Музыка в камне

Лорды так не считали. Для английских и французских баронов большое значение имела сословная солидарность, не вписывающаяся в национально-государственные рамки. Рыцарская честь, вассальная присяга, пусть и формальная, пока еще не утратили своей ценности. Несмотря на материальные интересы, война во Франции оставалась для рыцарства красивой игрой, тогда как для простолюдинов она давно превратилась в бойню.

Росло недовольство римской Церковью. Ее обширные угодья мозолили глаза и феодалам, и йоменам. А тут еще апостольский престол, «плененный» французскими королями, переместился в Авиньон. Привыкшие сверять доходы с расходами английские патриоты быстро уразумели, куца направятся папские денежки. Под их побуждения подвел идейную базу достопочтенный Джон Уиклиф, задолго до Генриха VIII вручивший бразды наместничества английскому королю. Над душами тот, конечно, не властен, но над кошельками — вполне! Ведь их содержимое должно удовлетворять народные чаяния, а не обогащать каких-то там заморских попов.

«Черная смерть» унесла жизни трети сельского населения Англии. Многие поместья опустели, земли никто не обрабатывал, но их купля-продажа по-прежнему регулировалась законами Эдуарда I. Возрос спрос на рабочие руки, и члены бывших крестьянских общин чувствовали себя весьма вольготно. Автор «Видения о Петре Пахаре» рассказывает, как рабочие «требовали жарить им только свежее мясо или рыбу», а нанимать их можно было «только за высокую плату», иначе они «станут браниться». На приобретенные средства они могли арендовать бывшие феодальные лены, от чьих владельцев уже не требовалось соблюдения вассальных обязательств. Однако плата за аренду казалась чересчур высокой, к тому же арендаторы все чаще задавались вопросом:

Когда Адам пахал, а Ева пряла, Кто тогда был дворянином?

Крестьянское восстание 1381 г. в Англии, подобно Жакерии во Франции, не являлось движением обедневших слоев населения, как писали советские учебники. Напротив, по справедливому замечанию Фруассара, оно «было вызвано праздностью и достатком, в которых жил простой народ Англии». Недаром эпицентром бунта стал Кент — наиболее благополучное графство, где репрессиям подверглись в первую очередь братия аббатства Леснес и архиепископ Кентерберийский.

Восставшие потребовали от юного Ричарда II (1367–1400), сына Черного Принца, уравнять их в правах на землю с баронами и священнослужителями. Интересами первых Корона не могла пренебречь, а вот Церковью охотно пожертвовала. Разогнав вооруженную толпу Уота Тайлера, в январе 1382 г. парламент и король даровали амнистию бунтовщикам, направив их внимание на передел церковной собственности. Дядя Ричарда, Джон Гонт, неспроста вздыхал над доктринами Уиклифа. Возбужденные ими лолларды получили отпор и ушли в подполье, но их триумф был не за горами.

Постепенно назревал конфликт между Ричардом II и лордами-апеллянтами. В реальности Ричард опирался на королевских судей, а в своем болезненном воображении — на неорганизованные толпы, чьим «вождем» провозгласил себя. А лорды уповали на столь полюбившийся им парламент, «безжалостность» которого гарантировала монаршее послушание. При короле-рыцаре, короле-полководце эти взаимные претензии отходили на второй план. Но слушаться капризного мальчишку, позорно миролюбиво настроенного в отношении французов, никто не собирался.

В 1397 г. Ричард расправился с оппозицией, неожиданно найдя поддержку у самих лордов, которым понравилась его решительность и смелость. Однако, будучи психически неуравновешенным человеком, Ричард не смог на этом остановиться. Его дальнейшая политика задевала интересы джентри и торговых классов, опасавшихся прямого союза короля и черни. Смещение Ричарда II Генрихом Болингброком породило опасный прецедент. Король не оставил потомка мужского пола, а наследником объявили человека, не имеющего предпочтительных прав на престол. Можно, правда, вспомнить о предполагаемом убийстве Эдуарда II Роджером Мортимером. Но оно не таило в себе династической нестабильности, ведь никто не отнимал у сына Эдуарда корону.

Палата общин продолжала извлекать выгоды из конфликта между лордами. Парламентарии заставили нового короля Генриха IV (1367–1413) дожидаться своего коллективного решения, следили за расходом выделенных средств и требовали отчетов от королевской администрации. И Генрих вынужден был смириться, поскольку не чувствовал поддержки со стороны родовой знати, озабоченной династическими проблемами. Особенно грустно узнавать о нелюбках между Генрихом IV и семьей Перси, наследниками лучших феодальных традиций, которые из преданности престолу в течение нескольких лет защищали северную границу от шотландцев, не получая никакой военной помощи и фактически за свой счет. Ланкастер не смог оплатить их расходы: прижимистый парламент не собирался раскошеливаться из-за провинциальных северных графов.

Тем не менее его сын Генрих V (1387–1422) в 1420 г. сумел добиться признания себя наследником трона Валуа, и Англия достигла пика своей европейской политики. Отныне ее влияние в Европе будет только падать вплоть до жалкой роли регулятора «равновесия». Никакие колониальные богатства не смогут затмить славы империи норманнов и Плантагенетов, которая возродилась на краткий миг головокружительного правления Генриха.

Французские историки всячески стараются умалить значимость его побед, испытывая по отношению к Генриху тот же комплекс неполноценности, что и англичане по отношению к Вильгельму Завоевателю. Но только французов понять можно. Государство, созданное норманнами, не имело национальных границ, оно не было ни французским, ни английским. А Генрих победил благодаря мобилизации всех национальных ресурсов. Его поддержали обе палаты парламента. Лордам импонировала его смелость и находчивость, горожанам — его прагматизм, святошам — его показная религиозность, черни — его щедрость и снисходительность. Он первым из королей использовал в своих письмах и посланиях английский язык[16]. Он первым заговорил о достоинствах английского оружия. И он первым нарушил рыцарский кодекс чести. Необходимая английскому народу победа должна быть достигнута любой ценой: так рассуждал Генрих, когда при Азенкуре (25 октября 1415 г.) отдал приказ перебить знатных пленников.

Во всем этом заключалась не сила, а слабость его империи — колосса на глиняных ногах, которого свалила простая крестьянская девушка. Национализм Жанны д’Арк всего лишь реакция на национализм Генриха V. Последние приверженцы внутрисословного единства во Франции, вроде Филиппа Бургундского, были по ставлены перед необходимостью выбирать — или с народом, или против него.

Войну Алой и Белой розы часто называют последним всплеском феодализма. Но даже самая разгульная феодальная вольница не приводила к столь печальным последствиям — фактической гибели государственной элиты. Для феодалов война была увлекательным занятием, где победителя ждала награда — воинские почести, новые земли. В XV в. в Англии шла борьба за национальное лидерство, вот почему она получилась столь кровавой. Поражения во Франции заставили устыдиться всех — от йомена до рыцаря. И каждый жаждал реванша. И каждый мнил себя спасителем отечества при слабом, никчемном монархе, коим являлся Генрих VI (1421–1471).

В начавшейся суматохе участвовали почти все англичане, а не только знать. Герцога Глостера умертвили с согласия парламента, направляемого Эдмундом Бофором и графом Суффолком. Самого Суффолка казнили простые моряки, но за ними стоял Ричард Йоркский. Судя по всему, Йорки организовали и восстание Джека Кэда в 1450 г. Правящий дом спасли горожане, которым претили откровенно разбойничьи повадки восставших.

В итоге состоятельные буржуа, заседавшие в нижней палате, обрели немыслимые привилегии. Именно палата общин первой выдвинула предложение объявить Ричарда Йоркского наследником трона. Ее члены чувствовали себя избранными во всех смыслах слова, ведь статут 1429 г. закрепил право голоса лишь за теми землевладельцами, которые могли заплатить 40 шиллингов. Авторы закона резонно утверждали, что участие в выборах людей «небольшого состояния или достоинства» ведет к убийствам и мятежам.

Но убийства все равно начались. Почти каждое сражение этой войны превращалось в резню под лозунгом «Пощады не будет». Тактическими достижениями Генриха V никто не пользовался. Лишь через двести лет англичане снова научатся воевать благодаря военному гению Оливера Кромвеля. Столкновения Ланкастеров и Йорков какие-то нелепые, сумбурные. Битва при Таутоне (29 марта 1461 г.) сопровождалась метелью. Битвы при Уэйкфилде (30 декабря 1360 г.) и при Тьюксбери (4 мая 1471 г.) походили на драки. А битва при Барнете (14 апреля 1471 г.) из-за сильного тумана вообще превратилась в трагикомедию. Вошедший в моду полный доспех усиливал ощущение гротеска.

Герцог Йоркский мог бы избежать дальнейшего кровопролития, если бы воспользовался своим шансом после первой битвы при Сент-Олбансе (22 мая 1455 г.). Однако он предпочел действовать законным путем, созвав парламент от имени короля. Мог ли он поступить иначе? Абсолютистские тенденции, имевшие место прежде — в правление Иоанна Безземельного, Эдуарда II, Ричарда II — пресекались на корню. Теперь времена изменились. Генрих VI не годился на роль тирана, но любого другого диктатора народ охотно принял бы, так как чувствовал себя причастным к управлению государством. Вскоре Тюдоры, чьи права на престол просто смехотворны, продемонстрируют, как можно царствовать без ограничений, опираясь на выходцев из низов и приструнив родовое дворянство. Ричард Йоркский придерживался старых феодальных принципов, и потому его голова увенчала ворота Йорка. Ричарду Невиллу, графу Уорику, также недоставало наглости и напористости. Зато ими обладала Маргарита Анжуйская, давшая соответствующее воспитание своему сыну — наследному принцу[17]. Но англичанам была памятна авантюра королевы Изабеллы, и они вряд ли потерпели бы еще одну француженку.

Сластолюбивый Эдуард IV (1442–1483), сын Ричарда Йоркского, мог бы стать основателем династии, подобной тюдоровской, но собственные страсти прежде времени увлекли его в могилу. При его дворе царили вполне ренессансные нравы, а Вудвиллы — типичнейшая семейка выскочек, вкусивших благ, коими их щедро снабжал коронованный зять[18]. Тюдорам Эдуард оставил три важнейших завета.

Во-первых, пополнять казну можно с помощью политического шантажа. Договорившись с Карлом Смелым, Эдуард вторгся во Францию, но, попугав Людовика XI и получив с него 75 тысяч крон отступных и 50 тысяч ежегодных, удалился восвояси, не слушая проклятий обманутого герцога Бургундии.

Во-вторых, политические противники должны лишаться своих земель без права передачи по наследству. При Эдуарде феодальные наделы отчуждались навечно, без возврата наследникам. Таким путем король прибрал к рукам владения Ланкастеров.

