Высотка

15. ВЕЧЕРНИЕ РАЗВЛЕЧЕНИЯ

Дом погружался во тьму. Как обычно в этот час, наступила тишина, как будто все жители высотки пробирались по приграничной полосе. На крыше начали выть собаки. Ройял задул свечи в столовой и отправился по лестнице в пентхаус. Свет далеких огней соседних высоток отражался в хромированном каркасе гимнастического тренажера; казалось, что ртутные столбики скачут вверх-вниз, и сложный аппарат записывает психическое состояние жильцов. Когда Ройял вышел на крышу, он увидел, что темнота полнится белыми силуэтами сотен птиц. Их крылья сияли в ночи, когда чайки пытались отыскать местечко на переполненных оголовках лифтовых шахт и на балюстраде.

Ройял подождал, пока птицы окружат его, тростью отводя клювы от своих ног. Накатило спокойствие. Женщины и прочие члены его редеющего окружения решили уйти — ну и пусть. Здесь, в темноте, среди кричащих птиц, среди собак, скулящих в детском саду скульптур, он дома. Как никогда прежде, он был уверен, что птиц привлекает одно его присутствие.

Ройял распахнул ворота сада скульптур. Узнав его, собаки принялись скулить и рваться с поводков. Несколько ретриверов, пуделей и такс — все, что осталось от примерно сотни животных, живших на верхних этажах высотки. Их держали тут как стратегический продовольственный резерв, но заботами Ройяла съели пока немногих. Собак — личную охотничью свору — он хранил для последней битвы. Тогда он спустит зверей с поводков и пошлет вниз по зданию; и откроет настежь окна в забаррикадированных квартирах, чтобы впустить птиц.

Собаки тянулись к его ногам, поводки переплелись вокруг игровых скульптур. Ройял попытался успокоить свою любимицу, белую овчарку, погладив блестящую шерсть, еще в пятнах крови. Пес нервно ткнулся лбом в ноги, подталкивая к пустым кормушкам.

Из центрального лестничного колодца донеслись голоса, в темноте возникли огоньки — двигалась процессия фонарей. Лучи света прорезали ночной воздух, согнав птиц в небо. Портативный кассетный магнитофон почти заглушал музыкой постукивание гантелей. Ройял притаился за оголовком лифтовой шахты и смотрел, как выплескивается на крышу толпа соседей с верхних этажей. Под предводительством Пэнгборна люди собрались в широкий круг, готовясь отпраздновать новую победу. Без разрешения Ройяла и даже не поставив его в известность, они провели рейд по нижним этажам.

Гинеколог в крайнем возбуждении подгонял руками отстающих — этакий спятивший экскурсовод. Изо рта у него вырывались странные завывания и стоны, словно неандерталец звал подругу. На самом деле Пэнгборн издавал крики рожениц, записи которых анализировал на компьютере. Эти жуткие пугающие звуки Ройял был вынужден слушать неделями, когда его приближенные подхватывали припев. Несколько дней назад Ройял запретил отвлекающий шум — невозможно сидеть в пентхаусе и думать о птицах, когда женщины в кухне неподалеку ухают и хрюкают. Однако Пэнгборн продолжал регулярные сессии в своем штабе на другом краю крыши, где включал записи криков рожениц для удовольствия собравшихся в притихший кружок женщин. Все вместе они повторяли странные звуки — оральную эмблему растущей власти Пэнгборна.

Покинув Ройяла, женщины давали полный выход новым знаниям — выли и рычали, как хор безумных беременных, накликающих родовые травмы будущим детям.

Выбирая момент, чтобы выйти из укрытия, Ройял отвел овчарку за оголовку лифтовой шахты. Хорошо, что он надел черный смокинг, — белая куртка сверкала бы, как пламя.

Привели двух «гостей» — бухгалтера с 32-го этажа с забинтованной головой и близорукого метеоролога с 27-го. В женщине, несущей кассетный магнитофон, Ройял без удивления узнал свою жену Анну. Небрежно одетая, с растрепанными волосами, она отцепилась от плеча Пэнгборна и побрела в круге света фонарей, как угрюмая проститутка, помахивая магнитофоном на двух пленников.

— Дамы… прошу тишины. Мы продолжаем. — Пэнгборн утихомиривал спутниц, а его тонкие пальцы шевелились в неверном свете.

