Тревоги ледяного грота (Купол Надежды - 3)

- Какая там еще мельница?

- Мельница наших клиентов, которая, как и все мельницы, перемалывает зерно. Очень много зерна. И тут ваша белковая бомба как раз кстати.

- Я пошутил, говоря о белковой бомбе!

- Эта прелестная шутка обеспечила вам Нобелевскую премию и ваше избрание земляками-избирателями в сенат. При кое-какой нашей помощи, конечно.

- Крайне благодарен. Ваша забота превосходит даже... вашу толщину.

Посетитель весь заколыхался от смеха. Казалось, он лопнет.

- Я знал, что вы свой парень, проф! О'кэй! Завтра вы станете членом Особой комиссии ООН, которая отправится в Антарктиду, чтобы прикрыть там одну лавочку, которая очень не нравится моим клиентам. Я же сказал, что вам надо платить по векселям: белковая бомба нарушает стабильность на мировом рынке. Ваша обязанность помочь нам.

- Пока я не облечен никакими полномочиями.

- Полномочия будут, - заверил улыбающийся Броккенбергер.

Когда сенатор после ухода посетителя вызвал секретаршу, то напоминал разъяренного быка:

- Я попрошу избавить меня от таких посещений!

- Что вы, сэр! Но ведь он все равно остановил бы вас в коридоре. Вы их не знаете. Ваш разговор стал бы достоянием посторонних. У меня срочная почта, шеф. Вам надлежит завтра быть в Нью-Йорке.

- Это еще почему?

- Там решается вопрос о вашем участии в Особой комиссии ООН. Вы приглашены на заседание комитета. Я решилась попросить, чтобы в сенате посчитались с необходимостью вашего отсутствия.

Мирер поднял глаза на свою властную помощницу и подумал, что, быть может, и она ему скажет о клиентах, которых она представляет.

Глава третья

ПОДЛЕДНЫЕ СЮРПРИЗЫ

"Да, я счастлива! Честное слово! И об этом счастье я и хотела писать, начиная свои "подледные записки", но жизнь есть жизнь, даже с таким замечательным человеком, как Николай Алексеевич, и мне придется рассказать о штурме нашей "подледной крепости", которую он защищал. Рассказать не о своих чувствах и переживаниях, а о том, что происходило вокруг меня.

Николай Алексеевич нервничал. Но только я могла заметить это. Ведь я знала каждое его движение, интонацию голоса, выражение лица. Для всех он был по-прежнему бодрым, энергичным, заботливым.

Я поняла, что не все в порядке, когда прибежала с работы, чтобы покормить Мишеньку. Мы с Николаем Алексеевичем так назвали сына в память Мишеля Саломака. Мама жила в соседней квартире, но ушла в Школу жизни и труда проведать Алешу, а я застала Николая Алексеевича... за стиркой пеленок! Хотела рассердиться, да не смогла. С неумолимой логикой и побеждающей улыбкой он объяснил, что в этом нет ничего унизительного, поскольку он любит малыша не меньше моего. Тем более что меня считает не только кормилицей нашего сыночка, но и всеобщей кормилицей. Я ведь руковожу (подумать только!) "заводом вкусных блюд", где в привычные виды пищи превращается бесцветный и безвкусный белок дрожжей кандиды с биофабрики Мелхова. (Юрий Сергеевич все-таки приехал сюда, но уж, конечно, не из-за сына, к которому безразличен, а скорее всего в расчете на кресло директора будущего международного концерна искусственной пищи!)

Я отняла у Николая Алексеевича пеленки, которые он едва не спалил перегретым утюгом, усадила напротив себя, взяла его нервные руки в свои и стала допытываться, что с ним.

Он сознался, что действительно встревожен беспринципной возней вокруг дальнейшей судьбы Города Надежды. Придется ехать в Нью-Йорк, участвовать в прениях, защищаться.

Один раз я чуть не умерла, узнав, что с ним случилось в Централь-парке, а теперь... Нет!.. Я его не отпущу!

Видимо, самым лучшим аргументом у женщин всех времен были слезы. Честное слово! Тем более что Николай Алексеевич их у меня никогда не видел. И он уступил, согласился с моими доводами, решил пригласить в Город-лабораторию комиссию ООН. Пусть посмотрят, прежде чем обсуждать и решать.

И вот удивительный лайнер "Иван Ефремов" встал на рейде в нашей бухте. Втроем с Николаем Алексеевичем и Вальтером Щульцем мы шли по каменной дороге из города в "порт", как звучно назывались прибрежные Скалы пингвинов.

Сзади из Грота тянул теплый воздух, а навстречу свежей струей дул морозный ветерок, неся морские запахи и тающие на щеках снежинки.

Мы обошли скалу, и я замерла от восторга. Над зеленоватой водой висел в воздухе многоярусный белоснежный гигант. Остатки розоватых льдин, заплывших ночью в бухту, слегка покачиваясь на волне, проплывали под приподнятым высоко над водой днищем корабля.

Пингвины теснились на скале, как толпы встречающих, все парадно наряженные в черные фраки и белые манишки. На нас они не обратили никакого внимания.

От спущенного к воде трапа, похожего на парадную лестницу какого-то индийского храма, отчалил катер на подводных крыльях и помчался к берегу, лавируя между льдинами.

Первым на камни из катера выпрыгнул американский журналист, чем-то напоминавший ковбоя из голливудских фильмов, в облегающей ладную фигуру кожаной куртке, в таких же штанах. Не хватало только кобуры с кольтом у пояса.

- Хэлло, мистер Анисимов! В жизни не видел ничего красивее! Гостеприимно ли тащить нас в ледяную пещеру, лишив такой бухты, айсбергов, пингвинов и этих нежных красок, не ведомых ни одному художнику!

- Мы решаемся на это только ради того, чтобы показать вам нами сделанное, - улыбнулся Николай Алексеевич, здороваясь уже с англичанином и американским сенатором, с которыми был знаком ещё в Риме.

Последней с катера, подобно богине красоты, сошла Шали Чагаранджи, закутанная в меха, из-под которых снизу виднелось яркое сари. Она озаряла всех "лучезарной улыбкой", как потом говорил о ней Вальтер Шульц, сразу попавший к ней в плен.

Расточая любезности, он повел ее к Гроту в сопровождении строгого седого профессора Станислава Татура из Польши и низенького приветливого вьетнамского министра неопределенного возраста, Нгуен Ван Нама.

Анисимов оживленно обсуждал со своими коллегами научные проблемы, а мы с Генри Смитом чуть поотстали. Я вспоминаю каждое его слово, чтобы сопоставить со всем последующим.

- Всю жизнь мечтал о романтике! - вздыхая, говорил он. - Не могу вам передать, с каким волнением войду в ваше подземное царство, принося на его алтарь очень многое.

- Вот как?

- Ну конечно! Вам этого не понять! Но я выкурил последнюю сигарету на лайнере! Ведь на входе в вашу "ледяную преисподнюю" я не прочитаю надписи "Оставь надежду навсегда"?

- Напротив. Мы назвали свой город Городом Надежды. Но надпись "Но смокинг" прочтете.

- Зачем такие строгости? И сухой закон вдобавок? Право, не стоит делать столь суровым наше сияющее грядущее.

- О нет, это еще "не будущее", это лишь попытка представить себе его модель, вероятно несовершенная.

- Совершенен только господь бог в небесах. Но даже там допускается воскурение, когда ангелы воздают ему хвалу.

Американец возвел глаза к небу.

- В нашем подледном городе недопустимо никакое загрязнение воздуха и никакая трата кислорода на горение. Поэтому мы и идем пешком, а не едем на автомобиле. Электромобили перевозят грузы и доставят ваш багаж ночью. Днем все дороги только для пешеходов.

- Я автомобилист, но я восхищаюсь вашими порядками. Дышать на улицах Нью-Йорка трудновато, это верно! Мне приятно написать об энтузиастах, предвосхищающих будущее. Ах, если бы я мог победить в себе вчерашний день!..

- Что вы имеете в виду?

- Привычку к мясу! Боюсь подумать о ваших кушаньях и запасся консервами.

- Ну это вы зря! Я постараюсь переубедить вас на "пире надежды", который устрою в честь наших гостей.

- Пир, это когда много кушают и пьют? Но я ведь выпил на лайнере свою последнюю рюмку.

- Вы оцените и наши напитки.

- О'кэй, мэм! С вами хоть в ад!.. Где, правда, черти, вороша угли под сковородками, не курят. О'кэй?

Я рассмеялась.

Мы вошли в Грот.

Генри Смит с подчеркнутым восторгом озирал наше "подземное царство". И даже я смотрела вокруг, словно видя все впервые. И комок подкатил у меня к горлу. Честное слово!

Из-за верхнего освещения свод словно растворялся в высоте. К нему стремились исполинские ледяные колонны, увенчанные скульптурами держащих само небо богатырей, подледных атлантов, с так знакомыми мне лицами. Среди них мой Спартак, Остап и многие их соратники по, первым дням работы в Антарктиде.

Хрустальная колоннада разделяла Грот на смежные залы. Они напоминали бы собой Грановитую палату, как говорила Тамара Неидзе, если бы не были такими огромными, воздушными...

- Да это не ад, а храм какой-то! - не удержался журналист. - И даже с идолами!..

На дне Грота среди естественных холмов, освобожденных от материкового льда, раскинулся город с улицами и бульварами, переходящими из зала в зал. Зелень трав и деревьев, цветная пестрота клумб, даже мостики, перекинутые через вьющуюся речушку, рожденную тающим в глубине Грота льдом, заставляли забыть о километровой ледяной толще над головой.

- Как же они здесь выросли? - удивился Смит деревьям.

- Точно так же, как до оледенения пышные тропические леса. Правда, теперешняя зелень завезена с других континентов, но, как видите, все прижилось, расцвело.

- В средние века я боялся бы за вас, мэм. Монахи уготовили бы вам костер за вашу черную магию. Но сейчас я переполнен восторгом! А из чего сделаны эти дома? Они хрустальные?

- Дома кажутся такими, потому что их ледяные стены облицованы прозрачными пластмассовыми плитами, внутри которых всегда струится холодильный раствор.

- Мои читатели заинтересуются: неужели там в шубах спят? Вы уж извините их.

Я рассмеялась:

- Напишите, что тут спят голышом. Электричество греет.

- И я должен уверить, что на стенах квартир нет потеков, на полу ручейков?

- Конечно. Ведь лед защищен изнутри от тепла охлаждающими панелями.

- Это как понять: греющие и охлаждающие панели соприкасаются?

- Совершенно верно. Энергия дает нам и тепло и холод.

- Единство противоположностей, как говорят у вас, марксистов.

- Я вижу, вы изучали философию!

- Вашу страну, мэм, которой не перестаю восхищаться.

- Как я рада вам, мистер Смит!

Я была тогда искренней! Но теперь стыжусь этих слов!

Журналист насторожился и даже положил руку на воображаемую кобуру:

- Что это, мэм? Атака?

Навстречу бежала толпа людей.

- Нет. Это всеобщая утренняя зарядка. Каждый житель города пробегает утром по два-три километра.

- Я знаю своих коллег-газетчиков, которые не преминули бы написать, что их гонят... как это сказать по-русски... нагайками.

- Они сами бегут. Скажите своим коллегам, что они делают это для собственного здоровья.

- И кто так придумал, мэм? Отменить автомобили, бегать... как в каменном веке, подобно нашим великолепным предкам!

Неторопливо бегущие люди поравнялись с нами, приветствуя гостей поднятием руки.

- Так рекомендовал японский доктор Танага, один из наших трех директоров. Он доказывает, что человек остался похожим на своего пращура, который состязался в беге с оленем, силой с медведем. И мы не изменимся коренным образом в ближайшие столетия. И чтобы быть здоровыми, надо двигаться. Потому жители города выбирают себе квартиры не вблизи работы, а вдали от нее. Право-право!

- Сюрприз за сюрпризом! Почему же?

- Помните Шуберта? "Движенье счастие мое, движенье!"

- Ну, мэм, всякого другого репортера вы бы уже убили своими сообщениями. Но я выживу, чтобы воспеть вашу сказку! Кстати, мэм, ваш первый муж и мой старый друг Джордж, кажется, здесь?

- Да. Юрий ведает биофабрикой. Думаю, вы увидитесь с ним на "пире надежды".

- О'кэй! Но почему "надежды"?

- Мы надеемся на торжество разума. Что человечество будет жить в грядущем, не уничтожая ни само себя, ни среду своего обитания, ни источников питания.

- О, я приду на пир с "надеждой", - отозвался журналист".

Глава четвертая

"ПИР НАДЕЖДЫ"

"Я сбилась с ног, готовясь к приему наших гостей из ООН.

Мы с Николаем Алексеевичем выбрали местом для "пира надежды" ледяной зал директората Города-лаборатории.

Стены самого большого помещения в Гроте словно еще раздвинулись. Это постарались Спартак с Остапом. "Синтез рациональности и озорства". Они так усовершенствовали освещение, что огни люстр многократно отражались в стенах, будто сделанных из горного хрусталя.

Гостям предлагалась жареная "баранина" с "картофелем", паштеты из "дичи", "телячьи" отбивные с "картофелем"-пай, "осетрина" в сухариках.

Город Надежды производил изысканный и богатый ассортимент питательных продуктов не только для собственных нужд, но и для отправки в голодающие районы мира. И все эти вкусные блюда можно было попробовать, оценить. Я не говорю уже о колбасах, сосисках и даже сырах, тоже освоенных нами.

Мама, подвижная и энергичная, как в былые далекие годы, вместе с Алешей, отпущенным для этого из Школы жизни и труда, помогали сервировать стол.

Но, прежде чем пригласить гостей к столу, мне привелось пройтись с ними по улицам города, по его скверам, мостам и набережным нашей речушки Ледушки, текущей из глубины Грота, который продолжал углубляться, а ледяной массив таять. Город Надежды рос!

Гости познакомились не только с домами и бытом жителей, но и с производством искусственной пищи.