Люди и куклы (сборник)

— Я забыл, что спрашиваю военного атташе, — пробормотал «милый Жорж» и отошел к гостям.

— Алексей Алексеевич! — Актриса смотрела на Кромова своими широко расставленными посерьезневшими глазами. — Жорж сейчас сказал мне под страшным секретом, что вы оставляете свою должность и возвращаетесь в Россию… Я… Я не хочу этому верить…

— Дамы и господа, — торжественно возгласил посол Маклаков, приняв от лакея бокал, — я рад, что наш благотворительный концерт в пользу вдов и сирот русских солдат, погибших при защите прекрасной Франции, проходит в дни, когда Временное правительство России, которое я имею честь представлять, призывает наш народ к войне до победного конца. — И, картинно отставив локоть, пригубил из бокала.

Гости последовали его примеру.

Кромов произнес, обращаясь ко всем:

— Вы не находите, господа, что в сочетании слов «Временное правительство» для русского уха есть что-то комическое?

Маклаков побагровел. Он пригладил на висках и без того заглаженные редкие волосы и сказал с наигранным упреком:

— Побойтесь Бога, Алексей Алексеевич! Мы не одни, здесь наши гости, союзники…

— Вы имеете в виду барона Манжена? — Кромов вежливо поклонился в сторону толстощекого немолодого француза с угольно-черными нафабренными усиками, который расположился в креслах рядом с женой Кромова, красавицей Елизаветой Витальевной. — Этот ваш гость не понимает по-русски. А мосье де Гринье — мой коллега по обеспечению союзных армий — по-русски понимает и знает, что мы, русские, обычно засекречиваем то, о чем узнаем последними.

Худощавый, подтянутый де Гринье озорно улыбался Кромову.

— Тогда позвольте вас спросить, — Маклаков все еще старался сдержаться, ему с трудом это удавалось, — зачем вы все это говорите, для кого?

— Для вас, представителей Временного правительства в Париже. Мой предшественник, передавая дела, произнес напутствие. Чтобы служить России, сказал он, необходимо соблюдать только одно правило — ни в чем никогда не проявлять инициативы: «Дела не делай, от дела не бегай». А я сдуру этому напутствию не следовал. Господин Керенский настаивает на моей немедленной отставке с поста военного атташе. И тут же истерическая телеграмма: Керенский просит, умоляет меня не покидать пост во имя Родины. Вы думаете, что он оценил мою многолетнюю инициативу на этом посту? Нет. Просто ему доложили, что в заграничных банках двести пятьдесят миллионов золотом на русские военные заказы и эти деньги можно получить лишь за моей личной подписью. Господин Керенский с легким сердцем перечеркнет все мои усилия во имя России, как только получит всю сумму. Но для этого я должен быть убежден, что передаю военные кредиты в надежные, а не временные руки. А пока… — Кромов оглянулся.

На пустом светлом пространстве стены между ребристыми пилястрами проступал большой темный прямоугольник. Уродливый толстый крюк торчал над верхним краем темного пятна.

— А пока вы, господа, сняли портрет государя и не знаете, что повесить взамен.

— А что вы предлагаете, Алексей Алексеевич?

— Ну, хотя бы зеркало. Как-никак, господа, вы на сегодняшний день представители новой власти. Вот бы и отражались временами в зеркале.

— Это контрреволюция, — определил советник.

— У нас просто разное представление о революции, господин советник. — Кромов даже не удосужился повернуть голову в его сторону. — Мой отец говорил, что настоящая русская революция будет тогда, когда народ пойдет с топориками. А тогда, насколько я понимаю, никому из нас не поздоровится.

Если посол багровел, то советник побледнел.

— Вы играете с огнем, господин полковник.

— Мне не привыкать. Я — военный.

Посол счел нужным вмешаться:

— Вы сгущаете краски, граф. В России высоко ценят ваши выдающиеся заслуги. Ваша честность…

Кромов не дал ему договорить:

— Неужели у нас уже пришли к такой катастрофе, что честность является заслугой?

— Господа! — Жена Кромова как бы нехотя поднялась, соболий палантин сполз в кресло, открыв покатые матовые плечи. — Господа, мы собрались слушать музыку, а ты, Алекс, вечно затеешь какие-то скучные споры. Я женщина, мне нет дела до вашей политики… Это невыносимо, в конце концов. Для женщины всегда прав тот, кто умеет ухаживать за ней, проявлять внимание. А русский он, француз, англичанин или… мне решительно все равно.

Мужчины рассмеялись, кое-кто из дам зааплодировал.

— Шарман, шарман!

— Русские мужчины так утомительны, — капризно пожаловалась она по-французски. И снова по-русски: — Одна мадемуазель Тарханова, кажется, слушала тебя, Алекс, и то из вежливости.

Наталья Владимировна смутилась.

— Может быть, не только из вежливости, — игриво предположил молодой начальник протокола. — Граф — красивый мужчина.

— Правда? — Мадам Кромова умело разыграла удивление. — Вот сразу заметно, милый Жорж, что вы мало разбираетесь в женской психологии. Впрочем, когда Алекс в военной форме, я ему многое прощаю…

В гостиную ступила новая фигура. Смокинг сидел на фигуре безупречно.

— Господин посол, — произнесла фигура бесцветным голосом, — прикажете начинать?

Все поднялись и двинулись к выходу.

На рояле — высокий бронзовый канделябр о шести свечах. Второй такой же поставили на пол, с краю маленькой эстрады, у ног певицы. Наталья Владимировна, опираясь правой рукой на крышку рояля, склонилась в поклоне. Небольшой зал, из которого сыпались аплодисменты, тонул в темноте. Наталья Владимировна выпрямилась, приготовилась. Она хорошо представляла себе, что очень эффектно выглядит в темном подсвете свечей, и порадовалась, что выбрала для концерта это красное бархатное платье.

Кто-то в темном зале кашлянул, наступила тишина.

Наталья Владимировна кивнула аккомпаниатору.

Утро туманное, утро седое…

Ослепленная светом свечей, она не видела, как между стульями к послу пробрался безликий человек в смокинге и что-то шепнул на ухо. Посол пошептался с советником. Шепот зашелестел по рядам от кресла к креслу. Мужчины стали подниматься и покидать зал.

За ними потянулись дамы.

Зал быстро пустел.

Наталья Владимировна пела:

Вспомнишь и лица, давно позабытые…

Что за шум из зала?

Она продолжала петь, и вдруг рояль умолк. Аккомпаниатор, привстав над стулом, вглядывался в темноту зала. С грохотом что-то упало, наверное стул.

Наталья Владимировна шагнула к самому краю маленькой эстрады, загораживаясь ладонью от света свечей.

— Что происходит? — прекрасным голосом, каким пела, спросила она. — Дайте свет.

Шум стих. Люстра осветила зал. В боковых дверях мелькнул чей-то черный смокинг и исчез. Маленький зал был пуст. В центральном проходе лежал стул.

Почти в центре третьего ряда одиноко сидел Алексей Алексеевич Кромов.

— Что случилось? — Наталья Владимировна растерялась. — Пожар?

— Не пугайтесь, Наталья Владимировна, — ответил Кромов. — Пожар, но очень далеко. В России.

V

Ноябрь 1917 года. Полбышев

Полковник Алексей Алексеевич Кромов обычно являлся на службу раньше всех своих сотрудников, но в это осеннее ненастное утро он сильно запаздывал. Впрочем, его сотрудники, которые в этот час, как правило, уже трудились каждый за своим столом, перебрасываясь короткими репликами исключительно по делу, в это утро за свои рабочие места так и не сели.

Они сгрудились вокруг пожилого бухгалтера, который им что-то неутомимо объяснял, поминутно сдвигая на лоб очки в железной оправе и тыча пальцем в исписанный цифрами лист, который он держал перед своим носом.

Только один человек не участвовал в этом обсуждении. Человек этот был унтер-офицер Георгий Иванович Полбышев.

Нельзя сказать, чтоб его совсем не интересовало происходящее в комнате. Время от времени он поднимал свое курносое лицо от бумаг, которые прилежно просматривал, и косился в сторону сотрудников, прислушиваясь к их разговору.

Тогда до него доносилось:

— В одном только Банк-де-Франс сто двадцать пять миллионов! С ума сойти! — вскрикивал штабс-капитан Шабашников, хватаясь за пушистую бородку. — Да это же…

— Господа, давайте споем, господа, — совсем некстати предлагал коллегам бравый поручик Чоб, который с утра где-то «клюкнул». — Что-нибудь трогательное…

На него зашикали — и снова совещаться:

— Ведь надо же решать, как преподнести…

И опять бухгалтер бубнил свое, тыча в цифры на листе.

Полбышев ерошил светлые, выгоревшие свои волосы и углублялся в дела.

— Хорошо, что его сиятельство штата не раздувал, а то бы… представляете? — таращил глазки прапорщик Кока Лещинский.

— Куда это французы сбежали? — пьяно недоумевал поручик.

— А при чем тут французы? Ихней доли тут нет, — категорически заявлял Шабашников.

И снова бухгалтер: «бу-бу-бу», «бу-бу-бу».

Полковник Кромов вошел в комнату внезапно. Сотрудники бросились по своим местам и вытянулись по стойке «смирно».

— Здравствуйте, господа. — Алексей Алексеевич снял шляпу.

Сотрудники впервые видели его в штатском: серое пальто с бархатным воротничком, брюки, ботинки.

— Здравия желаем, господин полковник, — нестройно ответили сотрудники.

— А почему наши французские коллеги отсутствуют? — осведомился атташе.

— Не могу знать, господин полковник. Не явились, — как старший среди сотрудников по чину, ответил штабс-капитан Шабашников.

— Не явились, — зачем-то повторил Кромов и посмотрел на подкладку своей шляпы, словно искал там ответ.

— Позвольте обратиться, ваше сиятельство. — Бухгалтер явно волновался, очки сползли на самый кончик носа.

— Обращайтесь… — Кромов продолжал разглядывать подкладку шляпы.

— Вы в штатском по каким-нибудь веским причинам или просто так?..

— По причинам. — Кромов высоко поднял голову и обвел взглядом своих сотрудников. — Сегодня, господа, официально подтверждено известие, что новое большевистское правительство России, разорвав союзнические обязательства, вышло из войны. Отсутствие наших французских коллег показывает, что французское командование отозвало своих сотрудников. Для нас это означает, что мы больше не существуем как учреждение. Я не могу оставить своей должности военного атташе России, пока не буду знать, кому мне сдать дела и военные суммы. Прошу вас подготовить бумаги по своим отделам и передать мне в архив. Это займет у вас не больше часа. После можете считать себя свободными, господа, и действовать по своему усмотрению.

Алексей Алексеевич твердыми шагами пересек комнату и, переступая порог своего кабинета, обернулся. Будто хотел что-то сказать своим сотрудникам. Все стояли навытяжку, задержав дыхание. Им показалось, что в глазах Кромова блеснули слезы. Он молча шагнул в кабинет и притворил за собой дверь.

Сотрудники некоторое время еще стояли навытяжку и вдруг, словно очнувшись, дружно устремились к бухгалтерскому столу. Все, кроме Полбышева. Он опустился на стул и занялся бумагами.

Но дверь в кабинет, скрипнув, приоткрылась, и сотрудники снова замерли.

— Глеб Ипполитович, — обратился Кромов к бухгалтеру, — представьте мне общий итог, чтобы я мог выдать сотрудникам последнее жалованье.

Кромов плотно закрыл дверь в кабинет, подошел к камину, поворошил обгоревшие поленья. Вернулся к столу, стал быстро просматривать бумаги, раскладывая их на две стопки. Потом левую, большую, отнес к камину, уложил на дрова и зажег. Пламя вспыхнуло, сухие дрова занялись быстро.

Алексей Алексеевич пододвинул ногой стул к шкафу и стал просматривать бумаги в папках, которые он вытаскивал с полок и складывал на стул. В камин полетели новые кипы листов. Огонь разгорался, потрескивали дрова.

Кромов сидел у стола и курил. Дверцы шкафа были распахнуты, полки пусты. Перед ним на столе лежали всего две папки, туго перевязанные тесьмой. Камин догорал.

Вдруг Алексей Алексеевич торопливо загасил папиросу, подошел к сейфу, повернул ручку замка, потянул на себя дверцу.

Из глубины сейфа достал тяжелый, вороненой стали пистолет. Держа его в руке, провел ладонью вдоль ствола. Сел, не выпуская оружия, о чем-то глубоко задумался. Потом резко поднялся, отдернул занавеску на стене. Некоторое время, не двигаясь, разглядывал испещренную синими и красными линиями карту военных действий, положил на стол пистолет и сорвал карту со стены. Запихал ее в камин. Смотрел, как язычки пламени медленно выбиваются где-то в районе Карпатских гор.

В дверь деликатно постучали.

Стук повторился громче, настойчивей.

Дверь приоткрылась.

Кромов резко обернулся и встретился глазами с Полбышевым. Некоторое время они пристально смотрели друг на друга. Полбышев отвел глаза. Алексей Алексеевич проследил его взгляд. Полбышев заметил пистолет на столе.

— Простите, господин полковник, — сказал Полбышев хрипло, — тут техническая документация. — В руках у него была увесистая папка.

Он ступил в комнату и, прижавшись спиной к двери, затворил ее.

Кромов подошел и взял папку из рук Полбышева. Но тот не сразу ее выпустил. Глаза их встретились.

Пока Кромов увязывал папку с двумя оставшимися, Полбышев, нагнувшись над столом, прочел надпись на медной дощечке рукояти пистолета вслух:

— «Поручику Кромову Алексею Алексеевичу за храбрость, проявленную в деле под Ляояном». Разлюбили поручика Кромова, господин полковник? — спросил Полбышев.

— Глупости говоришь. — Алексей Алексеевич взял со стола пистолет, сунул в карман брюк, отвернулся к окну.

Полбышев не уходил.

— Иди, Георгий Иванович, — тихо попросил Кромов, не оборачиваясь.