Без Поводыря

Такая толи лень, толи апатия навалились, что когда белорус сообщил, дрожащим голосом, что, дескать, во двор станции с пару минут как чуть не целая сотня казаков въехала, я только и смог, что тупо переспросить:

– Кто? Какие казаки?

– Да я это, Ваше превосходительство, – опередив Апанаса, пробасил от двери Безсонов. – Осташка Безсонов!

– Да я уж вижу, – обрадовался я, разглядев медведеобразную тушу этого гиганта. – Какими судьбами, Астафий Степаныч?

– Так это, – удивился казачий сотник. – Вас вот, Герман Густавович, хотел повидать…

– Вот как? – пришла моя очередь вскидывать брови.

– Ну да, – с детской непосредственностью, тряхнул чубом здоровяк. – Мы тут от Викентия Станиславовича весточку из Омска получили, так Васька Буянов, старшина наш полковой, и грит…

– Ты, Степаныч, со старшиной своим погоди, – перебил я сотника. – Скажи лучше, нашел-то меня как?

– Так ить Мишаня Карбышев, сподручник вашенский, мне вроде премяша. С батей иво, Мишкой, мы и соседствуем и дружбу ведем, – вытаращился Безсонов на меня. В его огромной голове, похоже не укладывалось, что у друганова сына могли быть от него какие-то секреты. – Так я иво и спросил, а тот и ответил. Говорит, вы на заре еще, в карету свою уселися, да и к переправе двинули. Ну и вот…

– Что вот? – снова не понял я.

– Дык ить тракт-то тут чуть не на сотню верст – прямой. Свернуть вам и некуда, по зиме-то. Вот я и рассудил, что и одвуконь на бауле тяжком, вы, значится, далеко не убежите. Верхами всяко – догоним. А тут и Антоновцы в караул ехать собирались. Как вас того…

Богатырь замялся, не в силах подобрать правильное слово.

– С должности сняли, – подсказал я. Безсонов вовсе не был идиотом. Но и быстрым умом похвастаться не мог.

– Ага, – обрадовался, и снова смутился казак. – Как вас, Ваше превосходительство, сняли, на тракте сызнова шалить принялись. А нового начальника-то нету! И команду вашу отменить никто не мог. Вот и ездим, лиходеев ловим, да бродяг.

– Ясно, – кивнул я, хотя ничего ясного в этой непонятной ситуации не было. – Апанас! Распорядись там… Чай, пироги… Ну, все как положено.

– Митяй! – взревел вдруг Безсонов раненным мамонтом, так что я поспешил зажать уши ладонями, а белорус даже присел. – Ташшы!

В белую горницу ввалился еще один – пусть и не Илья Муромец, как Степаныч, но уж Алеши Поповича не меньше статью – кавалерист, с ведерным бочонком в руках.

– Васька присоветовал, – гордо пояснил сотник, кивком отпуская подчиненного. – Старый у нас – голова. Мол, коли начальник наш от вражин схорониться решил, так когда ему, бедняге, доброго пива еще доведется испить?! Бери, говорит, Осташка, завместо гостинца от казаков томских.

– Что это? – ошарашено разглядывая ведерный "гостинец".

– Так крюгеровка! – радостно разъяснил богатырь. – Сиречь – пиво ячменное Крюгеровской фабрикации.

– А мало не будет? – саркастично поинтересовался я.

– Дык я две баклаги и привез, – пуще прежнего заулыбался Безсонов.

Глядя на его сияющую физиономию, вкралось у меня подозрение, что в какой-нибудь из переметных сумок, тщательно упакованная в ветошь, наверняка хранится и бутыль с водкой. Тоже, как и пивной бочонок, немаленькой вместимости – литра на три, не меньше.

– Спасибо за заботу, Астафий Степаныч, – смирился с неизбежным я. – Так что за известия подполковник Суходольский доносит?