Установили портативный бар. Рядом поставили столик и два кресла, на которые усадили испуганных гостей. Бухгалтер пытался поправить сползающую повязку на голове, словно боялся, что его заставят водить в жмурки. Метеоролог близоруко щурился на фонари, надеясь увидеть в участниках празднества кого-то из знакомых. Ройял знал всех присутствующих — они уже год были его соседями — и готов был поверить, что присутствует на обычной коктейльной вечеринке, каких летом на крыше устраивали множество. И все же он словно смотрел на первый акт стилизованной оперы или балета, где ресторан изображается одним столиком, а над обреченным героем глумится хор официантов.

Заводилы вечеринки начали пить задолго до появления двух гостей. Вдова ювелира в длинном меховом пальто, Анна с магнитофоном, Джейн Шеридан, трясущая коктейльный шейкер, — все они двигались, изгибаясь, словно под музыку, не слышную только Ройялу.

Пэнгборн снова призвал к тишине.

— А теперь займите наших гостей. Они, похоже, заскучали. Во что мы играем сегодня?

Посыпались предложения:

— Пиратская доска!

— Доктор, доктор! Летную школу!

— Прогулка по Луне!

Пэнгборн повернулся к гостям.

— Я предпочитаю Летную школу… Вы знаете, что мы тут открыли Летную школу? Не знаете?..

— Мы решили преподать вам несколько бесплатных уроков, — пояснила Анна.

— Один бесплатный урок, — поправил Пэнгборн под дружное хихиканье. — Одного будет достаточно. Правда ведь, Анна?

— Да, курс очень интенсивный.

— Точно, самостоятельный полет с первого раза.

Под руководством вдовы ювелира раненого бухгалтера уже поволокли к балюстраде. На спину жертве прикрепили пару разодранных крыльев из папье-маше — от детского костюма ангела. Снова раздались вой и рычание.

Таща за собой упирающуюся овчарку, Ройял вышел вперед. Народ так увлекся близкой казнью, что никто его не замечал. Стараясь говорить спокойно, Ройял позвал:

— Пэнгборн!.. Доктор Пэнгборн!..

Шум стих. Лучи фонарей мелькнули в темноте, скользнув по шелковым лацканам смокинга, и уперлись в белую овчарку, которая пыталась спрятаться за ногами хозяина.

— Летная школа! Летная школа! — снова завопил хор. Глядя на эту неуправляемую банду, Ройял словно видел толпу полуграмотных детишек. Зоопарк восстал против своего смотрителя.

Услышав голос Ройяла, гинеколог отвернулся от узника, вытер руки и пошел по крыше, подражая небрежной походке Ройяла. Но глаза изучали лицо Ройяла с профессиональным интересом, словно Пэнгборн прикидывал, что выражение твердой решимости можно подправить, перерезав лишь несколько нервов и мышц.

Ройял спокойно ждал, пока стихнет гам. Анна, оторвавшись от толпы, ринулась вперед, остановилась перед Ройялом и с ухмылкой встряхнула длинной юбкой. Потом вдруг включила магнитофон на полную мощность, и воздух наполнили невнятные крики рожениц.

— Ройял! — крикнула вдова ювелира. — Берегитесь, там Уайлдер!

Ройял испуганно дернулся, рубанув тростью темноту. Вокруг замельтешили лучи фонарей, по бетонной крыше заметались тени от поваленных кресел. Опасаясь нападения Уайлдера из-за спины, Ройял споткнулся о тент и запутался в собачьем поводке.

За его спиной раздался смех. С трудом сдержавшись, он снова повернулся к Пэнгборну. Но гинеколог уже шагал прочь, оглянувшись без злобы. Он легко взмахнул рукой, словно метнув дротик, отпуская Ройяла навсегда. Фонари оставили Ройяла, и все вернулись к более важному занятию — мучениям гостей.

Противостояние с Пэнгборном завершилось — да его и не было. Попавшись на примитивную уловку, Ройял теперь и сам не мог понять — неужели он и вправду так боится Уайлдера. Ройяла унизили, и поделом. Сейчас всем верховодил гинеколог. Зоопарку не прожить долго с таким смотрителем, как Пэнгборн, но он даст толчок насилию и жестокости, которые поддержат в остальных волю к жизни.