В-третьих, осуждение конкурентов осуществляется с помощью парламента, придающего этому суду легитимность. Собравшиеся в январе 1478 г. парламентарии, довольные тем, что их не попросили об увеличении налогов, приговорили к смерти брата Эдуарда — Джорджа, герцога Кларенса. Кларенс давно раскаялся в отступничестве, но зато мог претендовать на престол, поскольку уже тогда для многих стала очевидной незаконность брака Эдуарда IV с Елизаветой Вудвилл.

Нашелся, однако, человек, разделявший устаревшие понятия о чести и достоинстве и почти в одиночку противостоявший порокам нарождающегося Ренессанса, за что потомки заклеймили его как коварного злодея и мерзкого уродца. Это Ричард III (1452–1485), стойкий и отважный в сражениях, ни разу не предавший своего старшего брата, хотя и испытывавший отвращение к его образу жизни, верный семьянин, не терпящий интриганов и подхалимов властитель.

Искажением столь привлекательного образа занялась тюдоровская пропаганда. Ее достижениям позавидовала бы даже советская историография с ее царями Панкиным и Кровавым. Теперь каждый английский ребенок знает, что Ричард был уродлив и горбат; Ричард ответствен за смерть Генриха VI и его сына, а также за казнь Кларенса; Ричард планировал убийство своей законной супруги Анны Невилл, чтобы жениться на племяннице Елизавете Йоркской. И наконец, самое главное: по приказу Ричарда в Тауэре умертвили малолетних принцев, чьим дядей и опекуном он был.

Актом парламента Ричард объявил принцев — с достаточно вескими основаниями — незаконнорожденными и не имеющими права на трон. Принцы исчезли в Тауэре в 1483 г., и дальнейшая их судьба неизвестна. После героической смерти Ричарда III на поле Босворта (22 августа 1485 г.) война завершилась, а королем стал Генрих VII Тюдор (1457–1509) — дальний родственник Ланкастеров, чьи отец и дед были незаконнорожденными[19].

Понятно, что подросшие принцы могли служить угрозой для прав на корону не погибшего Ричарда, а правящего Генриха. Тюдор, тайно устраняя мальчиков, убивал двух зайцев разом — расправлялся с конкурентами и чернил репутацию своего врага. Вероятнее всего, принцы находились в Тауэре, когда Ричард погиб, а Генрих VII прибыл в Лондон на коронацию. Чтобы укрепить свои права на трон, Генрих женился на Елизавете Йоркской, старшей сестре принцев. Предварительно Тюдор уничтожил акт о незаконности происхождения детей Эдуарда IV, поскольку он угрожал и его жене. А с уничтожением акта права на престол автоматически переходили к принцам! Вот их и убрали. Пройдет время, и великий драматург, сочинявший для внучки первого Тюдора, обвинит Ричарда во всех смертных грехах!

Дрожащий за трон Генрих быстро расправился со всеми оставшимися претендентами. На его совести смерть последнего представителя мужской линии Плантагенетов — молодого Эдварда (1475–1499), сына герцога Кларенса. Между прочим, нового короля в его правах на престол поддержали столь ненавистные англичанам французы, сражавшиеся в его рядах при Босворте. Тюдоры, даже преследуя католицизм, охотно сотрудничали с Францией, отрекшись от претензий на земли Плантагенетов. В Англии наступала эпоха Ренессанса, а с ней начался процесс превращения нации рыцарей в нацию лавочников.

Тюдоры

Первым коронованным лавочником стал сам Генрих VII, создавший сеть финансового контроля, внимательно следивший за сбором штрафов и повинностей, проверявший и собственноручно подписывавший главные документы центра административной координации. Будучи бережливым и экономным, он тем не менее выставлял напоказ свое богатство — носил роскошные одеяния, превосходные украшения, дорогие воротники.

Неотложной задачей Тюдора был подъем авторитета монархии, значительно упавшего после Войны Алой и Белой розы. Борясь за этот авторитет, Генрих VII заложил основы великой тюдоровской пропаганды, участвуя в которой его потомки не только правили, но и актерствовали. Наверное, ни одна королевская династия в мире нс имела в своем составе столько актеров! Недаром Шекспира так вдохновила сцена вручения короны Тюдору на поле Босворта: она как будто готовилась для будущей театральной постановки. Если перед Генрихом VII расшаркивались только уцелевшие аристократы, то восшествие на престол его сына в 1509 г. все подданные приветствовали праздниками, танцами и ликованием.

Осквернением памяти последнего из Йорков не ограничилась работа пропагандистского аппарата. Необходимо было расправиться с политическими врагами, чему посодействовали весьма странные авантюры Ламберта Симнела и Перкина Уорбека, самозванцев, судя по всему, подготовленных при тюдоровском дворе и грамотно сыгравших свои роли.

Тюдор блистательно воспользовался заветами Эдуарда IV. С помощью парламента он получал значительные субсидии, собирал небольшую армию и шантажировал ею Францию, обеспокоенную возможностью договора между Англией и Испанией. Гораздо более эффективной статьей дохода служила конфискация имущества. Акты объявления вне закона представляли собой парламентские статуты, провозглашавшие феодала осужденным за государственную измену, его собственность конфискованной в пользу Короны, а его кровь «испорченной»! С помощью этих актов Тюдор приобрел множество поместий: земли Ланкастеров по праву наследства и земли Йорков по праву победителя (здесь очень пригодилась «испорченность» Ричарда III). Оставшиеся феодальные цитадели были постепенно отобраны и переданы под надзор членам королевской свиты.

Правление Тюдоров обернулось полным крушением старой английской аристократии. Количество старинных родов сократилось до 29, да и те были частично в опале, частично ослаблены и разорены. Новых пэров, во всем уравненных с родовой знатью, король выбирал прежде всего из богатых горожан и джентри. Генрих VII пожаловал новые титулы 20 родам, а его сын возвысил 66 человек! Среди них надо отметить такие семьи, как Болейны, Сеймуры, Расселы, Дадли, Сесилы, Кавендиши, Сидни, Герберты. Доверенные слуги короля получили административную власть на севере страны, чьи крупные феодальные семейства (Невиллы, Перси) не любили Тюдоров.

Даже без этих суровых мер прежняя аристократия вряд ли прижилась бы при тюдоровском дворе, где царили новые «лавочные» нравы. Генрих VII выпестовал систему королевского патроната, с помощью которой вознаграждал своих чиновников и слуг, жалуя им посты, земли, пенсии, годовые ренты. Все придворные, от знатных пэров до скромных рыцарей, соперничали друг с другом из-за своей доли в добыче.

Молодой Генрих VIII (1491–1547) являл собой образец средневекового рыцаря. Он сражался на турнирах и в бою, говорил на нескольких языках, играл на лютне и клавесине, разбирался в богословии. Но атмосфера двора его отца давала себя знать, и постепенно Генрих превратился в раба своих прихотей — от еды до женщин. Его слабостями умели пользоваться всевозможные интриганы, особенно будущие королевы Анна Болейн и Джейн Сеймур, лелеявшие свою добродетель, сознавая, до чего может дойти влюбленный в них король.

В государственных делах Генрих пользовался услугами выдвиженцев: Томаса Уолси (сына бедного и вороватого мясника), Томаса Кромвеля (мелкого стряпчего), Томаса Кранмера (не обладающего глубокими познаниями простолюдина) и т. п.[20] Особенно Тюдор ценил хитрецов, подобно Кранмеру, рождавших «гениальные» идеи в подходящий момент (передать вопрос о законности королевского брака на рассмотрение европейских университетов). Но король всегда сам направлял политику своих министров, которые имели свободу действий лишь в тех случаях, когда Генрих был слишком занят.

Высокий авторитет Уолси как духовного лица объяснялся временной прихотью короля, не готового разорвать с Церковью. Напуганное духовенство согласилось, что лучше подчиняться тирану церковному, чем светскому. Для утверждения акта о супрематии и принятия антиримских статутов королю необходим был Кромвель, который блестяще освоил искусство контролировать парламент. В 1536 г. он также помог превратить многочисленный и плохо управляемый Королевский совет в исполнительный орган из 19 человек, переименованный в Тайный совет. Щепетильные деятели, подобные Томасу Мору, не устраивали короля именно в силу своего нежелания быть вовлеченными в его собственные действия.

Во время ликвидации монастырей и секуляризации их земель Генрих продемонстрировал себя истинным сыном своего делового отца. В 1536 г. с одобрения парламента ликвидировали мелкие братства, а через два года принялись за крупные обители. Их закрытие сопровождалось разрушением готических зданий, переплавкой средневековых металлоизделий и драгоценностей, разграблением библиотек — уничтожением всего того, что было когда-то основано «дремучими» норманнами и теперь оказалось ненужным «культурным» Тюдорам.

Процесс ненадолго прервался из-за восстания на севере страны, получившего название «Благодатное паломничество». В нем участвовали крестьяне и немногочисленные представители джентри, оказавшиеся проницательнее крупных землевладельцев, не осознавших масштаба тюдоровского разрыва с католичеством.

Симпатизировавший протестантству Кромвель, стоящий у истоков полной ликвидации монашества, учитывал, однако, интересы новой знати, жадной до земельных приобретений. Награбленные выскочками средства тратились на покупку или аренду земель и недвижимости и тем самым возвращались в королевскую казну: так осуществлялся круговорот денег при тюдоровском дворе. Почти две трети бывшей монастырской собственности перешло в другие руки. Некоторых «полезных» людей Генрих сам наделял поместьями, а некоторых успевал схватить за руку — таких ждала плаха, а не родовое имение. Всего было ликвидировано около трех тысяч обителей, продажа собственности которых и сдача ее в аренду принесли казне доход в 1,5 миллиона фунтов.

Несомненно, от продажи монастырских земель больше всех выиграли мелкопоместные дворянские семьи, накопившие изрядные средства во время борьбы за власть крупных феодалов и их постепенного вымирания. К примеру, к началу правления Елизаветы I в графстве Норфолк 4,8 % маноров принадлежало Короне, 6,5 % составляли епископские или церковные резиденции, 11,4 % владели семьи бывших территориальных магнатов Восточной Англии, а 75,4 % (!) были приобретены джентри.

В год смерти отца Эдуарду VI (1537–1553) исполнилось десять лет, а за дальнейшие шесть лет он успел превратиться в скороспелого протестантского фанатика. Его короткое правление представляло собой диктатуру проходимцев: сначала Эдварда Сеймура (1506–1552), затем — Джона Дадли (1504–1553). Сеймур вместе с Кранмером сделал многое для насаждения в Англии протестантства и уничтожил те церковные ценности, что уцелели при Генрихе VIII. Были запрещены иконы, осквернены гробницы святых, изуродованы статуи, замазаны краской фрески. Удивительное заблуждение: англичане считали чужеземной религией католицизм, столетиями исповедовавшийся их предками, а не немецкое лютеранство, чуть было не возобладавшее при Эдуарде VI!

Протестантская идеология, внедряемая Сеймуром и поощрявшая дальнейшую конфискацию церковных земель, дала идейную основу для его преемника Дадли, спекулировавшего этими самыми землями. При нем зародился англиканский епископат, составленный из тех людей, которые платили за посвящение частями своих владений. Сам Дадли отверг титул лорда-протектора, который носил Сеймур, и назначил себя председателем Тайного совета. Его обычно обвиняют в нелепой авантюре с Джейн Грей (1537–1554), но вполне возможно, что у истоков заговора стоял сам Эдуард VI, люто ненавидевший своих сестер Марию и Елизавету.

К стыду английской историографии, Марию I (1516–1558), казнившую протестантов, до сих пор именуют «Кровавой», а Елизавету I (1533–1603), казнившую католиков, — «доброй королевой Бесс». Взгляд, сформированный протестантскими полемистами, писавшими в елизаветинскую эпоху, оказался на редкость живучим.

Впрочем, такова судьба всех английских монархов, плывших против течения. Мария постаралась приостановить процесс роста новой денежной элиты. В ее правление было возвышено до звания пэра всего 9 человек (при Эдуарде VI — 22, при Елизавете I — 29) и не появились очередные выдвиженцы, за исключением небольшого числа людей вполне достойных, таких как Уильям Сесил. К сожалению, правящая группировка протестантских политиков осталась у власти, несмотря на «кровавые» усилия Марии. Королеве даже не удалось вернуть монастырские земли их законным хозяевам. Неосторожным поступком Марии был ее испанский брак с Филиппом, сыном императора Карла V, но, конечно, он не таил в себе той угрозы, что представлялась Томасу Уайетту и другим повстанцам.

Правившая сорок четыре года Елизавета I завоевала репутацию, намного превосходящую ее достижения, что признают и сами английские историки. Современники отмечали ее сходство с отцом: властна, решительна, энергична, склонна к таким развлечениям, как охота, танцы, музыка, наконец, начитана и прекрасно знакома с языками. Добавим: столь же капризна и подвержена приступам гнева. Вот только там, где Генрих казался грозным, Елизавета выглядела грубоватой — вероятно, давала себя знать натура матери.

Елизавета также использовала выдвиженцев, но уже не столь вороватых, как при ее отце. Она могла позволить себе неспешно отбирать людей для государственной работы. При дворе она сделала ставку на тех, кто уже был облагодетельствован прежде — лично, как Сесил, или через родителей, как Роберт Дадли. Их преданность была гарантирована разграбленными монастырскими богатствами. Естественно, возвращать их Елизавета не собиралась — не для того же она стала главой английской Церкви. Один из статутов вернул Короне те монастырские земли, которые Мария в ущерб себе передала для восстановления Церкви, другой — укреплял владения Короны за счет епископских земель. Пришлось охранять эти земли от посягательств — тут королеве пригодились фанатики, подобные Фрэнсису Уолсингему, сами не стремящиеся к богатству, зато, как верные псы, стоящие на страже интересов новых землевладельцев.

И наконец, Елизавета очень ценила авантюристов — тех, кого не волнует ни религия, ни политика: так выдвинулись Фрэнсис Дрейк, Уолтер Рэйли и др. Но не следует чересчур романтизировать английских пиратов, обладавших весьма трезвым взглядом на действительность. Для большинства из них вполне справедлив девиз Рэйли: «Сколько торговли, столько и войны». Разбойничьи суда снаряжались людьми зажиточными, за которыми часто стояли те, кто давал им в ссуду средства за высокие проценты. Распространение пиратства связывают с преследованиями Марии I, лишившей многих тюдоровских вельмож привычных средств дохода.

Северное восстание, вспыхнувшее в 1569 г., на этот раз под руководством старой родовой знати, удалось быстро подавить. При этом с яростью преследуя католиков[21], Елизавета поглаживала по головке отнюдь не симпатичных ей пуритан, которые нужны были для ослабления внешнеполитических соперников. Таким манером удалось устранить Марию Стюарт и ослабить Шотландию. Шотландцы, издревле гордившиеся своей независимостью, заразились кальвинизмом до такой степени, что сами отдались своему историческому врагу!

С помощью шпионов Уолсингема и английских каперов удалось помочь Нидерландской революции. Даже во Франции протестанты победили бы, если бы первый Бурбон не решил, что Париж стоит-таки мессы. После этого остается лишь восхищаться Елизаветой, накрепко внедрившей в умы своих подданных мысль о «папистской» угрозе. Воистину свалить с больной головы на здоровую! Если кто и плел заговоры, так это именно Англия. Однако психоз оказался настолько силен, что даже сейчас англичане всерьез верят в то, что Испания и Франция могли объединиться, чтобы наказать Тюдоров-еретиков.

Непобедимая армада, так и не приставшая к английскому берегу, дала повод Елизавете патетически воскликнуть, обращаясь к своему «любезному народу»: «Я пришла к вам исполненная решимости жить или умереть с вами всеми в гуще сражения, пасть за моего Бога, за мое королевство и за мой народ!» Отныне и впредь в случае мало-мальски серьезного европейского конфликта Англия готовилась к вражескому вторжению, которое ни разу не состоялось. При этом ее национальные лидеры, взывающие к народу, фактически повторяли фразу, впервые высказанную Елизаветой, конечно, опуская упоминание о «моем Боге» (богов-то много развелось).

Воздавая должное Елизавете как главе государства, поклонники недооценивают ее актерский талант. Советники неоднократно пытались договориться о совместном давлении на королеву в особо важных делах, но им это редко удавалось: Елизавета устраивала сцену, а дело так и оставалось нерешенным. когда надо, «девственница» умела выставить себя обиженной и окруженной врагами. Многие до сих пор верят в искренность ее слез после казни Марии Стюарт, которой предшествовал спектакль под названием «заговор Энтони Бабингтона». Бедная Елизавета, она так долго колебалась, прежде чем подписать смертный приговор! Она так волновалась за безопасность государства!

Важно понять, что люди, благодаря которым опустился топор палача 30 января 1649 г., были подражателями последней из Тюдоров. Недаром Оливер Кромвель с восторгом отзывался о «светлой памяти королеве Елизавете».

Стюарты

Основатель новой династии Иаков I Стюарт (1566–1625) представлял собой довольно мелкую натуру, к тому же изуродованную кальвинистским воспитанием. Его правление вылилось в парад самолюбий: с одной стороны — наглость парламента и юристов, с другой — презрительное высокомерие чиновников и фаворитов.

Вновь возросло количество новых пэров — 62 человека. Теперь этот процесс необратим: при Карле I — 59 человек, при Карле II — 64. Правда, в результате Гражданской войны было уничтожено 99 титулов, но в XVIII в. появились 34 герцога, 29 маркизов, 109 графов, 85 виконтов. Почти все они являлись выходцами из низов, лишь позднее обретшими «родословные». Одновременно Иаков потакал джентри и наживался за их счет[22].

Другим его занятием было постоянное лавирование между католиками и пуританами. Возможно, католики надеялись, что стюартовские корни дадут себя знать и Иаков склонится к старой вере. Теперь трудно сказать, каковы были истинные цели Порохового заговора (1605). В любом случае, неосторожное поведение заговорщиков и стоящих за ними иезуитов дало повод обвинить их в покушении на жизнь короля. Растроганный Иаков даровал своему народу Библию. Протестанты воспрянули и запели хвалебные гимны в честь спасения Стюарта. Они пели их вплоть до 1854 г., когда благодарственную службу потихоньку исключили из англиканских молитвенников[23].

Идиллия продолжалась недолго. Короля осторожно попросили поделиться властью с парламентом. В самом деле, довольно собираться ради пополнения казны, ведь власть не менее соблазнительна! А что, если парламентский акт будет иметь не меньшую силу, чем королевские статуты? Однако Стюарт дал понять, что не нуждается в парламенте. Ведь денег ему хватало, парламентариям, в общем-то, тоже, тогда о чем речь? Конфликт удалось бы легко уладить, но вдруг встрепенулись юристы, возомнившие себя третейскими судьями. Эдвард Кок и Джон Пим предложили поставить Верховный суд и над монархом, и над парламентом. Авантюра юристов сыграла свою роль в развязывании гражданской войны, но в итоге она прижилась лишь за океаном, а не в будущей Великобритании, поклонявшейся идолу парламентаризма.

Амбиции джентри, до сего момента вполне удовлетворявшиеся куском с тюдоровского стола, получили идейную поддержку со стороны самого закона. Но и тот, оказывается, не судьи придумали! Хитрый Кок заметил, что неписаный закон уже существует в обществе, а судьи всего лишь формулируют его, так сказать выражая «волю народа». И англичане вдруг уверовали, что их воля освящена веками! Они были правы, решив, что монарший произвол — явление недавнего происхождения. Но не правы, полагая, что каждый из них волен диктовать условия королю.

Из всех монархов, начиная с Тюдоров и заканчивая ныне правящим домом, только Карл I (1600–1649) обладал качествами средневекового правителя. Он мастерски владел рыцарским искусством и при этом отличался морально устойчивым поведением. Однако государственный деятель из него не получился. Чересчур наивный, он постоянно оказывался одураченным своим главным политическим врагом — парламентом.

Карл был славным воином, но скверным военачальником. Опять-таки в Средневековье подобный правитель мог быть вполне востребован: его смелость и честность сочетались бы с опытом и умением других рыцарей. Но на дворе был XVII в., и на войну монарха благословляла не рыцарская элита, а кучка мелких землевладельцев-пуритан, заинтересованных в поддержке дела Реформации на континенте. Палата общин хотела не только рассорить Англию с католическими державами, но и вынудить короля просить денег и тем самым подчинить своей воле.

В 1628 г. парламент сделал очень ловкий ход, поддержав войну, но отказавшись выделить средства на нее королю и герцогу Бекингему. По сути дела, их обвинили в некомпетентности, а таких неугодных «народу» правителей надо менять. Карл разъярился, но денег взять было неоткуда, и он вновь обратился к парламенту, который в ответ всучил ему «Петицию о праве». Этот документ провозглашал право личности на неприкосновенность. В него был включен важный пункт, согласно которому каждый свободный человек наделялся неоспоримым правом на полное и абсолютное владение собственностью. Жалобы собственников направлялись прежде всего против займов, конфискаций и расквартирования солдат. Подобные деяния короля осуждались как «противоречащие правам и свободам подданных, законам и установлениям нации». Интересно, помнили ли о «Петиции» те, кто реквизировал частные поместья и дома во время Второй мировой войны?

Убежденный судьями, Карл подписал «Петицию», а после убийства Бекингема парламентарии подготовили «Ремонстрацию» — протест против «беззаконных» действий короля, которому, в частности, славилось в вину «содействие папистам»[24]. Более того, от Карла потребовали ограничить в правах арминиан — сторонников официальной Церкви! Возмущенный Карл распустил парламент, оговорившись, однако, что соберет его снова, «когда наш народ яснее осознает интересы и действия Короны».

В стране сразу наступил покой. Пуритане впали в уныние, а кое-кто из них, подобно Томасу Уэнтворту, сумел договориться с королем. «Антипапистские» войны прекратились, люди наслаждались миром и копили средства, поскольку государственные траты сократились до минимума, а новые налоги не вводились. 1630-е годы вспоминали как «золотое время» даже при Кромвеле.

К сожалению, в 1635 г. Карл совершил необдуманный поступок. Руководствуясь патриотическими побуждениями и надеясь на понимание, он распространил налог на королевский флот («корабельный налог») с приморских графств на всю страну. Если бы король обратился с этим предложением к парламенту, оно, несомненно, было бы принято. Но теперь оппозиционеры возопили о тирании. Из их рядов выдвинулся некий Джон Хемпден, гордо отказавшийся уплатить… 20 шиллингов. Дело двадцатишиллингового «мученика» вызвало широкий резонанс, нашлось немало желающих повторить его подвиг, и в 1639 г. было собрано лишь 20 % налога.

В 1638 г. вдруг заволновались шотландцы, одураченные Елизаветой и оказавшиеся у разбитого корыта — без своего короля, без своей воли, на правах чуть ли не провинции. Англиканские реформы доконали шотландских пресвитериан. Они вспомнили о независимости и подписали так называемый Ковенант, а затем отказались распустить генеральную ассамблею — местный аналог парламента.

Устав от бесконечных амбиций своих подданных, Карл попытался начать военные действия. Сдержав обещание, в 1640 г. он собрал парламент. Тут бы и проявиться национальному чувству. Но парламентарии, еще пятнадцать лет назад рьяно подбивавшие Карла на войну, теперь заупрямились, желая отомстить непослушному монарху, и в результате последовало позорное поражение английских войск на севере. За спиной короля парламентские лидеры пошли на сговор с шотландцами, приветствуя их как освободителей, чему были удивлены сами шотландские генералы, прибывшие в Лондон. Карла обязали выделять из казны деньги на финансирование переговоров между пуританами и на содержание оккупационной армии.

Вскоре «Короткий» парламент сменился «Долгим». Первым его деянием стала казнь «отступника» Уэнтворта, не успевшего в свою очередь начать обвинительный процесс по делу Пима и других изменников. Томас мужественно защищался, и парламентарии так и не сумели осудить его на основании закона, впервые прибегнув к помощи толпы. Перед угрозой беспорядков Карл уступил, и первая революционная казнь состоялась. Мы называем ее революционной в силу беззаконности совершенного деяния, но период, который вскоре наступил, в английской историографии принято именовать Гражданской войной, хотя отечественные историки упорно кличут его Английской революцией.

Казнив Уэнтворта, парламент вытребовал себе и судьям постоянные полномочия. Карл помирился с шотландцами, он даже распевал с ними пресвитерианские гимны. Но в Англии росло недовольство пуританами. В какой-то момент показалось, что парламентская оппозиция слабеет, кое-кто из фанатичных ее членов, вроде малоизвестного пока депутата от Кембриджа Оливера Кромвеля (1599–1658), хотел бежать за океан. Очередную «Ремонстрацию» приняли с огромным трудом, и тут король вновь совершил ошибку. Не заручившись поддержкой армии и симпатизировавших ему пэров, он попытался арестовать пуританских главарей — Пима, Хемпдена и др. Те скрылись и сразу же подняли против короля Лондон. Карл не успел оглянуться, как очутился в Йорке, откуда стал взывать к своим сторонникам.

Присланные королю «Девятнадцать предложений», фактически лишающих его верховной власти, ознаменовали начало Гражданской войны. Считается, что в поддержку Карла выступили север и запад страны, но даже в таких сплошь протестантских графствах, как Кембриджшир, многие замки и укрепленные усадьбы выдержали осаду войск «круглоголовых» (так называли солдат парламента за их стрижку). Объяснялось это не только роялистскими симпатиями крупных землевладельцев, но и склонностью к грабежу, которую питали простолюдины, составлявшие основу парламентской армии. Разорению подверглись даже некоторые поместья, принадлежащие парламентариям. Вопреки устоявшемуся мнению, поддержку королю оказали университеты. В Оксфорде расплавили драгоценную утварь, пущенную на нужды роялистской армии, а подобное намерение Кембриджа (!) Кромвель предотвратил силой.

В то же время симпатии горожан, за редким исключением (Йорк, Бристоль), были отданы парламенту, а в городах оседала львиная доля национальных богатств, поэтому парламентская армия оказалась более многочисленной и лучше снаряженной. Даже после битвы при Эджхилле (23 октября 1642 г.), чуть было не завершившейся победой Карла, королевской армии преградила путь на Лондон в два раза превосходившая ее группировка противника. Города в итоге и решили исход кампании 1642–1643 гг Глостер, Плимут, Гулль — эти очаги парламентаризма в тылу королевской армии истощили ее силы. Англичане еще в Столетнюю войну разучились осаждать города, а их воинская доблесть оставляла желать лучшего с эпохи противостояния Ланкастеров и Йорков.