Гигант уже набрал воздуха в бочкообразную грудь, чтоб рявкнуть что-то еще своему Митяю, и тут же сдулся. Апанас уже расставил на столе и кружки под пиво, и какую-то рыбу, и сыр тончайшими, просвечивающимися ломтиками. Еще и пробку из емкости успел вывернуть. Но вот налить, не расплескав, уже не сумел. Сил не хватило.

– Ну, за ваше здоровье, Герман Густавович, – поднял первую Безсонов. – На радость друзьям и на страх врагам!

Ячменное Крюгеровское оказалось холодным до ломоты зубной, и резким, до сикарашек в носу. Все в точности, как мне нравится. Потому как-то незаметно, в три глотка, пол-литровая емкость опустела.

– Степаныч? Признайся по чести, ты решил меня напоить?

– Как можно, Ваше превосходительство, – ненатурально стал отговариваться тот. – Толи я к вам, Герман Густавович, уважения не имею?!

– Степаныч!

– Дык и чего худого в том, чтоб хорошо выпить да закусить? – как-то подозрительно по-еврейски, вдруг заявил Безсонов. – Вот и старшина наш полковой, Василий Григорьевич, говорит… Или побрезгуете?

– Ладно тебе, сотник. Вижу же, что не только за собутыльником по ночи верхом гнался. Говори уже, с чем приехал! Разлей только прежде. Негоже посуде пустой стоять.

– Дык я и говорю, Герман Густавович, – с ювелирной точностью направляя золотую струйку в кружки, все еще как-то не серьезно, завел рассказ казак. – Чудное что-то происходит. Непонятное!

Легко, как я бы графин, дюжий казак пристроил ведерный жбан на краю стола, взялся за ручку кружки, и совершенно серьезно добавил:

– Боязно нам, Герман Густавович.

– Рассказывай!

– Прежде-то, Александр Осипович и за наказного атамана был. А как его… – легкая запинка, и продолжение с блеском глаз. – С должности сняли, так из Петербурга полковника прислали. Барона Врангеля, Константина Людовиковича. Вот нашего Викентия Станиславовича в Омск на круг и вызвали. Пред его отъездом, мы со старшими нашими подивились переменам, да и наказали, чтоб значится, весточку присылал – как там и что. Давеча с почтой и получили… Давайте, Ваше превосходительство, за Отечество наше выпьем. За мамку нашу – землю Сибирскую, и за казачье войско – ее хранящее!

Выпили. На этот раз – вдумчиво. Смакуя каждый глоточек. Наслаждаясь вкусом.

– Откуда траур-то такой, Степаныч? Случилось чего?

– Нет вроде. Только и радоваться не чему, Ваше превосходительство. Был у нашей земли добрый да ласковый начальник – сняли. Командир был наиглавнейший, о казачьей доле радевший – и этого в столицу забрали. С юга, от моря Русского вести пришли – аж два полка в черносошенцы переписывать вздумали. Тамошние казаки наследнику царскому писать решили, чтоб на восток, к Великому Океану их переселил, а не в огнищан переписывал.

– Хорошее дело, – вынужден был признать я. – Тамошние границы, поди, и вовсе без пригляда пока…

– Браты из столичных на проводную депешу не поскупились. Сказывают, будто и новый командующий наш уже назначен – Александр Петрович Хрущев. Он, будто бы, хочь и из инфантерии, а кавалерию сильно уважает… И все бы оно хорошо, только рескриптом генерал-адъютант начальником округа-то объявлен, а вот генерал-губернатором – нет. Чудно!

– Ну мало ли, – пожал я плечами.

– Ага, Герман Густавович. Мало ли. Тут вы правы. Только их высокородие, господин подполковник пишет, будто в Главном управлении чинуши на вещах сидят. От писарей до генерал-майоров. И будто бы уже даже баржи с пароходами расписаны – кто на каком в Томск поплывет…

– В Томск? – дернулся я, расплескивая пенное по серой, давно не стираной скатерти. – Точно в Томск? Может в Тобольск?

– Сказывает – в Томск, – хмыкнул богатырь. – И еще, доносит, мол в Омске уже и новый наш губернский воинский начальник ледохода дожидается. Цельный генерал-майор! Поликарп Иванович Иващенко.

– А наш Денисов что?

– А Николая Васильевича наоборот – в штаб военного округа, к Хрущеву.

– Чудны дела твои, Господи.

– Дык!

– Генерал-майор, говоришь, – потер подбородок. Не помогло. Вопросов все равно оставалось больше, чем ответов. – У нас и полковник-то не особенно себя утруждал… Наш, Томский, да еще один – Барнаульский – вот и все войско в губернии. Ну, если, конечно, ваш Двенадцатый казачий полк не считать… И рекрутов едва ли на роту каждый год набирается. Что тут целому генералу делать?

– Так ведь прежде, Ваше превосходительство, у нас и крепостей в губернии не было, – подбоченился Безсонов. – А где крепость, там и пушки.

– Ты про Чуйскую что ли? Что-то мне, Степаныч, слабо верится, что Военное ведомство наш форт приграничный решится в реестр укреплений внести. Китайцы – народ, хоть и гордый, а смирный. Воинов их ты сам видел – не нам чета. Укрепление, что Андрей Густавович выстроил, к серьезной войне и не предназначено. Я бы еще понял, если бы в наш Томск таможенное управление из Иркутска перевели. Или отдельное, Западносибирское повелели создать. А тут – генерал в воинских начальниках… Странно это все, и непонятно.

– Вот и я о том, Герман Густавович, – ловко орудуя толстыми пальцами-сосисками, казак сгреб наполовину полные еще кружки, и долил почти не пенящееся пиво до краев. Еще один вопрос, всегда меня занимавший! Вот почему, спрашивается, самая высокая и плотная пенная шапка только в первой кружке? А во всех последующих – только если напиток становится слишком теплым, чтоб его приятно было пить?

– Ну ладно, – в задумчивости, не дождавшись нового – следующего тоста, отхлебнул, и глянул на богатыря. – За новости – спасибо. Только мне вот что так и непонятно, Астафий. Чего это ты решил в светлый Христов праздник, все бросить, и верхами отправиться меня искать?

– Дык как же, Ваше превосходительство! – аж поперхнулся сотник. Полный рот квашеной капусты, так что часть даже наружу свисает. – Вы же… Как же…

– Я теперь не губернатор, и не государев человек, – продолжал я пытать растерявшегося казака. – И ты мне больше не слуга. И все-таки, мороза не побоялся…

– А правду ли бают, Герман Густавович, будто Гришку нашего Потанина, ордер приходил, дабы в кандалы его заковать, да в Омск везти, а вы не послушались?

– Правда, – кивнул я. – И Потанина, и еще нескольких молодых…

– Как же это?! – богатырь с такой силой звезданул по двухдюймовым доскам, из которых была собрана столешница, что те даже взвизгнули. – Батя-то евойный, Николай Ильич, у нашего старшины, Васьки Буянова в командирах был, когда они посольство ханское в Коканд провожали. И потом тоже, когда слона вели…

– Кого вели? – я решил, что не расслышал.

– Животная такая, здоровенная – слон, именуемая. Навроде коровы, только с трубой на носу и больше разов этак в пять…

– Я знаю, что такое слон, Степаныч… Я не понимаю только, откуда у отца нашего Потанина слон взялся?

– Дык хан Кокандский эту скотину нашему Императору Николаю и подарил, – пожал плечами сотник. – Здоровущща, страсть! В телегу не посадишь, копыты вот такенные, а ходит еле-еле. Чуть не зазимовали казачки в Черной степи из-за этой твари.

– А Николай Потанин…

– Он тогда молоденький был, хорунжий еще. Вот ему слона пол расписку и выдали. Чтоб значицца, до Омска довел. Это опосля, как животную с рук на руки в штаб сдал, он чины получил и награды. Одно время начальником Баянаульского округа пребывал. А брат его, Димитрий, и Восьмым полком, начальствовал. Как Николу под трибунал отдали – что-то он там с пехотным капитаном не поделил. Может и из-за Варьки – жинки своей. Она, говорят, редкой красоты баба была… Пехтура роту свою в ружье, а Потанин казаков свистнул. Чуть до смертоубийства не дошло.

Пиво в кружке кончилось, но интересно было слушать, и жаль прерывать.

– Пока Гришкин батя на гауптвахте сидел, мать евойная, Варвара, приболела шибко. Да и представилась. А мальчонке тогда едва пяток годов-то и было. Николая Ильича и чинов с наградами тогда лишили, и богатства, на диких киргизах нажитое. Вот и пришлось Гришку к брату старшему, Димитрию Ильичу в станицу Семиярскую отправлять. Там у дядьки книжек было – цельные сундуки. Вот Гришка и пристрастился к наукам. Недолго, правда, парнишка у родича жил. Димитрий Потанин в степях от инородцев холерой заразился, да и помер. А Никола сына в Пресновскую забрал, где тогда штаб казачьей бригады по Иртышской линии стоял. Полковником там Эллизен был, и чем-то ему шустрый пацан полюбился… Пива давайте подолью?

– Чего? – отвлечься от завораживающей воображение картины всеобщей Сибирской общности, местечковости, где все друг друга знают, оказалось трудно. Где Безсоновы оказываются соседями Карбышевых, а старшина Двенадцатого полка служит в одном отряде с Николаем Потаниным. Где присланный из Омска чиновник по особым поручениям, оказывается пасынком Великого Лескова, а советник Томского гражданского правления – старшим братом гениального Менделеева. Да чего уж там! Встреченный на глухой почтовой станции смотритель – юный агроном Дорофей Палыч – племянник Гуляева!

А еще, казачьи старшины, оказывается, связь со столичными казачьими частями поддерживают. Всю Россию, едрешкин корень, паучьими тенетами оплели. Куда там Третьему отделению…

– Пива, говорю, Ваше превосходительство, давайте подновлю. Негоже же так. С пустой-то сидеть…

– А оттуда уже отец его и в Омское училище, которое потом кадетским корпусом стало, увез… Ну, за Сибирское казачье войско!

– Да-да. Конечно.

– Вот я и говорю – как же это можно Гришку-то в кандалы? Он же наш, свойский, казачий! Мы и сродичей евойных помним, и его с малолетства знаем… В морду чтоль кому плюнул, али еще чего? Батя-то его, Васька сказывал, горячий в молодости был. На сабле за лето по три оплетки стирал. Баи степные его пуще огня боялись…

– Сболтнул кому-то, что славно бы было Сибирь от Империи отделить, да своей властью жить.

– Вон оно как…

– Слона то царю привели? – не мог не поинтересоваться я. И снова вспомнил об обещанных Императору-охотнику собаках. А ведь записал даже себе напоминалку, и не в одном месте.

– Сие мне неведомо, Герман Густавович, – после длинной паузы, наверняка – додумав прежде мысль, отозвался сотник. – Васька бает, мол до Камня – точно довели. А там, будто бы, приболела скотина. Царев подарок и дохтур немецкий пользовал, а все одно сдох.

– Доктор?

– Пошто дохтур? Животная сдохла. Буянов говорит – обожралася. Как из степей к нашим березнякам вышла, так только то и знала, скотина безмозглая, что трубой своей ветки рвать и в пасть упихивать. Бока так раздуло, что на баржу поставь – сбоков бы все одно торчало…

– Жаль.

– Как не жаль, Ваше превосходительство! Всеж Господь старался, сляпывал несуразицу этакую. Трудилси. А она по глупости своей – обожралася… Только Гришаню нашенского все же жальче… Кто его теперь от жандармов защитит, коли вы, Герман Густавович, из Томска съехали?!

– Ха! Да кто его, Степаныч, теперь до весны из Кош-Агача вытащить-то сумеет? Викентьевский тракт едва-едва снегом присыплет, так там даже козлы горные не проскачут. А в морозы и подавно…

Зима и правда, была чрезвычайно холодной. Под Рождество так придавило, что деревья в садах лопались. К Крещенью вроде слегка потеплело, но ведь впереди был еще февраль – традиционно самый холодный месяц зимы.

– Думаю, до марта никто наших молодых людей не тронет. А там, глядишь, все и изменится.

– Уж не в столицу ли вы, Ваше превосходительство, отправились? – коварно, хитро прищурившись, поинтересовался Безсонов. – Корниленок сказывал, вы там во дворцах – желанный гость. С Государем на охоты ездили, и с цесаревичем вина заморские распивали.

– Корниленок?

– Артемка Корнилов. Младшенький же. До Корниловых еще не дорос. Так, пока – Корниленок. А подиткысь! В самом Петербурге теперь!

– Талант у парня, – кивнул я, в тайне радуясь, что тема разговора сменилась. – Выучится, знаменитым на весь мир сделается. Мы с тобой, Безсонов, еще гордиться станем, и внукам рассказывать, что знакомы с ним были.

– Дай-то Бог, – кивнул лобастой головой сотник. – Я об одном только Господа молю – чтоб в Санкт-Петербурге том, Артемка наш идеями всякими глупыми не заболел. Потанин-то, поди, в ихнем университете и нахватался…

Пожал плечами. Столичный, студенческий, период биографии Григория Николаевича Потанина я плохо помнил. Что-то вроде – учился. Был активным участником Сибирского землячества. Вот и все, пожалуй.

– Хотя, Герман Густавович, – нерешительно начал казак. – Если руку на сердце, так и правда… Земля наша и без рассейских присланцев…

– Замолчи, сотник! – теперь я хлопнул ладонью по столу. – И слушать не желаю! Хоть и не жалует меня ныне Государь, а все ж я верный ему слуга! Да и вы, с Васькой твоим хитромудрым, едрешкин корень, присягу воинскую давали!

– Давали, – огорчился казак. – Только, мнится мне, их превосходительство, генерал-майора Сколкова сюда и по наши души выслали. Если уж Дунайских казачков в крестьяне, так нас и вовсе… На вас, Ваше превосходительство, только и надежда!

Глава 2

Чернолесье

На следующее утро никто никуда не поехал. Ни я, ни Безсонов – хотя и рвался обратно в Томск, будучи оставленным за командира полка на время отсутствия подполковника Суходольского. Ни казаки Антоновской сотни, отправившиеся в Крещенье с дозором на Сибирский тракт.

Я – понятно почему. Голова так болела, что казалось, я явственно слышу треск лопающихся костей, стоило сделать неосторожно-резкое движение. Естественно, и о письмах покровителям можно было на этот, без сомнения, один из самых ужасных в новой моей жизни дней, забыть.

Причем, почему-то, не помогли и, обычно здорово выручающие, народные методы. Ни полстакана отвратительной, какой-то мутной, как самогон-первач, водки. Ни полный ковш сцеженного рассола с квашеной капусты. Мне только и оставалось, что лежать на узкой, твердой и неудобной лежанке в белой горнице станции, стараться не двигаться и не разговаривать, и думать.

И завидовать невероятному здоровью сотника, на которого вчерашняя пьянка словно бы и вовсе никак не повлияла. Но и он, каким бы богатырем не был, как бы не храбрился, все-таки не рискнул вывести коня из теплой конюшни, и проделать в седле двадцать пять верст по сорокаградусному морозу.

Понятно, что и полусотня казаков, путь которым предстоял еще дальше, ознакомившись, так сказать, с погодными условиями, тоже остались на станции. Рассудили, что если уж они, сибирские казаки, нос на улицу без нужды высовывать опасаются, то и лиходеи на тракт не полезут.