Просветитель

Священникъ вопросительно взглянулъ на Самоплясова. Тотъ отвѣчалъ, понизивъ голосъ:

— А это у меня баринъ. Барина я одного свихнувшагося съ собой привезъ для компаніи и держу на манеръ какъ-бы въ адьютантахъ… Очень ужъ скучно, отецъ Іовъ, одному-то… Баринъ хорошій былъ когда-то, но произошелъ… до нитки произошелъ… А я прямо отъ скуки…

— Повѣрю… — кивнулъ священникъ. — Но отчего-бы отъ скуки не избрать вамъ иное цѣленіе? — улыбнулся онъ. — Въ лѣтахъ вы теперь настоящихъ для этого… Подруга жизни будетъ самой лучшей цѣлительницей отъ того недуга, который вы называете. Она внесетъ въ жизнь полноту и отраду, прогонитъ скуку. Конечно, вамъ здѣшнія дѣвицы не годятся. Но въ Петербургѣ, я думаю, невѣстъ не занимать стать. Можно и капиталъ къ капиталу…

Улыбнулся и Самоплясовъ.

— Подумываю, ваше преподобіе Іовъ Андревчъ, подумываю, — отвѣчалъ онъ, — но прежде надо перебѣситься. Вкушу жизнь — и аминь. Вѣдь при покойникѣ папенькѣ, откровенно говоря, я свѣта не видѣлъ. Мужчина онъ былъ строгій…

— Ахъ, да… Честь имѣю поздравить васъ съ полученіемъ наслѣдства! — спохватился отецъ Іовъ и сталъ обѣими руками пожимать руку Самоплясова. — Да, почтенный былъ старикъ! Досточтимый… И даже изъ досточтимыхъ-то досточтимѣйшій… Какой капиталъ сынку оставилъ!

— Въ чужихъ рукахъ, батюшка, всякій кусокъ великъ кажется. Есть кой-что… на хорошее прожитіе хватитъ, коли разныхъ безобразіевъ не дѣлать, но не такъ этотъ капиталъ великъ, чтобъ ужъ очень.

— Все-таки, должны денно и нощно молить объ упокоеніи его души. И какъ отецъ, и какъ благодѣтель… Нашъ храмъ сельскій тоже время отъ времени щедротами его держался.

— Я дамъ малую толику на поминовеніе.

— Сорокоустъ я правилъ. Тетенька ваша заказывала.

— Я слышалъ. Но и кромѣ того хотѣлъ-бы я помянуть его здѣсь, какъ слѣдуетъ. Конечно, полугодовой день кончины его ужъ прошелъ.

— Сроки тутъ ни причемъ, Капитонъ Карпычъ. Да, достойнѣйшій былъ человѣкъ вашъ покойный батюшка Карпъ Федосѣичъ!

— Заупокойную литургію хочу васъ просить отслужить послѣзавтра. Кромѣ того, поминальный столъ думаю устроить для здѣшнихъ дальнихъ родственниковъ, — сказалъ Самоплясовъ.

— Слѣдуетъ, Капитонъ Карпычъ, непремѣнно слѣдуетъ, — поддакнулъ священникъ.

— Ну, то-то… Пускай ужъ не обижаются!

Самоплясовъ махнулъ рукой.

— Устроимъ мы все это чинъ-чиномъ, — продолжилъ священникъ. — Хоръ у насъ теперь, благодаря учителю Арсентію Мишуку, хорошій. Къ ученическимъ дискантамъ и альтамъ самъ онъ теноръ, а мой дьячокъ Кузьма и лавочника сынъ баса поютъ. А ужъ родственники ваши и то проговаривались и роптали, что никакого поминовенія не было. Конечно, заупокойная литургія и сорокоустъ по покойникѣ были, но позвольте, развѣ они объ этомъ мечтаютъ? Народъ простой, сѣрый.

— Закачу я имъ теперь кормежку, закачу! — говорилъ Самоплясовъ. — Кстати, я и стряпуна съ собой привезъ настоящаго.

— Ахъ, даже и стряпуна прывезли? — широко открылъ глаза священникъ. — Слышалъ я, ребятишки мнѣ говорили, что съ вами пріѣхали двое — господинъ какой-то и прислужающая личность, но мнѣ не могло представиться, что это стряпунъ.

— Конечно, я привезъ его только для потѣхъ своего мамона, но все равно, пускай и имъ стряпаетъ.

— Да вѣдь имъ развѣ много надо, чтобы утѣшиться? Велите сдѣлать щи изъ солонины, да пирогъ съ капустой, такъ имъ и за глаза. Ну, конечно, полъ-ведерка вина купить надо. А насчетъ своей-то утробы вы какъ будто прежде прихотливы не были? — задалъ вопросъ священникъ.

— То было, батюшка, прежде, а теперь, грѣшный человѣкъ, избаловался. Да и пріѣхалъ я сюда не для того, чтобы монашествовать, а чтобы всласть пожить и моихъ добрыхъ пріятелей угостить. Вотъ когда-нибудь милости просимъ пообѣдать. Поваръ на славу. Все по графамъ жилъ. Пущай ужъ…

— Всенепремѣнно, мой любезнѣйшій, всенепремѣнно. Я тоже мамонъ-то потѣшить охочъ, но, само собой, моя попадья со стряпухой не могутъ по настоящему. А вамъ, при вашемъ капиталѣ, отчего-же? даже стыдно было-бы, если-бы вы себѣ въ разносолахъ какихъ-нибудь отказывали. Такъ заупокойную-то обѣдню послѣзавтра? — спросилъ отецъ Іовъ, вставая и протягивая Самоплясову на прощанье руку.

— Куда вы? Оставайтесь позавтракать, — остановилъ его Самоплясовъ. — По всѣмъ вѣроятіямъ, докторъ придетъ. За нимъ даже послать можно къ фельдшеру.

— Не могу сегодня, не могу. Отсюда я въ школу на урокъ, а затѣмъ къ своимъ щамъ. У меня сегодня урокъ Закона Божьяго, — отказывался священникъ. — Ну, къ мамъ милости просимъ. Священникъ поклонился и ушелъ.

VI

— Калина! — закричалъ Самоплясовъ. — Калина Васильичъ! — повторилъ онъ окликъ. — Калина Колодкинъ!

Онъ захлопалъ въ ладоши, но никто не показывался.

Наконецъ показалась тетка Соломонида Сергѣевна.

— Ты это стряпуна своего кличешь, что-ли, Капитоша? — спросила она.

— А то кого-же? Но не называйте его пожалуйста стряпуномъ. Этимъ вы всю обѣдню портите. Онъ мажордомъ. Такъ осъ въ этомъ чинѣ и долженъ быть, — отвѣчалъ Самоплясовъ.

— Да вѣдь самъ-же ты его нѣсколько разъ… А такъ на языкѣ проще.

— Я дѣло другое… Я могу его и маркитантомъ назвать. Даже кашеваромъ. Позовите его! Гдѣ онъ?

— Да онъ на ледникѣ копошится. Такое кушанье затѣялъ къ обѣду, что мнѣ и не выговорить. Черное что-то такое. Неужто ты, Капитоша, будешь кушать? Черное, какъ кофей.

— Это? Ахъ, да… Это моя любимая ѣда. Но я забылъ, какъ она называется. Адьютантъ! Какъ эти колобки-то называются, которые я люблю? крикнулъ Самоплясовъ Холмогорову въ другую комнату.

— Шофруа… Шофруа изъ дичи… — откликнулся тотъ.

— Да, да… Я ему тетеречку дала. У насъ Василій Уклейкинъ стрѣляетъ, такъ дешево ихъ продаетъ.

— Ну, такъ вотъ Калину Колодкина сюда!.. И пусть онъ будетъ мажордомъ. Такъ его и по деревнѣ называйте.

— Въ деревнѣ-то у насъ, голубчикъ, такого слова и не выговорятъ.

— И не надо. Но пускай все-таки привыкаютъ и просвѣщаются. Я, тетенька, сюда пріѣхалъ хоть и погулять, но все-таки хочу и просвѣщеніе сдѣлать для здѣшняго деревенскаго сословія. Такъ пожалуйста мажордома сюда! Зачѣмъ онъ тамъ запропастился!

Появился Колодкинъ съ своимъ грузнымъ тѣломъ на короткихъ ногахъ, одѣтый въ бѣлый беретъ, бѣлую куртку и довольно грязный передникъ. Онъ сопѣлъ и отдувался, тяжело дыша.

— Колодкинъ! Надо будетъ, братецъ ты мой, намъ въ ящикахъ разобраться и достать всѣ нужныя вещи, которыя мы съ собой привезли, — обратился къ нему Самоплясовъ. — Во-первыхъ, гдѣ у насъ телефонъ? Гдѣ электрическіе звонки? Все это надо поставить по мѣстамъ, а то мы фасонъ дома портимъ.

— Все это такъ, все это совершенно вѣрно, ваше степенство, — согласился Колодкинъ, — но вѣдь я долженъ обѣдъ стряпать для вашей чести.

— Насчетъ обѣда сегодня ты можешь не очень… Приглашенныхъ никого нѣтъ. Развѣ докторъ пріѣдетъ, такъ я буду просить его остаться. А разобраться въ товарѣ, который мы съ собой привезли, надо, господинъ мажордомъ.

— А чтобы вамъ, ваша честь, послѣ обѣда? Все-таки, легкое меню я долженъ исполнить. Борщокъ съ дьяблемъ, шофру изъ дичи, на жаркое поросенокъ жареный. И то ужъ меню не настоящее…

— Ну, трафь… — согласился Самоплясовъ. — А телефонъ ты мнѣ все-таки достань. Я не знаю, въ которомъ ящикѣ онъ уложенъ, Пріѣдетъ докторъ, такъ мы сообща какъ-нибудь его, можетъ быть, устроимъ.

— Телефонъ, ваша честь, тамъ-же, гдѣ и ваша подозрительная труба.

— Ну, ты и достань его. Я хочу такъ его провести, чтобы къ тетенькѣ въ мезонинъ, а затѣмъ къ тебѣ въ каморку, чтобы съ тобой переговариваться. А то вотъ сейчасъ кричу, хлопаю въ ладоши, и никто не является. Достань его и положи на столъ.

— Слушаю-съ. Обѣдъ-то къ двумъ часамъ?

— Къ тремъ. Я сейчасъ пойду по селу променажъ дѣлать.

Колодкинъ удалился исполнять требуемое.

— А завтракъ развѣ у насъ не будетъ? — опять послышался изъ другой комнаты голосъ Холмогорова.

— Какой тебѣ завтракъ, если ты до полудня валяешься! — откликнулся Самоплясовъ. — Выходи сюда и закуси чѣмъ-нибудь холоднымъ. Тебѣ закусокъ подадутъ.

— Ну, ужъ этого, братъ, я не люблю. Когда ты меня звалъ съ собой въ эту деревенскую берлогу, ты обѣщалъ, что культурная жизнь будетъ: въ часъ дня горячій завтракъ, въ шесть часовъ обѣдъ… — ворчалъ Холмогоровъ.

— Врешь. Никогда я тебѣ этого не говорилъ.

— Богъ мой! Ты мнѣ обѣщалъ даже хорошія иностранныя сигары послѣ каждой ѣды давать курить. Я изъ-за этого только и поѣхалъ.

— Дай на мѣстѣ-то осѣсть и устроиться, какъ слѣдуетъ. Заведемъ и горячіе завтраки. Аристархъ Васильичъ, ты телефонъ наладить не сумѣешь? — перекликался съ Холмогоровымъ Самоплясовъ.

— Сапоги себѣ сшить отъ меня еще не потребуешь-ли? Я, братъ, не мастеровой.

— Ну, стало-быть, самому вмѣстѣ съ докторомъ придется телефонъ налаживать. Вотъ, телефонъ-съ поставимъ, — обратился Самоплясовъ къ теткѣ, стоявшей въ дверяхъ. — Поставимъ и покажемъ здѣшнему деревенскому сѣрому люду, какъ можно по проволокѣ разговаривать — и будетъ это для нихъ просвѣщеніе. Вы, я думаю, тоже не знаете, что такое телефонъ? — спросилъ онъ.

— Слыхать, слыхала про него, но видать не видала, — отвѣчала тетка.

— Ну, то-то. Вотъ увидите и даже разговаривать со мной будете. Здѣсь только изъ нижняго въ верхній этажъ разговаривать будете, а въ Петербургѣ у меня на извозчичьемъ дворѣ телефонъ, такъ я по всему Петербургу разговариваю по телефону. За десять верстъ. Даже болѣе…

— За десять верстъ! — удивилась тетка.

— Теперь Петербургъ съ Царскимъ Селомъ, съ Петергофомъ, съ Москвой разговариваетъ по телефону, а отъ Петербурга до Москвы шестьсотъ верстъ. Да… — разсказывалъ Самоплясовъ, войдя въ роль.

— Боже милостивый! — покачала головой тетка.

— И здѣсь, въ деревнѣ, если-бы протянулъ проволоку къ священнику или даже къ доктору Клестову — и то могъ-бы съ ними разговаривать. А докторъ въ пятнадцати верстахъ отъ насъ, — пояснялъ Самоплясовъ.

— За пятнадцать верстъ? Святители!

— Да въ Петербургѣ мнѣ изъ Царскаго Села за двадцать пять верстъ кричатъ въ телефонъ: «пришлите къ царскосельскому вокзалу парную коляску къ пяти часамъ для графа Согрѣева!» Ну, мы и посылаемъ. Кромѣ того, покажу здѣшнимъ крестьянамъ астрономію.

— Астрономію? — недоумѣвала тетка.

— Да, какія звѣзды на небѣ въ увеличительномъ размѣрѣ и какія планеты есть. Такая труба у меня, и я привезъ ее съ собой.

— Ну?!

Къ теткѣ Соломоыидѣ Сергѣевнѣ присоединилась ея дочь, хорошенькая Феничка и тоже слушала Самоплясова.

— Знаете-ли вы, что на небѣ среди звѣздъ есть Песъ? — ораторствовалъ Самоплясовъ.

— Ну, ужъ этого не можетъ быть, Капитоша… Заврался. Зачѣмъ-же насмѣхаться-то надъ нами. Брось, — махнула рукой тетка.

— А я вамъ говорю, что есть. Астрономія эта самая доказываетъ, что есть. Мнѣ въ Петербургѣ знакомый студентъ показывалъ вотъ въ эту самую трубу, что я привезъ. Съ чердака мы смотрѣли, и я въ лучшемъ видѣ его видѣлъ. Среди звѣздъ.

Феничка захихикала и спросила:

— Зачѣмъ-же, братецъ, онъ тамъ шляется?

— Вотъ дура-то! Не шляется онъ тамъ, а это звѣзда… Звѣзда такъ называется. Даже и не звѣзда, а созвѣздіе. Чего ты смѣешься-то? Чего смѣешься? Вѣдь ты сѣрое невѣжество изъ себя представляешь.

— Ну, Капитоша, не повѣрю и я, чтобы на небѣ песъ былъ, — сказала тетка.

— Да не живой песъ, а звѣзды Пса. Понимаете, звѣзды. Про звѣзды Бѣлой Медвѣдицы слыхали?

— И про медвѣдицу не слыхали. Да и не можетъ этого быть, чтобы звѣрье къ святымъ угодникамъ на небо попало.

— А я вамъ говорю, что есть и Левъ, и Змѣя, и Слонъ, и Крокодилъ. Это все звѣзды. Ну да, я вижу, что васъ не вразумишь. Невѣжество невѣжествомъ и останется, — закончилъ Самоплясовъ. — Тетенька, я пойду въ пріемный покой къ доктору Гордѣю Игнатьичу, — прибавилъ онъ и сталъ надѣвать щегольской нагольный полушубокъ съ расписной и расшитой грудью.

VII

Но Самоплясову не дали спокойно выйти на улицу. Въ сѣняхъ, на лѣстницѣ и подъ навѣсомъ двора ждали его разные деревенскіе родственники и родственницы, которыхъ тетка Соломонида Сергѣевна не допускала до племянника, говоря всѣмъ, что онъ спитъ.

— Здравствуй, Капитонъ Карпычъ, — сказалъ ему въ сѣняхъ худощавый съ темнымъ лицомъ и бородой клиномъ пожилой мужикъ въ нанковомъ сѣромъ казакинѣ, опоясанномъ краснымъ кушакомъ, въ подшитыхъ кожей валенкахъ и въ шапкѣ, изъ которой торчали и вата, и пухъ. — Съ пріѣздомъ тебя…

Мужикъ снялъ желтой кожи старую рукавицу съ правой руки и протянулъ руку.

— Здравствуй, Семенъ Яковлевъ, здравствуй, — отвѣчалъ Самоплясовъ, неохотно принимая его жесткую руку. — Что скажешь хорошенькаго?

— Да вотъ поздоровкаться пришелъ и поздравить съ пріѣздомъ тебя и съ капиталами. Какіе капиталы-то получилъ! Страсть! Вотъ черезъ эти капиталы и спѣсивъ сталъ.

— Чѣмъ-же спѣсивъ-то? — сказалъ Самоилясовъ, не останавливаясь и спускаясь съ лѣстницы въ нѣсколько ступенекъ на дворъ, — но тутъ-же натолкнулся на женщину въ заячьемъ шугаѣ съ головой, закутанной въ пестрый байковый платокъ.

— А тѣмъ, что вотъ вмѣсто того, чтобъ впуститъ къ себѣ родственника да чайкомъ попотчивать и стаканчикъ ему поднести — ты его держишь въ сѣняхъ, какъ пса… шелудиваго, прости Господи!

— Да я сегодня проспалъ долго, со вчерашней дороги уставши, а потомъ проснулся, такъ до того ли мнѣ было! Нужно одѣться… Вотъ бѣгу къ доктору повидаться. А что до угощенья, то это все получите полностью послѣзавтра послѣ заупокойной обѣдни. Приходи къ обѣднѣ. Здравствуй, здравствуй… — здоровался Самоплясовъ съ кланявшейся ему женщиной въ заячьемъ шугаѣ и поздравлявшей его съ пріѣздомъ.

— Капитонъ Карпычъ! Али не узналъ? Вѣдь я тебѣ родственницей прихожусь, — удивленно произнесла женщина въ шугаѣ. — Матрена Игнатьевна я…

— Помню Матрену Игнатьевну, помню… Я и сказалъ: здравствуй…

— А что-жъ по имени-то не повеличалъ? Я тебя — Капитонъ Карпычъ, а ты только: здравствуй.

— Да нынче эти величанья-то даже и не въ модѣ. А вотъ послѣ завтра по упокойникѣ папенькѣ обѣдня, такъ ты и приходи за поминальный столъ, Въ старой избѣ кормить будемъ.

Родственница Самоплясова стояла въ недоумѣніи.

— Ну, господинъ Самоплясовъ! Хорошо-же ты родню принимаешь! — воскликнула она, видя, что Капитонъ Карповичъ уходитъ со двора. — А я-то, дура, сижу да жду, когда племянникъ принимать меня будетъ честь честью, какъ родственникъ. — Странное дѣло! Не обниматься-же мнѣ съ тобой сейчасъ у меня въ домѣ, если мнѣ по нужному дѣлу къ доктору идти надо.

— Странно такъ и разговаривать, Капитонъ Карпычъ… Докторъ или я? — обидчиво говорила женщина. — Докторъ тебѣ чужой человѣкъ, а я какая ни-на-есть, хоть и дальняя, но все-таки тетка.

— Полно врать-то! Никогда ты мнѣ теткой не была.

— Ну, не теткой, такъ въ сватовствѣ — а все-таки родня. Покойный мужъ мой съ твоимъ батюшкой хлѣбъ-соль водили! Да… А ты даже и не поцѣловался съ вдовой-то его сирой…

Самоплясовъ хотѣлъ юркнуть черезъ калитку на улицу, но изъ-подъ навѣса вышли два мужика — одинъ черный въ армякѣ изъ домашняго сѣраго сукна, а другой въ рваномъ полушубкѣ, и загородили дорогу.