Варшавские тайны

— Как вам наш генерал?

— Он проповедует… самостоятельные идеи, скажем так. А это большая редкость среди русских администраторов. Особенно полицейских.

— Вы о польско-русских отношениях? Да, у Сергея Ивановича есть своя формула. Он долго шел к ней. В 1863 году прапорщиком Толстой принял участие в подавлении восстания. И стал свидетелем многих несправедливостей со стороны правительства. Уже тогда, видимо, у него появилось чувство личной вины перед поляками. Так? Я обратил внимание: Станислава четвертой степени, полученного за усмирение, генерал никогда не надевает. Став варшавским обер-полицмейстером, он решил что-то изменить. Пусть только на своем участке! Это было трудно, но искренность генерала была замечена польским обществом. Сейчас, могу это подтвердить, Толстой принят варшавянами и пользуется уважением. Не то чтобы там были объятия — поляки обижены и настороженны, — но хотя бы стал возможен диалог.

— Обиды… несправедливости правительства… С той поры прошло четверть века, а ясновельможные и по сей день упиваются обидою. Не пора ли уже делом заняться?

— Польское общество именно так и рассудило, — серьезно пояснил Гриневецкий. — От идеи национального восстания в ближайшее время решено отказаться.

— Вот как? В ближайшее время?

— Да. Сейчас международная обстановка такова, что восстание не получит зарубежной поддержки. Как это было, например, в шестьдесят третьем… Тогда эту поддержку оказывала главным образом Франция. Теперь, после германского унижения, она чрезвычайно заинтересована в союзе с Россией и не станет помогать полякам. Англия двулична и ненадежна. У Австрии с Германией у самих… как это?.. лицо заросло? Так?

— Рыло в пуху.

— Да. Поэтому сегодня о мятеже мечтает лишь горстка студентов, которым не хочется учиться. Серьезные люди все свои силы вкладывают в развитие страны.

— Российской империи?

— Зачем империи? — удивился Эрнест Феликсович. — Польши, конечно.

— Но ведь такого государства нет на карте!

— Сейчас нет. Но мы с вами еще доживем до его появления.

— Вы польский патриот?

— Не совсем польский, — дружелюбно рассмеялся надворный советник. — По национальности я жмуд, или, иначе, литовец. Но хочу коротать свою старость в независимой Польше.

— И вы так открыто это говорите?

— Чего же мне скрывать? Служу я честно, никакой «борьбой» не занимаюсь, в своем деле специалист. Начальство отдает должное. Неужели вы думаете, что, если мое место займет русский патриот, он станет лучше ловить польских уголовных? Ха-ха! Тут надо знать язык, национальный характер, специфику варшавского и вообще польского преступного мира. Вы, например, сведущи в этом?

— Нет, разумеется.

— И какой-нибудь Иван Иванович Иванов, трижды русский и семь раз православный, — тоже нет. Он станет исправно ходить в ваш храм, пить водку и читать Каткова. И при этом плохо ловить воров и убийц. Вам что важнее?

— Я понял вас и соглашусь. Для меня важнее, как человек делает свое дело. Пусть мечтает о старости хоть на Таити, если справляется и не совершает ничего противозаконного.

— Так это про меня!

— Хорошо, мы объяснились. Продолжите, пожалуйста, свою мысль про серьезных людей.

— С удовольствием. Только давайте, Алексей Николаевич, уж без обиняков! Нам с вами вместе служить, пусть бы и только полгода. Вместе убийц искать и, возможно, на пули ходить. Честно очертим наши позиции. Я жмуд. Это немного хуже, чем поляк, но лучше, чем русский.

— Даже так? — вскинулся Лыков.

— Для меня однозначно так, а вы, конечно, вольны думать по-своему. Ведь что особенно раздражает поляков? То, что они подчинены силой? Но в Германии и Австрии то же самое. А ненавидят более всего именно вас, русских. Почему? Потому, что здесь поляки подчинены народу много менее культурному, чем они сами.

— Вы уверены в последнем?

— Увы, да. Понимаю, насколько вам неприятно это слышать. Но мы условились говорить честно. Наличие в русском народе значительного числа образованных и порядочных людей не меняет общей картины. Зайдите в дом к поляку и русскому. Зайдите в нашу кавярню[13] и в ваш кабак! Понаблюдайте, как вечером, даже в праздник, когда закрываются увеселительные заведения, поляки расходятся по домам. И среди них нет ни одного пьяного. Ни одного! Представляете? Никто не горланит дрянных песен, не справляет нужду на угол дома. А если иной и совершит подобное, знайте: это ваш, русский!

Лыков хотел что-то возразить, но вспомнил рассказы агента Девяткина. И промолчал. Вместо этого он сказал другое:

— И какой, по-вашему, выход?

— Да он всего один: разойтись. Так? Лучше, конечно, полюбовно, без крови. Ее и без того пролили достаточно… Повто рюсь: здоровая часть польского общества сейчас работает над развитием производительных сил будущей страны. И уже добилась замечательных успехов. Знаете, когда вся энергия народа направлена к одной цели, успехи обязательно придут! А что будет через двадцать лет? Силы, накопленные в обществе на созидание, уже ничем не заткнуть. Поверь те. Пока же мы требуем от правительства всего четыре вещи. Первое и самое главное — равенство польского языка с русским. Далее идут суд присяжных — его нет в Царстве Польском; земское самоуправление — оно также отсутствует; и, наконец, бесцензурная печать. Неужели это завышенные требования? Вам в Тамбовской губернии можно, а нам тут не полагается? Мы что, малограмотные буряты, чтобы нельзя было доверить земства или суд присяжных? Это же сознательное унижение! Поляки — гордая и развитая нация, нас нельзя держать на положении бурят! Это плохо кончится, в том числе и для русских. Так?

— Хорошо, будем считать, что мы объяснились, — примирительно сказал Лыков. — У нас еще найдется время доспорить. А сейчас я хотел бы приступить уже к своим обязанностям. Кому необходимо представиться помимо обер-полицмейстера? Судебному следователю, который ведет дело об убийстве?

— Главная фигура — генерал Толстой. Его помощников, генерал-майора Поленова и подполковника Анзаурова, никогда не бывает на месте. Честно говоря, я не знаю, чем они занимаются. Из магистрата вам никто не понадобится, а вот в губернское правление следует наведаться. Там представьтесь двум людям: вице-губернатору Андрееву и советнику военно-полицейского отделения канцелярии Петцу. Учтите, что сей господин для вас важнее прочего начальства! Полицейскими вопросами во всех этих многочисленных инстанциях занимается он один. Губернатор ему полностью доверяет. Константин Петрович — человек умный и опытный, но с большим самомнением. Вы уж, пожалуйста, с ним поаккуратнее, не обидьте чем-нибудь, иначе вам трудно будет служить.

— Учту.

— Ну, и следователь. Убийством пристава Емельянова занимается коллежский асессор Черенков. Он следователь по важнейшим делам Окружного суда и сидит в боковом крыле здания. Это там же на Медовой, где и губернатор. Тут рядом, можно обойтись без извозчика. Полагаю, сегодня вам следует лишь познакомиться с ним и условиться о встрече на завтра.

— Согласен.

— Ну, с Медовой возвращайтесь к нам, и мы решим вопрос с вашим устройством. Управление сняло для вас приличную квартиру на Гусьей улице. Съездим, заселитесь — и отдыхайте с дороги. Так?

— А знакомство с кадром отделения?

— Уже завтра, сегодня не успеете. В пять часов пополудни вся служба в Варшаве прекращается и начинается шпацер.

— Шпацер?

— Да. Прогулка, променад. Причем массовый! Город к этому очень располагает, сами вечером убедитесь. Кстати, за час до полуночи закрываются все увеселительные заведения. Никаких круглосуточных загородных ресторанов вроде петербургского «Красного кабачка» в Варшаве и окрестностях нет. Пьяные загулы до утра, с цыганами и битьем зеркал здесь невозможны. Это к слову о нашем споре… В одиннадцать часов вечера город с трехсоттысячным населением благополучно засыпает.

— И что, ночная жизнь отсутствует? — не поверил Лыков.

— Начисто.

— И публичные дома закрываются? Вот этого никак не может быть!

— Тоже запирают двери, будьте уверены. Кто бы им позволил?!

— Чудеса какие-то вы рассказываете… А громилы с налетчиками тоже баиньки ложатся?

— Куда? — не понял Эрнест Феликсович.

— Ну, спать.

— Взломы квартир или магазинов, конечно, случаются. А вот уличная преступность в это время отсутствует полностью. Некого грабить, все спят! Извозчики, кстати, тоже. Если пойдете сегодня на вечернюю прогулку, возвращайтесь на квартиру загодя. Не то придется пешком…

— Но в сыскном отделении остается же дежурная смена?

— Один человек. Происшествия случаются регулярно — город есть город. Два-три раза в неделю бывает что-то серьезное: ограбление, например. И очень редко — убийство. Тогда все на ногах, мирная жизнь кончается. Ну, вам это знакомо… Так что мне и пану Нарбутту спать в своей постели выпадает через раз. Да, еще по агенту дежурят по ночам на каждом из четырех вокзалов. Остальные, если все тихо, в пять часов расходятся.

— Ну и ну… — пробормотал Алексей.

— Поживете у нас и тоже научитесь, — благодушно усмехнулся Гриневецкий. — Вам пора. Ступайте в губернское правление, а то рискуете не застать.

Медовая улица оказалась почти за углом. Вице-губернатор уделил Лыкову три минуты. А вот надворный советник Петц действительно поважничал, принимая командированного. Высокий, седобородый и осанистый, он более сгодился бы в роли сенатора… Но петербургский гость вел себя почтительно, попросил о содействии в трудных ситуациях, и оно было ему обещано. Расстались собеседники по-дружески.

Здание Окружного суда удивило Алексея. Огромное, с высоченной полукруглой аркой ворот, оно занимало половину Медовой. Арка украшена барельефами тонкой работы и медальонами с изящными женскими фигурами. В Петербурге так выстроили бы театр, а в Варшаве — суд…

Следователь Черенков собрался уже уходить, когда к нему явился посетитель. Лыков назвал себя и объяснил цель командировки. Особо указал, что обязан за шесть месяцев установить убийцу пристава и передать дело в суд. Чиновник ответил:

— Очень приятно. Я коллежский асессор Черенков Вонифатий Семенович, судебный следователь по важнейшим делам. Рад! Рад, что мне в помощь прибыл, судя по наградам, опытный человек. А то ведь дело стоит! Улик никаких, и сыскное ничего не обещает.

Следователь являл собой хороший тип русака: крепкий, русоволосый, с густой бородой и внимательными, лезущими в душу глазами.

— Гриневецкий со своим батальоном сыщиков обмишурились, — продолжил он. — А возможно, и не хотят искать убийц. Там же в отделении одни поляки!

— Это серьезное обвинение, — нахмурился Лыков. — Насколь ко оно обоснованно?

— Вы, случаем, не полонофил? — ответил вопросом на вопрос Черенков.

— Нет. Но я хочу быть объективным.

— Все мы хотим быть объективными. Зря я, видимо, начал сейчас этот разговор: он длинный и серьезный. А мне надо уходить. Обещал сводить жену в театр… не ждал вас, простите. Но завтра готов продолжить.

Лыков взялся за треуголку.

— И я готов. Как новый человек, буду задавать много вопро сов. Когда прийти?

Черенков бросил взгляд на перекидной календарь.

— В четверть первого устроит?

— Да.

— Договорились.

Два коллежских асессора вышли вместе, но на улице разошлись. Лыков поразился: тротуары, только что полупустые, оказались вдруг заполнены людьми. Нарядно одетая веселая толпа фланировала по панели в обе стороны. На Сенаторской более сильный поток двигался к Старому Месту. Сыщику требовалось обратно в ратушу, и он не без труда пробирался среди варшавян. Ничего подобного в других городах, даже в столицах, он не видел. В Тифлисе любят погулять, но там не так людно. А тут! Словно где-то открыли запруду, и полилось… Сама толпа тоже казалась ему необычной. Ни одного мастерового в фартуке, оборванца в опорках или крестьянина с оглоблей под мышкой. Все аккуратно и щегольски одеты, вежливы и любезны. Приглядевшись, Алексей обнаружил, что люди вокруг были отнюдь не из высших слоев. Средний класс и те, кого на Руси именуют «простой народ»: ремесленники, рабочие, мелкие факторы. Но как разительно они отличались от питерщиков и тем более от нижегородцев! Воротник у сорочки хоть и бумажный, но свежий. Обязательно галстук и шляпа. Обувь начищена, усы расчесаны на барский манер. Издали посмотришь и решишь, что идет приват-доцент, а не ученик столяра. Ай да шпацер!..

Еще Лыкову бросилось в глаза обилие русских военных. Их фуражки были повсюду. Множество офицеров и нижних чинов толкалось на тротуарах. Они курили, глазели на прохожих, некоторые пытались разговаривать с поляками. Варшавяне отвечали холодно-вежливо, старались пройти мимо и порой даже не скрывали своей антипатии. Вся улица как бы незримо делилась на хозяев и гостей. И гостям тут были совсем не рады.

Шумный поток донес Лыкова до ратуши. Там уже было пусто. Только Гриневецкий одиноко заседал в кабинете, поджидая своего помощника. Не теряя времени, сыщики загрузились в дежурную пролетку и уехали из присутствия. Сначала отвезли начальника отделения. Тот жил на престижной окраине, на дальнем конце Маршалковской, возле знаменитых Лазенок. Эрнест Феликсович по дороге исполнил роль чичероне и показал новичку достопримечательности. Экипаж нарочно двигался длинным путем, через Новы Свят, Уяздовскую аллею и Мокотовскую заставу. У ворот небольшого уютного особняка полицейские расстались, договорившись увидеться завтра в десять. Обратно возница по просьбе Алексея повез его другой дорогой. Пролетка проехала насквозь всю Маршалковскую, обогнула Саксонский сад и через Соборную площадь, Вербовую и Налевки выбралась на Гусью улицу.

В четырехэтажном доходном доме новой постройки Алексея уже ждали. Элегантный конторщик, похожий на разорившегося графа, провел нового жильца на третий этаж. В квартире обнаружилось все необходимое. Комнат было три: спальня, гостиная и кабинет. Приличная мебель, небольшой набор посуды (закусочной и для чая), газовое освещение. Лыкову понравилась ванна из полированной меди с тремя кранами.[14] А бронзовый ватерклозет с крышкой из палисандрового дерева просто поразил — такие до Петербурга еще не добрались!

Керовника[15] звали пан Влодзимеж. Вместе с ключами он дал постояльцу и необходимые пояснения. Кофе и горячие булки можно получать утром у покоювки (горничной по этажу). Обедать и ужинать проще всего в кухмистерской, что помещается в этом же доме. Жильцам в ней предоставляется десятипроцентная скидка. Чай варшавяне не пьют, но русскому квартиранту могут, по его просьбе, доставлять отварную воду. Свечи и всякие мелочи — у той же горничной, более серьезные вопросы — к керовнику.

Пан Влодзимеж был вежлив и услужлив, говорил по-русски с приятным акцентом, да и само жилье Лыкову понравилось. С той стороны улицы в окна смотрелись такие же новые дома непривычной архитектуры. Еще доносился шум вечерней жизни большого и веселого города. Сыщика подмывало быстрее обустроиться и выйти наружу, окунуться в эту незнакомую манящую жизнь. Он вручил конторщику два безжалостно смятых рубля. Тот принял их, словно сеньор — подношение от вассала (ох уж эти поляки…).

Алексей наскоро разложил вещи, переменил надоевший мундир с орденами на модный сюртук. Его била приятная дрожь нетерпения. Так бывает, когда приезжаешь в новый значительный город и начинаешь изучать его с белого листа. Что взять с собой в первую вылазку? Алексей прихватил складную карту Варшавы. В бумажнике оставил сто рублей разными купюрами, остальные деньги убрал в потайной ящик, что показал ему пан Влодзимеж. Туда же легли два револьвера, запас патронов к ним и полицейский билет. Подумав, коллежский асессор вернул билет в карман сюртука. Мало ли? Незнакомый город, в котором его никто не знает… Все, пора выходить!

Лыков уже решил, что в свой первый вечер в Варшаве он погуляет допоздна. Собственно, парадная часть города не так и велика. Скорее всего, за шесть месяцев ему все тут надоест, особенно если жить без семьи. Но первые впечатления — самые вкусные, и хотелось насладиться ими в полной мере. Лыков решил прогуляться от Старого Места до Нового Света. По пути выбрать заведение и отужинать. Обедать ему сегодня не пришлось, поэтому аппетита было на двоих. Улыбаясь в предвкушении удовольствия, Алексей запер квартиру, сбежал вниз, представился там незнакомому швейцару и вышел на улицу.

Бойкая толпа подхватила сыщика и понесла. Через Гусью и Налевки он вскоре вышел к Красинскому саду и тут надолго застрял. Сотни горожан самого обывательского вида заняли все скамейки. Они сидели семьями: дети играли в мяч или обруч, пан читал газету, а пани вязала. Такие же группы слонялись по аллеям и толпились вокруг киосков. Киоски эти более всего удивили Лыкова. В парке их было несколько, и они притягивали варшавян как магнитом. За прилавком стояли молодые девушки, все очень красивые. Они ловко разливали зельтерскую, содовую и пиво, отвешивали мороженое, выдавали сдачу и не забывали при этом приветливо улыбаться. Встретив первую такую красотку, сыщик не удержался и купил у нее воды. Но через двадцать саженей ему попался второй киоск с барышней еще милее. А за ним маячил третий, в котором хозяйничала совершенная красавица… Больше ничего Алексей брать не стал, а только разглядывал диковинную для русского глаза картину.

Ему неоднократно приходилось присутствовать на так называемых народных гуляньях — и по службе, и в качестве зрителя. Там тоже было празднично и люди веселились от души, но полиция к вечеру выбивалась из сил. В какой-то момент — и это было неизбежно — толпа начинала «шалить». То тут, то там вспыхивали пьяные драки, иногда кончавшиеся поножовщиной. Множество людей, и не только мужчин, но и женщин, напивались до утраты человеческого вида… Кто-то жарит на гармошке, кто-то орет дурным голосом, воображая, что поет; третьего выворачивает прямо на соседей. Кругом отвратительные рожи, и все это на глазах у детей…

Варшавский шпацер оказался совсем другим. Несмотря на будний день, в аллеях парка витало ощущение праздника. Никто не говорил барышням за прилавком сальности. Толпа отдыхала как-то уютно и доброжелательно. Люди не мешали друг другу, не спорили за место. Пан, случайно задевший соседа, учтиво приподнимал шляпу и извинялся — а оба из мастеровых. К женщинам же отношение было самое уважительное и галантное.

И ни одного пьяного вокруг…

Лыков прошел парк насквозь и вышел к дворцу Красинских. Он знал из путеводителя, что это давно уже казенное здание. Двухэтажное, со статуями на невысоком фронтоне, оно не претендовало на особое изящество. Но глазу приятно. Таких дворцов немало в Варшаве. Лишенные петербургской державности, они делали город уютным и красивым. Алексей поглазел на статуи и продолжил путь. Пройдя одноименную площадь с чугунным бассейном посреди, он оказался на Долгой улице. По ней в несколько рядов катили экипажи с нарядными варшавянами. Сыщику требовалось перейти на другую сторону, но поток был очень плотным. Стоило, однако, поставить ногу на мостовую, как все коляски разом остановились. М-да… По-русски торопливо Лыков перебежал улицу, за ним неспешно шли поляки.

По знакомым уже Медовой и Сенаторской Алексей вышел на Замковую площадь и замер, любуясь. Она имела совершенно европейский вид. Так, наверное, выглядит Париж или Вена, в которых сыщик не бывал. Прямо — королевский замок, слева — узкие улочки старого города, справа — громада костела Святой Анны и живописная перспектива Краковского Предместья. Посреди площади стояла высокая колонна с чьей-то статуей. Лыков справился по карте — статуя оказалась Сигизмунда Третьего.

Было восемь часов пополудни, но темнеть и не думало. Алексей прогулялся по площади, осмотрел снаружи замок и решил отложить Старое Место на потом, а сейчас прогуляться до Нового Света. Но сначала требовалось поужинать. В животе уже урчало… Осмотревшись, новоиспеченный варшавский житель сразу увидел дюжину кавярен и рестораций. В кавярнях, он знал это, не едят, а только пьют кофе и закусывают. Ему же хотелось основательно подкрепиться. Хорошее заведение под названием «У Владека» обнаружилось на углу Мариенштата. Все вывески в Варшаве были на двух языках: сначала на русском, а ниже на польском. Войдя в ресторан, турист заявил, что мечтает отведать замечательной местной кухни. Важный метрдотель тут же подозвал не менее осанистого официанта, и они вдвоем принялись помо гать гостю сделать заказ.

Лыков до того, как разбогател, часто питался в Петербурге в польских столовых. Недорогие и очень чистые, они процветали в столице. Но сейчас сыщик решил основательно познакомиться с изысками, а не налегать на привычные фляки. Обоим панам это желание пришлось по душе. К подбору блюд стороны отнеслись необыкновенно серьезно. Трое взрослых мужчин долго обсуждали достоинства того или иного кушанья и даже вызвали для справок повара. В итоге сложился следующий ужин. Открыл его суп с рубцами, дальше следовал заяц по-польски в сметане, и на десерт — ламаньцы с маком и кофе. Под мясо Алексей попросил графинчик гожалки.[16]

Еда вся оказалась необыкновенно вкусной и укрепила в сыщике симпатии к Варшаве. Трапезничая, он наблюдал за публикой. Зал был полон, но для нового гостя всегда обнаруживался свободный столик. Преобладающим элементом оказались немцы, за ними шли русские, поляков насчитывалось меньше всех. В углу пили пиво два пожилых респектабельных еврея. Атмосфера в ресторации дышала негой и благодушием.

Коллежский асессор уже допивал взятый на посошок стакан польского меда, когда вдруг это благодушие разом закончилось. Три русских офицера, сидевшие напротив, и без того были основными поставщиками шума. Не то чтобы они кричали, но разговаривали между собой излишне громко и бесцеремонно. Особенно выделялся смазливый штабс-капитан в мундире корпуса пограничной стражи. Он махал руками и что-то доказывал двум молодым пехотным поручикам. Как выяснилось, спор шел о польских женщинах. Неожиданно штабс стал на все заведение крыть их непечатной бранью. Тут же в зале повисла неприятная тишина, но офицер и не подумал понизить голос. Тогда от соседнего столика повернулась красивая пани лет тридцати и сказала скандалисту:

— Как вам не стыдно! А впрочем, чего ждать от русского…

— Па-а-звольте! — рявкнул пограничник. — Я Россию в обиду не дам!

И, вскочив, сорвал салфетку и направился к польке.

Алексей понял, что ему придется вмешаться. Пьяный соотечественник вызывал чувство стыда и омерзения. Но три офицера при оружии, подвыпившие… Для кельнеров они представляли силу, с которой страшно спорить. Известно, что пьяные вояки иногда пускали в ход шашки. Поэтому заступников для дамы можно было и не дождаться. А если и найдется смельчак, то он очень рискует.

Между тем скандал разгорался. Смельчак сыскался тут же. Сидевший рядом с пани высокий седовласый поляк поднялся и внушительно сказал штабс-капитану:

— А я не позволю пьяному русскому быдлу оскорблять даму!

Голос у седовласого был густой и впечатляюще спокойный, а в поведении угадывался твердый характер. Мужчина совершенно не боялся офицеров и собирался достойно защи тить свою спутницу.

Штабс-капитан осекся. Он постоял несколько секунд в нерешительности, но потом нахмурился и положил руку на эфес шашки. Поручики вскочили, готовые поддержать товарища. Тут вышел Лыков и встал между поляком и офицерами.