47 ронинов

Он поднял голову, и девушка отшатнулась, словно ударившись о стену. Едва сдерживаемый гнев в его глазах обжег ее, как огнем. Мика резко остановилась. А глава дома Асано повернулся к дочери спиной и обычной проворной походкой направился к своим покоям.

– Господин мой! – в отчаянии крикнула она и кинулась за ним, спотыкаясь, с трудом владея враз оцепеневшим телом. Точно взгляд отца ее парализовал.

– Не сейчас, – отрезал он из-за плеча, не замедляя шага.

– Отец, прошу!

Открывая дверь, господин Асано чуть замешкался, и Мике удалось его нагнать. Он ступил внутрь помещения и, даже не оглянувшись, задвинул за собой укрепленную деревянными рейками ширму.

Мика так и осталась стоять у двери – дрожащая, обессиленная, с подгибающимися коленями, не способная сделать и шагу. Небеса вдруг взорвались – ослепительно вспыхнула молния, следом раскатисто громыхнул гром, и наконец разразилась гроза.

Тучи обрушились на мир неистовым ливнем, Мика сразу же вымокла до нитки, но по-прежнему не могла заставить себя сдвинуться с места. Вновь и вновь взывала она посреди бушующей стихии, вопреки всему надеясь на чудо, на то, что отец ее смилуется, что сердце его смягчится и равнодушная дверь все же откроется. Голос девушки – жалостливый, скорбный, словно крики морских птиц, – разносился далеко вокруг и терялся в завываниях бури.

Она не знала, как долго там простояла; время потеряло значение. И не только время – значения больше не имело ничего. О Кае позаботились. Сердце радовалось, но мысль о том, что принесенная Басё весть так ее окрыляет, наполняла Мику жгучим стыдом.

Наконец, покорившись неизбежному, она повернулась к отцовскому дому спиной и медленно побрела прочь – через двор, под струями ледяного дождя, обходя стороной крытые внутренние проходы, способные дать ей защиту от ливня.

Держась на ногах одним лишь усилием воли, девушка добралась до той части обширного дворца, где располагались ее комнаты. Как же она ошибалась, решив, что сегодня уже выплакала все слезы… Оказывается, человеческая душа способна вместить в себя бесконечное количество горько-соленой влаги… такое же бесконечное, как число звезд на небе.

В коридоре Мика заметила погруженных в беседу Басё и Оиси. Судя по их безрадостным лицам, разговор мог идти о чем угодно – от нынешних злополучных событий до нехватки лошадиного фуража.

Ей послышалось, будто Оиси произнес имя своего сына. Проходя мимо мужчин, она отвела глаза в сторону, не желая привлекать внимания. Но, что бы сегодня ни произошло, она по-прежнему оставалась Микой-химэ, и оба самурая, прервав разговор на полуслове, с требуемым почтением склонили перед ней головы.

Она слегка кивнула в ответ и уже собиралась было двинуться дальше, как вдруг заметила в глазах Басё отблески сочувствия; видимо, он не ожидал вновь увидеть ее так скоро, и уж тем более в столь плачевном виде – насквозь промокшую от дождя, жалкую…

Девушка остановилась, встретилась глазами с возвышавшимся над ней воином и, не обращая внимания на удивление Оиси, спросила:

– Господин Басё, верите ли вы в то, что боги или милосердный Будда в самом деле слышат наши молитвы и отзываются на них?

Теперь уже Басё посмотрел на нее с удивлением. Но оно тут же вновь сменилось сочувствием:

– Верю, моя госпожа. Хотя иногда они отвечают «нет»…

Он еще раз поклонился, и Мика поспешно – насколько позволяли приличия – пошла прочь, не желая, чтобы мужчины увидели, как изменилось ее лицо после этих слов.

На следующий день, когда низкое небо все еще было затянуто свинцовыми тучами, Кай наконец-то пришел в себя. Первой мыслью было: «Я умер». Затем он попробовал пошевелиться. Слабое движение головой, попытка поднести к лицу руку пронзили все его существо настолько острой болью, что он вновь едва не отправился в мрачное забытье. Значит, жив. Снова. Почему?..

У него вырвался сдавленный жалкий звук, который даже стоном не назовешь.

– Ага, очнулся в конце концов? – раздалось в ответ.

Кай попытался сфокусировать на говорившем взгляд. С огромным трудом ему удалось различить плавающее в мутном мареве лицо Оиси. Тела у каро не было.

Чьи-то руки приподняли Кая, чьи-то – влили ему в рот тонкой струйкой несколько глотков воды из полного ковша. И тут же остатки жидкости бесцеремонно выплеснули полукровке на голову. Враз вымокший, он, задыхаясь, задрожал.

– Вышвыривайте! – приказал Оиси.

Стены и потолок поменялись местами, Кая замутило. Две пары крепких рук подхватили его и выволокли в дверной проем, под ледяную морось, немедленно окутавшую тело прочной вуалью. Пока группа мужчин, подталкивая, гнала его по бесконечному голому пространству к неведомой цели, дождь усилился.

Наконец сквозь пелену боли он расслышал скрип решетки – кто-то открывал расположенный в наружных воротах небольшой проход. Кай поднял голову. Мир впереди растворился в завесе дождя. Притащившие его сюда люди швырнули полукровку за ворота.

Он упал под стенами замка лицом в грязь. В мутный туман, который все настойчивее окутывал уплывающее сознание, ворвался стук захлопнувшейся за спиной решетки. Этого звука было достаточно, чтобы забытье чуть отступило. Кай попытался приподняться – пока грязь окончательно не забила рот и нос, пока не захлебнулся. Глупый инстинкт самосохранения толкал ослабленное тело вверх… встать… на ноги… да хотя бы на четвереньки… хотя бы…

Отчаянным рывком Кай оторвал лицо от липкой жижи и судорожно вдохнул. Перекатился на спину. И замер. Сил шевелиться не было. А дождь все лил и лил… то ли слезы, то ли гнев небес… посланный то ли смыть с него все грехи, то ли, наконец, утопить…

Глава 7

В отведенных господину Кире покоях замка Ако в глубине старинной чаши мерцал догорающий пепел. Мидзуки вгляделась в затухающие угли, изучая трещинки на докрасна раскаленных оленьих костях, выискивая в их неясных, путаных кружевах едва заметные следы кружев других, гораздо более великих, сотканных невидимой рукою судьбы… Время выбрано верно – самое сердце ночи, когда единственным источником света были тлеющие знаки, рождавшиеся в тонкой струйке дыма перед глазами колдуньи.

Она перевела взгляд на своего возлюбленного господина, на его лицо, озаренное тем же отсветом, что и ее собственное, и усмехнулась.

– Рассудок Асано неспокоен. Пора.

В ответном взгляде Киры кицунэ вдруг уловила сомнения, и зрачок ее синего глаза – того, что был наделен Ясновидением, – предостерегающе сузился.

– Что тревожит тебя, мой господин? – мягко произнесла она, сдерживая внезапно вспыхнувшее звериное желание вцепиться ему в горло.

Люди… до чего они слабы… И все же…

– Покажи мне свою отвагу… Впусти в сердце…

Она скользнула к любимому, ловким движением запустила руку ему под кимоно на грудь, пробежала пальцами сверху вниз, длинными ногтями прочертила светлые полосы на гладкой коже, укрывающей сердце… вслушалась в участившееся биение…

– После этого пути назад уже не будет… – шепнула красавица. – Ты связан со мной… я – с тобой…

Глаза Киры сомкнулись, губы приоткрылись, из груди вырвался вздох наслаждения. Мидзуки не прерывалась – продолжала ласкать, распускала пояс его кимоно. И говорила, говорила…

– Нас не остановят ни реки крови, ни высота гор… Не испугают слезы вдов и сирот…

Голос ее зазвучал напевно, точно молитвенный речитатив. Она ощущала под пальцами стремительный ток Кириной крови, видела, как в унисон с его вожделением пульсирует жилка на виске… До чего же с ними просто, с людьми… просто управлять… еще проще – убить… И все же…

– Вспомни о своих стремлениях, воскреси ненависть!.. – приказала кицунэ, и когти ее вонзились в мужскую плоть.

Кира вскрикнул – но не от боли. Из собранных в высокую прическу волос Мидзуки извлекла длинную шпильку. Неуловимое движение – и острие вонзилось в вену на запястье господина. Капли крови медленно потекли в сложенные чашей ладони красавицы.

– Вспомни о них… И я дам тебе все, что пожелаешь…

Журчащие тихим шепотом слова, отдавшие Киру во власть ведьминых чар, вдруг зазвучали по-иному, напев изменился… и из крови, собравшейся в руках Мидзуки, медленно стал расти причудливый темно-красный паук – воплощение самых сокровенных желаний лежащего перед ней мужчины, самых тайных его страхов. Долго же приходилось сдерживать ему честолюбивые страсти, бушующие в крови, – чересчур долго для столь слабой человеческой натуры… Ее возлюбленный станет сёгуном. Но не в одиночку. Дух его слишком немощен – ему недостанет мужества действовать решительно. Не беда… Ведь у Киры есть она, кицунэ Мидзуки, а ее бесстрашия и силы хватит на них обоих. О да, они идеальная пара – во всех отношениях…

После сегодняшних переживаний, потребовавших огромного напряжения сил, господин Асано погрузился в глубокий сон. Изнеможение его было столь велико, что, даже когда отбрасываемые тусклым светом фонаря тени принялись вдруг метаться по спальне, он не пошевелился.

В самом темном углу комнаты из мрака соткалась фигура ведьмы-лисицы и крадучись поползла по стенам. Достигнув спящего, она замерла под потолком. Точно страшный ночной демон, медленно двинулась вниз, пока не добралась до самой головы ни о чем не подозревающего мужчины. Раскрыла ладони – и выпустила наружу жирного красного паука, лапки которого до сих пор не просохли от Кириной крови.

Послушная воле колдуньи, тварь почти невесомо засеменила к губам князя, оставляя на своем пути мельчайшие бисеринки ядовитой крови. Словно поцелуй Смерти…

Зависшая над постелью Мидзуки пристально наблюдала за происходящим. Губы ее приоткрылись, и она прошептала:

– Отец…

Господин Асано резко сел. И замер, неестественно выпрямив спину. В широко распахнутых глазах плескался ужас. Рука его нащупала оставленный, как обычно, у постели меч, взгляд заметался по комнате в поисках непрошеных гостей, в попытке уловить их малейшее движение…

Ничего… Никого – лишь он один. Просто кошмарный сон, не больше. Он потер лицо, отгоняя оставшееся после странного видения неприятное чувство, и вновь опустился на футон. Как же он устал… Забыть обо всем и поспать…

Откуда-то донесся приглушенный плач, и испуганный голос Мики вдруг отчаянно выкрикнул:

– Отец!..

Нет… показалось… Нечистая совесть играет с ним злую шутку, заставляя «слышать» голос дочери…

– Отец!

– Мика?

Ее голос! Никаких сомнений. Это не сон… Крик раздался вновь. И вновь – с каждым разом все громче, все страшнее. Господин Асано вскочил, схватил меч и выбежал из комнаты.

Он мчался по ночному саду навстречу полным ужаса и боли призывам дочери.

– Мика! Мика-а-а!

Добравшись наконец до ее покоев, он дернул в сторону ширму, закрывающую вход в спальню.

Распростертая Мика… а над ней… господин Кира… навалился на нее всем телом… словно… хочет…

Неистовый, яростный крик разнесся по дому. В руках господина Асано блеснул меч.

Кира поднял голову и, спасаясь от гнева обезумевшего отца, выпустил девушку. Рывком попытался встать. Но удар меча все же настиг его – пришелся в плечо. Насильник рухнул на пол, дико вращая перепуганными глазами.

С ледяным бешенством господин Асано занес меч над мужчиной, посмевшим напасть на его дитя. Убить… пронзить… Как вдруг…

…вдруг все перед ним исчезло, словно дурной сон, растаявший вместе с первыми лучами солнца…

Он почему-то стоял в покоях господина Киры – а вовсе не в комнате дочери. Сам Кира съежился перед ним на полу, баюкая окровавленную руку и визгливо вопя:

– Стража! Стража!

Мики нигде не было.

Господин Асано обернулся, недоуменно моргая, не веря собственным глазам. В зияющем дверном проеме виднелся внутренний дворик, в котором уже начали собираться разбуженные криками люди. Вот среди них – не может быть! – появилась Мика. Невредимая. В огромных глазах застыло потрясение: отец? ее отец с поднятой катаной?.. над истекающим кровью Кирой?..

Господин Асано медленно опустил меч – пораженный ничуть не меньше, чем застывшие в изумлении зрители; и еще сильнее, чем они, ошеломленный чудовищностью собственного поступка. Он вновь посмотрел на Киру. «Боги, что со мной?..» Когда его взяли под стражу и принялись выталкивать из комнаты, он почти не сопротивлялся.

– Отец! – Мика попыталась пробиться к нему сквозь толпу, но охрана сёгуна преградила ей дорогу.

Услышав ее голос, господин Асано ожил и стал вырываться. Перед ним вдруг откуда-то появился Оиси – приподнятые руки успокаивающе выставлены ладонями вперед, во взгляде мольба: образумьтесь! не сопротивляйтесь!

– Господин мой, прошу вас…

Князь Асано пристально глянул на каро, моргая так отчаянно, словно его слепил яркий свет дня – хотя на дворе все еще стояла глубокая ночь. Затем, наконец, потряс головой, точно сдаваясь, и вновь опустил меч… Ему на миг показалось, будто он только что выбежал из глухих зарослей и попал в какой-то страшный неведомый мир, но успокоился, обнаружив здесь знакомое лицо – лицо своего ближайшего помощника.

Оиси отступил, тревога и страх в его глазах постепенно угасали, сменяясь облегчением. Но оно оказалось недолгим – стражники разоружили князя Асано и увели прочь.

Каро смотрел им вслед, и пустоту в его душе начало заполнять безнадежное отчаяние. Что же сделалось с его господином?.. его наставником… другом… Отчаяние вползало в грудь, наливалось там свинцовой тяжестью… ложилось неподъемным валуном поверх и без того невыносимого бремени последних недель… И валун этот медленно, но неуклонно давил на Оиси, сминая и круша какую-то незнакомую беззащитную часть души… пока в конце концов его сердце не разбилось вдребезги на сотню крошечных осколков…

Собравшаяся толпа, бормоча и перешептываясь, начала расходиться. Оиси увидел Мику, которую людской поток увлекал в направлении ее комнат – босую, с рассыпавшимися по плечам волосами, укутавшими девушку темным покровом. Она была неестественно бледной, какой-то бестелесной – словно убитый горем призрак. Он отвел от Мики глаза, понимая, что это видение будет преследовать его, как не нашедшая покоя после смерти душа, – до тех самых пор, пока он, Оиси, не найдет способ исправить зло, причиненное ее отцу.

Оиси посмотрел на Киру. Над его рукой хлопотал лекарь и люди из свиты. Но взгляд каро не желал останавливаться на раненом и бесцельно блуждал вокруг, пока… пока не натолкнулся на стоящего в дверях своих покоев сёгуна. Токугава все видел…

Но вот чего Оиси не заметил – потому что она сама не хотела, чтобы ее обнаружила хоть одна живая душа, – так это наложницу Киры, колдунью, один глаз которой был синим…

Кай вновь скитался. Скитался, не в силах найти выход из сумеречного мира ненасытных призраков – мира, из которого он когда-то, давным-давно, спасся бегством. Но то был лишь сон… сон… ду́ши покинутых мертвецов вновь цеплялись за него бесплотными пальцами, сотканными из синего пламени. Их жалобные стенания наполняли беспомощный рассудок видениями раненых и умирающих людей, брошенных на произвол судьбы на каком-то забытом поле брани, под изорванными в клочья красными знаменами…

Стоны неожиданно оборвались пронзительным вскриком боли – и Кай резко вынырнул из навеянного бредом сна. Он чувствовал головокружение и тошнотворную головную боль, сознание оставалось спутанным. Призрачные вопли и неосязаемое пламя исчезли; лишь ледяной ветер завывал сквозь щели в стенах да одинокая свеча горела в стоящей на грязном полу треснувшей миске. Золотистое пламя трепетало, борясь за существование с жестокими порывами сквозняка, выхватывая из окружающей реальности смутные картины; и Кай, так же как этот слабый огонек, боролся с подступившей дурнотой, пытаясь распознать, где он.

Да это же его лачуга! Как он здесь оказался? И когда? Память молчала. Стояла ночь, и последние тлеющие в очаге угли давно превратились в золу, совсем не согревая темное выстывшее нутро жилища. В неверном пламени свечи Кай разглядел нечто, лежащее на циновке у самого его лица. Ладонь. Избитая почти до неузнаваемости. Видимо, его собственная. Задранный до локтя рукав грязного кимоно демонстрировал не менее муторную картину – руку. Его руку. И всё. Лицо распухло настолько, что один глаз не открывался вовсе. Пошевелить головой Кай не мог, и потому разглядеть остальные части своего тела ему не удалось… если, конечно, у его тела еще остались какие-нибудь отдельные части. Кажется, весь он превратился в один сплошной источник боли, усиливающейся всякий раз, когда он пытается вдохнуть полной грудью. Словно все, что лежало ниже шеи, было расплющено и раздавлено…

Пламя свечи заплясало на ветру, и игра теней вдруг перенесла неспокойный разум Кая на турнирную арену. Он вспомнил, как был избит – избит, словно последний пес, на глазах у господина, ради которого рискнул всем, что у него было; на глазах у женщины, которую любил больше жизни… как они стояли, униженно опустив головы… из-за его поражения. Он навлек позор на Ако, на клан Асано – позором было уже само его, Кая, существование… и разоблачение.

Он вновь ощутил жесткую руку сёгуна – как она сжимает, дергает из стороны в сторону его превратившееся в месиво лицо… прикосновение затянутых в кожаные перчатки пальцев, которые ощупывают его порванный рот – ощупывают грубо, бесцеремонно, словно он и вправду животное… животное… Даже господин Асано назвал его так, перед лицом всего мира отказывая полукровке в праве считаться человеком. А Мика… распростертая ниц Мика – в грязи, умоляющая сохранить этому животному жизнь… Он презрела свою честь, опорочила доброе имя отца…

Неожиданно пламя свечи вспыхнуло в последний раз и погасло, унося с собой единственный источник света, хоть как-то удерживающий Кая в реальном мире.

В самой глубине его рассудка, там, куда не проникает даже лунное сияние, где заканчиваются владения не только памяти, но и снов, бред опять окрасил бесцветный горизонт… озарил безбрежное море мерцающими кроваво-красными и ледово-синими оттенками. Ярче… ярче… пока то, что было вначале лишь смутными и бесформенными пятнами цвета, не сгустилось, принимая очертания… очертания не знающих жалости глаз. О, он так хорошо их знает… Ни за что не спутает с фантомом.

Кай взглянул в эти глаза, не таясь. Но они смотрели сквозь него, словно он сам – не более чем фантом. И в тот миг, когда разум кицунэ порывом ледяного ветра пронесся сквозь его собственный, Кай сжался от пронзительного страха. Предчувствие… Вероломство, предательство, бедствие дома Асано… Какое именно бедствие, он не разобрал; лишь понял: все, что привиделось ему перед пробуждением, – правда, а все, что раньше казалось незыблемым и известным, – ложь. И из-за того, что сам он, Кай, давным-давно проклят, предотвратить беду ему не под силу…

Все надежды рухнули. Сознание окончательно окуталось туманом, и Кая вновь втянуло в омут забытья.

Глава 8

Утро наступило слишком скоро – несмотря на то, что после событий сегодняшней ночи всем членам клана Асано казалось, будто солнце больше никогда не покажется на небе.

Утро принесло с собой приговор – стремительный и неумолимый, как лезвие меча.

В парадном зале собственного замка князь Асано с обреченной покорностью, которая отлично могла сойти за созерцательное спокойствие, опустился перед сёгуном на колени. И застыл в ожидании. Советники Токугавы долго что-то горячо обсуждали, то споря, то прислушиваясь друг к другу – словно в последствиях ночного инцидента были хоть какие-то сомнения.

Наконец один из приближенных склонился к уху сёгуна и что-то прошептал. Тот некоторое время, казалось, взвешивал услышанное. Затем объявил:

– Преступление налицо. Кара – смерть.

В тоне, каким были сказаны эти слова, господину Асано почудилось извинение: видимо, Токугаве нечасто приходилось оказываться в ситуации, когда он повелевает умереть даймё, в замке которого в данный момент является почетным гостем. Даже уехать не успел…

– Учитывая ваше положение и заслуги перед Ако, позволяю вам совершить сэппуку, дабы вы могли и перед лицом смерти продемонстрировать мужество и достоинство, которыми славились при жизни. Приговор должен быть приведен в исполнение незамедлительно.