Помоги проекту - поделись книгой:
Рассеянно глядя в пустоту, Николь долго молчит, затем шепчет: «Это Марк, мой муж».
2
Пропавшая
Наименее защищенными от страданий являются влюбленные.
Бруклин с другой стороны реки. Атмосфера изысканного комфорта маленького викторианского дома с башенками и водостоками.
Яркий огонь пылает в камине.
Все еще без сознания Марк Хэтэуэй лежит на диване в гостиной. Его ноги завернуты в плотное покрывало. Доктор Сьюзен Кингстон заканчивает накладывать швы, склонившись над его плечом.
— Рана поверхностная, — объясняет она Николь, снимая перчатки. — Меня более всего беспокоит общее состояние его здоровья. У него запущенный бронхит, тело покрыто гематомами и обморожениями.
Немногим ранее этим вечером Сьюзен в кругу семьи наслаждалась традиционным рождественским пудингом. Внезапно ей позвонила соседка, Николь Хэтэуэй, умоляя осмотреть ее раненого мужа.
Сьюзен была крайне изумлена, но немедленно выехала. Она и ее супруг хорошо знали Марка и Николь. Пять лет назад, до того, как случилось несчастье, обе пары симпатизировали друг другу, часто проводили вместе вечера: открывая для себя итальянские рестораны Парк-Слоупа,[3] торгуясь с антикварами Бруклин-Хайтса,[4] бегая по огромным лужайкам Проспект-парка[5] в выходные дни.
Сейчас то время казалось далеким, почти нереальным.
Глядя на Марка, Сьюзен не могла заставить себя отделаться от омерзительного ощущения гадливости.
— Ты знала, что он жил на улице?
Николь покачала головой, не в состоянии говорить.
Однажды утром, два года назад, ее муж сказал, что уезжает и что больше не будет жить «вот так», у него нет больше сил. Она все сделала, чтобы удержать Марка, но иногда все — не значит достаточно. С тех пор Николь не знала о нем ничего.
— Я дала ему успокоительное и антибиотики, — пояснила Сьюзен, собирая вещи.
Николь проводила ее до двери.
— Зайду завтра утром, — пообещала Сьюзен, — но…
Она остановилась на середине фразы, ужаснувшись тому, что сейчас собиралась сказать: «…не отпускай его в таком состоянии, иначе… он умрет».
— Ну и как?
— Что как?
— Что будем делать? — спросил Эрик. — С твоим мужем?
Со стаканом виски в руке адвокат мерил шагами кухню.
Николь смотрела на него со смешанным чувством усталости и отвращения.
Что она целый год делала с этим типом? Как она позволила ему войти в ее жизнь? Почему привязалась к нему?
— Уходи, пожалуйста, — прошептала она.
Эрик покачал головой:
— И речи не может быть, я не могу оставить тебя в такой момент.
— А когда у моего горла был нож, совесть не помешала тебе оставить меня!
Он застыл, сраженный ее словами. Понадобились секунды для того, чтобы он смог придумать себе оправдание.
— У меня не было времени… — начал было он, но ему не удалось закончить фразу.
— Уходи, — просто повторила Николь.
— Ну, если ты действительно этого хочешь… Но я тебе позвоню завтра, — добавил он, исчезая.
Николь почувствовала облегчение, освободившись от Эрика. Она вернулась в гостиную, выключила все лампы и тихо придвинула кресло к дивану, чтобы быть как можно ближе к Марку.
Комната была освещена только оранжевым пламенем пылающих в камине дров, теперь здесь царило полное спокойствие.
Изнуренная, растерянная Николь положила свою руку на руку мужа и закрыла глаза. Они были так счастливы в этом доме! Они были без ума от радости, когда однажды отыскали его. Это был типичный городской особняк, построенный в конце XIX века, с фасадом, облицованным коричневым песчаником, и красивым садом. Они приобрели его десять лет назад, как раз перед рождением ребенка, которого хотели воспитывать вдали от суеты Манхэттена.
На книжных полках несколько фотографий в рамках напоминали о счастливых днях. На одной из них — мужчина и женщина, рука об руку: понимающие взгляды, нежные жесты. Романтические каникулы на Гавайях и полная приключений поездка на мотоцикле по Гран-каньону. Затем — снимок ультразвукового исследования, а несколькими месяцами позже — круглая мордашка младенца, празднующего свое первое Рождество. На последних фото ребенок — уже маленькая девочка, потерявшая свои первые зубки. Она гордо позирует перед жирафами в зоопарке Бронкса,[6] поправляет шапочку под снегами Монтаны[7] и подносит к объективу своих двух рыбок-клоунов Эрнесто и Капучино.
Аромат счастливых дней исчез безвозвратно…
Марк закашлялся во сне. Николь вздрогнула. Тот, кто спал на диване, не имел ничего общего с человеком, за которого она выходила замуж. Сейчас только многочисленные дипломы и награды, покрывающие стены словно трофеи, свидетельствовали о том, что Марк был когда-то известным молодым психологом. В качестве специалиста по психологической реабилитации в стрессовых ситуациях ФАА[8] и ФБР вызывали его в случае авиакатастроф и захвата заложников. После 11 сентября он работал на месте катастрофы в кабинетах психологической реабилитации, оказывая помощь семьям жертв, а также служащим Всемирного торгового центра, выжившим после трагедии. Ведь трагедия ни для кого не проходит бесследно. Часть нашего существа навсегда остается заложником криков, пламени и крови. Вы не умираете, но чувствуете себя запятнанным, снедаемым чувством вины, пожираемым глухой тревогой. Вас пронзает вопрос, на который никогда не будет ответа: «Почему выжили вы, именно вы, а не они? Вы, а не ваш ребенок, ваша жена, ваши родители…»
Параллельно с работой психолога Марк делился своим опытом с научно-популярными журналами, выходящими большими тиражами. В своих статьях он старался знакомить читателей с новыми методами лечения: ролевыми играми, гипнозом… Он вместе со своим помощником и другом детства Коннором Мак-Коем был одним из пионеров в области такого рода исследований.
С годами Марк стал модным психоаналитиком и начал часто появляться на телеэкранах. Эта неожиданная популярность вынесла их, его и Николь, на передний край массмедийной сцены. Престижный «Вэнити фэр»[9] в номере, посвященном самым известным супружеским парам Нью-Йорка, напечатал о них 4-страничную статью, снабдив ее вдобавок гламурными снимками. Нечто вроде посвящения в высшее общество.
Но волшебная сказка на глянцевой бумаге вскоре разлетелась в мелкие клочки. В марте, после полудня, Лейла, их пятилетняя дочь исчезла в торговом центре округа Ориндж,[10] на юге Лос-Анджелеса. В последний раз девочку видели разглядывающей игрушки в витрине Дисней-магазина. Ее няня, студентка из Австралии, оставила ребенка всего на несколько минут и отправилась примерить джинсы в соседний бутик Diesel, где проходила распродажа.
Сколько времени прошло с тех пор, как она заметила исчезновение Лейлы? «Не более пяти минут», — заверяла няня следователей.
Одним словом — вечность.
За пять минут может случиться многое.
Известно, что первые часы с момента пропажи ребенка являются решающими. Именно тогда существует наибольшая вероятность найти его живым. После сорока восьми часов шансы катастрофически снижаются.
Шел проливной дождь в тот день, 23 марта. Хотя исчезновение произошло среди белого дня, в людном месте, следователям так и не удалось собрать достоверные свидетельские показания. Просмотр записей видеонаблюдения, допрос няни, виноватой в безответственности, но не в похищении ребенка, ничего не дали.
В течение нескольких недель более ста полицейских с розыскными собаками и вертолетами прочесывали весь район. Но даже усилия, приложенные ФБР, не смогли навести на какой-либо конкретный след малышки.
…
Отсутствие информации сбивало с толку полицию. Не поступило никакого требования о выкупе, не было никаких достоверных данных. Ничего.
В течение пяти лет фотография Лейлы висела на вокзалах, в аэропортах и почтовых отделениях рядом со снимками других пропавших детей.
Но Лейлу так и не нашли.
Она исчезла.
Жизнь Марка остановилась в тот день, 23 марта 2002 года. Исчезновение дочери повергло его в полное отчаяние. Опустошенный внутренней борьбой, родившейся из боли и чувства вины, он отрекся от работы, жены, друга.
Он нанял лучших частных детективов, которые в первые несколько месяцев провели тщательное расследование.
Безрезультатно.
Тогда он сам бросился на поиски, но тщетно.
Эти обреченные на провал поиски длились три года. А затем исчез и сам Марк. Ни жена, ни Коннор не имели от него никаких вестей.
С Николь было иначе.
Вначале ее отчаяние усугубляла личная вина: это ведь она настояла, чтобы Лейла сопровождала ее в Лос-Анджелес, где Николь давала серию сольных концертов. Это она взяла няню, которая стала завязкой этой драмы. Николь решила, что наилучший способ противостоять худшему — с головой погрузиться в работу: концерты и записи… записи и концерты… Она даже решилась рассказать о своей трагедии газетам и телевидению, став покорной жертвой нездорового любопытства.
Бывали дни, когда боль все же становилась невыносимой. Когда ей не удавалось справиться со своими мрачными мыслями, она снимала в гостинице номер, забивалась под одеяла и лежала, словно в глубокой спячке.
Каждый выживает как может…
Внезапно в камине треснуло полено. Марк дернулся и открыл глаза. Он резко вскочил и некоторое время не мог понять, где же он и что с ним произошло.
Увидев лицо Николь, он постепенно пришел в себя.
— Ты ранена? — спросил он жену.
— Нет, благодаря тебе.
На мгновение показалось, что он опять погрузился в небытие, но вдруг он порывисто встал.
— Лежи, пожалуйста, я тебя умоляю, ты должен отдыхать.
Словно не слыша ее, он сделал несколько шагов к оконному проему. За стеклянной перегородкой сверкала улица, белая и безмолвная.
— Где моя одежда?
— Я ее выбросила, Марк, она была грязная.
— А моя собака?
— Я привела ее сюда, но… она убежала.
— Я ухожу, — закричал он и, пошатываясь, направился к двери.
Она встала на его пути.
— Послушай, сейчас ночь, ты ранен, истощен. Мы не виделись два года. Нам нужно поговорить.
Николь протянула к нему руку, но он оттолкнул ее. Она повисла на нем. Марк стал бороться с ней, натыкаясь на полки с фотографиями. Одна из них упала на пол, зазвенело разбитое стекло.
Он поднял ее и поставил на место. На него смотрела его дочь. Зеленые смеющиеся глаза, улыбка на губах, она излучала счастье и радость бытия…
Вдруг что-то в нем оборвалось, и он, рыдая, рухнул спиной к стене. Николь прижалась к его груди, и они долгое время отрешенно лежали в объятиях друг друга, погруженные в свое горе: ее нежная кожа касалась его — огрубевшей, утонченный аромат духов «Герлен»[11] смешивался со смрадом улицы.
Взяв мужа за руку, Николь повела его в ванную и, прежде чем ускользнуть, пустила струю душа. Опьяненный дурманящим запахом шампуня, Марк около получаса стоял под струями домашнего дождя, обжигающего и возрождающего. Мокрый, завернутый в большое полотенце, он пошел по коридору, оставляя на ухоженном паркете лужицы воды. Марк оказался в комнате, которая ранее служила ему гардеробной, и заметил, что все его вещи по-прежнему там. Он даже не взглянул на свои бывшие костюмы — Армани, Босс, Зегна…
Марк спустился к Николь на кухню.
Сочетание дерева, стекла и металла — все это должно было создавать эффект прозрачности. Широкая столешница благородных очертаний скользила вдоль всей стены, а прекрасно оборудованный островок в центре приглашал занять место у плиты. Несколько лет назад эта комната излучала радостную атмосферу утренних завтраков в кругу семьи, полдников с блинчиками и ужинов влюбленных. Но уже очень давно никто больше здесь по-настоящему не готовил.
— Я сделала тебе омлет и тосты, — сказала Николь, наполняя кружку дымящимся кофе.
Марк сел перед своей тарелкой, но тут же встал. Его руки задрожали.
Прежде чем дотронуться до пищи, ему надо выпить. Алкоголь.
Под ошеломленным взглядом Николь он лихорадочно открыл первую попавшуюся под руку бутылку вина и опустошил до половины двумя долгими глотками. Успокоившись, он принялся за еду, не говоря ни слова, пока Николь не осмелилась спросить его:
— Марк, где ты был?
— В ванной, — ответил он, не глядя на нее.
— Нет, где же ты был эти два года?
— Внизу.
— Внизу?
— В туннелях метро, в сточных канавах, в канализационных трубах, с бомжами.
Со слезами на глазах его жена покачала головой в знак непонимания:
— Но почему?
— Ты прекрасно знаешь — почему, — сказал он, повышая голос.
Поделиться книгой: