Любопытство наказуемо

Элизабет Мартин

На следующее утро я спустилась вниз и, прежде чем пойти в столовую, бросила письмо для Бена в почтовый ящик. За столом я застала одного доктора Лефевра, который заканчивал завтракать.

— Доброе утро, мисс Мартин. Хорошо ли вы спали?

— Очень хорошо, спасибо, — ответила я.

— Ночные гости вас не тревожили?

— Если вы о крысе, — сказала я, — то нет.

— Значит, вас ничто не беспокоило?

Его настойчивость удивила меня; может быть, нужно упомянуть о сцене, свидетельницей которой невольно стала? Но, по правде говоря, почти ничего разглядеть не удалось, только слышались голоса. Кроме того, мне показалось, что я узнала собаку. Благоразумнее будет промолчать.

— Нет, совершенно ничего, — решительно ответила я.

— Отлично! — Мне показалось, доктора чрезвычайно порадовало, что ничто не потревожило мой сон.

— А вы? — вежливо спросила я. — Понравилась ли вам вчерашняя прогулка?

— Спасибо, очень понравилась. Я прошелся по парку и спустился к морю. Рекомендую и вам последовать моему примеру. Конечно, при луне я почти ничего не видел, хотя лунный свет создает весьма романтическое настроение. Как красиво блики пляшут на воде! К сожалению, я не художник и не поэт. Да и если вы пройдете той же дорогой, то увидите на том берегу пролива Солент остров Уайт. По-моему, там можно даже различить отдельные здания.

Я обещала позже непременно обследовать берег и спросила, не видел ли он утром хозяек дома.

— Мисс Роуч уже позавтракала и уединилась с миссис Уильямс. Насколько я понимаю, пришел тот малый, Бреннан, и ждет указаний. — Доктор вытер губы, а скомканную салфетку бросил на стол.

— А мисс Фиби? — спросила я.

— Мисс Фиби, кажется, по утрам пьет только кофе с ломтиком хлеба; завтрак ей относят наверх, в ее комнату. Миссис Крейвен я не видел.

— Может быть, она старается держаться от вас подальше, — хладнокровно заметила я, усаживаясь и беря кофейник.

Лефевр откинулся на спинку стула и смерил меня внимательным взглядом:

— Чего ради ей меня сторониться?

— Вчера вы были не до конца откровенны со мной, — сказала я. — По словам миссис Крейвен, вы — врач, который лечит сумасшедших.

— А что такое сумасшествие, мисс Мартин? — Лефевр доброжелательно посмотрел на меня и, увидев, что я замялась, улыбнулся. — Позвольте вам сказать, что болезни рассудка принимают многочисленные формы. Произнесите слово «безумец», и большинство людей представит себе бессвязно лопочущего идиота, обитателя сумасшедшего дома. — Он покачал головой. — Мне доводилось лечить довольно серьезных больных, которые на первый взгляд кажутся такими же здоровыми, как мы с вами, мисс Мартин. Разумеется, если предположить, что мы с вами в самом деле психически здоровы. Отсюда невольно вытекает вопрос: что такое безумие? Или, скорее, что такое душевное здоровье?

Он ненадолго замолчал, заметив смятение на моем лице, отбросил добродушный тон, наклонился вперед и заговорил серьезнее:

— Если я больше ничего не достигну на земле, надеюсь, приближу тот день, когда люди расстанутся с предрассудками в отношении душевных болезней, хотя сейчас этими предрассудками заражены даже образованные классы. Отсюда и нелепое мнение, будто такие болезни в чем-то постыдны. Многие до сих пор скрывают своих душевнобольных родственников или просто отказываются верить, что с ними что-то не так. Меня неоднократно приглашали к таким пациентам, и всякий раз оказывалось, что я пришел слишком поздно. А ведь я мог бы помочь страдальцам, если бы меня только позвали вовремя!

Меня поразила искренность, с какой он говорил. И все же его слова побудили меня заметить:

— Миссис Крейвен считает, что вас пригласили освидетельствовать состояние ее рассудка. Это правда? Вчера вы говорили, что приехали не для того, чтобы ее лечить.

Лефевр нахмурился и забарабанил пальцами по скатерти, а затем ответил:

— Так и есть. Я приехал лишь для того, чтобы оценить общее положение. Чарлз Роуч очень волнуется за племянницу. Он глава семьи и отвечает за нее, пока ее муж в отъезде. И за сестер тоже.

— Люси Крейвен очень молода, — заметила я. — Вам что-нибудь известно о ее родителях?

— Я знаю лишь, что ее отец был младшим братом сестер Роуч и Чарлза; кажется, его звали Стивеном. Люси — его единственный ребенок. И Стивен, и его жена умерли, когда Люси была совсем маленькой; при каких обстоятельствах они умерли, я не знаю.

— Понятно, — сказала я. — Что ж, доктор Лефевр, я приехала сюда для того, чтобы быть компаньонкой Люси, а не вашей шпионкой и не шпионкой Чарлза Роуча. Мне хотелось бы обговорить это с самого начала.

— Я и не собирался просить вас шпионить для меня, — невозмутимо ответил доктор. — Подобное поведение с моей стороны было бы непростительным. И даже если бы я задался целью сформировать общее мнение о… своем пациенте, я не стал бы прибегать к помощи человека, который столь недавно появился на месте действия.

Меня снова поставили на место.

— Вы человек прямой, — сказала я, отодвигая чашку. — Но я рада, что дело прояснилось.

Он улыбнулся:

— Вы, мисс Мартин, тоже выражаетесь без обиняков, чему я искренне рад. Люди, с которыми мне приходится иметь дело, склонны увиливать и изворачиваться. Вот почему я особенно ценю вашу прямоту. Я вовсе не хотел сказать, что мнение ваше для меня не важно. Поверьте, я очень серьезно отнесусь ко всему, что вы сочтете нужным мне рассказать. Но в медицинских вопросах мне нужно принимать решения самому, и прежде чем я их приму, я должен разобраться во всех подробностях дела. — Он подался вперед. — Я, мисс Мартин, разгадываю головоломки!

С этими словами он отодвинул свой стул, поклонился мне и вышел.

Не прошло и пяти минут после его ухода, как дверь в столовую приоткрылась. Обернувшись, я заметила Люси, которая осторожно заглядывала внутрь.

— Он ушел! — крикнула я.

Дверь открылась шире, и она вошла.

— Мне не хотелось с ним встречаться, — вызывающе сказала Люси, глядя на меня в упор, как будто я собиралась упрекнуть ее за опоздание.

— По-моему, доктор это понимает, — ответила я.

Люси пожала плечами и, подойдя к буфету, положила себе в тарелку ломтик холодной говядины. Она устроилась за столом напротив меня. Сегодня она выбрала синее платье. Я предпочла более строгое, коричневое. В конце концов, я всего лишь компаньонка; мисс Роуч наверняка не одобрит вольностей в моем гардеробе. Я не собиралась давать ей повода для критики, но все же украсила свой наряд вязаными воротником и манжетами.

— Я слышала, как вы с ним разговаривали, — сказала Люси. — Сидела в малой гостиной, за стеной.

— Вы слышали, что мы говорили?

Она покачала головой:

— Нет, хотя я пыталась; обычно мне хорошо удается разобрать, что говорят другие. Но вы беседовали слишком тихо. Наверное, вы все-таки говорили обо мне. В этом доме все меня обсуждают, стоит мне выйти. Даже когда я сижу рядом, иногда обо мне говорят так, словно меня нет. Вы сами были свидетельницей тому — вчера, после ужина.

— Я сказала Лефевру, что не буду его шпионкой, — сообщила я.

Люси, разрезавшая мясо, вскинула голову и впервые улыбнулась. С ней произошла разительная перемена. Такая красивая и молодая, она пережила настоящую трагедию… Я дала себе слово: пусть даже больше ничего у меня не получится, я постараюсь, чтобы на ее лице чаще появлялась улыбка. Но мне не нужно ничего от нее скрывать, иначе она не будет мне доверять.

— На вопрос о ваших родителях доктор ответил, что вы сирота, — призналась я и сразу же пожалела о своих словах; улыбка на лице девушки увяла; вернулось прежнее мрачное выражение.

— О да, — сказала она. — Они утонули.

— Какой ужас! — вскричала я. — Какая трагедия!

Люси пожала плечами:

— Я их не помню. Они возвращались с Востока. Мой отец поехал туда, чтобы основать чаеторговую контору. До тех пор все его предки торговали шелком; так было с тех пор, как первый Рош прибыл в Лондон, сменил фамилию на Роуч и открыл лавку на рынке Спитлфилдс. Джон Роуч, о котором рассказывала вам вчера тетя Кристина, был настоящим старым негодяем. В прежние времена шелк на продажу ткали на чердаках торговых домов, работали на ручных станках целыми семьями, трудились даже дети, как только немного подрастали… Но фирма Роуча всегда шла в ногу со временем. Как только на севере Англии открылись шелкоткацкие фабрики с большими станками, дядя Чарлз купил акции предприятий в Макклефилде и Дерби. Лондонские мастерские закрылись, и ткачи, работавшие на ручных станках, остались без средств к существованию. Многие потом попали в работные дома; там им приходилось выполнять такую тяжелую работу, что они навсегда изуродовали пальцы и заниматься шелкоткачеством уже не могли. Но всем Роучам с детства внушают: в деловом мире нет места сентиментальности… как и почти для всего остального!

Люси некоторое время пила чай молча, а потом продолжила:

— Когда мне исполнилось двенадцать лет, дядя Чарлз повез меня с собой на север осматривать одну фабрику. Он решил показать мне достижения современной промышленности… Лиззи, я пришла в ужас. Видели бы вы эти огромные водяные колеса, которые проворачиваются с грохотом и плеском! Нас привели в огромный сарай, полный станков, производящих еще более оглушительный шум. Жара там стояла такая, что мне показалось, будто я вот-вот упаду в обморок. И знаете что? Среди ткачей попадались дети — многие из них были моими ровесниками. Я очень расстроилась и спросила дядю, почему они не в школе. Дядя Чарлз объяснил, что они должны работать, потому что их родители бедны, и им еще повезло, что у них такой хозяин, у которого много рабочих мест. Дядя Чарлз уверял, что самые маленькие работают всего шесть с половиной часов в день, что он тоже называл «достижением». До принятия новых законов малыши работали гораздо дольше. В наши дни дети постарше и женщины трудятся всего десять с половиной часов в день. Такой труд все равно кажется мне варварством, хотя дядя Чарлз говорил о прогрессе и «признаках нашего просвещенного века». Я почти не слушала его; дети, которые стояли за станками, выглядели очень бледными и больными. У нас на глазах один маленький мальчик заснул прямо на том месте, где он стоял, за станком. Его могло затянуть в механизм, если бы дядя Чарлз вовремя не подбежал к нему и не растолкал. Потом пришел десятник, огромный, дюжий детина, и избил мальчика за то, что тот заснул. После этого дядя Чарлз поспешил меня увести. Он сказал, что я видела достаточно. По-моему, он и сам увидел гораздо больше того, что хотел.

— Почему ваш дядя решил, помимо шелка, заняться еще и чаем? — спросила я из любопытства.

Люси ссутулилась.

— Дядя Чарлз верит в разностороннее развитие. — Неожиданно она заговорила глубоким, звучным голосом, подражая дядюшке: — «В бизнесе нельзя складывать все яйца в одну корзину!»

Я с огорчением подумала, что мой покойный крестный думал так же. Он тоже верил в разностороннее развитие и потому решил заниматься не только тканями. Он стал владельцем печально известных трущоб. Интересно, в какие еще дела вложился Чарлз Роуч? У Люси доброе сердце; ей жалко маленьких ткачей, которые трудятся в грохоте, на жаре, в пыли фабрик и производят роскошные ткани, из которых шьют себе платья богатые женщины… А какое благоприятное впечатление произвел на меня Чарлз Роуч! Я поверила в то, что состояние племянницы его искренне тревожит. Но в делах он, несомненно, видит прежде всего прибыль и убытки, а не живых людей. Мне невольно вспомнились шахтеры, которые добывают уголь для того, чтобы мы могли растапливать камины. Уголь добывается в опасных условиях и часто ценой жизни.

— Люси, вам многое известно о семейном бизнесе, — заметила я вслух.

Как и в предыдущий вечер, на ее детском личике внезапно появилось такое циничное и презрительное выражение, что мне опять стало неловко. Такое выражение очень не шло ей. Потом презрение сменилось беззаботностью, которая также была мне неприятна.

— Я урожденная Роуч. Дела, дела… в доме дяди Чарлза ни о чем другом не разговаривали! — беспечно ответила Люси. — То же самое наверняка было бы в доме моего отца, останься он жив. Может быть, мама решила поехать вместе с ним в Китай, чтобы избежать подобных разговоров и общества теток. Я ее не виню; наверное, ей казалось, что впереди интересное приключение. Меня родители оставили на слуг; дядю Чарлза назначили моим опекуном. Я уже говорила, что корабль, на котором они возвращались домой, затонул во время тайфуна. Когда я подросла, дядя Чарлз отослал меня в пансион.

Она проглотила еще кусочек мяса и с той же неуместной и неестественной бодростью продолжала:

— Так что, как видите, я всю жизнь всем мешаю…

— Не сомневаюсь, ваши родственники вовсе не считают вас помехой! — возразила я.

Она покачала головой и театрально наклонилась вперед:

— Да ведь вы их еще не знаете! Семья Роуч, Лиззи, очень респектабельна и почтенна, как постаралась довести до вашего сведения тетя Кристина. Хотя из дневников Джона Роуча видно, что наш предок был настоящим мошенником. Я нашла его дневники, когда мне исполнилось двенадцать лет; они были спрятаны в ящике письменного стола в кабинете дяди Чарлза. Никто не знает, что я читала дневник нашего предка, только вы. Представьте себе, у него было семнадцать внебрачных детей! В конце концов даже другие гугеноты не пожелали иметь с ним ничего общего. Я, разумеется, не говорю о делах: в бизнесе почтенные господа предпочитали не думать об угрызениях совести… Тетя Кристина, естественно, делает вид, будто наш предок был человеком во всех отношениях образцовым. Если бы она узнала, что дневники существуют и дядя Чарлз их сохранил, она бы несомненно разыскала их и сожгла. Но у дяди Чарлза есть и много книг, о которых не известно никому, кроме меня. Он держит их в своем письменном столе…

Наши взгляды встретились. В ее глазах я увидела вызывающий блеск. Люси специально провоцировала меня и ждала моего возмущения.

У нее сделался разочарованный вид, когда я хладнокровно восприняла ее признание. Но я прекрасно помнила, как сама тайком утаскивала отцовские книги по анатомии и разглядывала любопытные картинки. Тогда мне тоже было лет двенадцать. Но мое раннее знакомство с устройством человеческого тела казалось невинным по сравнению с тем, что нашла Люси в тайнике дяди Чарлза. Наверное, он сам называл свои книжки «эротическими», но там, откуда я родом, такого рода книжки называются «грязными».

— Странно, что ваш дядя Чарлз не запирал свою коллекцию на замок; они лежали в таком месте, где их может найти и ребенок.

— Да нет, он запирал ящик, — возразила Люси. — А я подсмотрела, куда он прятал ключ. Ключ хранился в сине-белой вазе на каминной полке в его кабинете. Вот я дождалась, когда он уедет, достала ключ и открыла ящик.

Я невольно рассмеялась, хотя для двенадцатилетней девочки такая дядюшкина коллекция — едва ли подходящее чтение.

— Люси, другие книги вы тоже читали? Не только дневники?

— Да, конечно, читала. Точнее, главным образом смотрела картинки. Некоторые книги были на французском. В пансионе нас обучали французскому языку, но таких слов, которые встречались в дядиных книжках, нам не преподавали.

Образ процветающего, почтенного Чарлза Роуча проплыл перед моим внутренним взором. Возможно, он запирался в кабинете перед тем, как доставал из ящика письменного стола свою тайную коллекцию, чтобы его не застал слуга или случайно не вошла племянница.

— Такого рода… хобби есть у многих джентльменов, — сказала я. — Он, наверное, очень смутится, если узнает, что вы видели те книжки.

— Не надо ему было запирать ящик, — простодушно возразила Люси. — Если бы он не запер ящик, мне бы и в голову не пришло, что там спрятано что-то интересное… Как бы там ни было, тетя Кристина наверняка будет снова и снова напоминать вам о необходимости высоконравственного поведения, которого ждут от всех членов семьи и всех, кто с нами связан. Респектабельность означает: никаких неловкостей. «Место для всего и все на своем месте». Вот любимый девиз тети Кристины. Лиззи, мой грех заключается в том, что для меня нет и никогда не было подходящего места. Я пятнаю их дом, как неоконченная вышивка, брошенная на кресле. Меня следует убрать, положить на место. Вот для чего сюда вызвали вашего доктора Лефевра. Чтобы он убрал меня в дорогой частный сумасшедший дом, который он возглавляет. Меня запрут в таком месте, где меня никто не сможет увидеть, как дневники Джона Роуча.

— Доктор Лефевр — вовсе не «мой»! — резко возразила я.

На лице Люси появилось уже знакомое мне упрямое выражение. В прошлом моя гувернантка, мадам Леблан, решительно объявила бы, что такое выражение лица не комильфо. Что за странное создание эта Люси! Личико у нее кукольное, но при ближайшем знакомстве кукла кажется сломанной.

Не могу сказать, что мне приятно было узнать новую подробность про Лефевра. Помимо того что он специалист в своей области, он, оказывается, еще и возглавляет собственную клинику для душевнобольных. Правда, как заметил сам доктор, я совсем недавно появилась на сцене. Если рассудок Люси расстроен и она считает, что ее ребенок не умер, она с таким же успехом может представлять, будто доктор Лефевр приехал затем, чтобы увезти ее в частную клинику. Я знала, что молодые люди способны цепляться за собственные убеждения вопреки всем доводам. Люси, вбив себе что-то в голову, едва ли расстанется со своей идеей. Меня поразило, что, хотя она довольно охотно рассказывала о себе, она ни разу не упомянула ни о муже, ни о ребенке. Последнее, учитывая ее предполагаемое душевное расстройство, показалось мне особенно странным.

Но время для того, чтобы начинать разговор о ее муже и ребенке, было неподходящим. Во всяком случае, нас прервала экономка миссис Уильямс:

— Извините, что помешала, миссис Крейвен… и вы, мисс Мартин… но Бреннану не терпится начать. Он ждет на кухне со своей собакой и хочет выпустить ее, чтобы пес унюхал крысу, которую видела мисс Роуч.

Люси передернуло; она оттолкнула тарелку, не окончив завтракать.

— Смотреть на его работу вряд ли приятно. Поэтому вам лучше отправиться на прогулку, — отрывисто продолжала миссис Уильямс.

Я наклонилась к Люси, понурившей голову, и напомнила, что она обещала показать мне окрестности.

— Ах да! — довольно живо откликнулась она. — Если вы не против, можем отправиться сейчас же. Мне только нужно взять шляпку. — Она выбежала из столовой.

Я последовала было за ней, но Уильямс, которая оставалась в столовой, тронула меня за плечо.

— Пожалуйста, не возвращайтесь, пока не убедитесь, что крысолов ушел, — негромко попросила экономка, пытливо глядя мне в глаза. — Характер у нее чувствительный. Ей не пойдет на пользу, если она увидит Бреннана за работой.

— Постараюсь не возвращаться подольше, — заверила я.

— Спасибо, мисс. — Мне показалось, что суровая экономка немного смягчилась.

Меня удивила ее заботливость; переодеваясь, я думала: вот хотя бы один человек, которому Люси небезразлична.

Было еще довольно рано, но солнце уже взошло, а воздух был свежим и теплым. Выйдя из ворот, мы повернули налево.

— Эта дорога ведет в деревню, — пояснила Люси, — хотя там особенно не на что смотреть. У нас здесь нет никакого достойного общества. Тетки, правда, все равно не участвовали бы в общественной жизни, даже если бы здесь жили приличные люди, поэтому нам все равно.

Последние слова она произнесла почти бодро, как будто радовалась отсутствию обычного загородного круга общения: поездок в гости, карточных вечеров, игр в крокет, балов по подписке — и все в том же самом ограниченном обществе. Но как часто она покидала «Прибрежный»? Наверное, ей разрешалось выходить лишь в сопровождении одной из теток. Чтобы освободить сестер Роуч от этой неприятной обязанности, решено было пригласить меня… Я снова покосилась на свою спутницу. Ее широкополая шляпа была подвязана синими атласными лентами в тон платью. И ленты, и платье очень шли ее глазам. В шляпке лицо Люси приобрело живость, которая подчеркивала ее красоту. Я осмелилась мысленно поздравить себя за то, что предложила прогуляться, и подумала: может быть, избавить Люси от меланхолии, в конце концов, будет не так трудно?

— А разве вы не можете навещать вашего дядю Чарлза в Лондоне? — спросила я, так как в голову мне вдруг пришла мысль, показавшаяся удачной. Конечно, большой город с множеством развлечений более утонченного свойства предпочтительнее здешнего уединения, больше напоминающего монастырь.

— Я еще слишком слаба для путешествий. — Всякая живость исчезла, и последние слова она произнесла ровным тоном, не допускающим возражений.

Нужно было принимать во внимание внезапность, с какой у нее менялось настроение. Видимо, я ошиблась, предположив, что задача моя окажется простой. Разговор с Люси напоминал игру в кости: можно выиграть, но можно и проиграть.

Услышав ее последние слова, я решила, что Люси просто повторяет мнение, которое выражали другие. Мы шагали довольно быстро; должна сказать, мне она показалась вполне крепкой, по крайней мере в физическом смысле. Правда, у меня еще не сложилось определенного мнения о состоянии ее рассудка, но пока она казалась одинокой и несчастной. Так можно описать многих людей; и если всех их объявлять безумцами и изолировать от общества, наша страна будет переполнена психиатрическими клиниками. А может быть, так и есть? Во всяком случае, я не позволю увозить Люси в сумасшедший дом — ни в роскошную клинику доктора Лефевра, ни куда бы то ни было. Наверное, вначале придется убедить саму Люси в том, что она не больна. Но лучше подождать, пока я проведу больше времени в ее обществе.

— Раньше я любила дядю Чарлза, — вдруг сказала Люси, — и думала, что он любит меня, просто его от меня отпугнули. Но потом он ужасно повел себя по отношению к бедному Джеймсу, за что я не могу его простить.