Пусть правят психи. Только они понимают, что происходит. Вцепившись в поводок, Ройял позволил овчарке утянуть себя в безопасный мрак у сада скульптур. Белые силуэты птиц скопились на всех карнизах и парапетах. Голодные собаки скулили, кормить их было нечем. Надо заблокировать лестницу и укрыться в пентхаусе; возможно, взять в качестве служанки миссис Уайлдер. Отсюда он будет руководить высоткой и обретет последний приют среди неба.

Ройял отпер ворота сада скульптур и пошел во тьме между скульптурами, отвязывая собак. Одна за другой, они убегали, пока не остался только он сам. И птицы.

16. РАДОСТНОЕ ОБУСТРОЙСТВО

Квартиру заливал загадочный свет, серый и сырой, хотя и окрашенный легким внутренним свечением. Стоя на кухне посреди мешков мусора, Лэйнг пытался нацедить хоть несколько капель из крана и оглядывался через плечо на унылый туман, протянувшийся занавесом через гостиную… или через его собственный мозг? Любопытно, который час? Сколько он уже не спит? Лэйнг смутно припомнил, что прикорнул на клетчатом коврике на полу кухни, положив голову на мусорный мешок.

Он потряс часы и колупнул треснувший циферблат грязным ногтем. Часы остановились во время потасовки в лифтовом холле 25-го этажа несколько дней назад. Впрочем, какая разница, который час — лишь бы не ночь, когда следует укрыться в квартире, скорчившись за ненадежной баррикадой.

Лэйнг туда-сюда крутил кран холодной воды, слушая, как меняется тон гудения. На короткое время, чуть ли не на минутку в день, из крана выходила зеленая от водорослей жидкость. Маленькие порции воды, двигаясь вверх-вниз в громадной сети труб по всему зданию, объявляли о своем появлении и исчезновении легким изменением тона гудения. Слушая эту далекую и сложную музыку, Лэйнг отточил слух и теперь лучше воспринимал любые звуки. И наоборот — глаза, используемые в основном по ночам, теряли былое значение.

Высотка практически замерла. Как часто повторял себе Лэйнг, почти все, что могло случиться, уже случилось. Покинув кухню, он втиснулся в узкое пространство между входной дверью и баррикадой и прижался правым ухом к дверной панели, по легкой вибрации определяя, ходят ли по соседним квартирам грабители. Каждый день, когда и он, и Стил выскальзывали из своих квартир — как символическое напоминание о временах, когда люди в самом деле выходили из дома, — они по очереди прижимали ладони к металлическим стенкам лифтовой шахты, ощущая, как телу передается дрожь внезапных движений пятнадцатью этажами выше или ниже. Скорчившись на лестнице и положив пальцы на металлические перила, они ловили тайное бормотание высотки, далекие очаги насилия — словно вспышки излучения из другой вселенной. Высотку пронизывали тихие редкие шорохи: раненый житель крадется по ступенькам лестницы, ловушка захлопывается за бродячей собакой, неосторожная жертва падает под ударом дубинки.

Впрочем, сегодня в этой зоне без времени и света не раздавалось ни звука. Лэйнг вернулся на кухню и продолжил слушать водопровод — часть гигантской акустической системы, управляемой тысячей клапанов; умирающий музыкальный инструмент, на котором когда-то активно играли. Все было тихо. Жители оставались на месте, прятались по домам за баррикадами, пытаясь сберечь остатки рассудка и подготовиться к ночи. В каком-то смысле жизнь в высотке начала копировать внешний мир, — там тоже жестокость и агрессия сдерживается корректными конвенциями.

Так и не припомнив, сколько он уже не спит и чем был занят полчаса назад, Лэйнг уселся на пол кухни посреди пустых бутылок и отбросов и стал смотреть на останки стиральной машины и холодильника, превратившихся в мусорные баки. Ему было трудно припомнить, для чего эти предметы использовались прежде. В каком-то смысле у вещей появлялось новое назначение, новая роль, которую еще предстоит понять. Запущенная высотка стала моделью мира, в который влекло людей будущее — в пейзаж по ту сторону технологии, где все или разваливается, или радикально перестраивается. Лэйнг задумался — порой казалось, что они живут в будущем, что оно уже пришло и уже выдохлось.

Присев на корточки у пересохшего источника, как пустынный кочевник, который никуда не торопится, Лэйнг терпеливо ждал, когда пойдет вода. Он поковырял грязь на тыльной стороне ладоней. Мыться все давно перестали. Высотка воняла. Ни туалеты, ни мусоропроводы не работали, и по утрам по фасаду дома с балконов текли тонкие струйки фекалий. Но над этим характерным запахом властвовал новый двусмысленный, сладко-гнилостный аромат, сочившийся из пустых квартир, — и вдаваться в подробности Лэйнг не желал.

При всех неудобствах, жизнь в высотке ему нравилась. Сейчас, когда жителей осталось мало, Лэйнг готов был двигаться вперед и жить своей жизнью. Как и где — этого он еще не решил.

Беспокоила его сестра. Алиса подцепила непонятную болезнь и все время то лежала на матрасе в спальне, то бродила полуголая по квартире; ее дрожащее тело, как сверхчувствительный сейсмограф, отзывалось на незаметную дрожь здания. Лэйнг постучал по сливной трубе под раковиной, посылая гул по пустой трубе, — и Алиса позвала его тихим голосом из спальни.

Лэйнг отправился к ней, пробираясь среди куч щепок, наколотых из порубленной мебели. Он получал удовольствие, круша столы и стулья.

Алиса протянула к нему тощую руку.

— Этот шум… ты опять сигналил кому-то. Кому на сей раз?

— Алиса, никому. Да и кого мы знаем?

— Людей на нижних этажах. Они тебе нравятся.

Лэйнг стоял рядом с матрасом, решая, не присесть ли. Лицо сестры блестело, как восковой лимон. Глаза, пытаясь сфокусироваться, плавали в глазницах потерянными рыбками. Лэйнг на миг испугался, что сестра умирает, — за последние два дня они съели лишь несколько долек консервированного копченого лосося, банку которого он нашел под половицами в пустой квартире. Забавно, что меню в высотке становилось все разнообразнее в дни полного упадка — на свет появлялись новые и новые деликатесы.

Впрочем, еда не главное, и в других отношениях Алиса была полна жизни. Лэйнг с удовольствием выслушивал приятную критику в свой адрес, когда старался угодить бессмысленным прихотям сестры. Это была лишь игра, но он наслаждался ролью исполнительного слуги язвительной хозяйки, верного прислужника, для которого удовольствием было не одобрение, а бесконечное перечисление его промахов.

— Алиса, я пытаюсь раздобыть воды. Ты бы хотела чаю?

— Чайник воняет.

— Для тебя я его помою. Тебе грозит обезвоживание.

Она неохотно кивнула.

— А что происходит?

— Ничего… Все уже произошло. — От тела Алисы исходил спелый, но не отвратительный запах. — И теперь начинает приходить в норму.

— Что с Аланом? Ты говорил, что присмотришь за ним.

— Боюсь, его нет. — Лэйнг терпеть не мог упоминаний о муже Алисы. — Я ходил в твою квартиру… Она пуста.

Алиса отвернулась, показывая, что сыта братом по горло. Лэйнг наклонился, чтобы собрать с пола щепки, которые набросала у матраса сестра. Ножки от кресла из гостиной, густо пропитанные клеем и лаком, будут отлично гореть. Эти кресла Лэйнг притащил из квартиры Адриана Талбота после исчезновения психиатра. Общие вкусы жителей средних этажей оказались очень кстати. А вот жителям нижних этажей туго придется с модными когда-то стульями из хромированных трубок и неотделанной кожи — на них можно только сидеть.

Пищу теперь готовили на кострах, которые разводили на балконах или в декоративных каминах. Лэйнг вынес дрова на балкон. Присев на корточки, он сообразил, что готовить-то и нечего. Банки из тайника давным-давно пришлось пожертвовать соседу-ортодонту. Положение Лэйнга спасали лишь припрятанные ампулы с морфием.

Стила, страшного своей непредсказуемой жестокостью, Лэйнг держался только по необходимости. Множество людей пропали или полностью перестали бороться. Бросили высотку ради внешнего мира? Лэйнг был уверен, что нет. В каком-то смысле он зависел от неопределенных отношений с ортодонтом и следил за его убийственными вывертами, как узник, влюбленный в угрюмого тюремщика. В предыдущие недели поведение Стила было пугающим. Нарочито бездумные нападения на одиноких и беззащитных, детская привычка мазать кровью стены пустых квартир — на это Лэйнгу было тяжело смотреть. Со времени исчезновения жены Стил ходил будто туго натянутый — как тетива громадных арбалетов, которые он смастерил из струн от пианино и установил в холлах и коридорах; на стрелы он пустил клюшки для гольфа. При этом Стил оставался странно спокоен, словно играл в какое-то приключение, и вечерами отсыпался, давая возможность Лэйнгу искать воду.

Взяв чайник, Лэйнг услышал, как его зовет сестра, но когда вошел, она уже забыла, чего хотела, и протянула руки к брату. Обычно Лэйнг тер ей ладони, стараясь передать хоть немного тепла, но сейчас, из какой-то смешной лояльности ортодонту, он даже не попытался помочь Алисе. Такая мелкая демонстрация черствости, как и отказ от личной гигиены и даже нарочитое пренебрежение здоровьем, входили в систему, которая устраивала Лэйнга. Теперь его мысли занимал только следующий налет, следующая квартира, которую разграбят, и следующий жилец, которого изобьют. Ему нравилось смотреть на Стила в деле — бездумное насилие завораживало. Каждый инцидент приближал их к конечной цели — царству, в котором самые извращенные порывы наконец смогут проявляться в любых видах.

Лэйнг подождал, пока Алиса впадет в забытье. Забота о сестре отнимала слишком много сил. Если она умирает, он помочь не в силах; придется вколоть последний грамм морфия и спрятать тело, не отдав на поругание Стилу. Любимым занятием ортодонта стало наряжать трупы и устраивать из них гротескные композиции. Воображение дантиста, подавляемое годами работы с зубами, разыгрывалось, когда он играл с мертвыми. Накануне Лэйнг застал Стила, когда он наносил грим на лицо рекламного агента, одетого в шелковую ночнушку. Со временем Стил сможет таким образом заново заселить всю высотку — в трупах у него недостатка нет.

С чайником в руках Лэйнг вышел из квартиры. Все тот же мутный свет, окрашенный в перламутр внутренним сиянием, наполнял коридор и лифтовый холл — ядовитые испарения самой высотки, суть ее мертвого бетона. Стены поверх аэрозольных граффити был забрызганы кровью — как изыски ташиста на картинах, которых было полно в квартирах верхних этажей. Мусорные мешки вдоль стен покрылись паутиной сбежавшей с катушек магнитофонной пленкой.

Под ногами хрустнули брошенные негативы — на каждом был запечатлен давно забытый акт насилия. Лэйнг замер, чтобы не привлечь затаившегося хищника; из открывшейся двери на лестницу в холл вошел мужчина в летной куртке и кожаных ботинках.

Глядя, как Пол Кросланд деловито шагает по грязному ковру, Лэйнг осознал, что диктор вернулся из телестудии, где читал дневные новости. Кросланд был единственным, кто выходил из здания, последним связующим звеном с внешним миром. Даже Стил его чурался. Некоторые жители все еще смотрели новости — с помощью телевизоров на батарейках, прикорнув на мусорных мешках за баррикадами; возможно, еще надеялись — вдруг Кросланд отложит приготовленный текст и выложит всему миру, что происходит в высотке.

На лестнице Лэйнг устроил собачью ловушку с помощью тропической москитной сетки, которую стянул из квартиры антрополога тремя этажами выше. Высотку затопило нашествие собак — они спускались из родных угодий на верхних этажах. Лэйнг не питал надежд поймать крупную собаку, а вот такса или пекинес вполне могли бы запутаться в нейлоновых сетях.

Холл перегораживала баррикада из мебели, и Лэйнг двинулся по коридору, в который выходили десять квартир северного крыла. Через три двери он обнаружил брошенную квартиру. Комнаты были пусты, мебель и аппаратура давно исчезли. На кухне Лэйнг покрутил краны, потом, взрезав ножом шланги стиральной и посудомоечной машин, набрал с чашку отдающей металлом воды. В ванной на плиточном полу лежало обнаженное тело пожилого налоговика. Графин на полу еще хранил запах виски, и слабый аромат вызвал почти головокружительную ностальгию.

В следующей квартире, тоже брошенной и выпотрошенной, Лэйнг обратил внимание на округлую припухлость ковра в спальне. Заподозрив, что там припрятаны запасы еды, он скатал ковер и обнаружил, что в паркете и бетонной плите проделан лаз в нижнюю квартиру.

Заперев дверь, Лэйнг лег на пол и заглянул вниз. В круглом стеклянном столике, чудом уцелевшем, отразилась его окровавленная рубашка и бородатое лицо, как будто Лэйнг смотрел в глубокий колодец. У стола лежали два опрокинутых кресла. Балконная дверь была аккуратно закрыта, с двух сторон окна висели чистые занавески. Глядя на мирную сцену, Лэйнг чувствовал, что ему случайно открылся параллельный мир, где не действуют законы высотки, — волшебное царство, в котором громадные дома обставлены и украшены, но не заселены.

Не удержавшись, он опустил в лаз тощие ноги и проскользнул в нижнюю комнату. Стоя на стеклянном столе, Лэйнг оглядывал квартиру. Обостренное чутье подсказало, что он не один — где-то звякнул крохотный колокольчик. Из спальни послышалось тихое шуршание, словно маленькое животное пыталось выбраться из бумажного пакета.

Лэйнг толкнул дверь спальни. Рыжая женщина, лет за тридцать, полностью одетая, лежала на кровати и играла с персидской кошкой. На животном был бархатный ошейник с колокольчиком, а поводок был привязан к окровавленному запястью женщины. Кошка слизала с шерсти капельки крови, а потом вцепилась в запястье женщины, пытаясь разгрызть тонкую кожу и разбередить рану.

Лэйнг узнал в женщине Элеонору Пауэлл. Она даже не пыталась помешать кошке, намеревавшейся полакомиться ее плотью, а с серьезным синюшным лицом смотрела на животное, как терпеливая мама смотрит на игры детей.

Рядом с ее левой рукой, на шелковом покрывале, лежали карандаш и журналистский блокнот. Экранами к ней, в футе от кровати, стояли четыре телевизора, настроенные на разные каналы. Три экрана были пусты; четвертый телевизор, на батарейках, показывал расплывчатую картинку конных скачек — без звука.

Забыв о блокноте, Элеонора периодически подносила окровавленное запястье к пасти кошки, которая жадно терзала кожу вокруг сустава. Лэйнг попытался отогнать кошку, но Элеонора дернула поводок, возвращая животное к ране.

— Я не даю ей умереть, — укоризненно сказала женщина Лэйнгу и безмятежно улыбнулась. Потом подняла левую руку. — Доктор, могу предложить вам другое запястье… Бедняжка, вы совсем отощали.

В квартире царила тишина, и звук собственного учащенного дыхания Лэйнга раздавался неестественно гулко. Он что, скоро останется единственным живым обитателем высотки? Один-одинешенек будет скитаться по этажам и галереям, подходить к тихим лифтовым шахтам, сидеть в одиночестве на балконах — по очереди на каждом? Сон, давным-давно его манивший, вдруг показался кошмаром.

Лэйнг включил звук у телевизора. Из динамика донесся голос комментатора скачек — безумная скороговорка кличек; диктор словно торопливо перечислял тех, кто должен населить высотку с помощью экстренной пересадки личностей.

— Что? Где программа? — Элеонора подняла голову, уставившись в экран. Левая рука потянулась к блокноту и карандашу. — Что он говорит?

Лэйнг подсунул под нее руки, собираясь унести, однако худое тело оказалось неожиданно тяжелым. А он оказался неожиданно слабым.

— Вы можете идти? За телевизором я потом вернусь.

Элеонора, пожав плечами, привалилась к Лэйнгу, как пьяная в баре, принявшая двусмысленное предложение от старого знакомого, окинула его оценивающим взглядом и потрепала по руке.

— Ладно. Только сначала найдите батарейки.

— Разумеется. — Под ее взглядом Лэйнг вытащил из гардероба чемодан и начал набивать в него одежду.

Так Лэйнг забрал Элеонору Пауэлл и ее портативный телевизор к себе. Элеонору он устроил на матрасе в гостиной и целыми днями рыскал по заброшенным квартирам в поисках еды, воды и батареек. Возвращение в его жизнь телевизора убедило Лэйнга, что все в высотке приходит в норму. Когда Стил перебрался на более сытные пастбища — вверх, Лэйнг отклонил предложение сопровождать его. Он уже решил отделиться со своими двумя женщинами от всех. С Алисой и Элеонорой он сможет быть таким агрессивным и самодостаточным, таким пассивным и подчиненным, как пожелает. Пока что он не представлял, кем станет для этих двух женщин, но свою роль он будет играть в родных стенах.

Ему было лучше, чем когда-либо, несмотря на угрозу для жизни, на возможность умереть в любую минуту от голода или нападения. Его радовала уверенность в себе, умение справляться с задачами по выживанию — поиск пищи, сохранение рассудка, охрана своих женщин от грабителей, которые пожелают забрать их себе. И главное, он гордился, что держит в узде порывы по отношению к Элеоноре и сестре, извращенные мысли, навеваемые бесконечными возможностями высотки.

17. ПАВИЛЬОН У ОЗЕРА

Словно не решаясь тревожить внутренности дома, утреннее солнце аккуратно обследовало полуприкрытую стеклянную крышу лестничного колодца на 40-м этаже, скользнуло между осколков разбитого стекла и косо улеглось на ступеньки. Пятью этажами ниже, дрожа в холодном воздухе, Ричард Уайлдер ждал, когда солнце доползет до него. Он сидел, прислонившись спиной к обеденному столу, который вместе с другой мебелью перегораживал лестницу. Проведя так всю ночь, Уайлдер продрог. Чем выше он забирался, тем холоднее становилось, и порой тянуло пойти вниз. Уайлдер поглядел на животное, свернувшееся у его ног — похоже, когда-то это был черный пудель, — завидуя его курчавой шубке. Сам Уайлдер был почти голый; он размазал по груди и плечам губную помаду, надеясь согреться этой сладкой мазью.

Пес уставился наверх — на лестничную площадку. Уши встали торчком, когда он услышал звуки, недоступные человеку, — за баррикадой кто-то двигался. За десять дней человек и животное образовали отличную охотничью бригаду.

Излохмаченные остатки штанов Уайлдера, обрезанных по колено, были запятнаны кровью и вином. Крупное лицо заросло клочковатой бородой, частично открывающей рану на челюсти. Выглядел Уайлдер усталым и истощенным, но на самом деле мышцы были налиты силой. Широкую грудь заштриховали нарисованные полосы, продолжающиеся на плечах и спине. Время от времени Уайлдер проверял узор, который нанес вчера губной помадой, найденной в заброшенной квартире. Начатая спьяну игра вскоре превратилась в серьезный ритуал. Боевая раскраска не только наводила ужас на встречных, но и давала Уайлдеру чувство самоидентификации.

Крепко держа собачий поводок, он смотрел на площадку в десяти ступеньках от себя. Солнце, продолжая трудовой спуск по лестнице, принялось согревать кожу. Прямоугольник белого неба за крышей в шестидесяти футах над головой выглядел неестественно, словно потолок съемочного павильона.

Вздрогнув, пес вытянул вперед лапы. Кто-то, всего в нескольких шагах, поправлял баррикаду. Уайлдер терпеливо ждал, подтянув пса на ступеньку вверх. При всем дикарском облике, Уайлдер вел себя очень сдержанно. Уже почти добравшись до цели, он не хотел, чтобы его застали врасплох. Он взглянул через щель в обеденном столе: кто-то за баррикадой отодвигал в сторону письменный стол красного дерева, служивший тайной дверцей. В проеме появилась почти лысая женщина лет семидесяти с напряженным лицом и, помедлив, пролезла через проем к лестничным перилам, держа в руке ведерко для шампанского. На ней были остатки дорогого вечернего платья, открывающие пятнистую белую кожу мускулистых рук и плеч.

Уайлдер смотрел на женщину с уважением. С такими старушенциями он сталкивался не раз и знал, что они способны на удивительную резвость. Пришлось подождать, пока она, перегнувшись через перила, не вылила из ведерка помои. Холодные брызги окатили Уайлдера и пса, но они и не дрогнули. Уайлдер аккуратно вытер кинокамеру, лежавшую рядом на ступеньке. Линзы уже покрылись трещинами в стычках и нападениях, доведших его до крыши высотки, однако кинокамера оставалась символом. Уайлдер чувствовал такое же единство с камерой, как и с собакой. Впрочем, при всей любви и верности к животному, им скоро предстоит расстаться — они оба примут участие в праздничном банкете, подумал Уайлдер с мрачным юмором, но пудель будет в кастрюле.

Думая об этом скором ужине — первой приличной еде за несколько недель, — Уайлдер продолжал следить за бормочущей что-то женщиной. Вытерев бороду, он осторожно поднялся с колен, потянул собачий поводок — обрывок электропровода — и зашипел сквозь разбитые зубы.