Помоги проекту - поделись книгой:
— Нѣтъ, ты не знаешь скорбей нашихъ… Ты думаешь, что знаешь, ибо у тебя сердце мягкое, христіанское, благочестивое. Вотъ ты и жалѣешь иногда старика; думаешь, «трудно бѣдному старику!» А какъ трудно, почему — ты сердца моего не можешь понять… Скорбь мою, ты, мірской человѣкъ, едва ли можешь понять. Взгляни на этихъ богатыхъ яніотовъ. Раздоры, вражда, я тебѣ говорю, зависть! Суммы, пожертвованныя благодѣтелями Эпира на добрыя дѣла, нехорошо расходуются. Ужасный грѣхъ! Простой народъ нашъ янинскій тоже раздачей этой денежной избалованъ. Все онъ бѣденъ, все онъ жалуется. Молодые работники наши отчаянные люди: разбойники, ножеизвлекатели. Турокъ самихъ не боятся. Не такъ давно одинъ молодецъ ножомъ издали грозился старику Бакыръ-Алмазу на праздникѣ, чтобъ и ему дали денегъ при раздачѣ. Влѣзъ на камни и показалъ Бакыръ-Алмазу ножъ. Должны были и ему дать, хотя онъ молодъ и крѣпокъ. Но Бакыръ-Алмазъ вытребовалъ для него денегъ: «Не то, чтобъ я его боялся, говоритъ, а не хорошо благородному человѣку съ такимъ разбойникомъ дѣла имѣть». А турки свое, а консулы свое, а наши попы и монахи, тоже и они не ангелы, самъ знаешь! Наши люди говорятъ: «Когда же у насъ колокола будутъ звонить? пора бы гатти-гумайюнъ исполнять!» А турки янинскіе говорятъ: «Погибнемъ всѣ, а проклятаго звона гяурскаго не услышимъ!» Трудно архіерею въ Турціи, трудно! Къ кому пойти о колоколахъ просить? съ кѣмъ дружбу сводить митрополиту? Съ русскими? и турки, и англичане, и французы крикъ и шумъ поднимаютъ… Патріархъ совѣтуетъ осторожность, среднимъ «царскимъ путемъ итти!» Какъ же это итти? попросить западныхъ представителей о колоколахъ? Скажу тебѣ: и сердце не расположено; я человѣкъ старый, изъ тѣхъ еще ржавыхъ людей, которые говорили, что лучше чалму въ Царьградѣ видѣть, чѣмъ митру папскую… А къ тому же, пойду я къ англичанину — русскаго оскорблю! И этого не хочу, и не до́лжно. А яніоты меня осуждаютъ… Митрополитъ у нихъ виноватъ все!.. Одинъ изъ нихъ недавно сказалъ: «Хорошо, что у протестантовъ епископы женатые! и апостолъ говоритъ: «Епископъ долженъ быть одной жены мужъ…» Монахи люди жесткіе и семейныхъ дѣлъ не понимаютъ ничуть».
— А что́ сами они дѣлаютъ, я тебѣ скажу сейчасъ: Приходитъ ко мнѣ недавно протосингелъ мой и говоритъ: «Посмотрите, что́ у насъ въ Янинѣ дѣлается… Старая вдова Алексина дочь свою хочетъ за турка отдать». Я посылаю за вдовой. Нейдетъ. Послалъ за ней кавасса, насильно привели. Привела съ собой и дочь. Женщина смѣлая; остановилась вотъ тутъ въ дверяхъ, взяла дочь за руку и закричала не женскимъ голосомъ, а лютымъ: «Отче! видишь ты сироту?» — Я говорю: вижу. Она опять: «Отче! видишь ты сироту?» Я опятъ говорю ей кротко: «Вижу, благословенная, вижу!» — «Возьми же ее; я уйду и откажусь отъ нея. Ты ей будь отецъ, если ты не дашь мнѣ воли судьбу ей сдѣлать…» Я и такъ ей и иначе говорю; нѣтъ силъ. «Видишь ты сироту?» — Вижу. «Ну, возьми ее». Шумъ, крикъ, дѣвушка плачетъ, скандалъ великій! Въ чемъ же дѣло? А вотъ въ чемъ. Люди они точно бѣдные, отца нѣтъ; домикъ только есть одинъ и больше ничего; кромѣ этой старшей дочери еще есть шестеро дѣтей. Пришла она предъ послѣднею раздачей милостыни къ Куско-бею и говоритъ: «Дайте мнѣ на приданое сколько можно изъ благодѣтельскихъ суммъ, я нашла ей жениха». А Куско-бей отвѣчаетъ…
Тутъ архіерей остановился и посмотрѣлъ на меня… Отецъ хотѣлъ было удалить меня, но старецъ одумался и сказалъ: «Нѣтъ, пусть и онъ слышитъ все; пусть учится отличать добро отъ зла съ раннихъ лѣтъ!..» И продолжалъ:
— Куско-бей говоритъ ей на это: достану ей двойное приданое, пусть ночуетъ тамъ, гдѣ я ей скажу. Ушла вдова. Къ другому, и другой то же: «я ей и своихъ прибавлю». Третій, постарше, говоритъ: «У архіерея проси, я не знаю этого». Еще одинъ, тотъ говоритъ: «И бѣднѣе васъ есть, у Куско-бея проси». Бакыръ-Алмазъ сказалъ: «Радъ бы, но одинъ безъ другихъ и я не могу обѣщать». По несчастію увидалъ въ это время дочь ея одинъ вдовый турокъ; человѣкъ лѣтъ тридцати, не болѣе; хозяинъ, лавочку на базарѣ имѣетъ. Понравилась турку дѣвушка, онъ и говоритъ вдовѣ: «Не ищи для дочери приданаго, я ее возьму такъ. Въ вѣрѣ же я, клянусь тебѣ, я стѣснять ее не буду. И церковь, и постъ, и все ей будетъ на свободѣ. Даже и попу приходскому, старику, не возбраню входъ въ жилище мое». Посуди, каково искушеніе? и посуди еще, каковъ скандалъ? Лукавая женщина въ этотъ первый разъ мнѣ ничего не сказала искренно, а ушла отсюда и оставила тутъ дочь, закричала на нее: «Проклятіе мое, если отсюда за мною пойдешь!» Долго сидѣла сирота и плакала здѣсь на лѣстницѣ. Насилу старуха одна и кавассъ увели ее домой. «Чтобы не прокляла меня мать», боится сердечная. «На насъ грѣхъ, на насъ!» сказали мы ей всѣ. Потомъ призвалъ я ихъ съ матерью при старшинахъ и при всѣхъ сталъ уговаривать ее, чтобы не выдавала замужъ за турка. Тогда-то она стала вдругъ какъ львица лютая и съ великимъ гнѣвомъ обличила при мнѣ всѣхъ старшинъ. Вѣрь мнѣ, что отъ стыда я въ этотъ часъ не зналъ, что́ мнѣ сказать и что́ дѣлать. Больше всѣхъ она обличала этого Куско-бея, и онъ не находилъ уже словъ въ свое оправданіе; только гладилъ бородку свою, плечами пожималъ и, обращаясь ко мнѣ, говорилъ презрительно: «Клевета, святый отче, одна клевета. Все это отъ простоты и неразвитости происходитъ. Женщина неученая и неграмотная. Все это отъ того недостатка воспитанія, которымъ страдаетъ нашъ бѣдный народъ…» Другіе ему не возражаютъ. Однако рѣшили ей дать хорошее приданое, и она отказала турку и выдала теперь дочь за одного бѣднаго христіанина. Что́ ты на это мнѣ скажешь, благословенный другъ мой?
Не помню, что́ сказалъ на это архіерею отецъ мой; я былъ потрясенъ негодованіемъ, слушая это, и съ удивленіемъ вспомнилъ о презрѣніи, которое питалъ къ архонтамъ этотъ, казалось бы, столь легкомысленный и безумный Коэвино.
На время я совершенно перешелъ на его сторону и готовъ былъ признать его умнѣйшимъ и справедливѣйшимъ изъ людей.
Въ ту минуту, когда, уходя изъ митрополіи, мы спускались съ лѣстницы, на дворѣ послышался какой-то шумъ, раздались крики и мужскіе и женскіе. Мы увидѣли у порога толпу; служители архіерея, старухи, нищіе, дѣти окружили осла, на которомъ лежала, испуская жалобные вопли, молодая женщина, въ простой и бѣдной сельской одеждѣ. Около нея стоялъ худой, высокій, тоже бѣдно одѣтый мужчина; лицо его было ожесточено гнѣвомъ; волосы растрепаны; онъ спорилъ съ дьякономъ и произносилъ самыя ужасныя проклятія, и потрясалъ съ отчаяніемъ на груди изношенную одежду свою. Это былъ мужъ несчастной, привязанной веревками на спинѣ осла. Такъ привезъ онъ ее изъ села; такъ сопровождаемый толпой проѣхалъ онъ чрезъ весь городъ до митрополіи. Мы остановились; самъ преосвященный вышелъ на лѣстницу.
— Что́ ты дѣлаешь, варваръ, съ женою своей? — сказалъ онъ свирѣпому мужу.
— То, что́ должно ей, непотребной, дѣлать, — отвѣчалъ мужъ, дерзко взглядывая на архіерея. — Я знаю свой долгъ, старче. Дѣлай и ты должное, разведи меня съ этою блудницей, или я убью ее.
— Молчи, звѣрь! — воскликнулъ старецъ, поднимая на него свой посохъ.
— Пойдемъ отсюда, — сказалъ отецъ, увлекая меня за руку. Мы вышли изъ воротъ митрополіи и долго шли молча и задумчиво. Наконецъ отецъ мой вздохнулъ глубоко и воскликнулъ: «Свѣтъ, суетный свѣтъ! Земная жизнь не что́ иное, какъ мука!» И я вздохнулъ, и мы опять пошли молча.
Такъ пріятно началось и такъ печально кончилось это праздничное утро.
За завтракомъ докторъ немного развлекъ насъ. Онъ сталъ жаловаться на небрежное служеніе греческаго духовенства, сталъ хвалить католиковъ (наканунѣ ужасно бранилъ ихъ за фанатизмъ), вскочилъ изъ-за стола и сперва представилъ въ лицахъ, какъ должно кадить почтительно образамъ, читать и молиться съ благочестіемъ и солидностью, а потомъ сталъ передразнивать нашихъ здѣшнихъ поповъ, какъ они спѣшатъ и не уважаютъ святыни. «Вотъ тебѣ Христосъ!» и прыжокъ направо. — «Вотъ тебѣ
Отецъ уговаривалъ его перестать кощунствовать, говорилъ: «Грѣхъ, Коэвино, грѣхъ». Но отъ смѣха воздержаться и онъ не могъ; я же до слезъ смѣялся.
Докторъ, наконецъ, усталъ, сѣлъ опять за столъ и сказалъ: «Не мнѣ грѣхъ, а тѣмъ, кто дурно литургисуетъ; не мнѣ грѣхъ. Бѣдный старикъ архіерей все-таки лучше ихъ всѣхъ. Онъ и служитъ въ церкви хорошо, благолѣпно. Я его за это уважаю. Къ тому же тамъ, гдѣ нѣтъ, какъ у насъ здѣсь, ни рыцарскихъ преданій, ни чувства чести, ни высокой учености, ни, могу такъ сказать, аристократическаго воспитанія, тамъ остается одно — религія. Архіерей человѣкъ истинно религіозный; а эти архонты… эти архонты…
Опять мнѣ пришлось согласиться съ докторомъ. Я чувствовалъ, что онъ все возвышается и возвышается въ моихъ глазахъ; я не понималъ только того, что онъ хочетъ сказать своимъ аристократическимъ воспитаніемъ?
Развѣ не аристократы Куско-бей и другіе архонты? Роды ихъ — старые торговые роды Эпира; они богаты, имѣютъ хорошіе дома, начальствуютъ надъ ремесленниками и сельскими людьми, садятся у консуловъ въ пріемной, имѣютъ голосъ въ митрополіи и въ Портѣ…
Посмотримъ, что́ скажетъ объ этомъ г. Благовъ; когда пріѣдетъ, я, можетъ быть, рѣшусь спросить у него, если онъ попрежнему будетъ ко мнѣ благосклоненъ.
VI.
Консулы не подчиняются у насъ въ Янинѣ старому восточному обычаю, по которому живущій въ городѣ дѣлаетъ первый визитъ новопріѣзжему.
Они и тогда, когда сами вновь пріѣзжаютъ, и тогда, когда наши мѣстные люди послѣ нихъ прибываютъ въ городъ, ждутъ первыхъ посѣщеній отъ насъ. Между собой, какъ равные съ равными, они слѣдуютъ нашему примѣру; новый консулъ ждетъ дома посѣщеній отъ консуловъ, прежде его прибывшихъ въ Эпиръ. Исключеніе одно — паша. Къ нему какъ къ сановнику, гораздо ихъ высшему по чину, консулы ѣдутъ первые. У эллинскаго консула отецъ мой былъ вскорѣ послѣ пріѣзда своего, но не засталъ его дома. Не засталъ онъ дома и г. Бакѣева, который въ отсутствіе г. Благова управлялъ русскимъ консульствомъ. Я очень желалъ видѣть г. Бакѣева и посмотрѣть, какой онъ. На мое несчастіе, онъ даже самъ два раза заходилъ къ доктору, на первой же недѣлѣ послѣ нашего пріѣзда, но оба раза меня не было дома. Одинъ разъ меня увелъ къ себѣ на домъ старикъ, ходжа Сеферъ-эффенди, чтобы познакомить меня съ сынкомъ своимъ, Джемилемъ, очень милымъ юношей, моихъ лѣтъ; а другой разъ я, по приказанію отца, ходилъ кое-какія вещи покупать на базаръ.
Такъ я дней около десяти, думаю, прожилъ въ городѣ и не видалъ еще ни одного иностраннаго агента. На второе воскресенье отецъ сказалъ мнѣ: «Одѣнься и причешись почище: мы пойдемъ сегодня ко всѣмъ консуламъ». Онъ сказалъ мнѣ при этомъ еще, что г. Бакѣевъ много разговаривалъ съ нимъ, когда въ послѣдній разъ сидѣлъ у доктора, и приглашалъ его заходить почаще въ консульство; принялъ изъ рукъ его тѣ статистическія тетради, которыя мы заготовляли въ Загорахъ по просьбѣ г. Благова, и даже просилъ его совѣта по тяжбному дѣлу между однимъ турецкимъ беемъ и бѣдными христіанами.
— Я знаю коротко это дѣло; оно старое, оно возобновлялось при двухъ пашахъ, — сказалъ отецъ. — И Коэвино крѣпко просилъ меня объяснить г. Бакѣеву всю правду. Г. Бакѣевъ сказалъ мнѣ: «Я вамъ вѣрю. Я даже согласенъ показать вамъ ту записку, которую я составилъ объ этомъ дѣлѣ». Посмотримъ.
— Кто же этотъ бей? — спросилъ я у отца.
— Этотъ самый Абурраимъ-эффенди, котораго ты здѣсь видѣлъ, — отвѣчалъ отецъ.
— А какъ вамъ показался г. Бакѣевъ? — поспѣшилъ спросить я съ любопытствомъ.
Отецъ улыбнулся и подумалъ; потомъ сказалъ:
— Ни перваго нумера, ни самаго послѣдняго, а средняго. Не той выдѣлки, къ которой относится нашъ Благовъ, а подешевле. Вотъ самъ увидишь.
Я одѣлся и причесался не безъ волненія внутренняго; мнѣ было и пріятно и очень страшно, что я пойду теперь ко всѣмъ представителямъ европейскихъ державъ. Феска у меня была новая, но полосатый халатикъ мой (хотя тоже свѣжій и изъ хорошей матеріи) и верхняя широкая одежда моя изъ тонкаго сѣраго сукна меня очень тревожили и смущали. Ахъ, какъ я бы радъ былъ въ эту минуту самой дешевой европейской жакеткѣ. Бьпъ можетъ и консулы подумаютъ про себя то же самое, что Коэвино громко сказалъ: «Этотъ молодой малъчикъ носитъ «турецкій саванъ». Но, что́ дѣлать? Терпѣніе! Имя эллинскаго консула было г. Киркориди; многіе полагаютъ, что родной отецъ его былъ изъ армянъ. Онъ давно состоялъ на службѣ по разнымъ городамъ Турціи. Всѣ въ городѣ про него говорили, что онъ человѣкъ опытный, но слишкомъ осторожный, смирный и тяжелый и потому ни вреда, ни пользы большой никому не дѣлалъ. Онъ былъ вдовъ и жилъ скромно и уединенно, съ незамужнею дочерью, уже не слишкомъ молодою.
Жилище его было бѣдно и довольно пусто.
Мы увидали здороваго, свѣжаго, очень толстаго старика, степеннаго, солиднаго, дѣйствительно очень осторожнаго.
Принялъ онъ отца — не могъ я и понять — хорошо ли, худо ли. Какъ будто внимательно, а вмѣстѣ съ тѣмъ какъ будто и холодно. Отецъ тоже хитрый; началъ его испытывать понемногу. Это я сейчасъ же понялъ. Сперва онъ разсказалъ ему о своемъ затруднительномъ положеніи въ Тульчѣ и о томъ, что отъ англійскаго вице-консула Вальтеръ Гея видѣлъ больше защиты, чѣмъ отъ своихъ греческихъ консуловъ, и прибавилъ, что онъ и теперь очень боится бьть вынужденнымъ прежде времени отсюда уѣхать съ больными глазами.
— Да, непріятно, — говорилъ консулъ. И потомъ прибавилъ, вздохнувъ: — Турція!
Потомъ отецъ сталъ говорить про г. де-Леси, здѣшняго англійскаго консула.
— Я его давно знаю, — сказалъ отецъ, — онъ у меня домъ нанимаетъ. Старъ, ничѣмъ не занимается, кавасса своего, турка, говорятъ, во всемъ слушается.
На это консулъ нашъ отвѣчалъ:
— Да. Онъ въ лѣтахъ, это правда. — И только.
Отецъ опять: — Дѣлъ не любитъ.
А консулъ: — Что́ жъ ихъ любить? За что́? человѣкъ аккуратный, почтенный. Люди вездѣ много слишкомъ словъ говорятъ. Всему вѣрить нельзя.
Отецъ похвалилъ г. Благова, и консулъ согласился: — Прекрасный молодой человѣкъ; умный молодой человѣкъ.
Отецъ говоритъ: — Не молодъ ли слишкомъ для своей должности?
А консулъ: — Молодъ, но очень хорошій человѣкъ.
Отецъ спрашиваетъ: — Вотъ про управляющаго, г. Бакѣева, не такъ-то хорошо отзывается общественное мнѣніе. Проще, говорятъ, Благова умомъ?
— Не вѣрьте, — сказалъ Киркориди. — Не вѣрьте людскимъ разговорамъ. Онъ тоже очень хорошій человѣкъ. Онъ и ученъ. Имѣетъ золотую медаль изъ университета русскаго.
— Я думаю зайти къ нему. Какъ вы скажете, ваше сіятельство? — спросилъ отецъ.
— Зайдите, зайдите, — отвѣчалъ Кнркориди. — Ко всѣмъ иностраннымъ агентамъ зайдите. Отчего не зайти и не представиться? И къ французскому консулу зайдите. Великія три державы, которымъ Эллада равно обязана. Вы знаете, мой долгъ защищать ваши интересы; хотя вашъ паспортъ и неправиленъ. Но турки подозрительны, а мы не сильны, и личное знакомство ваше съ консулами облегчитъ ваше положеніе. Жаль, что у насъ въ Греціи такъ охотно выдаютъ турецкимъ подданнымъ паспорты. Это большое неудобство!
Все это онъ говорилъ тихо и равнодушно и толстыми пальцами по столу барабанилъ.
Отецъ всталъ и говоритъ:
— Позвольте, господинъ консулъ, снять съ васъ бремя моего посѣщенія.
А онъ какъ будто бы обрадовался.
— А! — говоритъ: — куда же это вы? Спѣшите, вѣроятно? Прощайте. До свиданія.
Отъ него мы пошли къ г. Корбетъ де-Леси, великобританскому консулу. Онъ (ты, вѣроятно, не забылъ этого) нанималъ давно нашъ янинскій домъ и платилъ за него намъ очень хорошія деньги.
Мы очень обрадовались, когда увидали, въ какомъ порядкѣ держитъ онъ все наше хозяйство. Дворъ былъ чистъ; садъ и цвѣтникъ мило зеленѣли, несмотря на осеннее время. Не видно было ни одной сорной травы, ни щепки, ни бумажки, ни разбитой посуды, какъ бываетъ у другихъ. По большому двору ходили павлины; красивыя красныя утки не здѣшней породы плавали въ маленькомъ мраморномъ бассейнѣ, который посреди двора нашего устроилъ англичанинъ на собственный счетъ.
Въ особенномъ, очищенномъ и огороженномъ мѣстѣ, у г. Корбетъ де-Леси разводились въ послѣднее время бѣлыя куры и пѣтухи. Онъ былъ уже старъ, холостъ и должно быть скучалъ. Нѣсколько лѣтъ тому назадъ онъ еще любилъ охотиться и держалъ хорошихъ верховыхъ лошадей. Но съ годами охотой онъ началъ тяготиться; что касается до лошадей, то онъ ихъ всѣхъ продалъ вдругъ, въ досадѣ на своего конюха. У него былъ тогда прекрасный конюхъ, молодой полу-арабъ, бронзоваго цвѣта, сынъ того юродиваго дервиша ходжи-Сулеймана, который меня такъ и напугалъ, и насмѣшилъ у доктора въ домѣ. Консулъ наряжалъ богато молодого сеиса въ разноцвѣтныя и разукрашенныя куртки и шаровары и давалъ ему много свободы, требуя только одного — послушанія и чистоты. Однажды сеисъ подвелъ ему лошадь. Г. де-Леси хотѣлъ ѣхать къ пашѣ. Занося ногу въ стремя, консулъ увидалъ вдругъ на этомъ стремени кусокъ прилипшей грязи. Онъ сказалъ тогда со вздохомъ: «У меня нѣтъ слугъ! Я такой службы не называю службой». Отправилъ лошадь назадъ въ конюшню; пошелъ къ пашѣ пѣшкомъ; араба расчелъ въ тотъ же день и отпустилъ его, а лошадей тотчасъ же продалъ.
Съ тѣхъ поръ онъ сталъ заниматься археологіею визаитійской и бѣлыми курами. Онъ хотѣлъ сдѣлать ихъ какъ можно болѣе хохлатыми и не желалъ видѣть на перьяхъ ихъ ни малѣйшей желтой или черной отмѣтины.
По нѣскольку разъ въ день онъ самъ посѣщалъ ихъ и заботился усердно обо всемъ, что́ до нихъ касалось.
Зная эту страсть его, отецъ мой привезъ изъ Загоръ очень большого и хорошаго пѣтуха, почти совсѣмъ бѣлаго, и курицу въ такомъ же родѣ.
Они кормились у доктора; мы съ Гайдушей все время смотрѣли за ними; въ этотъ же самый день, когда мы съ утра собрались дѣлать консуламъ визиты, отецъ послалъ еще прежде себя пораньше нарочнаго человѣка съ пѣтухомъ и курицею къ де-Леси. На дворѣ, однако, мы ихъ напрасно высматривали, ихъ не было съ другими курами.
Полюбовавшись на прекрасное хозяйство, мы вошли, наконецъ, въ разубранное жилище. Я былъ пораженъ! Комнаты наши были полны древностями, раковинами, рѣдкими камнями изъ горъ; китайскими, сирійскими, персидскими пестрыми вещами; разною мелочью; на столахъ стояли ящики подъ стеклами, съ древними монетами и другими антиками. Книгъ было много, въ золотыхъ и разноцвѣтныхъ переплетахъ; хорошихъ гравюръ и картинъ такъ много и на стѣнахъ, и по столамъ, что я въ одно посѣщеніе не успѣлъ ихъ разсмотрѣть. Ковровъ и ковриковъ разной величины, цѣнности и цвѣта было вездѣ множество. Какъ выставка! Въ большой пріемной диванъ былъ турецкій, крытый желтымъ атласомъ, и страшный тигръ, разостланный около него, глядѣлъ на посѣтителей большими стеклянными глазами, какъ живой.
Самъ консулъ былъ старъ; онъ казался старше Киркориди и больше походилъ, по моему мнѣнію, на капризную старушку, чѣмъ старца. Ростомъ маленькій, лицо то веселое, то сердитое, красное прекрасное, головка бѣлая, немного трясется; борода и усы гладко выбриты. Чистенькій, чистенькій; на рукахъ рукавчики не такіе, какъ у другихъ, а мягкіе и со сборками, какъ у дамъ.
Несмотря на двукратное приглашеніе консула, я долго не смѣлъ и сѣстъ даже на желтый шелковый диванъ. Такой матеріи на диванѣ я никогда еще не видалъ, и мнѣ все казалось, что здѣсь можетъ сидѣть только самъ великій визирь или, по крайней мѣрѣ, такой раздушенный ароматами и даже въ дорогѣ въ бархатъ одѣтый паликаръ благородный, какъ мой будущій благодѣтель г. Благовъ. Сѣлъ, однако, вспоминая приказаніе отца не быть слишкомъ уже дикимъ и чрезъ мѣру не стыдиться.
Разговоръ, впрочемъ, и здѣсь, какъ у Киркориди, былъ не слишкомъ занимателенъ сначала. Консулъ съ радостью сказалъ отцу моему, что онъ недавно узналъ одну прелюбопытную вещь: «Я узналъ, что куры ѣдятъ муравьевъ».
Потомъ, когда отецъ мой передалъ г. Корбетъ де-Леси поклонъ отъ г. Вальтера Гея, старичокъ вдругъ раздражился, покраснѣлъ и какъ бы съ презрѣніемъ спросилъ: «Вспомнилъ онъ обо мнѣ? Это удивительно! удивительно!»
Отецъ послѣ сознался мнѣ, что г. Вальтеръ Гей никогда поклона г. де-Леси не посылалъ и вообще не хвалилъ и не любилъ его. Но отецъ лучше ничего не могъ придумать для того, чтобы начать рѣчь о своихъ дѣлахъ и о томъ, что надѣется на помощь могущественной Англіи, если турки начнутъ сильно тѣснить его по дѣлу его съ Петраки-беемъ и Хахамопуло.
Пока отецъ съ восторгомъ разсказывалъ о подвигахъ г. Вальтера Гея въ Тульчѣ, о томъ, какъ онъ на базарѣ прибилъ солдатъ, я внимательно смотрѣлъ на стараго джентльмена и замѣчалъ, что онъ недоволенъ. Онъ то дѣлалъ презрительное лицо, то слегка пожималъ плечами, то перемѣнялъ позу въ своемъ огромномъ креслѣ. Головка его старушечья еще больше затряслась.
Когда отецъ мой кончилъ и прибавилъ: «Я очень ему благодаренъ! Я могъ пріѣхать на родину, благодаря его энергіи, достойной представителя такой великой державы, какъ Великобританія!», г. де-Леси нѣсколько времени помолчалъ и потомъ, слегка наклонивъ головку на сторону, засмѣялся съ пренебреженіемъ: хе! хе! хе!..
— Вы не согласны со мной, г. консулъ? — спросилъ отецъ.
Г. де-Леси еще разъ: хе! хе! хе! и потомъ очень строго:
— Я, къ сожалѣнію, скажу вамъ, что не согласенъ съ вами, г. Полихроніадесъ!
— Съ чѣмъ же именно? — спросилъ отецъ.
— Со всѣмъ! — еще строже повторилъ старичокъ.
Отецъ смутился, и я за него тоже покраснѣлъ.
Подумавъ, г. де-Леси вдругъ поспѣшно прибавилъ:
— Нѣтъ! извините меня, г. Полихроніадесъ, я согласенъ… не съ вами… О, нѣтъ, но съ г. Вальтеръ Геемъ, въ одномъ. Въ одномъ я съ нимъ согласенъ, именно въ томъ, что онъ самъ гораздо болѣе варварски и незаконно поступилъ въ вашемъ дѣлѣ, чѣмъ турки, на которыхъ онъ такъ нападаетъ. О! съ этимъ я согласенъ… О! это съ его стороны было очень остроумно сознаться громко, что онъ обнаружитъ, какъ онъ тогда сказалъ, больше варварства, чѣмъ турки.
— Такъ вы, ваше сіятельство, находите, что насъ, христіанъ, не надо защищать и тогда, когда мы правы? — спросилъ отецъ съ негодованіемъ и даже измѣнился въ лицѣ.
— Я этого крайняго мнѣнія, кажется, не выразилъ, — отвѣчалъ старичокъ и замолчалъ.
Онъ довольно долго сидѣлъ послѣ этого молча и разглядывалъ внимательно рѣзной потолокъ; потомъ, указывая на него, сказалъ съ пріятною, почти восторженною улыбкой:
— Вотъ искусство, къ которому нѣкоторые эпироты, повидимому, естественно склонны, искусство точить изъ дерева. Въ митрополій прекрасный иконостасъ. Жаль, если эта отрасль будетъ предана забвенію.
Отецъ молчалъ. Онъ былъ взволнованъ. Онъ больше всего ждалъ помощи отъ англійскаго консульства. Онъ всегда говорилъ: «Русскимъ трудно; ихъ считаютъ турки врагами. Французы умѣютъ дѣйствовать только одною дерзостью; но если англичанинъ захочетъ намъ помочь у паши, ему это легче всякаго. Въ общихъ дѣлахъ надо вѣрить русскимъ и на нихъ надѣяться; въ мелочахъ же англичанинъ, которому турки больше вѣрятъ, можетъ быть полезнѣе… если только захочетъ!..»
Отецъ ничего не отвѣтилъ на замѣчаніе консула о рѣзьбѣ и, глубоко вздохнувъ, спросилъ его наконецъ:
— Итакъ, г. консулъ, чего я могу ожидать отъ вашего сіятельства въ случаѣ какихъ-либо притѣсненій? Наше эллинское консульство, вы знаете, не сильно, а несвоевременный отъѣздъ на Дунай можетъ быть пагубенъ и здоровью моему и разстроить всѣ мои расчеты. Чего, смѣю повторить, могу я ждать?
— Отъ меня? — спросилъ съ притворнымъ удивленіемъ Корбетъ де-Леси. И опять: — хе! хе! хе!..
Несчастный отецъ, я видѣлъ, ужасно стыдился и мучился. А я бы, кажется, убилъ на мѣстѣ эту капризную старушонку, которая жарила моего добраго и больного родителя на медленномъ огнѣ.
Посмѣявшись такъ оскорбительно, консулъ всталъ, и мы за нимъ. Онъ протянулъ отцу руку, чтобы сказать этимъ: «пора вамъ и уходить отсюда», и нѣсколько минутъ стоялъ предъ нами, опустивъ глаза въ землю; наконецъ вдругъ поднялъ ихъ на отца и воскликнулъ: «Отъ меня? Чего вы можете ждать отъ меня? Я полагаю, хотя и не навѣрное… хотя и не навѣрное, что вы можете ожидать отъ меня всегда прекраснаго совѣта!»
— Въ какомъ родѣ, г. консулъ? — спросилъ отецъ.
— Въ родѣ того, что нужно придерживаться большей правильности относительно эллинскихъ и вообще иностранныхъ паспортовъ въ Турціи, г. Полихроніадесъ. Несомнѣнные автохтоны Эллады стѣсненій не имѣютъ въ этой странѣ.
Мы поклонились и стали уже спускаться съ лѣстницы, какъ вдругъ услыхали, что Корбетъ де-Леси спѣшитъ за нами по большой залѣ и зоветъ отца. Мы остановились.
— Я долженъ извиниться еще и просить васъ объ одномъ предметѣ убѣдительно, — сказалъ онъ любезно. — Убѣдительно прошу васъ ни куръ, ни тѣмъ болѣе пѣтуховъ съ рыжими перьями, примѣшанными къ бѣлымъ, мнѣ не присылать болѣе; ибо, если даже и выдергать эти рыжія перья, о которыхъ идетъ рѣчь, то расположеніе къ этому оттѣнку остается въ крови у птицы, и она можетъ мнѣ испортить неисправимо, я думаю, всю породу. Особенно пѣтухи! Курицу вашу я пустилъ временно гулять по двору; но пѣтухъ вашъ и до сихъ поръ лежитъ связанный въ углу комнаты кавасовъ, и вы его можете тамъ найти.
Кончивъ рѣчь, консулъ вѣжливо поклонился намъ и вернулся въ свои внутренніе покои.
На улицѣ отецъ пріостановился и сказалъ мнѣ:
— Этотъ старикъ, слушай, рѣдкое сокровище! Вотъ ядовитый старичокъ какой. Онъ прежде былъ лучше, съ годами сталъ хуже. Ничего, ничего!.. Терпѣніе!
Отъ Корбетъ де-Леси мы пошли къ м-сье Бреше, французскому консулу.
У него квартира была тоже недурна; но я не замѣтилъ у него тѣхъ рѣдкостей, древнихъ сосудовъ, монетъ, разнородныхъ ковровъ и ковриковъ, какъ у англичанина. Кавассы его были горды, суровы и одни изъ всѣхъ консульскихъ кавассовъ одѣты не по-албански, въ фустанеллы и разноцвѣтныя куртки, а въ низамское турецкое платье, въ панталоны и черные сюртуки, съ кривыми саблями сбоку. Въ городѣ говорили, что это ввела мадамъ Бреше отъ скупости; низамское платье проще и дешевле. Другіе говорили, что на это есть иная причина. Разсказывали, будто бы г-жа Бреше выражается такъ: «Je déteste l’habit Albanais; c’est
Насъ провели въ холодную большую пріемную, въ которой не было ни печки, ни жаровни, и заставили ждать насъ однихъ, по крайней мѣрѣ, цѣлый часъ.
Все было тихо въ домѣ. Мы прислушивались. Консул не показывался.
Гордые кавассы не подали отцу даже табаку и бумажки, чтобы скрутить сигары, какъ дѣлаютъ всегда слуги гостепріимныхъ домовъ, чтобы гость не скучалъ, ожидая хозяина.
Видя это обращеніе, отецъ и свой табакъ не смѣлъ достать изъ кармана. Онъ сидѣлъ повѣсивъ голову и грустилъ. Долго тишина не нарушалась ничѣмъ; только разъ мы услыхали издали громкій женскій голосъ, который довольно сердито кричалъ: «Alfred». Мужской голосъ изъ другой комнаты отвѣтилъ на это: «Tout-à-l’heure, Mathilde!»
И потомъ опять все умолкло. Наконецъ дверь растворилась, и вошелъ г. Бреше гордой поступью и съ необычайною строгостью во взорѣ.
Мы стремительно вскочили съ дивана. Г. Бреше былъ худъ и довольно высокъ; онъ казался еще не старъ; волосы и борода его были еще не сѣды; но все лицо было въ мелкихъ морщинкахъ и, какъ мнѣ и тогда уже показалось, онъ втягивалъ себѣ внутрь животъ насильно, чтобы выставлять больше грудь впередъ и казаться гордѣе.
Онъ не сѣлъ, а сталъ у стола, оперся на него одною рукой и спросилъ у отца по-гречески, но очень неправильно и непріятно:
Поделиться книгой: