Скрипка неизвестного мастера

— Удивительная музыка, — продолжил Винченцо, — никогда не слыхал такой.

— Я тоже, — неожиданно признался Марко, — он никогда раньше и не играл ничего такого…

— Это скрипка, — объяснил Пьетро. — Она как будто вела меня… Скажите, синьор, а ведь это и есть знаменитый Страдивари?

— Нет, юноша. Но скрипка работы большого мастера — Руджери. Великий мастер… Но скажи, когда ты понял? Как ты узнал, что этот инструмент — особенный? Неужели — только от звука одной струны?!

— Я слышу то, что другие не видят, — усмехнулся Пьетро. — Когда ты сказал: «не Бог весть что», я сразу понял — это лучшая у тебя. Ну и потом — струна запела… Никогда не держал в руках ничего такого. Как родная мне оказалась…

Фамильярность мальчишки почему-то не смутила и не рассердила Винченцо. Неожиданно дикая мысль пришла ему в голову: а что, если?.. Плюнуть на всё — отдать мальчишке Руджери. Он достоин её даже больше, чем сам господин капельмейстер. И будь, что будет. Придумать всё, что угодно: воры, пожар, наводнение — знать не знаю никакой скрипки!

Нет, это, конечно, пустое. Найдут, отнимут, обвинят в краже… Добра братьям это не принесёт. Придётся клеить те щепки, которые они принесли.

Когда за неожиданными гостями закрылась дверь, Винченцо уселся в кресле и долго смотрел на мерцающее пламя свечи. Он думал, что теперь долго не сможет уснуть. Сделал несколько глотков, поставил пустую бутылку на пол — и тут же провалился в глубокий тяжёлый сон.

VIII. Герцель

Сырым февральским вечером Кешка пробирался между гаражами. Он возвращался от Михаила Соломоновича, с урока. Вот уже четыре месяца он каждый вторник ходит к нему заниматься, но это секрет. Настоящий секрет! Даже мама с папой ничего не знали об этих занятиях. Раньше Кешка переживал, что они целыми днями на работе, а теперь это оказалось очень кстати. Старался все уроки сделать ещё в школе, на подоконнике — чтобы не упускать то время, пока он дома один. Занимался, как мог — только бы Михаил Соломонович не подумал, что это так, несерьёзно. Кешка покажет, какой он малыш!

Поначалу руки уставали страшно, и плечи, и спина, а потом — ничего, привык. Иногда получалось — часа три в день. И потом — скрипку наверх, на антресоли! Чтобы никто не узнал, не раскрыл его тайну раньше времени. А какого такого времени, Кешка и сам не знал.

И Таня молодчина — Тигру ни слова! Она, кстати, сама занималась с Кешкой сольфеджио, папа сказал — для обоих польза. Поначалу, услышав страшное слово «сольфеджио», Кешка чуть не сбежал. Но Михаил Соломонович объяснил, что это необходимая вещь — как музыкальная грамота. Оказалось — на самом деле ничего страшного, сплошная математика. Ну, ещё слух. С математикой — понятно; а вот слух у Кешки действительно особенный — не ошиблись тогда проверяющие в детском саду! Стоило ему узнать ноты — и он слышал их везде: в звонках телефона, в гудках машин и звоне чайной ложечки. Кешка, конечно, лез из кожи вон, чтобы Таня не подумала, что он тупой валенок. И она не могла нахвалиться, до того быстро Кешка перескакивал из учебника второго класса в третий, тут же — в четвёртый…

А вот Михаил Соломонович никогда его не хвалил. Правда, и не ругал тоже. Спокойно объяснял, что и как нужно сделать. Он часто занимался дома и с другими учениками, и Кешка сидел на этих уроках, слушал студентов. И заметил такую странную вещь: если Михаил Соломонович говорит «хорошо, молодец» — и больше ничего, то, значит, совсем плохи дела. Так плохо, что ему и заниматься не хочется. Если же вскакивал со стула, начинал петь, хватал скрипку, показывал, значит — интересно, хорошо!

А ругал — по настоящему ругал — одного-единственного студента, Сашу Волкова. И Сашка этот был лучше всех. Кешке даже бывало обидно, когда на самом красивом месте Михаил Соломонович вдруг обрывал его:

— Куда ж ты несёшься, курица!!

Сашка смеялся, Михаил Соломонович вскакивал — и весь урок уже был на ногах. Пел, размахивал руками — а Сашка начинал с ним спорить, даже злился и специально как будто играл хуже… Михаил Соломонович ругал его уже по-настоящему — Кеша, заткни уши! А потом вдруг молча возвращался в кресло и закуривал. Ни с кем другим он не позволял себе курить во время урока! А Сашка отворачивался к окну, и долго стоял так, молча.

Потом брал скрипку и играл просто-просто, как будто разговаривал. А Кешка вспоминал, как услышал этого Сашку впервые. Тогда, когда свалился с этой дурацкой трубы…

А Михаил Соломоныч говорил:

— Ну, знаешь, это даже на что-то похоже…

— Дослужился, наконец, — улыбался Сашка Волков.

… Потом Михаил Соломоныч говорил про него Кешке:

— Вот человек — дарования исключительного! — и добавлял не очень понятно: — всю шелуху бы с него снять, и будет чистой воды… Только ведь оболтус, каких свет не видывал! Второй Петька на мою седую голову…

Кешка шёл с урока и вспоминал про Сашку Волкова. Потому что сегодня и он «дослужился» тоже, получил своё «начинает быть на что-то похоже»… Именно так, «начинает быть», он запомнил специально! Значит, всё не зря, значит — получается!! Выходит, не зря он бегает здесь, между гаражами и старыми сараями, чтобы не нарваться со скрипичным футляром на знакомых… Он ещё всем покажет! Не хуже Тигра сможет…

Вдруг перед ним неожиданно выросли три мрачные фигуры. Кешка попытался обойти их, но они стояли стеной. У Кешки сразу как-то ослабли ноги, и в животе как будто всё сжалось в острый неудобный комок. И только сейчас понял, какая это глупость — бегать с драгоценной скрипкой по тёмным дворам!

— Это что у тебя — музыка? Давай, сбацай нам чё-нидь, — сказал один, длинный.

Кешка помотал головой и молча вцепился в скрипку.

Тогда они, хохоча и дыша сигаретным дымом в лицо, потащили его куда-то.

— А то у нас шеф образованный, музыку любит, — сказал всё тот же длинный, и вся компания радостно загоготала.

«Во влип, — лихорадочно думал Кешка. — Идиот! Тайны ему захотелось, видите ли, книжек начитался… Ходил бы по дороге, как все люди — всё равно темно, никто бы не заметил… Что же теперь делать? Делать-то что?!»

На отшибе стоял старый проржавевший гараж — Кешку втолкнули в него и захлопнули дверь.

Внутри воняло чем-то горелым. Тускло горела лампочка; в углу сооружено что-то вроде столика из ящиков и железного листа.

За столом сидел «шеф» — лохматый парень в тёмных очках, чуть постарше Кешки. «Зачем ему очки в такой-то темноте?» — подумал Кешка. Он заметил на столике раскрытую вверх переплётом книжку. Успел прочесть на обложке — «А. и Б. Стругацкие».

Кешку сразу как-то отпустило — кажется, нормальный парень, договорятся.

«Шеф» провернул голову и сказал хриплым голосом:

— А ну брысь отсюда! Давайте, давайте, придурки!

Троицу как ветром сдуло. Кешка поёжился.

«Щеф» снял очки и посмотрел на него одним глазом. Другой, как всегда — в сторону. Герцель!

— Ну, здорово, Иннокентий. Извини, напугали тебя мои гоблины. Они — не смотри, не то что прям бандиты. Им просто это… интеллекта не хватает. Не обращай внимания.

Кешка, наконец, выдохнул и сел на какой-то ящик. Спросил:

— А ты как здесь?

— Да уж так вышло. Да, за Шурупа тебе спасибо, молодец!

— Да это не я… Ну, не только я…

— Мне сказали — ты, — твёрдо сказал Герцель. — Ты начал. Молодец, чего. Так и надо было. Не то, что я, придурок.

— Ты что — на самом деле его двинул?!

— Ещё как! До крови! — Герцель улыбнулся, и Кешке стало не по себе. — Он, скотина такая, про отца моего начал… Что, вроде как, он учит там голландцев, а здесь — родной сын такой. Дебил дебилом. Я потом папе в Амстердам звонил. Ну, и он говорит, правильно я ему вмазал. Они, прикинь, с папой вообще давно знакомы. Работали вместе в университете. Ну, в нашем. А потом папу выгнали оттуда ни за что. Вообще. И он уехал в Голландию. Небось, этот Шуруп и постарался, чтобы выгнали!

Ух ты! Выходит — Лёвкин отец действительно профессор математики?! Значит — правильно Лёвка двинул этого Шурупа. Если бы про Кешкиного папу кто-то что-то ляпнул бы, Кешка бы тоже ему заехал. Молодец, Герцель!

— И как ты, Лёвка, в этой новой школе?

— Ух, даже и не спрашивай. Так это…Сначала вообще. Они меня сразу знаешь, как приняли? Головой в мусорку…

— Как это? — поразился Кешка. — Неужели так бывает?! А дальше — что?!

— Ну, я сразу «включил психа» — стал орать, руками молоть по ком попало… Ну, знаешь — я умею это… Впечатление произвести, ха! Ну, отстали, конечно — испугались. И я, ну, как бы один был — меня никто не трогает, и я никого. Ну, это сначала.

— А потом? — Кешка с ужасом думал, что вот, он живёт себе своей спокойной благополучной жизнью, а тут рядом — такое!

— А потом заступился за одного длинного… На свою голову. Ну, ты его видел — редкостный имбецил; но, знаешь, у него сестрёнка маленькая — он за ней ухаживает так… В общем, его бить хотели. Ну, чего — я влез зачем-то, пожалел. Он и стал за мной ходить. Как собачка, жалко даже! Там у них такая компания была — ужас, просто колония по ним плачет! И, понимаешь — либо я с ними, либо против них… Я решил — не с ними. Ну, как бы — война. А тут друзья этого Длинного вдруг ко мне переметнулись, и я сам не понял, как так вышло. Видишь — гараж тут обнаружился, это Крохиного дяди. Кроха — это тот, второй — он сразу тоже за мной стал ходить. Видишь, шефом меня зовут… Ты их не бойся, они никому ничего не сделают. Так, пугают просто. Думают, если их боятся — значит, сильные они. Неандартальцы прямо. Тебя-то ведь не сильно испугали?

— Да нет, Лёвка — я на самом деле ужас как испугался!

И неожиданно для самого себя Кешка взял и выложил Герцелю всё. Про скрипку, про дедушку, про Таниного отца. И что ему нужно, обязательно нужно научиться играть на этой самой скрипке!

Только про Таню Соловьёву Кешка особенно распространяться не стал. Таня как Таня, и говорить нечего.

Почему Герц, который неплохо учился в школе и больше всего на свете любил книжки, связался с этой компанией — Кешка так до конца и не понял. Только почему-то казалось, что не зря он тогда боялся Герцеля — всё-таки он действительно немного псих. И ведь что бы он ни говорил — видно же, что ему нравится играть в этакого мафиози. Тоже начитался, наверное…

Зато теперь Кешке нечего бояться, здесь его никто не тронет.

Странно — почему Тигру, самому лучшему в мире человеку, нельзя рассказать про скрипку, а вот этому непонятному Герцелю — так легко? И почему такой чужой и неправильный Лёвка Герц всё понял?

* * *

… А в конце учебного года Михаил Соломонович всё-таки похвалил Кешку. Сказал:

— Ну, ты даёшь! Никак не ожидал — герой!

Но это было не за скрипку. Это Кешка выиграл городскую олимпиаду по математике.

IX. Уточки

А летом Кешка совершил небольшой подвиг. Тихий такой подвиг, но всё же гордиться было чем.

На каникулах он поехал к тёте Ане. Она жила за городом, в дачном посёлке. Место называлось смешным словом «Уточки». Там и лес, и речка, а главное — полная, сумасшедшая свобода! Тётя Аня целыми днями пропадала на работе. А когда приходила домой — начинались шахматы, шашки, карты, морской бой — не было такой игры, в которую тётя Аня не умела бы играть. И почти всегда выигрывала. И никогда не поддавалась — что Кешка, маленький, что ли? И разговоры, разговоры — бесконечные, чуть не до утра, обо всём на свете! Никогда не загоняла его спать. Кешке даже иногда неловко становилось — он-то утром дрыхнет, а ей на работу… В общем, лучшую компанию Кешка с трудом мог себе представить.

— Чем заниматься-то будешь в этих Уточках, умрёшь ведь с тоски! — недоверчиво спрашивал папа.

— Я… А я буду испанский учить! — неожиданно придумал Кешка.

— Прямо-таки испанский? Ну-ну, чем это вызван такой интерес к языку Сервантеса? — усмехнулся папа. Но учебниками и кассетами для занятий Кешку на всякий случай снабдил.

В субботу папа отвёз Кешку в Уточки. От дома недалеко, всего тридцать километров. Это если на машине.

А в понедельник, как только тётя Аня умчалась на работу, Кешка оседлал её велосипед и поехал обратно, домой. За скрипкой.

Поначалу было страшновато ехать вот так, прямо по шоссе. Но машины проезжали не так уж и часто, а огромные пыльные грузовики Кешка старался пережидать на обочине. Потом привык, и даже не притормаживал — прижимался ближе к кювету, и всё.

Удивительно, как легко он доехал до города. Даже был разочарован немного — хотелось подвига, а вышло так просто, обычно.

Дома не удержался, слопал котлету прямо из холодильника — вряд ли мама их считает, не заметит. Вообще старался ничего не трогать — не оставлять следов. Как разведчик! Повалялся немного на любимом диване ногами кверху. Подумал, прихватить ли с собой томик Бредбери, которого он забыл. Но папа, кажется, знает, что книжка осталась дома. Он, в общем, давно уже раскусил, что Кешка таскает книжки с его полки. Лучше пусть сам потом привезёт.

Кешка вздохнул, поставил Бредбери на место. Устроил скрипку на спину (заранее приспособил к футляру ремни), осторожно закрыл за собой дверь. Оседлал велосипед и отправился в обратный путь.

Поначалу скрипка казалась лёгонькой, почти незаметной.

Зато к концу пути ему казалось, что у него за плечами по меньшей мере небольшой контрабас. Было не столько тяжело, сколько неудобно. Вспотела спина. Кешка механически двигал ногами — левой, правой, левой, правой… Старался ни о чём не думать.

Почему-то в памяти всплыл Алексей Маресьев. Потом ещё «Планета людей» — как Гийоме шёл через пустыню, много дней шёл, и всё — без еды, питья, без всякой надежды дойти до людей. Дошёл… И Кешка крутил, крутил педали — уже не думая о скорости, лишь бы просто вперёд. Левой, правой.

Последнюю часть пути он срезал по лесной дорожке. Тупо шевелил ногами. Слетел с велосипеда, зацепившись за корень — и даже обрадовался. Повалился в прохладную траву и лежал так, носом в одуванчики. Кажется, даже заснул. А потом вскочил — как током ударило: скрипка! «Кажется, упал несильно, мягко… И скрипка сверху была, не задела землю», — думал он, лихорадочно выпутываясь из ремней и расстёгивая футляр.

Слава богу — кажется, всё в порядке. Даже не расстроилась. Кешка постучал по верхней деке — скрипкиному животу — костяшкой пальца. Он уже знал — если где-то есть трещинка, то он услышит это по звуку. Как фарфоровая чашка: целая — звонкая, а битая — нет. Кажется, звук хороший, все цело. Вдруг очень захотелось взять и заиграть, прямо здесь, в лесу. Но он почему-то застеснялся — вдруг всё же кто-то услышит…

Он вернулся за час до возвращения тёти Ани. Спрятал скрипку под кровать и удивился, что нашлись силы выкупаться в довольно холодной ещё речке и даже вымыть велосипед.

Зато на следующий день он с трудом мог стащить себя с кровати. Ныло всё — ноги, руки, плечи, спина… Но Кешка был собой ужасно доволен. Подвиг, конечно, невелик — чего там, шестьдесят километров… Но об этом, пожалуй, стоит рассказать Михаилу Соломонычу! Ну и Тане тоже — почему бы не рассказать?

Лето в Уточках действительно оказалось чудесным. Кешка поначалу скрипку и не раскрывал. Просто лентяйничал — то есть совсем ничего не делал, только читал. А потом вдруг и вправду решил заняться испанским — непонятно зачем, просто из упрямства. Уходил в лес или на речку, брал с собой учебник и маленький магнитофон. Осилил четыре урока, потом надоело. Только через месяц он, наконец, впервые достал из-под кровати футляр.

И вдруг понял — как же он соскучился!

И сразу же начал заниматься. Дом пустой, никто не мешает, играй, сколько влезет. За неделю выучил всё, что задал на лето Михаил Соломонович. Потом ещё добавил — с собой были ноты, выбрал, что понравилось — из конца учебника, хотелось посложнее. И, честное слово, у него начинало получаться — по-настоящему получаться!

Неожиданно он обнаружил, что может по слуху сыграть любую мелодию, какую хочет — всё, что когда-нибудь слышал. И даже то, чего не слышал никогда…

Вот это было настоящим открытием. Он может сам сочинять музыку! Получилось три хороших мелодии — попробовал записать, не очень вышло. Но это была его музыка, Кешкина!

И когда позвонил папа и сказал, что они едут все вместе — с тётей Аней! — на море, Кешке даже жаль стало расставаться с этими Уточками.

В последний вечер перед отъездом тётя Аня вдруг сказала ему:

— Только ты уж, мил человек, не повторяй своих марафонов. Если хочешь, скрипку твою я сама привезу.

У Кешки вспыхнули щёки и уши.

— Значит, знала всё?! Откуда?!

— Антиповна сказала. Она в город ездила, на автобусе. Ну и видела, как ты педали крутишь.

Ох уж эта всезнающая соседка Антиповна! Охота была язык распускать!

— Что же ты мне сразу не сказала… А я, как дурак, играл в партизана… Глупость какая…

— Ну, Кеш, я ж не знала, зачем тебе в город. Сначала решила — у тебя девушка там…

— Ещё чего! — фыркнул Кешка. — Поехал бы я из-за этого, как же! Из-за всякой ерунды, — Кешка смутился, но почему-то было приятно. Непонятно почему.

— А потом я услышала, как ты играешь, — продолжала тётя Аня, — пришла как-то пораньше. И ушам не поверила.

— Что же не сказала?!

— Подумала — хорошо человеку жить с тайной. Или скажешь, нет?

Вообще — да, и вправду хорошо.