Помоги проекту - поделись книгой:
Семён Борисович Ласкин
Саня Дырочкин — человек семейный
Квартира у нас большая: три комнаты и коридор. А семья небольшая: три человека и Мотя. Папу зовут Борис Борисович Дырочкин, и поэтому мы все стали Дырочкиными. Мама любит рассказывать, что раньше она была Кривошеина и папа, когда отдавал ей сердце и руку и уговаривал стать моей мамой, то он будто бы готов был взять её фамилию. А мама сказала: «Дырочкин не хуже Кривошеина». И отдала папе руку. И он её руку пожал. И им стало весело. А когда нас стало трое, то они частенько вспоминали эту историю и веселились ещё больше.
Живём мы в огромном доме на двенадцатом, последнем этаже. Перед нашими окнами величаво, как сказано в одном стихотворении, течёт Нева. А на другом берегу в солнечные дни вспыхивает золотой Смольный. Свой двенадцатый я люблю больше всего из-за лифта: Мишка Фешин от зависти лопается, когда я в лифт залезаю. Его квартира на первом этаже, и родители ему запрещают на лифте кататься. А я в лифте каждый день катаюсь и Мотька тоже.
Мотя — скайтерьер, порода очень редкая. Её бабушка живёт в Чехословакии, а мама, сестра и братья в Польше, так что родственники у неё за границей. Роста Мотя небольшого, двадцать пять сантиметров, но если считать в длину от хвоста до кончика носа — метр. Голова у Мотьки квадратная — кирпичом. По научным книгам, скайтерьер — собака охотничья. С ней охотиться можно на лис и выдр. Пока у меня ружья нет, я Мотьку мячиком тренирую. Брошу мячик и кричу:
— Мотя! Выдра!
Если у Мотьки хорошее настроение, она охотно за мячиком бежит, а если — плохое, то ляжет у двери и рычит, не даёт мне двинуться. Приходится мне тогда уроки садиться делать или стихи писать. Сколько я в такие трудные минуты стихов написал! Привожу одно:
По возрасту мы с Мотькой чуть ли не ровесники. Когда мы гуляем и люди спрашивают, сколько мне исполнилось, то обязательно удивляются — какой я маленький, но если узнают про Мотю, что ей на три года меньше, чем мне, — ахают: какая она, оказывается, уже старая. Теперь я отвечаю, что мы с ней почти одногодки, и все улыбаются.
У нас в семье у всех есть обязанности. Папа утрами, например, спускается за газетами в ящик. Я вывожу Мотьку. Мама — заваривает чай, жарит мясо, накрывает на стол.
…Раньше, когда папа служил в авиации, мама не давала ему никаких хозяйственных поручений, да и не было у него времени заниматься домашним хозяйством. Но после демобилизации мама решила понемногу приучать папу к домашней жизни, а это означало — иногда посылать его в магазин.
Например, мама ему как-то сказала:
— Сходи, Боря, в продуктовый магазин, купи колбасы любительской и сахарный песок.
Папа собрался с удовольствием, даже честь отдал:
— Слушаю, — сказал ей, — товарищ генерал!
Выбил он чек в кассе и пошёл к продавцу, а там очередь. Впереди ветхая старушечка оказалась. И вот эта старушечка берёт и берёт продукты, накладывает их в мешок, а папа никак колбасу и сахар получить не может. Вот он и стал от нечего делать крутить чек в руках. Вертел-вертел, пока цифры не стёрлись, а когда бабушка стала поднимать свою торбочку и, покачиваясь, пошла из магазина, папа бросился за ней следом и помог пронести ей тяжести до самого дома. Вернулся. И предъявил свой истерзанный чек продавщице.
— Что это? — удивилась продавщица.
— Чек. — И папа назвал продукты, за которые заплатил.
— Нет, — покачала головой продавщица, — чек — это денежный документ, а вы мне подаёте… макулатуру.
Пришлось папе снова платить. Домой он пришёл расстроенный. Отдал маме продукты и заявил категорически, чтобы мама освободила его от такой работы.
— В воздухе не было ни магазинов, ни чеков, — сказал папа. — Никто не просил меня стоять в очереди.
И верно. Мой папа, Борис Борисович Дырочкин, как я говорил, был до недавнего времени военным лётчиком. Летал он на истребителях и достигал такой скорости, что обгонял звук. В дивизии, где мы служили, папу называли: воздушный сокол, ас, мастер высшего пилотажа. К самолёту папа шёл как на праздник, и чем труднее предстоял у него полёт, тем лучше и веселее он себя чувствовал, тем счастливее возвращался домой. Придёт с трудного полёта, глаза горят, поцелует меня и маму, потреплет Мотьку, скажет что-то забавное.
Пока папа ест, мама сидит напротив и смотрит на него. А он доест и тоже смотреть на неё начинает, а когда я окажусь рядом, то и на меня смотрит. Так мы сидим за столом всей семьёй и друг на друга смотрим, никаких вопросов не задаём. О своих боевых успехах папа никогда не рассказывал — это его друзья говорили. Мама бледнела, когда они расписывали папин «штопор», или папину «петлю», или папину «бочку».
— Ты уже не мальчик, Боря, — говорила мама. — Зачем тебе «штопор»?
А он:
— Я, Олечка, в небе себя мальчиком чувствую, там у меня возраста нет.
Когда папа уходил в запас, вся его боевая часть была опечалена. Приехал главный генерал. Выстроил личный состав. Главный генерал подошёл к папе и крепко его обнял.
— Спасибо, — сказал генерал, — что вы так замечательно служили Родине.
Потом генерал снял со своей руки часы и надел на папину руку. И проводы были грандиозными! Весь дом участвовал. Пять этажей. Народу пришло видимо-невидимо. Папа ходил по этажам и прощался. И мама прощалась. И я. И Мотя.
Приехали мы в Ленинград, поселились в новую квартиру, а утром следующего дня папа проснулся и стал нервничать. Как-то странно сделалось, что вдруг не на чем ему летать.
— Ничего, — утешался папа. — Походим по театрам, по музеям и загородным дворцам, а потом будем думать, что дальше. Все же привыкают…
— Лучше бы тебе сразу на работу устраиваться, — уговаривала его мама. — Ты электронщик, с какими сложными приборами дело имел!..
— Нет, — задумывался папа. — Работу, как и человека, нужно любить. Не существует для меня ничего более высокого, чем реактивная авиация, чем мои боевые товарищи. Не торопи меня, Оля. Я однолюб. Не требуй от меня быстрых решений.
И мама не требовала. Целый месяц они по театрам ходили, все выставки и дворцы обегали, пока не захотелось им посидеть дома. В конце месяца мама пошла в нашу районную поликлинику, и её взяли детским участковым врачом.
А папа?
Его почему-то пригласили на фабрику… электрических утюгов начальником контроля.
Утром папа пошёл на фабрику хмурым. А днём мы с Мотькой увидели его на бульваре. Стоял он в глубокой задумчивости, повернув голову ухом в небо. Я ещё подумал, что папа слушает гул пролетающего самолёта. И тут папа резко повернулся и быстрым шагом пошёл назад.
— Страдает наш папа, Мотя, — грустно сказал я. — Мучается. Трудно ему привыкать к новой жизни.
А папа всё дальше и дальше отходил от нас — мы с Мотей поняли: он шёл на фабрику увольняться, так и не поступив на работу.
…В субботу всей семьёй мы поехали на Невский проспект и встретили папиного товарища по лётной части инженер-майора Решетилова, теперь такого же пенсионера. И что удивительно, был этот инженер-майор Решетилов доволен жизнью, даже светился от счастья. И ещё что поразило всех — майор так хорошо выглядел в гражданской одежде, что никто никогда бы не догадался, что ещё недавно этот майор был майором.
— Борис! Оля! — радовался Решетилов. — Я и не знал, что вы в Ленинграде! Как вы живёте? И почему, Боря, у тебя такой грустный вид?!
— Не могу, Леонид, привыкнуть к своему новому положению пенсионера, — тяжело вздохнул папа. — Нет для меня пока любимой работы. Скучаю я по авиации.
— Ерунда это! — закричал майор Решетилов. — И у меня это было. И у других. Но все мы с этим справились. Я вот нашёл для себя достойное увлечение, с радостью занимаюсь творчеством.
— Чем?
— Творчеством! — повторил майор Решетилов с гордостью. — Я стал, Боря, кинолюбителем. Да, да, — заторопился он, заметив грустное недоумение в папиных глазах, — у нас существует общество. Собираемся, спорим, показываем друг другу снятые кадры. А фильмы наши идут на конкурс. Поверь, Боря, если ты окажешься человеком талантливым, то ждёт тебя великая слава! А ты, я уверен, именно талантливый человек; я же помню, какой ты был классный лётчик. А уж если человек там, — он показал наверх, — отличался, то и тут, — он показал вбок, — себя покажет.
— Да я ни разу не снимал кино, — начал поддаваться папа.
— А ты попробуй, — настаивал Решетилов. — Пошли в магазин, купим кинокамеру, а в субботу я тебя представлю членам нашего киноклуба.
Мама и папа, и сам Решетилов стали подсчитывать имеющиеся деньги, и их оказалось вроде бы достаточно для киноаппарата.
Все двинулись в переулок, потом на узкую улицу, потом на широкую, а там оказался большой магазин, и Решетилов издалека закричал высокой и худой продавщице, что он ведёт к ней замечательного покупателя, бывшего подполковника Дырочкина, талантливого человека.
Потом Решетилов носился по магазину, прицеливался в продавщицу, которую, оказывается, звали Валечкой, давал иногда поглядеть в глазок киноаппарата папе и маме.
Но больше всего в магазине досталось Мотьке. Её сажали то на прилавок, то на колени к Валечке, свистели, чтобы она ставила уши, как овчарка, ждали, когда она начнёт удивляться, перекатывать голову с уха на ухо.
Валечка почёсывала Мотьке подбородок, а Решетилов заходил с разных сторон, падал на колено и словно расстреливал их мелкими очередями из киноаппарата.
Из магазина все вышли увешанные покупками.
Хотя справедливее было бы вначале всё рассказать про маму, но я попробую немного про Мотю.
Порода у Мотьки глубоко аристократическая. В Англии в далёкие времена ни один порядочный лорд не выходил на улицу без такой собаки. Говорят, это их, лордов, украшало и подчёркивало лордское происхождение.
На английском языке скай означает голубой или небесный. И если в пасмурные дни Мотька кажется чёрно-бурой — седина сочетается у неё с чёрной шерстью, — то на солнце Мотька вся переливается и искрится, кажется голубой.
А для слова небесный у нас есть другое объяснение.
Вот уже много лет мой папа дружит с польскими лётчиками, и особенно с полковником польской авиации паном Адамом Грачевским, человеком большой души. Понял я это сразу, как только увидел пана Адама в нашей квартире. Был он такой огромный, что в какую бы сторону я ни смотрел, всюду видел пана полковника с его широкой улыбкой. А когда пан Адам обнял моего папу, то я чуточку испугался, потому что папа исчез в его объятиях.
И тут все быстро заговорили по-польски и по-русски, и по лицу пана полковника стало ясно, что он очень счастлив видеть всех нас. Потом они смеялись, похлопывали друг друга по плечам, снова что-то рассказывали и были этим разговором чрезвычайно довольны.
А через несколько месяцев папа слетал в Польшу к пану Адаму. Пан Грачевский не отходил от папы и всё время сожалел, что мама осталась дома, не прилетела погостить. И вот, когда папа собрался на Родину и с ним стали прощаться польские лётчики, то вдруг на аэродроме появился пан Адам Грачевский, который не бежал, а скорее летел в папину сторону. В руках у пана полковника была корзина.
— Пан Дырочкин! — запыхавшись, говорил пан Грачевский. — Мы с женой Марьей долго думали, какой подарок можно сделать вашей жене пани Ольге и вашему сыну Санечке…
И пан полковник стал раскачивать корзину, и там что-то запищало и завякало.
— Дело в том, — продолжал пан Грачевский, — что недавно моя любимая собака Люсьенка принесла нам девять замечательных щеняток-скайчиков. Все они неописуемого ума и удивительной красоты и прекрасного происхождения.
Папа побледнел. Но полковник попросил папу не падать в обморок, а поглядеть в корзину.
— Конечно, — поторопился объяснить пан полковник, — с собой у меня всего один скай, но, поверьте, из самых замечательных. А к щенку я прикладываю собачий паспорт, куда уже записана ваша фамилия, а поэтому считайте, пан подполковник Дырочкин, его равноправным членом вашей семьи.
И польские лётчики рассмеялись, так им понравилась шутка пана полковника Адама Грачевского.
— А как же его назвать? — поинтересовался папа.
— Как хотите, — сказал пан полковник, — но только на букву «ж». Всё дело в том, что предыдущие дети нашей Люсьенки были на букву «е», значит, новые должны называться следующей буквой алфавита.
Домой папа явился с корзиной, чем чрезвычайно удивил маму. Он молча поставил корзину на стол, и корзина тут же заплакала и заурчала.
— Что это, Боря? — с ужасом спросила мама.
Папа сунул в корзину руку и достал оттуда маленький чёрный комочек.
— У нас же маленький сын! Как ты мог привезти такую животину?
— Но, говорят, без собаки ребёнок может вырасти эгоистом, — сказал папа. — В Польше все так считают.
Спорить было поздно, поэтому мама достала блюдце, налила молока и поставила рядом с блюдцем щенка.
— Надо бы ему придумать имя, — сказал папа и тут же объяснил, на какую букву им думать.
— Жучка! — воскликнула мама.
— Фу! — Папа был возмущён. — Собака лордской породы, а имя, как у дворняжки.
Тем временем щенок лёг в молоко и, не сходя с места, работал языком.
— Плохо, что собака сидит в молоке, — заволновалась мама. — Негигиенично.
И мама стала вынимать псинку из миски, но псинка стала цепляться когтями, молоко расплескалось.
— Жмота! — сказала мама. — Жуткая жадина!
— Идея! — воскликнул папа. — Жмотика, вот как мы её назовём!
— Жмотика?! — удивилась мама. — А как же короче?
— Мотя, — сразу же предложил папа. — Редкое, сочное имя. — И он тут же позвал псинку: — Мотенька! Мотенька! Мотя!..
Так все завершилось. Мотька стала расти со мной вместе, и если покупали молоко мне, то обязательно отливали Моте. Нас не разделяли. Мама не хотела, чтобы я рос эгоистом.
Правда, сложности были. Как только у Мотьки начали прорезаться зубы и зачесались дёсны, она принялась подгрызать углы полированного шкафа. А однажды случилось такое, что папа чуть из-за Мотьки не опоздал на боевое задание.
Утром папа поднялся, когда все спали, пожикал по щекам бритвой, поел и пошёл надевать ботинки. И ужас! Левый ботинок укоротился настолько, что папа решил — что полуботинок.
— Она съела военную обувь! — закричал папа, забыв, что мы ещё не проснулись.
— Господи! — вскочила мама. — Совсем распустили собаку! Скоро она подожжёт квартиру!
Папа был вне себя. Он бросился к Мотьке, чтобы сурово наказать псинку, но мама неожиданно закрыла её своей грудью.
— Не тронь ребёнка! У неё чешутся зубы!
— А у меня руки! — зарычал папа.
Но мама была непреклонна. Детей она не могла давать в обиду. Какой же иначе она была бы детский доктор?!
«У каждого человека должен быть свой участок», — так говорит мама. Другими словами, то место, где бы человек чувствовал себя хозяином, где бы другим без него не обойтись».
Я пока такого участка не имею, разве что Мотькин пустырь, куда она без меня выходить не может.
Поделиться книгой: