Земля

— Ну, чего тебе еще?

Ван Лун ответил с большим трудом:

— Я Ван Лун, крестьянин.

— Ну, так чего тебе, Ван Лун, крестьянин? — бросил привратник, который бывал вежлив только с богатыми друзьями своего хозяина и хозяйки.

— Я пришел… Я пришел… — запинался Ван Лун.

— Вижу, что ты пришел, — сказал привратник, покручивая длинные волосы на бородавке.

— Тут есть женщина, — сказал Ван Лун голосом, невольно упавшим до шепота. На солнце его лицо лоснилось от пота.

Привратник громко захохотал.

— Так вот ты кто! — закричал он. — Мне говорили, что сегодня придет жених. Но ты с корзиной, где же мне было догадаться?

— Это провизия, — сказал Ван Лун извиняющимся тоном, в ожидании, что привратник поведет его в дом. Но тот не двигался.

Наконец Ван Лун сказал тревожно:

— Что же мне, идти одному?

Привратник разыграл припадок испуга.

— Нет, старый господин тебя убьет!

Потом, видя, что Ван Лун уж слишком прост, он добавил:

— Серебро — хороший ключ.

Ван Лун понял наконец, что привратник хочет получить с него взятку.

— Я бедный человек, — сказал он жалобно.

— Дай-ка я посмотрю, сколько у тебя в поясе, — сказал привратник.

И он ухмыльнулся, когда Ван Лун в простоте души и впрямь поставил корзину на каменные плиты и, подняв полу халата, снял кошелек с пояса и вытряс в левую руку то, что осталось от покупок. Там была одна серебряная монета и четырнадцать медяков.

— Я возьму серебро, — сказал привратник хладнокровно, и прежде чем Ван Лун собрался с возражениями, он уже спрятал серебро в рукав и зашагал к воротам, громко выкрикивая: — Жених, жених!

Ван Луну, хотя он и сердился на то, что сейчас случилось, и приходил в ужас, что так громогласно извещают о его приходе, оставалось только идти за привратником, и он пошел, подобрав свою корзину и не глядя ни направо, ни налево.

Хотя ему в первый раз пришлось видеть дом городского богача, он не мог ничего вспомнить впоследствии. С пылающим лицом и склоненной головой он проходил один двор за другим, а впереди него ревел голос привратника, и по сторонам раздавались взрывы смеха. Потом неожиданно, когда ему казалось уже, что он прошел не меньше сотни дворов, привратник замолчал и втолкнул его в маленькую приемную комнату. Там он стоял один, покуда привратник ходил в какие-то внутренние покои и, вернувшись через минуту, сказал:

— Старая госпожа велит тебе идти к ней.

Ван Лун бросился вперед, но привратник остановил его, презрительно говоря:

— Ты не можешь показаться госпоже с этой корзиной. Тут у тебя и свинина, и соевый творог! Как же ты будешь кланяться?

— Верно, верно, — согласился Ван Лун, волнуясь.

Но он не решился поставить корзину на землю, боясь, как бы оттуда чего-нибудь не украли. Ему не приходило в голову, что не каждому будут по вкусу такие лакомства, как два фунта свинины, шесть унций говядины и маленькая рыба из пруда.

Привратник заметил его страх и презрительно сказал:

— В нашем доме таким мясом кормят собак, — и, схватив корзину, сунул ее за дверь, толкая перед собой Ван Луна.

Они прошли по узкой и длинной веранде, кровлю которой поддерживали украшенные тонкой резьбой столбы, в зал, какой Ван Луну еще не приходилось видеть. Двадцать домов, таких, как его дом, можно было бы поставить в нем, и они были бы незаметны: так просторен был зал и так высоки были потолки. Подняв в изумлении голову, чтобы рассмотреть резные раскрашенные балки вверху, он споткнулся о высокий порог и упал бы, если бы привратник не схватил его за руку и не закричал:

— Может быть, ты будешь настолько вежлив и упадешь вот так же, лицом вниз, перед старой госпожой?

Сконфуженный Ван Лун посмотрел вперед и увидел в центре комнаты на возвышении очень старую женщину; маленькое и худое тело ее было одето в блестящий жемчужно-серый шелк, а на низенькой скамейке рядом с ней стояла трубка с опиумом, раскаляясь на маленькой лампе. Она посмотрела на Ван Луна черными глазами, запавшими и быстрыми, как у обезьяны, на худом и сморщенном лице. Кожа ее руки, державшей трубку, обтягивала тонкие кости, гладкая и желтая, как позолота на идоле. Ван Лун упал на колени и ударился головой о плиты пола.

— Подними его! — важно сказала старая госпожа привратнику. — Этих знаков почтения не нужно. Он пришел за женщиной?

— Да, почтенная госпожа, — ответил привратник.

— Почему он сам не говорит? — спросила старуха.

— Потому что он глуп, госпожа, — отвечал привратник, теребя волосы на бородавке.

Это возмутило Ван Луна, и он бросил негодующий взгляд на привратника.

— Я простой и грубый человек, знатная и почтенная госпожа, — сказал он. — Я не знаю, какие слова говорят в присутствии такой особы.

Старая госпожа посмотрела на него внимательно и серьезно, словно хотела заговорить, но потом отвернулась от него, ее пальцы сомкнулись вокруг трубки, которую раскуривала для нее рабыня, и она, казалось, сразу забыла о Ван Луне. Она нагнулась, жадно втягивая дым, и острота ее взгляда пропала: глаза подернулись дымкой. Ван Лун все еще продолжал стоять перед ней, когда ее взгляд мимоходом остановился на его фигуре.

— Что этот человек делает здесь? — спросила она, внезапно разгневавшись. Казалось, она обо всем забыла.

Лицо привратника оставалось неподвижным. Он молчал.

— Я пришел за женщиной, почтенная госпожа, — ответил Ван Лун в изумлении.

— За женщиной? За какой женщиной? — начала старуха, но рабыня, стоявшая рядом, нагнулась к ней и что-то прошептала, и ее госпожа пришла в себя.

— Ах, да, я и забыла об этом деле. Ты пришел за рабыней по имени О Лан. Помню, мы обещали выдать ее замуж за какого-то крестьянина. Ты и есть этот крестьянин?

— Да, я, — отвечал Ван Лун.

— Позови живее О Лан! — сказала старая госпожа рабыне. Ей как будто хотелось кончить поскорее со всем этим и остаться одной в тишине большого зала с трубкой опиума.

Через мгновение рабыня вернулась, ведя за руку крепкого сложения и довольно высокого роста женщину в чистой синей кофте и штанах. Ван Лун взглянул на нее один только раз, потом отвел глаза в сторону, и сердце его забилось. Это была его будущая жена.

— Подойди сюда, рабыня, — сказала старая госпожа небрежным тоном. — Этот человек пришел за тобой.

Женщина подошла к госпоже и стала перед ней, опустив голову и стиснув руки.

— Ты готова? — спросила госпожа.

Женщина ответила медленно, как эхо:

— Готова.

Ван Лун, слыша в первый раз ее голос, посмотрел на ее спину, так как она стояла впереди него. Голос был довольно приятный, не громкий и не тихий, ровный и не злой. Волосы женщины были аккуратно и гладко причесаны и одежда опрятна. С минутным разочарованием он увидел, что ноги у нее не забинтованы.

Но долго раздумывать об этом не пришлось, потому что старая госпожа уже говорила привратнику:

— Вынеси ее сундук за ворота, и пусть они уходят.

Потом она подозвала Ван Луна и сказала:

— Стань рядом с ней, пока я говорю.

И когда Ван Лун вышел вперед, она сказала ему:

— Эта женщина вошла в наш дом десятилетним ребенком и прожила здесь до сих пор, когда ей исполнилось двадцать лет. Я кормила ее в голодный год, когда ее родители приехали сюда, потому что им нечего было есть. Они были с севера, из Шандуня, и вернулись туда, и больше я ничего о них не знаю. Ты видишь, у нее сильное тело и квадратное лицо ее сословия. Она будет хорошо работать в поле, и носить воду, и делать для тебя все, что ты захочешь. Она некрасива, но это и лучше. Только люди праздные нуждаются в красивых женщинах, чтобы они развлекали их. Она и неумна. Но она хорошо делает то, что ей велят, и у нее смирный характер. Насколько мне известно, она девушка. Она не так красива, чтобы вводить в соблазн моих детей и внуков, даже если бы она не была на кухне. Если что-нибудь и было, так разве с кем-нибудь из слуг. Но по дворам бегает столько хорошеньких рабынь, что я сомневаюсь, был ли у нее хоть один любовник. Возьми ее и обращайся с ней хорошо: она хорошая рабыня, хотя немного неповоротлива и глупа. Если бы я не думала о своей будущей жизни, то оставила бы ее у себя: для кухни она достаточно хороша. Но я всегда выдаю своих рабынь замуж, если кто-нибудь хочет их взять, а господам они не нравятся.

А женщине она сказала:

— Повинуйся ему и рожай ему сыновей, много сыновей. Первого ребенка принеси показать мне.

— Да, почтенная госпожа, — отвечала женщина покорно.

Они стояли в нерешительности, и Ван Лун был очень смущен, не зная, что ему говорить и делать.

— Ну, идите, что же вы! — сказала нетерпеливо старая госпожа.

И Ван Лун, вторично отвесив поклон, повернулся и вышел, а женщина за ним, а за ней привратник, неся на плече сундук. Этот сундук он поставил на пол в комнате, куда Ван Лун зашел за своей корзиной, и не пожелал нести его дальше.

Тогда Ван Лун повернулся к женщине и в первый раз посмотрел на нее. У нее было квадратное честное лицо, короткий широкий нос с крупными черными ноздрями, и рот у нее был широкий, словно щель на лице. Глаза у нее были маленькие, тускло-черного цвета, и в них светилась какая-то смутная печаль. Лицо, должно быть, всегда казалось неподвижным и невыразительным. Женщина терпеливо выносила взгляд Ван Луна, без смущения, без ответного взгляда, и только ждала, когда он ее оглядит. Он увидел, что ее лицо и вправду не было красиво — загорелое, простое, покорное лицо. Но на ее темной коже не было рябин, и губа не была раздвоена. В ее ушах он увидел свои серьги, те золоченые серьги, которые он купил, а на руках у нее были подаренные им кольца. Он отвернулся с тайной радостью: у него есть жена!

— Вот сундук и вот корзина, — сказал он грубо.

Не говоря ни слова, она нагнулась, подняла сундук за скобу, поставила его на плечо и, шатаясь под его тяжестью, попыталась выпрямиться. Он следил, как она это делает, и потом неожиданно сказал:

— Я возьму сундук. Вот корзина.

И он взвалил сундук себе на спину, не считаясь с тем, что на нем новый халат. А она, все еще не говоря ни слова, взялась за ручку корзины. Он подумал о сотне дворов, которыми ему придется идти, нелепо согнувшись под тяжестью сундука.

— Если бы была боковая калитка… — пробормотал он.

И она, подумав немного, словно не сразу поняла его слова, кивнула. Потом она повела его через маленький заброшенный двор, поросший сорной травой, с заглохшим прудом. Там под согнутой сосной была старая калитка. Женщина отодвинула засов, и они вышли на улицу.

Раза два он оглянулся на нее. Она упорно шагала, переставляя большие ноги, и казалось, что так она может прошагать всю свою жизнь. Ее широкое лицо ничего не выражало.

В городских воротах он нерешительно остановился и начал одной рукой отыскивать оставшиеся в поясе медяки, другой рукой он придерживал сундук на плече. Он достал две медные монеты и на них купил шесть маленьких зеленых персиков.

— Возьми их и съешь, — сказал он грубо.

Она схватила персики с жадностью, как ребенок, и безмолвно зажала их в руке. Он посмотрел на нее еще раз, когда они шли по меже пшеничного поля: она потихоньку грызла персик, но, увидя, что он смотрит на нее, снова зажала его в руке, и челюсти у нее перестали двигаться.

И так они шли, пока не достигли западного участка, где стоял храм Земли: маленькое строение, не выше человеческого роста, сложенное из серых кирпичей и крытое черепицей. Дед Ван Луна, всю жизнь работавший на тех же полях, которые теперь пахал Ван Лун, выстроил этот храм, возя кирпичи из города на тачке. Стены были оштукатурены снаружи. В один урожайный год наняли деревенского художника, и тот намалевал на белой штукатурке горный пейзаж и бамбуки. Но эта живопись омывалась дождями в течение трех поколений, и от нее остались только легкие перистые тени бамбуков, а горы исчезли. Внутри храма, уютно угнездившись под крышей, сидели две маленькие торжественные фигуры, вылепленные из глины, взятой с полей вокруг храма. Это были сам бог и его жена, облаченные в одежды из красной и золотой бумаги, а у бога были редкие висячие усы из настоящих волос. В праздник Нового года отец Ван Луна покупал листы красной бумаги и заботливо выкраивал и клеил новые одежды для этой четы. И каждый год под кровлю храма врывались снег и дождь, а летом светило солнце, портя их одежды. Сейчас, однако, одежды были еще новые, так как год только что начался, и Ван Лун гордился их щегольским видом.

Он взял корзину из рук женщины и осторожно заглянул под свинину, где лежали купленные им курительные палочки. Он боялся, как бы они не сломались, а это дурной знак; но они были целы, и он достал их и воткнул рядом в пепел других курительных палочек, груда которого возвышалась перед богами, потому что вся округа почитала эти маленькие фигурки. Разыскав кремень и огниво, Ван Лун высек огонь на сухой лист вместо трута и зажег курительные палочки.

Мужчина и женщина стояли вместе перед богами своих полей. Женщина смотрела, как тлеют и покрываются пеплом концы курительных палочек. Когда на них накопилось много пепла, она нагнулась и стряхнула его указательным пальцем. Потом, словно испугавшись того, что сделала, она быстро взглянула на Ван Луна своими немыми глазами. Но что-то в ее движении понравилось Ван Луну. Казалось, она почувствовала, что курительные палочки принадлежат им обоим: в этот момент совершился их брак. Они стояли рядом в полном молчании, пока палочки не превратились в пепел; и тогда, так как солнце уже садилось, Ван Лун взвалил сундук на плечо, и они пошли домой. У дверей дома стоял старик, греясь в лучах заходящего солнца. Заметив подходившего с женщиной Ван Луна, он не сделал ни одного движения. Было бы ниже его достоинства обращать на нее внимание. Вместо этого он притворился, что смотрит на облака, и крикнул:

— Видно, что будет дождь. Вот по этому облаку, что надвигается на левый рог молодого месяца. Должно быть, не позже чем завтра ночью! — А потом, увидя, что Ван Лун берет у женщины корзину, он снова закричал: — Много потратил денег?

Ван Лун поставил корзину на стол.

— Сегодня будут гости, — сказал он кратко, внося сундук О Лан в ту комнату, где он спал, и ставя рядом с сундуком, где лежала его одежда. Он посмотрел на сундук странным взглядом.

Но старик подошел к двери и заговорил стремительно:

— В этом доме нет конца тратам!

В сущности, ему льстило, что сын позвал гостей, но он чувствовал, что долг приличия обязывает его ворчать перед невесткой, чтобы она с первых же дней не стала расточительна. Ван Лун ничего не сказал и понес корзину на кухню, а женщина последовала за ним. Он вынул провизию, положил на край незатопленной печки и сказал:

— Вот свинина, а вот говядина и рыба. Есть будут семеро. Сумеешь ты приготовить ужин?

Он не смотрел на женщину, — это было бы неприлично.

Женщина отвечала бесцветным голосом:

— Я была служанкой на кухне с тех пор, как попала в дом Хванов. Там готовили мясо три раза в день.

Ван Лун кивнул и оставил ее одну. Он не видел ее до тех пор, пока не собрались гости: общительный, хитрый и вечно голодный дядя, сын дяди, дерзкий парень лет пятнадцати, и соседи, неуклюжие и ухмыляющиеся от робости. Двое были из соседней деревни, они обменивались с Ван Луном семенами и помогали друг другу убирать урожай, а третий, Чин, был его ближайший сосед, — маленький спокойный человек, говоривший неохотно, только в случае крайней необходимости. Когда они уселись в средней комнате, из вежливости заняв места не сразу, а после долгих колебаний и споров, Ван Лун пошел на кухню и велел женщине подавать. Он был доволен, когда она сказала ему:

— Я буду подавать чашки, а ты ставь их на стол. Я не люблю выходить к мужчинам.

Ван Лун ощутил большую гордость, что эта женщина принадлежит ему и не боится ему показываться, но к другим мужчинам выходить не хочет. Он взял чашки из ее рук у кухонной двери, поставил их на стол в средней комнате и громко провозгласил:

— Ешьте, дядя и братья!

И когда дядя, который любил пошутить, сказал:

— А разве мы не увидим чернобровой невесты? — Ван Лун возразил твердо:

— Мы еще не одна плоть. Не годится, чтобы чужие мужчины видели ее, пока брак не совершился.

И он упрашивал их есть, и они ели угощение охотно и в полном молчании, и один из них похвалил коричневый соус к рыбе, а другой — хорошо зажаренную свинину. И Ван Лун снова и снова повторял в ответ:

— Это плохая еда, она плохо приготовлена.

Но в глубине души он гордился ужином, потому что к мясу женщина добавила сахару, уксусу и немного вина и сои, и получилось такое вкусное блюдо, каких самому Ван Луну еще не доводилось пробовать за столом у своих друзей.