Помоги проекту - поделись книгой:
Трудно найти вовсе безвредного классика. Лермонтов назвал чечена «злым» («Казачья колыбельная»). Тургенев смеялся над национальными чувствами немцев («Вешние воды»). Салтыков-Щедрин передразнивал еврейский акцент («Пропала совесть»). Константин Симонов вовсе призывал убивать людей:
Не надо ссылаться на войну. Симонов был не журналистом, а поэтом, эти стихи остались в вечности, а не только в подшивках фронтовых газет.
В наших глазах классик не может быть классиком, если его творчество противоречит нашим (гуманистическим) убеждениям. Поэтому мы или не замечаем ксенофобии классика, или замечаем, но оправдываем, объясняем каким-нибудь временным помешательством или же вовсе начинаем классиков «адаптировать».
Впервые с цензурой я столкнулся ещё в детстве, когда увидел советский мультфильм «Сказка о мёртвой царевне и семи богатырях». Сказку Пушкина я знал гораздо раньше, знал наизусть, тем больше я удивился, когда за словами «серых уток пострелять» не услышал знакомого продолжения:
Цензоры больше всё-таки пропускают, глаз замылился, да и за классиками не уследишь. Между тем материал для УК РФ можно найти где угодно.
Вряд ли посадили бы в тюрьму Льва Николаевича Толстого, зато могли заставить объясняться за неполиткорректные слова Наташи Ростовой: «…по-моему, это такая гадость, такая мерзость, такая… я не знаю. Разве мы немцы какие-нибудь?..»
Цепи художника
«Мы во всю мочь спорили, очень сильно напирая на то, что у немцев железная воля, а у нас её нет — и что потому нам, слабовольным людям, с немцами опасно спорить — и едва ли можно справиться».
Так начинается повесть Николая Семёновича Лескова «Железная воля». Её герой, немецкий инженер Гуго Пекторалис, в России разорится и в конце концов погибнет из-за своей непреклонной немецкой воли, из-за упорства и методичности.
А представьте себе, что Лесков живёт в наши дни. И вот он решил написать повесть, используя всё тот же приём. Вряд ли он стал бы писать о немцах, современных безвредных и беззубых немцах, давно закопавших свои боевые доспехи под Бранденбургскими воротами. Скорее всего, Лесков сделал бы героем… китайца.
Ведь о возможной войне с великим восточным соседом у нас давно пишут, давно предсказывают и наше неизбежное поражение, не военное, так демографическое или экономическое.
И вот появляется повесть о железной китайской воле или о непревзойдённом китайском трудолюбии какого-нибудь предпринимателя из Поднебесной, которого эта воля и это трудолюбие губят.
Кто бы её напечатал? Опять-таки малотиражное, презираемое либералами националистическое издание, которое даже в сообщество «Журнального зала» не пускают.
Я очень хорошо понимаю, как легко оскорбить национальное чувство, как можно больно и несправедливо обидеть человека, высмеяв его отечество, его народ.
Ещё в детстве я читал изумительный очерк Александра Ивановича Куприна «Листригоны». Читал, но бросил, как только наткнулся на оскорбительное слово «русопеты».
Куприн будто поддакивал балаклавским грекам, высокомерно, с презрением говорившим о гибели в море артели «каких-то белобрысых Иванов».
После этого я несколько лет не мог видеть книги Куприна. Мне легко представить чувства еврейских, чеченских, немецких, польских читателей.
Но разве эта ситуативная русофобия хоть в чём-то умаляет талант автора «Листригонов»? Разве антисемитизм Достоевского мешает нам ценить его дар? Разве не прощаем мы Гоголю самые чудовищные слова? Прощаем, потому что только мы, читатели, и должны быть терпимы, толерантны. Художник не может быть толерантен по своей природе.
Искусство не отражает жизнь, но создаёт реальность, столь же богатую и сложную, как сама жизнь. А жизнь не оставляет места толерантности.
История человечества полна крови, ненависти, преступлений. Их можно осуждать, но нельзя предавать забвению. В наше время ничто не изменилось, не изменилась же человеческая природа со времён Сервантеса и Шекспира.
Зато изменилась литература, тяжкие вериги политкорректности сковали художника. Я не только о России говорю. Как сложилась бы судьба Уильяма Шекспира в современной Англии?
Разве он не загубил бы на веки свою репутацию одним лишь «Венецианским купцом»? А что скажут мусульмане, если не «Отелло», защищённый бронёй бессмертной славы, а пьеса молодого малоизвестного британского драматурга будет оканчиваться такими словами:
Кто такую пьесу поставит? И что скажут критики?
Ни современная русская, ни современная западная литературы не подарят человечеству новых гениев, потому что гений не знает запретов, условностей, законов. Он воистину по ту сторону добра и зла. А наш мир накладывает на писателя слишком много ограничений.
Гром и молнии Полтавы
День российской армии нельзя праздновать 23 февраля. Каждый, кто хоть немного интересуется историей, со мной согласится.
Столкновения с ничтожными по численности (от 60 до 200 человек) немецкими отрядами окончились позорным бегством наспех сформированных красноармейских частей. Псков пал, вскоре немцы заняли Нарву, откуда первым бежал нарком по морским делам Павел Дыбенко. Как утверждают злые языки, бежал даже не от страха, просто у него закончились запасы спирта.
3 марта 1918 года наступление немцев остановил «похабный» Брестский мир.
Каждый, кто внимательно читал статью В. И. Ленина «Тяжелый, но необходимый урок», может представить, что февральскими днями 1918 года гордиться не стоит.
Красную армию большевики всё же смогли создать, более того, новорождённая РККА выиграла гражданскую войну. Только что это была за армия? В РККА служили бывшие царские солдаты, офицеры и даже генералы, но воевала Красная армия не за национальные интересы России, а за счастье трудящихся всего мира. Об этом прямо говорил наркомвоенмор товарищ Троцкий ещё на первом конгрессе Коминтерна.
Слегка перефразируем Фрунзе: «Мы армия класса, идущего на завоевание мира».
Вот такая армия родилась зимой революционного восемнадцатого.
Отмечать её день рождения могут только коммунисты-догматики и ультралевые «интеллектуалы». Но даже им следует праздновать вовсе не 23 февраля. Декрет о создании Красной армии был подписан 15 (28) января 1918 года, пусть его и отмечают.
Праздновать 23 февраля гораздо хуже, чем день битвы на Калке или день Цусимы. Там, по крайней мере, русские войска погибали. 23 февраля — бежали. 23 февраля уместно праздновать разве что день дезертира.
Какой же день выбрать для праздника вооружённых сил?
На первый взгляд, выбор богатый. Бесчисленны победы русского оружия от времён вещего Олега и до Великой Отечественной войны. Но подходящих дней не так уж и много. Праздник должен быть понятен для соотечественников. У нас ведь до сих пор мало кто осознаёт смысл праздников 12 июня и 4 ноября.
Создать праздник «с нуля» можно, но это потребует слишком больших затрат.
Есть такая дата: 12 августа 1759 года. В этот день русская армия под командованием фельдмаршала Петра Семёновича Салтыкова наголову разгромила войска Фридриха Великого при деревне Кунерсдорф. Победа блистательная. Армия Фридриха была почти полностью уничтожена. Но остановите первого попавшегося человека на улице и спросите — что вы знаете про битву при Кунерсдорфе? Как вы думаете, ответит ли он что-нибудь?
Не подходит для праздника и день Бородина. Во-первых, русская армия победы в тот день не одержала. Во-вторых, после Бородина пришлось сдать Москву. В-третьих, стратегическое значение этой битвы намного меньше, чем, скажем, сражения при Малоярославце.
Татары, второй по численности народ России, вряд ли обрадуются, если день армии перенесут на 8 сентября (день Куликовской битвы).
Есть ещё один интересный проект — отмечать праздник Вооружённых сил в день Георгия Победоносца (6 мая).
Но тогда праздник неизбежно окажется в тени Дня Победы. И ещё вопрос, станет ли день православного святого праздником для российских военных дагестанского, чеченского, кабардинского, татарского происхождения.
Только один день идеально подходит для праздника российской армии — день Полтавской битвы 27 июня 1709 года (по новому стилю это 8 июля).
В прошлом году трёхсотлетие Полтавской битвы отметили тихо, без должного размаха. А зря! Не найти лучшего дня для общероссийского военного праздника!
Причин множество.
1. Полтавское сражение изменило ход истории.
Для современного обывателя Швеция — нейтральная страна, мирная, благополучная родина Карлсона, группы ABBA и компании IKEA.
Швеция семнадцатого — начала восемнадцатого века была сильнейшей региональной державой Северной и Восточной Европы. Она владела большей частью Прибалтики, Финляндией и даже располагала владениями в Германии. Шведский флот господствовал на Балтике, которую считали тогда «шведским озером».
К востоку от Рейна не было армии, равной шведской по боеспособности, выучке, вооружению, дисциплине.
Почти половина этой армии погибла под Полтавой, оставшиеся были прижаты к Днепру и спустя несколько дней капитулировали.
Северная война после Полтавы продолжалась ещё двенадцать лет, но исход её был предрешён. Морские сражения, осады шведских крепостей, переговоры с европейскими державами — всё это было лишь затянувшимся послесловием к Полтаве. Швеция утратила статус региональной державы, который и перешёл к России.
Ещё трижды, два раза в восемнадцатом столетии, один раз в начале девятнадцатого, Швеция начинала войну с Россией, пытаясь вернуть не только утраченные по Ништадтскому миру земли, но и былое величие. Тщетно.
2. Полтавским сражением можно и нужно гордиться. Пётр Великий победил сильнейшую армию Северной и Восточной Европы малой кровью.
Карл XII в 1708 году пошёл на Москву кратчайшей (западной) дорогой. Непобедимой шведской армией командовал ещё ни разу не побеждённый полководец. Опасность была столь велика, что к обороне готовили даже Кремль, а храм Василия Блаженного собирались снести, чтобы не мешал артиллерии.
Но Карл не смог пробиться даже к Смоленску. Дороги были перегорожены засеками, население эвакуировано, хлеба сожжены или спрятаны. Шведы, оставшись без пищи и фуража для коней, начали терять боеспособность. Повсюду шведов подстерегали засады. На отставших от полка тут же нападали казаки. Шведам пришлось менять план кампании.
Пётр таким образом навязал Карлу игру по собственным правилам, заставил свернуть с московского направления и уйти на Украину, где Карла в следующем, 1709-м, году и ожидал разгром.
Полтавская битва — триумф русского оружия, оплаченный малой кровью. Русские потеряли убитыми 1345 человек. Безвозвратные потери шведов составили 12 311 человек. Соотношение потерь — 1:9. Всегда бы так воевать!
Такие потери объясняются военно-техническим превосходством русских, грамотным командованием, мастерством военных инженеров и артиллеристов.
Российское командование — Пётр I, Александр Меншиков, Борис Шереметев, Яков Брюс — хорошо подготовилось к битве. Русские ждали неприятеля за полевыми укреплениями — редутами и ретраншементом. Шведы атаковали их холодным оружием, пороха им хронически не хватало, остатки были израсходованы во время осады Полтавы.
Но палашами и пиками уже тогда нельзя было победить пушки и ружья. Против четырёх шведских орудий действовала сотня русских. Русские почти безнаказанно расстреливали атакующих шведов.
Огневой вал был так силён, что шведы, прежде несокрушимые в битвах, начали терять боевой дух ещё до решающего столкновения с основными силами русских. Целые группы солдат отказывались вставать в строй, ссылаясь на подлинные или мнимые раны.
3. Полтава сделала Россию европейской державой.
Спустя почти два века после Полтавы Александр III произнесёт историческую фразу: «У России только два союзника — русская армия и русский флот».
Верно, но следует добавить: когда армия и флот сильны, у страны появляются друзья.
Пётр I вступил в Северную войну в союзе с Данией и Саксонией, к которому присоединилась и Речь Посполитая, то есть Польша. Но эта коалиция очень скоро развалилась. Впрочем, вреда от «друзей» было больше, чем пользы. Пётр поддерживал своего главного союзника, саксонского курфюрста и по совместительству польского короля Августа Сильного, и русскими деньгами, и русскими войсками. Деньги Август тратил на многочисленных любовниц, а русские войска губили бездарные саксонские генералы. В конце концов Август капитулировал и согласился содержать на саксонские деньги уже шведскую армию.
К 1709 году у Петра I союзников не осталось. Они появятся у него сразу же после Полтавской виктории. После Полтавы Россию признают равноправным участником концерта европейских держав. Сама Российская империя — детище Полтавы.
Итак, лучшего дня для праздника российской армии не найти. Шведы не станут предъявлять претензии к России, ведь даже поляки не обиделись на праздник 4 ноября.
А как быть с украинцами? Они и теперь припоминают разгром Меншиковым города Батурина, столицы гетмана Мазепы.
В самом деле на стороне Карла XII в 1709 году сражались и войска Мазепы, и запорожские казаки. Но большой роли в той войне не сыграли. Разве что помогли самому Карлу спастись — переправили шведского короля через Днепр.
Мазепа расколол малороссийское общество. Многие украинцы воевали на стороне Петра I. Не только казаки Скоропадского, избранного гетманом после предательства Мазепы, но и жители украинских крепостей, Полтавы и Веприка. Именно героическая оборона этих крепостей задержала шведскую армию на Восточной Украине. Под стенами Веприка (зимой 1708–1709) и Полтавы (весной 1709) шведы истратили запасы пороха, которого так будет не хватать в день генерального сражения с русскими. Под Веприком был контужен фельдмаршал Реншильд, а принц Вюртембергский — ранен.
За несколько дней до битвы в перестрелке с украинскими казаками был ранен Карл XII. Ранен в свой день рождения! Худшего предзнаменования не могло и быть. Дело, конечно, не в мистике. «Выбыл из игры» лучший шведский полководец. Так что украинцы внесли свой вклад в победу над шведами.
Другой России не будет
Прошлое России чудовищно, настоящее невыносимо, о будущем же страшно и помыслить. Так, перефразируя Бенкендорфа, можно было бы рассказать о взглядах историка Юрия Афанасьева, культуролога Алексея Давыдова и философа Андрея Пелипенко на Россию и российскую историю. Они, по всей видимости, любят свою страну, пусть и «странною любовью», а какого же нормального человека, патриота России, не беспокоят всепроникающая коррупция, воровство, ставшее нормой жизни, и еще многие-многие беды нашей страны? Беспокоят они и авторов «антимедведевской» статьи, опубликованной в 141-м номере журнала «Континент». Авторы, однако, не ограничились полумерами, а сразу попытались найти лекарство от «нашей национальной болезни».
Лечение начинается с постановки «диагноза». К сожалению, «доктора» не сумели найти эффективной и научно обоснованной методологии для своего исследования. Диагностику они доверили русским классикам: «Говоря о ней (о «болезни». — С. Б.), выдающиеся деятели нашей культуры использовали такие нелестные определения, как “пародия человека”, “мертвые души”, “свиные рыла”» и т. д. Как будто заговорил старый школьный учебник. В наши дни такая интерпретация Гоголя в высшей степени моветон. Не зря же Владимир Владимирович Набоков предупреждал американских студентов: «Если вы хотите что-нибудь узнать о России <…> не трогайте Гоголя <…> Ему нечего вам сказать».
Но архаические (запомним это слово!) взгляды на историю русской литературы, в сущности, мелочь. Гораздо интереснее попытка авторов статьи соединить теорию модернизации с религиозной философией Петра Яковлевича Чаадаева.
Теория модернизации появилась в Европе и США в 1960-е. Ее авторы преимущественно социологи и политологи — Д. Эптер, Ш. Эйзенштадт, М. Леви, С. Блэк и другие. Во главу угла они ставили развитие экономическое, реже — общественное, но никак не духовное, не религиозное. Авторы нашей статьи много пишут именно о неудачных попытках модернизации в России, об отсталости «архаического» российского общества, но глубинную причину ищут там, куда ни Эйзенштадт, ни Эптер ни за что бы не заглянули, — в христианской догматике. Переход от «традиционного» общества к «индустриальному» («современному»), то есть собственно модернизация, связан с неизбежным упадком религиозности. Религия теряет роль духовной основы общества, религиозные ценности уступают идеалам Просвещения. Химеры нежизнеспособны даже в философии истории. Теория модернизации несовместима с религиозной философией, но авторов это не смущает. Они идут ab ovo, начиная с проблемы filioque: «…церковь признает, что Святой Дух исходит не только от божественного, но и от человеческого в лице Иисуса-богочеловека. Это частичное низведение божественного с церковных небес в творческое человеческое получило подтверждение и развитие в гуманистических движениях Ренессанса, Реформации и Просвещения. В России иное».
Оказывается, князь Владимир, о filioque не знавший, как, впрочем, и 99 процентов католиков и православных, совершил фатальную ошибку. Не настало ли время ее исправить? По логике вещей, модернизацию следует начинать с фундамента: наконец-то взять и перейти в католичество, ведь авторы настроены в высшей степени радикально: «надо преодолевать глубинные социокультурные основания российской цивилизации, менять надо ее парадигму».
Не считаю себя компетентным в богословских проблемах, но авторы статьи в теологические дебри и не уходят, ограничиваясь ссылкой на давнюю статью С. Аверинцева: «Русская духовность делит мир не на три, а на два — удел света и удел мрака; и ни в чем это не ощущается так резко, как в вопросе о власти»[18]. Из этого положения авторы делают далеко идущие выводы. Но ведь можно сослаться и на другую работу Аверинцева. Советский ученый относился к православию намного доброжелательнее. Аверинцев обращал внимание на б€ольшую, в сравнении с католицизмом, роль мирян, простых монахов и старцев в православной церковной жизни. Именно они стали «хранителями традиций веры», выступив против византийских императоров-иконоборцев, поддержанных высшим клиром, и победили! В православии не было жесткого, как в католицизме, деления на «учащих» (клир) и «учащихся» (мирян). Словом, демократический элемент был в православии намного сильнее, чем в католицизме[19]. Почему бы не пойти путем Афанасьева, Давыдова, Пелипенко и не поговорить о демократической традиции в истории русской культуры? Духовные основы у русской демократии ничуть не слабее, чем у русского авторитаризма.
Помимо этой методологической химеры, есть в статье немало мелких, но досадных промахов, ошибок, несообразностей. Многие понятия, которые используют авторы статьи, представляются мне загадочными. Старая, «архаическая» Россия будто бы несет в себе «имперско-вечевое сознание толпы, соборно-авторитарные культурные стереотипы, самодержавно-общинные ценности, деление людей на “мы” и “они”…» Что такое «имперско-вечевое сознание толпы»? Причем тут вече? Вечевой строй был формой русского средневекового республиканизма. Самодержавие вечевой строй постепенно извело. Иван III уничтожил предпоследнюю вечевую республику — Великий Новгород, а при его сыне Василии III исчезла и последняя — Псков. Эти факты известны и школьникам, и студентам гуманитарных вузов. Что в таком случае означает термин: «имперско-вечевое сознание толпы»? Если судить по контексту, что-то очень дурное. Не ясен и смысл словосочетаний «соборно-авторитарные культурные стереотипы» и «самодержавно-общинные ценности».
Деление людей на «мы» и «они» — одна из основ жизни человечества, фундамент. Без «мы» и «они» не может быть ни общества, ни нации, ни государства, ни семьи. Члены семьи — «мы», все прочие — «они». Отрицать это деление глупо и смешно. Тем более что авторы как раз делением на «мы» (хорошие, «либеральные» «мы») и «они» («архаические», «авторитарные», «алчные», «великодержавные» «они») пользуются вовсю. От статьи, подписанной тремя докторами наук, ожидаешь большей терминологической строгости.
Авторы статьи, пытаясь обосновать собственные идеи, охотно обращаются к истории, но и здесь попадают впросак. Революцию 1917 года[20] они называют «мощной массовой крестьянской реакцией на прогрессивные перемены в стране: урбанизацию, социальную дифференциацию, разложение общины…» Вскоре после революции «Средневековая православная монархия инвертировала свои базовые культурные атрибуты. <…> система восстановила свои системные основания: православного монарха заменил обожествленный вождь, место “избранного” народа занял “избранный” класс, идеологию православной идеократии вытеснили “единственно правильное учение” и коммунистическая утопия. Вновь восстановилась гремучая имперская смесь изоляционизма и агрессии…»
Поделиться книгой: