Убийство по Фрейду

— Понимаю, я ведь видела, как ты бегаешь. И сама раньше бегала трусцой.

Когда-то давно, еще до Никола… Кейт была тогда достаточно молодой, чтобы бегать просто ради удовольствия двигаться. «Это было весной, и весна бурлила у меня в крови». Кейт вспомнила вдруг сегодняшнюю надпись мелом. Казалось, она видела ее в какой-то другой жизни. Внезапно она почувствовала себя ужасно усталой и сникшей, словно одна из тех картонных фигурок, которые, как она помнила с детства, падали на пол от легкого дуновения. С момента первого эмоционального потрясения после краткого сообщения капитана Стерна: «Ее убили» и до настоящей минуты она запрещала себе думать о положении Эмануэля. С особой старательностью она избегала мысли о своей роли в случившемся. Даже теперь, измотанная морально и физически, она сохраняла достаточно благоразумия, чтобы не взваливать на себя всю полноту ответственности. Не могла же она заранее знать, что девушку убьют, тем более — в кабинете Эмануэля. Если бы эта мысль пришла Кейт в голову, когда она рекомендовала Эмануэля Дженет Гаррисон, она бы просто решила, что «галлюцинирует», выражаясь языком Никола.

Но, хотя Кейт оказалась всего лишь одним звеном в цепи событий, которые привели к роковому исходу, она все равно чувствовала себя ответственной не только перед Эмануэлем и Никола, но и перед самой собой и даже перед Дженет Гаррисон.

— Помните шутку, которая пользовалась популярностью несколько лет назад? — спросила она. — Два психиатра встретились на лестнице, и один назвал другого ослом. Тот сначала ужасно разозлился, а потом пожал плечами и забыл про инцидент. «В конце концов, — заявил он себе, — это его проблема». Так вот, я не могу так сказать. То, что с вами случилось, это и моя проблема, даже если бы вы не были моими друзьями.

По тому, как Эмануэль и Никола избегали смотреть друг на друга и на нее, она поняла, что эта тема ими как-то обсуждалась.

— Фактически, — продолжала она, — если смотреть на дело под определенным углом, скажем с точки зрения полиции, меня тоже можно подозревать. Детектив, который приходил ко мне, интересовался, что я делала вчера утром. Может, это их обычный метод расследования, то, что они называют рутиной, а может, и нет.

Эмануэль и Никола изумленно уставились на нее.

— Но ведь это полная чушь! — сказал Эмануэль.

— Не большая, чем подозревать тебя в убийстве своей пациентки в собственном кабинете или думать, что это могла сделать Никола. Взгляните на происшедшее глазами того же капитана Стерна. Я более или менее знакома с укладом вашей жизни. Как выяснилось, я ничего не знала об особом устройстве твоего телефона и о том, что ты не отвечаешь на звонки во время приема, но ведь это только мои слова. Девушку к Эмануэлю направила я. Можно допустить, что я страшно ревновала к ней или украла у нее деньги или одну из ее литературных идей. Господи, да разве трудно придумать какой-нибудь повод! И вот я воспользовалась случаем и убила ее!

— Но ведь у тебя с ней не было никаких личных отношений, верно? — спросила Никола.

— Разумеется, не было. Но и у Эмануэля, я уверена, их тоже не было. И все-таки полиция наверняка предполагает, что могла возникнуть какая-то связь, сумасшедшая страсть или что-нибудь в этом роде, раз уж он решил убить ее во время сеанса. Вряд ли они допускают, что он внезапно потерял голову и набросился на девушку во время одной из ее самых интересных свободных ассоциаций.

— Она была очень красива, — сказала Никола.

Никола обронила эту фразу, как неловкий ребенок роняет игрушку на колени взрослому.

У Кейт и Эмануэля почти одновременно возник вопрос: откуда она могла это знать? Но оба промолчали.

