость, и пристойность велят нам в этих обстоятельствах воздать дань их памяти. Наши предки всегда неизменно обитали в этой стране и, передавая ее от поколения к поколению, своей доблестью сохранили ее свободу до нашего времени. И если они достойны хвалы, то еще более достойны ее отцы наши2, (2) которые, умножив наследие предков своими трудами, создали столь великую державу, какой мы владеем, и оставили ее нам, ныне живущему поколению3. (3) И еще больше укрепили ее могущество мы сами, достигшие ныне зрелого возраста. Мы сделали наш город совершенно самостоятельным, снабдив его всем необходимым как на случай войны, так и в мирное время. (4) Военные подвиги, которые и мы и отцы совершили, завоевывая различные земли или стойко обороняясь в войнах с варварами или эллинами, общеизвестны, и я не стану о них распространяться. Но прежде чем начать хвалу павшим, которых мы здесь погребаем, хочу сказать о строе нашего города, о тех наших установлениях в образе жизни, которые и привели его к нынешнему величию. Полагаю, что и сегодня уместно вспомнить это, и всем собравшимся здесь гражданам и чужеземцам будет полезно об этом услышать.

37. Для нашего государственного устройства мы не взяли за образец никаких чужеземных установлений. Напротив, мы скорее сами являем пример другим, нежели в чем-нибудь подражаем кому-либо. И так как у нас городом управляет не горсть людей, а большинство народа, то наш государственный строй называется народоправством. В частных делах все пользуются одинаковыми правами по законам. Что же до дел государственных, то на почетные государственные должности выдвигают каждого по достоинству, поскольку он чем-нибудь отличился не в силу принадлежности к определенному сословию, но из-за личной доблести. Бедность и темное происхождение или низкое общественное положение не мешают человеку занять почетную должность, если он способен оказать услуги государству. (2) В нашем государстве мы живем свободно и в повседневной жизни избегаем взаимных подозрений: мы не питаем неприязни к соседу, если он в своем поведении следует личным склонностям, и не выказываем ему хотя и безвредной, но тягостно воспринимаемой досады. (3) Терпимые в своих частных взаимоотношениях, в общественной жизни не нарушаем законов, главным образом из уважения к ним, и повинуемся властям и законам, в особенности установленным в защиту обижаемых, а также законам неписаным1, нарушение которых все считают постыдным.

38. Мы ввели много разнообразных развлечений для отдохновения души от трудов и забот, из года в год у нас повторяются игры и празднества. Благопристойность домашней обстановки1 доставляет наслаждение и помогает рассеять заботы повседневной жизни. (2) И со всего света в наш город, благодаря его величию и значению, стекается на рынок все необходимое, и мы пользуемся иноземными благами не менее свободно, чем произведениями нашей страны.

39. В военных попечениях мы руководствуемся иными правилами, нежели наши противники. Так, например, мы всем разрешаем посещать наш город и никогда не препятствуем знакомиться и осматривать его, и не высылаем чужестранцев из страха, что противник может проникнуть в наши тайны и извлечь для себя пользу. Ведь мы полагаемся главным образом не столько на военные приготовления и хитрости, как на наше личное мужество. Между тем как наши противники при их способе воспитания стремятся с раннего детства жестокой дисциплиной закалить отвагу юношей, мы живем свободно, без такой суровости, и тем не менее ведем отважную борьбу с равным нам противником. (2) И вот доказательство этому: лакедемоняне вторгаются в нашу страну не одни, а со своими союзниками, тогда как мы только сами нападаем на соседние земли и обычно без большого труда одолеваем их, хотя их воины сражаются за свое достояние. (3) Со всей нашей военной мощью враг никогда еще не имел дела, так как нам всегда одновременно приходилось заботиться и об экипаже для кораблей, и на суше рассылать в разные концы наших воинов. Случись врагам в стычке с нашим отрядом где-нибудь одержать победу, они уже похваляются, что обратили в бегство целое афинское войско; так и при неудаче они всегда уверяют, что уступили лишь всей нашей военной мощи. (4) Если мы готовы встречать опасности, скорее, по свойственной нам живости, нежели в силу привычки к тягостным упражнениям, и полагаемся при этом не на предписание закона, а на врожденную отвагу, — то в этом наше преимущество. Нас не тревожит заранее мысль о грядущих опасностях, а испытывая их, мы проявляем не меньше мужества, чем те, кто постоянно подвергается изнурительным трудам. Этим, как и многим другим, наш город и вызывает удивление.