Евангелие от Иуды

— Да ладно, — пробурчал Жерар добродушно, — залетим — так все сразу, это значит, не так и страшно…

— Да вообще не страшно! — отпарировала Софи. — Ну, если что, анафеме предадут, ну, пальцем станут показывать, может, еще к суду привлекут… Ерунда это все…

— Значит, все правильно рассчитали и каждый понимает, будучи абсолютно взрослым человеком, что отныне отвечает за свое здоровье, физическое и моральное, а также за все, что с ним будет или может произойти. Так, что ли, главный?

— Да аминь, — хмыкнул я. — Предчувствую я, что даст нам этот Иуда Искариот жару только так!

Тяжелый рок — тяжелый рок

Итак, каждый из нас получил задание и приступил к его выполнению. Что касается Гены Таманцева, то он, как и было задумано, начал с того, что связался с одним специалистом в области коптского языка. Правда, выбор его показался мне в первый момент несколько неожиданным. Но обо всем по порядку. Таманцев позвонил мне на трубку и сказал:

— Этьен, в первом приближении вопросы с коптским улажены. Мне хотелось бы познакомить тебя с этим человеком. Пожалуйста, подойди сегодня в клуб «Барселона» часам к одиннадцати вечера, там все и встретимся и обо всем поговорим.

Я немного удивился выбору места для встречи, но подумал., что, в конце концов, всему имеются какие-то объяснения, очень скоро я смогу понять и это чудачество своего приятеля.

— Слушай, — только уточнил я, — а Софи и Же-рара обязательно брать с собой?

— Вот я как раз думаю, что пока тебе надо самому познакомиться с Сержем, — ответил Гена. — А там, если все у нас срастется, ты его им просто представишь. Ты меня поймешь на месте. Так будет лучше…

Конечно, я был заинтригован. Но мне не надо было добираться ни до какого места, чтобы понять, что лучше не таскать с собой Софи на деловую встречу, даже если встреча эта намечается в столь злачном местечке, как «Барселона». Ну а что касается Жерара, то пусть уж не идет туда с ней за компанию; с другой же стороны — может быть, он ее немного поразвлекает; иногда все-таки жалко бывает девочку, которую я так мало вывожу в свет. Бедная, совсем засиделась, ни впечатлений тебе, ни себя показать миру… Впрочем, она неизменно так тянет на себя одеяло, стоит ее куда-нибудь прихватить с собой, что каждый раз после таких вылазок даешь клятвенные обещания, что это было в самый что ни есть распоследний раз.

Естественно, вечером я был в «Барселоне». Геннадий в черной косухе, бандане и каких-то сомнительных цепях поджидал меня у барной стойки. Собственно, большинство здешних аборигенов было прикинуто примерно так же. На мне были просто черные вельветовые штаны и черный же джемпер грубой вязки, так что я соответствовал заведению хотя бы цветовой гаммой своей одежды. Я заказал бренди и закурил:

— А Серж-то твой где? Опаздывает, что ли?

— Будет минут через пять, подожди…

— Да я-то, конечно, подожду. Занятно здесь, все красивенькие такие. А я и не думал, что когда-то встречу тебя в таком виде… И кто бы мог подумать, батюшка Геннадий, на кого же вы похожи-то?

— Да я же, во-первых, расстриженный. А во-вторых, где это написано, чтобы православный христианин, скажем, не смел одеваться таким образом или не смел посещать такие места?.

— Ну, нигде, наверное…

— Вот именно что нигде. А то, что не нельзя, то, стало быть, можно, — Генка хитро прищурился и подмигнул мне.

В это время все присутствующие в клубе повернулись к эстраде, кто-то закричал:

— Серж! Серж!

Те, кто сидел, заколотили ногами, раздались свист, разноголосые вопли радости, несколько девиц хлопали в ладоши. Свет в зале притушили, и на эстраду вышел длинно- и черноволосый парень в черном балахоне, с акустической гитарой. Все одобрительно заревели, замахали ему, он показал залу «козу», сказал: «Привет, люди, начнем, что ли?», взял первые аккорды. Публика притихла. После недлинного проигрыша он запел низким, очень проникновенным голосом:

Ты помнишь, демоны стучались в окна наши? Они скребли по стеклам грязными когтями… Никто не выслушал моления о чаше, И смерть костлявая стояла перед нами… И ты безжалостно шагнула ей навстречу, И кровь твоя, как первый дождь, омыла землю… Так ты ушла, а мне оправдываться нечем: Зачем дышу, зачем дышу, вообще — зачем я?..[13]

Смолкли последние аккорды, и зал начал бурно выражать свою радость. Было видно, что певца здесь любили, ждали и были безумно рады его выступлению. Серж спел еще несколько песен, публика подпевала, скандировала его имя, топала, хлопала и приплясывала. Примерно через полчаса он объявил перерыв и направился к нам.

— Ну вот, — представил нас друг другу Гена, — рок-звезда Серж, в миру Сергей Ларионов, в монашестве (бывшем) отец Сергий. Он же — кандидат филологических наук, лингвист, посвятивший свою диссертацию саидскому диалекту коптского языка.

— Ох ни фига ж себе… — только и смог сказать я, пожимая руку Сержа, на указательном пальце которой красовалось массивное серебряное кольцо с коптским крестом.

— Привет, Этьен, — улыбнулся он. — Как тебе здесь?

— Да ничего клуб, видно, что здесь собирается определенный контингент…

— Это точно… А как музыка?

— Знаешь, — я нисколько не покривил душой, — очень за душу берет. В особенности как ты спел первую свою балладу, у меня просто мороз по коже пошел… Слушай, но мне показалось, что звучала не одна акустика, между тем на сцене ты был один…

— Да у меня нет группы. Я работаю только с сольными проектами. Всегда. Тут есть некоторые технические ухищрения, если попросту говорить — то включается фанера еще нескольких инструментов.

— Только имей в виду, эту фанеру Серега сам и пишет, — вставил свое слово Таманцев. — Он у нас человек-оркестр.

— Постойте, так ты, Сергей, говорил, что это твой очередной проект?

— Кассе, ты не поверишь, — снова откликнулся Геннадий. — Проект называется «Я — Иуда»…

— Опаньки!!!!!! А он при чем тут?

— Ну как же, я же коптолог, — пояснил Серж. — А в начальной коптской традиции Иуде уделялось очень много внимания, он был фактически ключевой фигурой ряда гностических апокрифов. Иуда — символ духовного поиска, нетщеславной любви, самопожертвования и самоотречения… Мне кажется, если вдуматься, Иуда — один из первых бунтарей в истории человечества, потому он вполне коррелирует с тяжелым роком. Кроме того, Иуда — это трагедия, смерть, космизм — то есть опять же тяжелый рок. Вот поэтому «Я — Иуда».

— Нет, у меня сегодня вечер откровений, — подивился я. — Сначала Генка предлагает встретиться в ночном клубе, потом сам туда припирается в косухе и бандане, по ходу оказывается, что специалист в области коптского, с которым мне и забита стрелка, рок-музыкант, тут лее выясняется, что он еще и монах-расстрига, как и сам Генка, ну и на закуску он говорит, что он торчит и прется от Иуды, расследовать обстоятельства жизни которого мы, собственно, и подвизались…

Минут через пять Серж снова вышел на сцену и снова запел. И я, то ли потому что выпил уже достаточно бренди, то ли потому, что так на меня все это подействовало, не зная слов, подпевал ему, и кричал его имя, и свистел, и размахивал зажженной зажигалкой, когда он исполнял наиболее лирические свои композиции. Это было в самом деле необыкновенно талантливо и красиво.

После того как Серж отпелся, мы втроем переместились в другое место, где просто пили остаток ночи да говорили о жизни.

Сергей Ларионов родился в семье потомственных питерских интеллигентов, обожал родителей, обожал сестру. Окончил университет, во время обучения на филфаке его переклинило на коптских традициях и религии, поэтому он поступил в аспирантуру, вместо трех лет проучился в ней всего два года, с блеском защитил диссер. Основательно поднаторев в своей науке, Сергей решил дальнейшую жизнь посвятить Богу и принял постриг в том же мужском монастыре, что и Гена Таманцев. Еще ранее знакомые друг с другом, ребята здорово сблизились в своей обители, постоянно устраивали философские дебаты, пытались даже издавать в монастыре листок «Православный путы». Однако Генка сбежал из монастыря ввиду непредвиденных обстоятельств,[14] был заочно расстрижен и через некоторое время вынужден нелегально эмигрировать из России. История Сержа-Сергея развивалась по иному сценарию. Его младшая сестра, увлекавшаяся тяжелым роком и, похоже, входившая в сатанинскую секту, в один прекрасный день покончила жизнь самоубийством, написав ему на прощание очень сумбурное и ничего не объясняющее письмо. Горю тогда еще отца Сергия не было предела. Он бесконечно винил себя за то, что настолько ушел в мир сначала своей науки, а потом веры, что совершенно забыл о близких. Он прекрасно знал, что если бы рассказал своей Катьке о том, что понял сам, она бы так фатально не запуталась, а значит, была бы жива.

Постепенно горечь утраты сменилась для него осознанием нового долга: он не спас Катьку, но, может быть, сумеет достучаться до других Катек, может быть, подберет ключ к их внутреннему миру, научится говорить с ними на одном языке.

Только вот что это должен быть за язык? Ясно, что проповедью в наше время никому ничего не доказать. Зато современные тины и молодняк прекрасно понимают язык тяжелого рока. Придя к таким умозаключениям, отец Сергий обратился к настоятелю монастыря, чтобы тот благословил его на сольный проект. Тот посмотрел на своего монаха как на полоумного:

— Сын мой, — сказал он, — я вижу, что ты находишься под влиянием тех же бесовских заблуждений, что и твоя покойная сестра. Она накликала своим поступком жуткую беду на всех своих родичей, а у тебя так просто помутился разум в связи с ее кончиной. Единственное, что ты теперь можешь сделать в память о ней, — это молиться о ее заблудшей душе, которая не пожелала принять покаяния и не захотела отойти в мир иной так, как подобает православной душе — смиренно и с молитвой. Ее последний поступок глубоко аморален и отвратителен, он характеризует ее как женщину взбалмошную и нечистоплотную, достойную анафемы и осуждения. Я понимаю твои чувства, сын мой, но ты просишь о том, о чем не может быть и речи. Никогда не позволю я тебе принимать участия в бесовском действе, которое принято именовать роком. Думай о своей душе, спасай ее, ибо враг уже вплотную подобрался к ней и нашептывает в уши твои срамные и прелестные речи!

Выслушав эту тираду, Сергей, вопреки предположениям своего духовного отца, вместо того чтобы вернуться на путь истины и осудить сестру-суицидницу, повел себя практически неадекватно. Во-первых, он заявил настоятелю, что тот не имеет никакого права осуждать Катю, которую ему, Сергею, пока он жив, не заменит никто. Во-вторых, он сообщил, что, хочет того настоятель или не хочет, он, Сергей, непременно возьмет Катину старенькую гитару и станет петь для ее сверстников песни про нее же. Ну а в-третьих, он полагает, что вездесущий и всевидящий Бог мог бы и позаботиться о рабе своей и отвести от нее искушения, если уж на то пошло, и не допустить ее смерти. А если он все это спокойно допустил, а теперь еще требует того, чтобы истинные христиане заклеймили позором покончившую с собой девочку, то он жуткой лицемер, бессильный и самовлюбленный дурак, от которого в принципе нет никакого проку. «Понимаете, — резюмировал Сергей, — сейчас, во время беседы с вами, я вдруг понял, что Бог мне больше ни к чему. Он не помог моей сестре, он допускает войны, стихийные бедствия, с его соизволения и при его попущении люди убивают друг друга, измываются друг над другом. А Бог при этом только со всех спрашивает ответа, но не помогает никому. Ему надо кланяться, его надо бесконечно задабривать молитвами и жертвами, чтобы на выходе он дал тебе возможность умереть. Но ведь даже если он этого и не захочет, я умру все равно! Он не сможет отнять у меня этого права! А все остальное — просто мишура, фантики!!!».

С этими словами отец Сергий совлек с себя монашеское одеяние, сложил свои немудреные пожитки и отправился в путь. Сначала он вернулся в Питер, потом его начало кружить по жизни, он оказывался со своей гитарой то здесь, то там, и вот уже вышли два его CD, и вот о нем уже начали говорить как о явлении в мире рок-музыки. Наконец Серж на время обосновался в Париже. Именно здесь в один прекрасный день с ним нос к носу средь бела дня столкнулся наш Гена Таманцев. Они пообещали не терять друг друга из виду. А вскоре у Таманцева появилась возможность привлечь давнего приятеля как специалиста в наш проект.

— Знаешь, — под утро, когда небо уже начинало становиться белесым, говорил мне Серж, — тяжелый рок — это тяжелый рок. Это такая нелегкая судьба, если хочешь, карма. В нем и жизнь, и смерть, и все, что я знаю, и все мои вопросы к жизни. Знаешь, я сейчас пытаюсь осмыслить два момента — личность Иуды и идеи Ла Вея… Ведь Катька моя, похоже, на них подсела. Раскрутить бы это все, понять бы как-то… Ведь этот самый Антон Шандор — личность, безусловно, незаурядная. С какого такого перепугу он стал основателем альтернативной религии?[15] И что молодняк в сатанизме находит? Надеюсь, мне когда-нибудь удастся размотать этот клубок. Может быть, тогда я узнаю, что же толкнуло Катьку… Вот такой у меня рок. А проектом вашим я займусь с большим удовольствием. Мне всегда казалось, что придет время, и мои познания мне еще сослужат службу. Вот, похоже, такое время и настает. Я уверен, если взяться за дело с головой, можно нарыть очень даже много интересного. Коптский язык — это тоже мой тяжелый рок.

— Только я одного не понимаю, — честно признался я. — Как тебя в рокеры-то занесло? Ну, хотел говорить с молодежью, вразумлять кого-то — шел бы в преподы, тем более у тебя лее есть степень, вроде интересная квалификация?

— Да понимаешь, — ответил он, — это вопрос приоритетов и жизненной философии. Образование, даже самое что ни на есть фундаментальное и прикладное, — это всегда некий официоз. А молодые ребята официозу не верят. В общем, и правильно делают. Университеты во все времена у всех народов были проводниками официальной идеологии. Впрочем, случались и поныне случаются эпизоды университетских бунтов, но там инициатива исходила и исходит от студиозусов, а не от профессуры.[16] Это вообще классическое противостояние «студент — профессор», так сказать, самовоспроизводящаяся система. Я могу кого-то научить разбираться в коптском языке, устанавливать возраст папирусов, навскидку анализировать состав чернил — это у меня получится из позиции «препод». Но повлиять на чью-то душу, достучаться до внутреннего мира, причем в массовом порядке… Однозначно нет, не получится. Туг нужно другое. И я давно это понял, работая с сочинениями отцов Церкви и представляя себе воочию их деятельность в первые века христианства…

— Ты хочешь сказать, что какой-нибудь Павел был рокером?

— Не совсем так. Он был проповедником. Причем выступал столь патетически, что собирал огромные толпы народу! Люди слушали его и теряли голову. Они скандировали его имя, повторяли за ним каждое его слово, плакали и кричали во время его выступлений. А Иоанн Златоуст? Вот ведь тоже глыба! Просто необыкновенных масштабов фигура!..

— Я все-таки не до конца понимаю… Ты решил, что достучаться до людей можно только проповедью… и пошел на сцену с микрофоном?

— Ну да! В современном мире толпы собирают рокеры. Мы тоже своеобразные проповедники. Нас слушают, за нами повторяют слова, на наших выступлениях люди впадают в экстаз, как когда-то впадали в экстаз религиозный и мистический. Я понял, что сегодня проповедник может быть только в черном и с гитарой. Что-то проясняется теперь?

Я быстренько прокрутил в голове уже вчерашний вечер. Толпа беснующегося народа, перед ней на эстраде — бледный, вдохновенный Серж с гитарой… Они слушали его, они верили ему, они готовы были идти за ним! Безусловно, все именно так и есть, как он говорит. Его рок — его крест, его способ говорить с людьми и рассказывать им самое сокровенное о себе. Делиться с ними своими мыслями и чаяниями.

Но, черт возьми, какой феномен: бывший священник, ушедший в мир, взявший в руки гитару, влезший на эстраду в надежде «поймать в свои сети человеков».[17]

Я кивнул Сержу. Пора было расходиться.

— Слушай, а как же ты оторвешься от своих выступлений? — спросил я его напоследок.

— Да не волнуйся, оторвусь с удовольствием. Ты пойми, что я по одной своей ипостаси проповедник и рокер, а по другой — ученый, исследователь, двинутый на всю голову на древних коптах и их писаниях. То, что Генка предложил мне, — просто царский подарок. Я и мечтать не мог, что мне придется выступить в роли эксперта при анализе этого нашумевшего Евангелия от Иуды.

— А ты давно знаешь об этом памятнике?

— А как мне о нем не знать, если это моя страсть, которая исчезнет, видимо, только вместе со мной? Конечно, я читал о нем все, что публиковалось, знаю мнение ведущих коптологов на его счет, отслеживал каждое упоминание о нем… Но даже и в мыслях не держал, что мне придется самому поработать с этим текстом…

— Ну что, ребята, — подытожил Таманцев, у которого начали слипаться глаза, — у вас уже пошла лирика чистой воды и взаимное шарканье ногами. Это все хорошо и полезно, но не срочно необходимо. Пойдем-ка мы по домам, выспимся… Все же вроде обсудили, что нужно, теперь дело за техническими вопросами. Давайте вечерком соберемся у Этьена да все это быстро и распишем — какие брать отношения,[18] рекомендательные письма, когда нам с Сержем куда ехать и прочее. Забились, что ли?

— Конечно, забились. — Я смотрел на Таманцева и Ларионова и думал, что жизнь преподнесла мне очередной сюрприз. Ну что ж, дают — бери! Я не из тех, кто отступает и трусливо чуть что поджимает хвост. Русский поэт Александр Блок писал: «Узнаю тебя, жизнь, принимаю — и приветствую звоном щита!» Эти слова можно было бы сделать эпиграфом к моей жизни.

Не тайная вечеря

Итак, мы, как и планировали, собрались вечером.

— Ни черта себе! — воскликнула Софи. — Это же Серж, у которого проект про Иуду!

— Да не, — не поверил Жерар, — я того видел по телевизору, у него черный балахон, а этот одет цивильно.

— А ты что думаешь, он всю жизнь должен ходить в балахоне? Одно дело на сцене, другое — в жизни… — Софи все-таки страшно желала, чтобы Серж оказался Сержем. — Ну скажи, пожалуйста, ты — это ты или не ты?

— Да все правильно, — взял в свои руки инициативу Таманцев. — Это тот самый Серж, он у нас будет заниматься научным руководством проекта…

— Ну, громко сказано, — вступил Ларионов, — но кое в чем помочь могу… Давайте обсудим…

— Давайте для начала по-нормальному познакомимся и выпьем кофейку, — затарахтела Софи. Здесь она была абсолютно права, потому как люди, чтобы между ними возникало хотя бы минимальное понимание и доверие, должны хоть что-то друг о друге знать. Конечно, временные лимиты — дело важное, но тем не менее иногда стоит пожертвовать временем ради того, чтобы наладить неформальные контакты. Потом все равно все как-то отработается. Проверено на личном опыте — и не единожды.

Итак, мы выпили уже не по одной чашке кофе, поговорили о том о сем, обменялись первичной информацией. Пора было переходить к делам.

— Ребята, — выступил со своими предложениями Серж, — с заданиями Софи и Жерара, думаю, все более-менее понятно. Если возникнут какие-то вопросы, мы с Таманцевым быстро их снимем — во всяком случае, постараемся. А вот что касается Евангелия от Иуды, то тут придется очень хорошо подумать, прежде чем принимать какие-то решения. Безусловно, его надо смотреть, читать, определять временную отнесенность — все как планировал Генка. Но тут встает один важный вопрос: нужно провести переговоры с владельцами папируса и теми учеными, которые его сейчас официально изучают. Причем так, чтобы нам не отказали. А они будут отказывать любому, кого заподозрят в желании вывести на чистую воду их фальсификацию…

— Ты так уверен, что это фальсификация? — переспросил Жерар.

— Теперь уже да, — кивнул головой Серж. — Я сегодня звонил в Шотландию Кнуту Брайану, одному из учеников Мортона Смита, коптологу, который на всех этих гностических текстах собаку съел, причем не одну. Он просто посмеялся над моими вопросами, сказал: «Слушай, Ларионов, ты же не первый день как родился, с чего бы вдруг тебя понесло верить во все эти бредни и глупости?..»

Беседа Ларионова и Кнута Брамана

— Привет, Кнут! Это Сергей Ларионов!

— Ну ничего ж себе, сколько времени от тебя не было ни ответа ни привета, народ уже стал подумывать, не случилось ли с тобой чего, — ни на конференциях, ни на семинарах тебя не видно, статьи не выходят. У тебя все в порядке?

— У меня все в порядке, правда, я сменил сферу деятельности, но об этом говорить долго. Не суть. Важно, что я сейчас практически возвращаюсь к коптам… Звоню по делу, нужна твоя консультация…

— Ну давай, излагай свою проблему, поможем чем можем, ты же нас знаешь!

— Конечно, знаю, Кнут, потому и обращаюсь к тебе. Что ты навскидку думаешь про Евангелие от Иуды?

— А чего про него думать-то? Ничего в нем особенного не было и нет, а газетчики беснуются — им владельцы текста проплатили всю эту шумиху… Известное дело…

— Ты его видел?

— Обижаешь, на кой черт оно мне сдалось? Естественно, посмотрел подборку публикаций… Но там же невооруженным взглядом видно, что все шито белыми нитками…

— И ты не оставляешь даже какой-то вероятности, что текст подлинный?

— Слушай, Ларионов, ты же не первый день как родился, с чего бы вдруг тебя понесло верить во все эти бредни и глупости?

— Но люди верят…

— Да люди верят во все подряд при грамотном пиаре, что на этих доверчивых ориентироваться? И потом, Ларионов, а что это у тебя за патологический интерес к этому бреду? Уж не решил ли ты вляпаться в какую-то историю, связанную с Евангелием от Иуды? Ну-ка, колись!

— Да в том-то и дело, что уже ввязался, решил для начала узнать вот от тебя, что по этому поводу говорят в научных кругах…

— Говорят, что все это полнейшая лажа. Могу, если хочешь, скинуть тебе по электронке все, что у меня есть по этому источнику… Сам поймешь, какая это все муть и как непрофессионально все сделано… А вообще — зачем тебе это все?

— Кнут, Евангелие надо смотреть в рамках проекта по изучению биографии Иуды. Я так думаю, что даже если этот текст поздний, из него можно что-то почерпнуть…

— Да безусловно можно! Только вот имей в виду, здесь ты найдешь просто какие-то туманные намеки — не более… Для того чтобы действительно по-настоящему вникнуть во все вопросы, тебе нужно найти Марка, там должно быть все… Имей это в виду… В общем, обращайся, если что нужно, всегда расскажу что знаю. А Евангелие это я на твоем месте, конечно, тоже бы посмотрел, так, на всякий случай, но не обольщайся и не жди здесь ничего, ловить нечего — ситуация с ним просто проходная… По большому счету. Можно и не заморачиваться бы… Если будешь Марка искать, свистни мне, я к тебе непременно присоединюсь…

Серж вытащил из своей объемной брезентовой сумки листки с распечатками: это были те материалы, которые перебросил ему Брайан. Однако перед тем как просмотреть их, Софи задала несколько вопросов:

— Послушай, а кто такой этот Брайан? Ты сказал, он ученик какого-то Мортона, ну и что из этого? И какого Марка он хочет искать?

Ни я, ни Жерар тоже не имели ни малейшего представления о Мортоне Смите (я предположил, что это, наверное, какой-то известный коптолог) и не очень поняли, о каком Марке идет речь. Таман-цев вроде бы что-то знал, но предпочел отмолчаться; думаю, он просто хотел уточнить свое понимание данных вопросов. Сейчас сами убедитесь в том, что они в самом деле были отнюдь не проходными. Итак, Ларионов начал. Суть его лекции сводилась к следующему.

Мортон Смит и Тайное Евангелие от Марка

Будущий профессор богословия Мортон Смит в 1958 году работал над каталогизацией библиотеки одного из израильских монастырей. При просмотре и описании рукописей и старопечатных книг в одном из фолиантов XVII века он обнаружил три листочка, исписанных греческой скорописью. Данный фрагмент рукописи, датировавшийся XVIII веком и являвшийся, вероятно, поздним списком с документа II века, содержал неполный текст Послания Климента Александрийского некоему Феодору, ярому гонителю карпократиан и их учения.[19] Содержание отрывка сводится к следующему: Климент подчеркивает, что карпократиане должны постоянно противопоставляться христианам, причем даже если карпократианин говорит истину, нельзя с нею соглашаться, «ибо не всякая истина — истина; и истина, кажущаяся (таковой) по человеческому представлению, не должна предпочитаться истинной истине по вере». Похвалив Феодора за его бескомпромиссность, Климент в своем Послании далее рассказывает о Марке и его Евангелии:

«Марк, по пребывании Петра в Риме, записал деяния Господни, но не все открыл и, впрочем, на тайные не намекнул, но выбрал полезные к умножению наставляемых в вере. По мученичеству же Петра Марк переехал в Александрию, увезя и эти, и Петровы записи, из которых перенес в первоначальную свою книгу способствующее к накоплению знания». По словам Климента, именно там, в Александрии, было составлено Тайное Евангелие от Марка, которое «и поныне все еще весьма надежно хранится, прочитываемое только посвящаемым в великие таинства». Однако безбожный Карпократ, видимо, наученный демонами, втерся в доверие к хранителю бесценной рукописи и получил от него копию Тайного Евангелия, «которую… истолковал по злословному и плотскому своему представлению, а также и осквернил, с незапятнанными и святыми словами смещав бесстыд-» {1} ректные толкования Карпократа на текст Евангелия, Климент в Послании к Феодору приводит две выдержки из сочинения Марка. Далее следуют слова: «Многое же остальное, о чем ты писал, — подделка и по виду, и по сути. На самом деле истинное и согласное с истинной философией истолкование…».

На этом текст Послания обрывается. Мортон Смит сфотографировал текст Послания, сделал его научный перевод и опубликовал ряд исследований, посвященных догадкам о том, что мог содержать текст таинственного Тайного Евангелия от Марка и как оно могло трактовать образ Христа. С точки зрения Смита, тот должен был быть представлен Марком как мистик и чародей, что совпадало с гностическим взглядом на Спасителя. Естественно, за подобные изыскания Смиту досталось и от научного мира, который усомнился в подлинности сделанной им находки, и от Церкви, яростно воспротивившейся попытке пересмотреть основные постулаты христианства. Противники писали о Смите, что он фактически интерпретировал с позиций гомосексуализма некое якобы описанное в Тайном Евангелии мистическое таинство, совершенное Иисусом над обнаженным; что он сам карпократианин и гностик; что он лыс и недалек и потому его выводам категорически нельзя доверять, да и вообще сомнения вызывает каждое его слово. Может быть, из зависти, а может, из искренних убеждений оппоненты заявляли, что, похоже, Мортон Смит на самом деле и не находил никаких рукописных страничек в монастырской библиотеке, а сам их сфабриковал, а потом сфотографировал. Доказать обратное было весьма сложно: Послание Климента было утрачено при непонятных обстоятельствах. Впрочем, нашелся еще один человек, который сделал с него копию и независимые фотографии, пока оно еще хранилось в монастырской библиотеке.

Последователи Нортона Смита, среди которых и старый знакомый Ларионова профессор Кнут Брайан, абсолютно уверены в аутентичности Послания Климента; они полагают, что оно рано или поздно всплывет в каком-нибудь частном хранилище; более того, они надеются все-таки со временем обнаружить в одном из коптских монастырей на территории нынешнего Египта древний папирус с текстом Тайного Евангелия.

Таким образом, вроде бы стало понятно, что имел в виду Кнут Брайан в разговоре с Сержем: он предлагал тому включиться в поиски Тайного Евангелия от Марка, в глубокой древности надежно спрятанного в коптской монастырской библиотеке в Александрии. Именно в нем, с точки зрения последователя Смита, можно было бы найти ответы на все интересующие нас вопросы — в первую очередь на вопрос об истинной роли Иуды в окружении Христа. Однако предложение Брайана поискать Тайное Евангелие выглядело подобно сказочной формуле «пойди туда — не знаю, куда; принеси то — не знаю, что». Пытаться решить эту загадку предстояло нам на втором этапе нашего расследования. Пока же надлежало сосредоточиться на синице в руках (которую, кстати, надо было еще в эти самые руки получить), то есть Евангелии от Иуды (по крайней мере, было понятно, где искать концы этой ниточки).[20]

Все о нашей синице

— Ну что, — сказал Ларионов, — для начала ознакомимся с тем, что известно об этом самом Евангелии от Иуды. Вот выжимки, которые прислал Кнут, я распечатал, чтобы у каждого был свой экземпляр. Важно, чтобы все высказали свое мнение.

— А над чем думать-то? — спросил Жерар. — В первую очередь у нас тут какие проблемы?

— В первую очередь у нас проблема, как до этого текста добраться, — ответил Таманцев. — И, кстати, подумайте, на что следует обратить внимание, когда мы сможем на все это увидеть воочию.

— ОК, идет. Значит, у нас, типа, мозговой штурм, — удовлетворился Жерар, который, надо сказать, слегка комплексовал по поводу того, что ему выделили какие-то «несчастные апокрифы» (в моменты ворчания он так называл свой фронт работ). Теперь же вроде бы все решалось без дискриминации, и он воспрял духом.

Однако он рано обрадовался: Серж неправильно посчитал присутствующих, и Жерару не хватило распечаток. Он уже приготовился высказаться на этот счет, но Таманцев сунул ему в руки свой экземпляр, а сам no-новой запустил принтер. Все на некоторое время погрузились в задумчивое чтение.

Что известно о так называемом Евангелии от Иуды

В конце II века (видимо, в 190-х годах) один из первых христианских епископов Ириней Лионский написал свой знаменитый трактат «О ересях». Дело в том, что именно это время было временем бурных дискуссий, которые сопутствовали становлению новой религии, приобретшей с течением времени статус мировой. Пока же (до Никейского собора, состоявшегося по инициативе римского императора Константина в 325 году) не было принято решение о том, какие христианские тексты считать каноническими, а какие — не считать, что считать уместным и что неуместным при отправлении культа и т. д. Ревнители той концепции Христа, которая впоследствии была признана единственно правомочной, объявляли своих оппонентов еретиками и яростно оспаривали их точки зрения. Перечисляя своих идеологических противников, один из столпов «истинного» христианства Ириней вспомнил и о ереси, изложенной в Евангелии от Иуды. Он по ее поводу высказывался в таком духе:

«Другие опять говорят, что Каин происходит от высшей силы, и Исава, Корея, содомлян и всех таковых же признают своими родственниками, и поэтому они были гонимы Творцом, но ни один из них не потерпел вреда, ибо Премудрость взяла от них назад к себе самой свою собственность. И это, учат они, хорошо знал предатель Иуда, и так как он только знал истину, то и совершил тайну предания, и чрез него, говорят они, разрешено все земное и небесное. Они также выдают вымышленную историю такого рода, называя Евангелием Иуды».

В этом отрывке, который является первым упоминанием о Евангелии от Иуды, Ириней говорит о так называемых каинитах. Представители этой гностической секты предполагали двойственность высших сил: верховным началом они считали Софию — мудрость, разум; на ступень ниже стояла сила, сотворившая материальный мир, — Истера. Ангелы же мироздате-ли считались каинитами неким координированным началом, причем учением не определялось ни значение этих ангелов, ни их происхождение. Также каиниты не конкретизировали, кто — София, Истера или ангелы — создали Адама и Еву. От брачного союза Евы с обеими силами рождаются Каин и Авель. Каин — сын Софии, Авель — Истеры. Совершенно закономерно, что потомок высшей силы, олицетворяющий высокую духовность Каин убил плотского и материального Авеля, восторжествовав тем самым над низшей силой, Истерой, поправ представляемый ею вещный мир. Преемниками основополагающей идеи, заложенной в Каине (Каин — борец против диктата Истеры), по мнению каинитов, стали впоследствии содомляне, Исав, Корей, его сподвижники Дафан и Авирон и, наконец, Иуда-предатель, единственный, с их точки зрения, истинный апостол Софии. Каиниты считали себя последователями ветхозаветных грешников, полагали своим долгом любыми способами бороться против засилья Истеры, в первую очередь отказываясь соблюдать нормы этики и пренебрегая общественными устоями.

Ириней, очевидно, ополчается на каинитов, почитая их еретиками, а их Евангелие от Иуды — чуть ли не сатанинским наваждением. Из данного текста отца Церкви следует, что он сам был знаком с ругаемым им сочинением. Однако, поскольку никто, кроме Иринея, ни о каком Евангелии от Иуды никогда не слышал, многие исследователи считали, что обличитель просто придумал его в порыве красноречия, как, впрочем, и пресловутую секту каинитов. Во всяком случае, никаких других указаний на нее ни в одном источнике не было. Безоговорочно же верившие трактату историки христианства и философы попытались реконструировать философские взгляды каинитов, выводя их из общегностической модели первых веков христианства.

— Слушайте, может быть, я полная невежда, но я понятия не имею, что такого плохого сделал Исав… — подала голос Софи.

— Вот-вот, — согласился с ней Жерар. — Кто такой Каин, понятно, с содомлянами тоже вроде более-менее ясно, но вот прочие персонажи… Корей тот же — это кто такой? А Дафан и Авирон, сподвижники его, в чем это они его, интересно, поддерживали?

— А я бы и про содомлян уточнила, — призналась Софи, — они, кажется, практиковали мужеложество, но точно ли это?

Я решил их поддержать:

— Гена и Серж, а мне бы не повредили и некоторые знания о том, кто такой, собственно, был этот самый Ириней Лионский… Если уж копать, так копать достаточно глубоко…

— Хорошо, извольте, начнем тогда, пожалуй, с Иринея. Давайте, господин Таманцев, с вас доклад, — согласился Ларионов.

Ликбез от Геннадия Таманцева

— Да на здоровье. Об Иринее — так об Иринее. Его называют первым из великих отцов Церкви. Вы уже знаете, что он был епископом Лионским. Родился он около 130 года в Смирне. Там изучил поэзию, философию, риторику и еще множество наук, которые в то время считались необходимыми для человека, планирующего посвятить себя духовной карьере. Что же касается основ христианского богословия, то здесь его наставником выступал знаменитый Поликарп Смирнский, ученик апостола Иоанна Богослова. Поликарп крестил Иринея, со временем рукоположил в пресвитеры и отправил в Галлию (во Францию), в город Лугдун (то есть Лион) помогать тогда уже престарелому епископу По-фину. Ириней с ответственностью относился ко всем поручениям епископа, а в 178 году, через год после мученической кончины епископа Пофина, сам стал епископом города Лугдуна.

— Постой, а что случилось с этим Пофином? — уточнила Софи.

— То, что в то время довольно часто случалось с христианскими миссионерами, желающими обратить язычников в свою веру. Галльские новообращенны взбунтовались и расправились со своими христианскими «учителями», среди которых был и девяностолетний Пофин, умерший в темнице после избиения. Возвращаемся, если вы не против, к нашему Иринею. О нем говорили, что своей горячей проповедью он очень скоро обратил всех жителей Лугдуна в христианство, более того, его авторитет снискал ему приверженцев и по всей Галлии. Во время своего епископства Ириней очень много проповедовал и писал. Наиболее известен он как борец с гностицизмом, развенчанию идеалов которого посвятил пять своих книг «Против ересей» (вероятнее всего, они написаны в середине 190-х годов).

— Очень любопытно, — пробормотал Жерар. — И что, доподлинно известно, что все тексты, которые ему приписываются, писал именно он? Сохранились его аутентичные автографы?

— Ничего себе! — Таманцев показал Жерару большой палец. — Ты смотри, задаешь вопросы прямо не в бровь, а в глаз. Второй век, какие автографы? О чем речь? Естественно, Ириней, как и прочие современные ему деятели, впрочем, и не только современные, а столпы христианства этак века до десятого, если не позже, — фигуры наполовину легендарные. А с творениями Иринея вообще произошла удивительная история. Тот же трактат «Против ересей» до середины XX века был известен только в изданиях, повторяющих издание Эразма Роттердамского (1526), а откуда тот взял тексты Иринея — вообще ничего не известно. И вот прикиньте, в 1941 году в местечке Тура близ Каира находят небольшое хранилище древних папирусов, а среди них — и три из пяти книг «Против ересей» (начиная с третьей)! Соответственно все дальнейшие издания Иринея были сверены с материалами этих папирусов. Ладно, возвращаемся к его жизни, хотя рассказывать осталось уже и совсем немного. Ириней проповедовал, писал свои труды, обращал галльскую знать и чернь в христианство. Однако гонения на Церковь в Европе продолжались. Начало третьего столетия ознаменовалось расправой с санкции римского императора Севера над несколькими тысячами христиан (по некоторым источникам, в 202 году погибли до 19 тысяч человек). Епископ Ириней, таким образом, фактически повторил судьбу своего предшественника епископа Пофина. С Иринеем вопрос снят?

Все утвердительно закивали. Один я попытался уточнить:

— Послушай, а часом не может быть такого, что этот самый найденный в 1941 году папирус — подделка, что кто-то просто загодя спланировал операцию с Евангелием от Иуды, которая должна была растянуться (и фактически растянулась) не на один десяток лет? Смотри, как красиво могло бы все получиться: сначала «находят» папирус с книгой Ири-нея, в которой тот поминает пресловутое Евангелие, информация о нем, пока под знаком вопроса, входит в научный обиход… А далее, более чем полвека спустя, наконец-то «обнаруживается» и само Евангелие… Согласись, в таком раскладе что-то, безусловно, есть!

— Есть-то есть, — ответил мне уже Ларионов, — однако тут, как всегда в таких случаях, в первую очередь значим вопрос: а кому и зачем это могло понадобиться?