Могла Ники заметить, что девушка красива, в тот момент, когда обнаружила ее мертвой? Потрясенная Кейт вспомнила внешность Дженет Гаррисон. Ее нельзя было назвать эффектной красавицей, которой мужчины смотрят вслед и у которой на вечеринках нет отбоя от ухажеров. Секрет обаяния таился в удивительно свежем цвете ее лица с тонкими чертами. В Дженет Гаррисон было то, что Кейт называла врожденным благородством. Чистые линии высокого лба, глубоко посаженные большие глаза, прелестный овал лица — все это не сразу открывалось смотревшему, но тем сильнее поражало в следующую минуту. «Господи, — с тоской подумала Кейт, — этого еще не хватало!»

— Я только хочу сказать, — помолчав, продолжала она, — что чувствую себя ответственной, если хотите, виноватой в том, что случилось. И вы можете мне помочь только тем, что подробно расскажете обо всем. Как начался и проходил этот день, я себе полностью уяснила. В половине одиннадцатого Никола ушла, а Эмануэль находился в кабинете с десятичасовым пациентом, когда у него на телефоне несколько раз вспыхнула лампочка. Она сигнализировала об одном звонке или о двух?

— О двух. И если это звонил один и тот же человек, ему пришлось дважды набрать мой номер. Ведь если бы одним звонком кто-то отменил сразу два визита, это вызвало бы подозрения, так как пациенты даже не знакомы друг с другом.

— Ты в этом уверен?

— Позволь мне объяснить. Конечно, они могут случайно встретиться в приемной. Но если бы они знали друг друга, мне это стало бы известно.

— Хочешь сказать, это выяснилось бы в ходе психоанализа?

Эмануэль коротко кивнул, явно не желая вдаваться в подробности.

— Но, — спросила Кейт, — если бы двенадцатичасовой пациент — как мы уже знаем, это был мужчина — захотел сохранить в тайне свою связь с Дженет, разве он не смог бы это сделать?

— Для меня это было бы неожиданностью.

— И могло бы означать, — добавила Кейт, — что он намерен убить ее. — Никто из остальных не откликнулся на ее утверждение. — Что ж, продолжим. Без пяти одиннадцать ты позвонил на коммутатор, там тебе сообщили об отмене двух визитов, и ты сразу ушел из дому, чтобы отдохнуть и побегать вокруг пруда.

— Вот видишь, — прервала ее Никола, — ты веришь, что он именно так и поступил, хотя даже из твоих уст это звучит странно.

Мягкая полуулыбка на губах Эмануэля выражала готовность принять неизбежное. Кейт не первый раз замечала, что Эмануэль больше чем кто-либо способен смириться с тем, что он не в силах изменить. Возможно, к этому его приучили занятия психиатрией. Профессионал, посвятившей этому свою жизнь, привыкает ничему не удивляться. Могло ли убийство Дженет Гаррисон быть воспринято им как досадная неожиданность в ходе работы? Кейт решила обдумать это позже.

— Пожалуйста, не сочти, что я тут же вскочил с кресла и сломя голову помчался в парк, — сказал Эмануэль. — Конечно, мне хотелось размяться, но не до такой степени, чтобы забыть переодеться. А потом я вышел на улицу, даже можно сказать, вышел не спеша.

— Тебя кто-нибудь видел? Может, ты сам кого-то заметил?

— Никого, кто мог бы это подтвердить. В холле было пусто.

Никола выпрямилась в кресле:

— Его мог видеть кто-то из пациентов доктора Барристера, когда он шел к Пятой авеню. Я уверена, что, если мы попросим доктора, он охотно расспросит своих больных, понимая, как это важно. А может, даже он сам заметил тебя из окна своего кабинета.

— Вряд ли. Кроме того, если кто-то и обратил на меня внимание, то полиция может решить, что я запутывал следы. И у пруда я тоже не встретил ни одного знакомого. Конечно, там было много народу, но я никого не запомнил. И они, наверное, не смогут вспомнить мужчину в старых джинсах и куртке, который быстро шел по дорожке вдоль пруда.

— На тебе была эта одежда, когда ты вернулся домой, — сказала Никола. — Ты ведь не принимал в ней пациентов. Разве это не доказывает, что ты невиновен?

— Он вполне мог переодеться после того, как убил девушку, — возразила Кейт. — Но минутку! Если предположить, что ты обеспечивал себе алиби и для этого убежал в парк, то кто же сделал эти два звонка, отменяющие визиты? Ты сказал, что на коммутаторе записали время их поступления. Если ты проводил сеанс, а это легко проверить, значит, ты позвонить не мог. Даже если пациент и не видел мигающую лампочку, на станции зафиксировано время сообщения.

— Я об этом думал, — признался Эмануэль, — и даже сказал полиции, хотя, наверное, это было не очень умно с моей стороны. Они ничего не ответили, но, несомненно, считают, что я мог кому-нибудь заплатить, чтобы тот позвонил, или попросить это сделать Никола или тебя.

— И все-таки здесь в их рассуждениях слабое место. Лично я приберегу это на всякий случай. Кстати, как ты думаешь, почему убийца позвонил тебе, когда ты занимался пациентом, а не в другое время? Ведь тогда, кроме тебя, никто не смог бы подтвердить, что такие звонки были!

— Возможно, он просто не мог позвонить в другое время. Но скорее всего, он хотел знать наверняка, что я не возьму трубку, а получу сообщение позже на коммутаторе. Ведь я мог бы понять, что это не голоса моих пациентов, или даже, хотя это кажется маловероятным, узнать говорившего.

— Есть еще одно предположение, — сказала Никола. — Если б он позвонил раньше, то даже притом, что тебе очень хотелось размяться, ты мог бы найти другое занятие. Например, ты сказал бы мне, что у тебя образовался двухчасовой перерыв, а я вполне могла бы предложить тебе посмотреть, что у нас получается в этом месяце с деньгами. Или заняться любовью, если бы я отложила свой визит к психоаналитику. Я понимаю, это звучит неправдоподобно, но, если убийца хорошо знал нас, он легко мог предположить такое. Пандоры и детей дома не было, а я подумала бы, что это здорово: для разнообразия заняться этим утром. Короче, я считаю, убийца просто не хотел оставить Эмануэлю время на размышления и должен был быть уверен, что я уйду.

— Все равно, — сказала Кейт, — это могло быть с его стороны промахом, и довольно серьезным. Будем надеяться на это. Когда ты вернулся домой, Эмануэль, представление, так сказать, было в самом разгаре?

— Самым подходящим словом, чтобы описать то, что здесь творилось, было бы «хаос». Если бы дело не касалось меня, было бы даже интересно.

— Доктор Барристер сказал, что лучше вызвать полицию, — заговорила Никола. — Кажется, он даже назвал мне номер, но у меня не хватило духу набрать его. Я попросила коммутатор соединить меня. И когда мужской голос в трубке произнес: «Полицейский участок», я подумала, что это происходит не со мной, что это просто бред. Завтра я скажу об этом доктору Сандерсу, интересно, что значат эти мои мысли… Не прошло и минуты, как из участка мое сообщение передали по рации одной из полицейских машин, которые постоянно разъезжают по району… Помнишь, когда мы были детьми, полицейские обходили улицы пешком?

— Когда мы были детьми, — вставил Эмануэль, — полицейские казались нам стариками. Как это кто-то сказал? «Они достаточно старые, чтобы стать вашими отцами. Но в один прекрасный день вдруг оказываются достаточно молодыми, чтобы стать вашими сыновьями».

— Так или иначе, — продолжала Никола, — эти полицейские, приехавшие на машине, просто посмотрели на тело, как будто хотели убедиться, что мы их не разыгрываем, хотя мне показалась бы дикостью подобная шутка. Потом они уже сами позвонили в участок, и после этого здесь началось настоящее столпотворение. Забегали какие-то люди со всяческими приспособлениями, и детективы, и какой-то мужчина, которого все называли помощником инспектора, и фотограф, и еще такой смешной коротышка, увидев которого все страшно обрадовались. У меня просто голова пошла кругом. Мы сидели здесь, в гостиной. Не помню, когда вернулся Эмануэль, но, кажется, задолго до того, как унесли тело. Я только и осознала, что вошли мужчины в белых халатах. Один из них сказал полицейским: «Скорая помощь». Когда-то был фильм с таким названием.

— Нечего и говорить, что они очень обрадовались, когда я вернулся, — продолжил Эмануэль. — Но сначала мне пришлось сесть на телефон и отменить сеансы. До всех дозвониться я не смог, и одну из пациенток у входа остановил полицейский, о чем я даже не знал. Но наверное, лучше так, чем если бы я вышел к ней посреди этого хаоса и сказал, чтобы она уходила. Как энергичны полицейские, но как мало они понимают!

Поздним вечером Кейт припомнила эти слова: «Как мало они понимают!» Вскоре после их беседы и этой фразы Эмануэля к Бауэрам снова заявился какой-то детектив. Он проводил Кейт внимательным взглядом. Однако, подумала усталая Кейт, ложась в постель, факты (если это действительно факты), касающиеся Эмануэля, были отнюдь не такими, которые могли бы понять полицейские — по преимуществу люди заурядные. Да, психиатр, даже если он человек неуравновешенный, никогда бы не совершил преступления в своем кабинете, так сказать, на своем поле деятельности; да, Эмануэль никогда бы не позволил себе вступить в связь со своей пациенткой, какой бы красавицей она ни была; да, Эмануэль вообще не способен кого-либо убить, тем более зарезать ножом; да, бывшие любовники, как она и Эмануэль, теперь могут быть просто друзьями… Но что из этого всего может извлечь полиция, которая понимает только сексуальные или брачные связи? А Никола? «Она была очень красивой». Но ведь Никола находилась у своего аналитика, у нее алиби.

Когда две таблетки снотворного, — а Кейт не принимала лекарство с того ужасного случая с ядовитым плющом, что произошел семь лет назад, — начали действовать, она стала думать о докторе, который жил на одной лестничной площадке с Бауэрами. Возможно, он и есть убийца. То, что он уж точно не имел ни малейшего отношения ко всем, кто замешан в данной истории, по мере того, как она погружалась в сон, оказывалось все менее и менее важным.

Глава 4

Рид Амхерст был помощником районного прокурора, хотя Кейт никогда не могла до конца понять, что входило в его обязанности. Знала только, что он часто бывал в суде и с огромным увлечением занимался своей работой. Они встретились с Кейт много лет назад, в тот короткий период, когда Кейт, увлеченная общественной деятельностью, работала в клубе политических реформ. Для Рида политика оказалась привлекательным и более постоянным занятием, а Кейт вскоре уволилась, совершенно вымотанная первой и единственной предвыборной кампанией, в которой она принимала участие. И все же время от времени они продолжали по-приятельски общаться. Они вместе обедали, Ходили в театр, им всегда было легко и весело друг с другом. Когда кому-нибудь из них требовался партнер для светского мероприятия, а идти туда с другими своими приятелями почему-то не хотелось, Рид и Кейт отправлялись на раут вместе. Поскольку оба были свободны, а мысль пожениться попросту не приходила им в голову, постепенно их случайное знакомство переросло в дружбу с более или менее регулярными встречами в суете жизни.

Так бы все и продолжалось без особых потрясений. Оба незаметно старели бы и когда-нибудь стали бы являться на эти встречи, опираясь на палочки и добродушно посмеиваясь над своей немощностью. Но однажды импульсивный Рид допустил непростительное легкомыслие и попал в невероятно сложное и, казалось, безвыходное положение. Кейт не старалась удержать в памяти подробности этой скандальной истории, убежденная, что способность забывать неприятности является краеугольным камнем дружеских отношений. Однако оба не могли не помнить, что именно Кейт вызволила тогда Рида из беды, удержав его буквально на краю пропасти. Рид оказался ее вечным должником, но, по счастью, он был из тех редких людей, которые, приняв помощь от друга, не затаивали на него зла.

Надумав теперь обратиться к Риду, Кейт понимала, что дело выглядит так, будто она просит отдать долг, а это было глубоко противно ее натуре. Вот почему, несмотря на вчерашнюю решимость, наутро она битых два часа провела в мучительных сомнениях.

С другой стороны, ее подталкивало желание помочь Эмануэлю. Сделать это сумеет только тот, в ком соединятся ее уверенность в невиновности Эмануэля и осведомленность полиции. Для Кейт единственной возможностью узнать все, чем располагает следствие, было обращение к Риду. Кейт проклинала себя за излишнюю щепетильность, проклинала самого Рида, которого ей когда-то пришлось выручить. Но после нескольких чашек кофе, двух таблеток аспирина и бесцельного метания по комнатам она наконец решилась. К счастью, сегодня был четверг, ее свободный день. С тоской вспоминая о не замутненном никакими переживаниями утре вторника, проведенном в книгохранилище, где остался ее бедный Томас Карлейль, к которому теперь она неизвестно когда вернется, Кейт набрала номер Рида.

Она поймала его в тот момент, когда он собирался куда-то умчаться. Разумеется, он уже слышал о «теле на кушетке», как в полиции окрестили этот случай. Кейт с трудом подавила стон. Когда Рид услышал, что она хочет получить «полное досье», если она правильно это называет, он замолчал секунд на двадцать, которые показались ей часом.

— Он что, твой друг? — спросил наконец Рид.

— Да, и попал в чертовски сложное положение! — ответила Кейт и тут же снова обругала себя за бестактное напоминание. «Ну и что из того, — со злостью подумала она, — некогда ходить вокруг да около!»

— Сделаю, что смогу, — сдержанно ответил Рид, и Кейт догадалась, что он не один. — Похоже, сегодня у меня будет напряженный день, но я постараюсь посмотреть это дело и смогу прийти к тебе около половины восьмого. Тебя это устроит?

Что ж, подумала Кейт, в конце концов, он зарабатывает на жизнь. Неужели он должен, бросив все, тут же ринуться все выяснять? Может, ему и так придется изворачиваться, чтобы выполнить ее просьбу.

— Я буду ждать тебя, Рид. Спасибо огромное. — И она повесила трубку.

Впервые за много лет у Кейт оказалась уйма свободного времени. Обычно ее жизнь была настолько заполнена самыми разнообразными делами, что возможность полениться воспринималась ею как нежданное счастье. В другой ситуации она занялась бы проверкой студенческих работ и, почувствовав, что сходит с ума, сбежала бы от них в кино. На этот раз она их не захватила, и перед ней встала жуткая перспектива, всегда вызывавшая у нее содрогание: просто убивать время до прихода Рида.

Кейт мужественно поборола желание позвонить Эмануэлю и Никола, решив, что лучше подождать, пока она сможет сообщить им что-то конструктивное. Работать она была не в состоянии; она поняла, что не сможет ни приготовиться к лекции, ни просмотреть свою рукопись. Бесцельно послонявшись по квартире и каким-то внутренним чувством ощущая, что это — ее крепость, которую она не должна ни под каким предлогом покидать, она прибегла к средству, которым обычно пользовалась ее мать, когда Кейт была еще ребенком: занялась тщательной уборкой туалетной комнаты.

Грязная и тяжелая работа непостижимым образом заставила Кейт внутренне взбодриться, особенно когда оказалось, что уже два часа. Она прошлась по комнатам, смахивая невесть откуда берущуюся пыль, приняла душ и, усталая, раскинулась в кресле с «Очерками по истерии» Фрейда, подарком Никола на Рождество несколько лет назад. Полностью сосредоточиться на чтении Кейт не могла, но ее внимание привлекло одно замечание, сделанное Фрейдом пациенту: «Можно достичь хороших результатов в вашем лечении, если превратить ваши истерические страдания в обычное горе». «Хорошо было бы, — подумала она, — если бы я привела эту фразу Эмануэлю тогда, когда мы беззаботно обсуждали Фрейда, не обремененные теперешними проблемами».

Ничего удивительного, что современным психоаналитикам так тяжело приходится: слишком редко они стали сталкиваться со случаями чисто истерических заболеваний, но зато им то и дело приходится заниматься последствиями пережитых пациентами потрясений, а в этих случаях, как прекрасно знал Фрейд, клиническое лечение не очень помогает. Ей стало ясно, что сейчас ее цель — по возможности помочь Эмануэлю осознать происшедшее просто как несчастный, хотя и ужасающий случай, а не как фатальную катастрофу. На этой удручающей мысли она незаметно погрузилась в ленивую дремоту.

В оставшееся время Кейт придирчиво осмотрела квартиру, раскладывая по местам всякие мелочи, еще раз освежилась душем, предварительно сняв трубку и положив ее рядом с аппаратом, чтобы звонившие (это могли быть Рид, Никола или полиция) услышали гудки и перезвонили попозже, заказала по телефону кое-какую еду на случай, если Рид окажется голодным, и снова принялась нетерпеливо расхаживать по комнатам, не находя себе места. Скоротать время ей помогли несколько телефонных разговоров с людьми, никак не связанными с убийством и не упоминавшими о нем.

Рид появился без двадцати пяти восемь. Кейт пришлось сдержать себя, чтобы не броситься ему навстречу, как будто он вернулся из кругосветного путешествия. Он упал на стул и с благодарностью принял предложенный Кейт стакан шотландского виски с содовой.

— Значит, ты убеждена, что этот психиатр убийства не совершал?

— Разумеется, — сказала Кейт. — Сама мысль об этом просто абсурдна.

— Дорогая моя, мысль о том, что один из твоих друзей мог совершить преступление, конечно, нелепа. Я первым готов с тобой согласиться, во всяком случае, готов положиться на твое слово. Но для полиции, в отличие от нас не связанной личными предубеждениями, он так же виновен, как грешник, оказавшийся в аду. Ладно, ладно, не спорь со мной пока. Я сообщу тебе факты, а потом ты расскажешь, какой он благородный и кто был истинным преступником, если таковой был.

— Рид! Неужели есть вероятность, что это самоубийство?

— Практически никакой, хотя должен признать, что толковый адвокат мог бы что-нибудь вытянуть из этой идеи, просто чтобы смутить умы присяжных. Но дело в том, что обычно люди, вознамерившиеся зарезаться, не втыкают нож себе в грудь, они бросаются на него. При этом они обнажают нужную часть тела, только не спрашивай меня почему. Просто опыт показывает, что они неизменно поступают именно так, об этом говорится в учебниках. И самое бесспорное — они неизбежно оставляют на рукоятке ножа отпечатки своих пальцев.

— А если она была в перчатках?

— Которые сняла после смерти?

— Может, их снял кто-то другой.

— Кейт, дорогая, пожалуй, тебе лучше что-нибудь налить себе и запить этим транквилизатор. Говорят, в сочетании с алкоголем они притупляют реакцию. Перейдем к фактам?

Кейт послушно кивнула, налила себе выпить, взяла сигарету, но таблетку принимать не стала.

— Хорошо. Итак, девушка была убита в промежутке времени от десяти пятидесяти, то есть после того, как ушел десятичасовой пациент, до двенадцати тридцати пяти, когда ее тело обнаружила миссис Бауэр, и этот факт более или менее точно подтверждают доктор Майкл Барристер, Пандора Джексон и Фредерик Спаркс, двенадцатичасовой пациент. Медэксперт не может точнее определить момент смерти, но он сказал неофициально, а значит, не станет подтверждать этого в суде, что, по его мнению, смерть наступила за час до того, как тело обнаружили. Внешнего кровотечения не было, потому что рукоятка ножа вжала ткань платья в рану и тем самым препятствовала истечению крови. Это можно считать неудачным обстоятельством, потому что преступника в окровавленной одежде найти гораздо легче.

Кейт была благодарна Риду за то, что он говорил все это бесстрастным, невыразительным голосом, как стенографист, зачитывающий какой-нибудь отчет.

— Она была убита, — продолжал Рид, — ножом с узким длинным лезвием, взятым на кухне Бауэров из набора ножей в настенном деревянном держателе. Бауэры не отрицают, что нож принадлежит им, и это хорошо, потому что на нем имеются отпечатки пальцев обоих супругов.

У Кейт вырвался невольный судорожный вздох. Рид сделал паузу и внимательно посмотрел на нее.

— Насколько я понимаю, — сказал он с кривой усмешкой, — не очень-то ты разбираешься в нашем деле. Ведь это главное подтверждение их невиновности. Поскольку сегодня даже ребенку известно, как важны отпечатки пальцев, они должны были бы, использовав этот нож как орудие преступления, протереть его, уничтожая все следы, для этого не обязательно обладать особым умом. Разумеется, блестящий психиатр вполне мог заранее сообразить, что полицейские именно так и будут рассуждать… Не прерывай меня. Доктор и миссис Бауэр заявили, что они пользовались этим ножом накануне вечером, когда поспорили, как лучше разрезать кусок запеченного мяса, и каждый пытался продемонстрировать свой способ. Затем, не желая, чтобы лезвие ржавело, они не стали его мыть, а протерли влажной тряпочкой и оставили сохнуть. Еще одно свидетельствует в их пользу, а именно: отпечатки их пальцев частично стерты, как если бы после них кто-то брал нож рукой в перчатке. Однако это еще не решающее обстоятельство.

И тут мы подходим к самому сложному моменту. В соответствии с медицинским заключением, девушка была заколота в лежачем положении кем-то, кто перегнулся через ее голову и вонзил ей нож между ребер. В данном случае это свидетельствует, что преступник очень хорошо знаком с анатомией человеческого тела, а значит, преступление, вероятнее всего, совершено врачом, но здесь мы снова вступаем на зыбкую почву. Кстати, именно этот способ нанесения удара ножом, хотя и не в лежащую жертву, был широко распространен во время Второй мировой войны в очагах сопротивления фашистам. Но главный вопрос заключается в том, кто мог заставить девушку лечь на кушетку и оказаться сзади? Кто мог зарезать ее без всякой попытки сопротивления с ее стороны? Ты, конечно, можешь себе представить, как детектив задает вопросы: «Где сидит психоаналитик во время сеанса?» Ответ: «На стуле в головах пациента». Детектив: «Доктор Бауэр, почему психоаналитик располагается именно там?» Доктор Бауэр: «Чтобы пациент не мог видеть врача». Детектив: «Почему он не должен его видеть?» Доктор Бауэр: «Это очень интересный вопрос. Существует много объяснений. К примеру, это помогает пациенту забыть о присутствии врача, что повышает возможность трансфера. Но, пожалуй, настоящая причина заключается в том, что такое положение придумал еще Фрейд, поскольку не выносил, чтобы на него весь день смотрели пациенты». Детектив: «Все ваши пациенты обычно ложатся на кушетку?» Доктор Бауэр: «Только те, кто обращаются за психоанализом. Те, кто лечатся, сидят на стуле по другую сторону стола». Детектив: «Они сидят к вам спиной?» Доктор Бауэр: «Нет». То, что здесь детектив недоуменно пожал плечами, в протоколе допроса не указано.

— Рид, выходит, при рассмотрении этого дела полиция исходит из того, что, кроме врача, никто не мог оказаться у жертвы за спиной, когда она лежала на кушетке?

— Не совсем так, но от этого трудно отмахнуться. Если доктора Бауэра не было на месте, то прежде всего напрашивается вопрос: зачем она легла на кушетку? А если даже на минутку предположить, что она вошла в пустой кабинет и легла, — а доктор Бауэр заверил детектива, что ни один пациент не позволил бы себе этого, что они всегда ждут, когда их вызовут, — так вот, продолжала бы она спокойно лежать, если бы не доктор, а кто-то другой вошел в комнату, сел позади нее, а потом нагнулся бы над ней с ножом, зажатым в руке?

— Она могла не заметить ножа.

— Допустим. Но если там не было врача, зачем она легла на кушетку? Почему вообще женщины так любят ложиться на кушетки? Ладно, можешь не отвечать.

— Постой, Рид. Что, если ей захотелось вздремнуть?

— Перестань, Кейт.

— Хорошо. Но предположим, она была влюблена в пациента, который пришел до нее или должен был прийти позже? Ведь мы ничего о них не знаем! Она или, скажем, один из них отделался от Эмануэля, чтобы заняться с девушкой любовью. В конце концов, десятичасовой пациент мог просто остаться или двенадцатичасовой явиться пораньше…

— Эти два звонка с отказами от посещений поступили как раз в то время, когда десятичасовой пациент был на приеме, так что он никак не мог их сделать.

— Верно, но ведь он мог попросить кого-то. Это дало ему алиби, а поскольку тем временем он сам находился в кабинете, он мог убедиться, что звонки состоялись или, по крайней мере, что кто-то дважды звонил.

— Тогда почему преступник сообщил доктору об отмене посещения двенадцатичасового пациента, но не позвонил самому пациенту, чтобы от имени доктора отменить его визит? Ну хорошо, допустим, он не знал его телефона. Но тогда к чему пытаться избавиться от доктора Бауэра, когда все равно рискуешь, что вот-вот явится пациент, которому назначено на двенадцать?

— Один час, проведенный вместе, для любовников равносилен вечности, — мрачным голосом сообщила Кейт. — Впрочем, он-то вовсе не собирался заниматься с ней любовью, он хотел убить ее!

— Я бы сказал, что у тебя буквально на все есть ответ. И все-таки будет ли мне позволено указать, что ты строишь свои предположения на песке? Тому, что ты говорила, нет ни малейшего подтверждения, хотя, не сомневаюсь, полиция станет усердно искать доказательства где только возможно.

— Мне бы твою уверенность! И все же пока у них нет никаких улик против Эмануэля.

— Кейт, дорогая, меня восхищает твоя преданность Эмануэлю, но призови на помощь свою необыкновенную способность смотреть фактам в лицо. Девушка была убита в его кабинете, его ножом, в положении, которое давало ему полную возможность совершить это преступление. Он не может представить алиби, и хотя звонки с отменой визитов, безусловно, имели место, он, как и любой другой, мог кого угодно попросить сделать это за деньги. Убийство произошло, когда в квартире никого не было, но кто, кроме Эмануэля и его жены, знал об этом? Несмотря на полеты твоей фантазии, нам неизвестно, знала ли девушка хоть одного из посетителей этого кабинета. Одной из самых странных особенностей данного случая является то, что полиция почти ничего не может выяснить о самой девушке.

— Она была девственницей?

— Понятия не имею, во всяком случае, она ни разу не рожала.

— Рид! Ты хочешь сказать, что при вскрытии тела нельзя определить, была ли девушка невинной? Я думала, это в первую очередь указывают в акте о вскрытии.

— Просто замечательно, что вполне разумные люди до сих пор верят в бабушкины сказки. Думаю, цель этих сказок — охранять благонравие девиц. Как, по-твоему, это можно определить? Если ты имеешь в виду то, что в елизаветинские времена стыдливо именовалось непорочностью, то вынужден с сожалением доложить тебе, что в наше время, когда девочки с детства занимаются спортом, такое ничтожное число их расстается с порой своего девичества невинными, что твоя бабушка просто не поверила бы своим ушам. С другой стороны, что доказывала бы ее невинность? Если присутствует сперма, мы знаем, что женщина имела перед смертью половые сношения. Если одежда на жертве порвана, а тело в синяках, мы предполагаем попытку или факт изнасилования. В данном случае ни о чем подобном и речи нет. А что касается того, была ли она девственницей, тебе лучше выяснить это у тех, кто ее знал, если ты их отыщешь.

— Знаешь, не могу вспомнить, когда я в последний раз была так потрясена. Мир, каким я его знала, слишком быстро уходит.

— Твой друг Эмануэль тоже мог бы тебе сообщить, имела ли она с кем-либо сексуальные отношения, если бы ты уговорила его хоть что-то рассказать.