Умирающий Пим вторично предал свою родину, подписав договор с шотландцами, и в январе 1644 г. многочисленная шотландская армия вновь пересекла реку Твид. А Карл продолжал действовать «по закону». Когда шотландцы маршировали по английской земле, он вместо мобилизации и подготовки войск созывал «контрпарламент» в Оксфорде. В этих обстоятельствах верх взяли самые стойкие — индепенденты с их лидером Кромвелем. При Марстон-Мур (2 июля 1644 г.) «железнобокие» одолели кавалерию принца Руперта Рейнского в тот момент, когда их союзники — шотландцы бежали с поля боя. После победы Кромвель занялся не поиском компромисса, а формированием новой армии — той, которой не хватало Карлу. При Нейзби (14 июня 1645 г.) судьба престола была решена «горсткой бедных, невежественных людей», как лицемерно охарактеризовал Кромвель своих солдат, великолепно экипированных и вдвое превосходящих противника численностью.

Отныне помазанник Божий становился разменной картой в игре двух протестантских группировок — английских индепендентов и шотландских пресвитериан. Шотландцы, которым отдался Карл, оставили мысль о британском Ковенанте, точнее, продали ее за немалую сумму вместе с королем. Напуганный фанатизмом индепендентов, парламент теперь не прочь был примириться с пленником, пользовавшимся к тому же симпатиями народа, как всякий неправедно обиженный и страдающий. Как ни странно, генералы Кромвель и Томас Ферфакс, видя, что армия перестает им подчиняться, тоже захотели договориться с Карлом. И лишь «железнобокие» не желали мира, справедливо опасаясь, что именно их сочтут козлами отпущения.

В этот момент подобно паразитам на теле больного в армейские круги просочились левеллеры, вещающие, что «самый бедный человек в Англии должен жить так же, как и самый великий». Заразившиеся «социалистическими» идеями солдаты становились неуправляемыми, но Кромвель своей железной волей сумел остановить сползание страны в революционный хаос. Протрезвевшие «железнобокие» отбросили нелепые мечты о всеобщем равенстве и вновь сплотились вокруг своих командиров. Немногочисленное королевское войско потерпело поражение при Колчестере, а шотландцев и валлийцев, как всегда, легко поколотили. Карл, безвольно пересидевший все эти события в замке Карисбрук, отправился оттуда на плаху.

Викторианские историки пытались выставить триумф «железнобоких» и диктатуру Кромвеля как победу демократии и парламентской системы над традиционным божественным правом. Но усилия «борцов за свободу» всегда приводили к торжеству властолюбцев и тиранов, которые пролагали дорогу будущим хозяевам жизни — предприимчивым и бессовестным. Впервые такое случилось в Англии XVII столетия. По итогам Гражданской войны «новая денежная сила Сити взяла верх над феодальной верностью» (определение Черчилля).

Необходимо, впрочем, сделать оговорку. Произошел передел земельной собственности. Но не тот, что осуществляется в истинной революции, полностью лишающей земельный класс его владений, а лишь затем вручающей эти владения новым собственникам. Роялистам и даже католикам разрешили заплатить огромный штраф и сохранить за собой разоренные поместья. Земли же, конфискованные у «государственных преступников» и неплательщиков, после Реставрации были возвращены им или их потомкам. Но только эти земли! А ведь были еще те, что скупили у отчаявшихся и обедневших хозяев нувориши — представители городских слоев, разбогатевшие во время войны. Таким образом, сформировался двойной слой землевладельцев. Прежняя аристократия, выстоявшая в годы ненастий и затем составившая основу партии тори, и новая — горожане и торговцы, сформировавшие ядро партии вигов.

А как же «борцы за свободу»? Никому теперь не нужные, они были удалены из парламента. Республика с ее олигархическим «Охвостьем» оказалась востребованной лишь до тех пор, пока армия была занята в Ирландии и на севере Англии. Ликвидировав угрозы военного мятежа и социальной анархии, Кромвель заслуженно посмеялся над «победившей» демократией. Когда он разгонял палату общин 20 апреля 1653 г., его взгляд упал на булаву, символ власти спикера: «Что нам делать с этой безделушкой? Уберите ее!»

Помимо созывов и разгонов парламента, диктатура лорда-протектора сопровождалась искоренением «порока» (например, отменой Рождества) и постоянными сомнениями в правомочности своей миссии. А еще Кромвель разрешил вернуться евреям. «Мы ищем не принуждения, а просвещения и разума». То есть денег, конечно. У режима Кромвеля есть одно несомненное достоинство: он до такой степени надоел англичанам, что приблизил Реставрацию.

После казни отца юный Карл II (1630–1685) попытался вернуть престол с помощью шотландцев, испытывая отвращение к их религии. Именно эта религия делала их неуверенными в собственных силах, ведь они поддерживали сына неправедного короля. Исход битвы при Вустере (3 сентября 1651 г.), как и всей английской кампании Карла, был предрешен.

Во время последовавших скитаний Карл узнал, что у него есть друзья, для которых ничего не значат ни мифическая свобода, ни социальная справедливость, ни стоящая за всем этим страсть к деньгам и почету. Эти люди, английские католики, жестоко преследуемые Тюдорами и Стюартами, оказывается, хранили верность своему королю. Но Карл, будучи человеком равнодушным, ничего не мог противопоставить пуританскому аскетизму с его показной праведностью. Слабость духа короля дала себя знать не только в его личной жизни, но и в судьбе государства. Этот Стюарт в гораздо большей степени, чем его отец, повинен в разложении монархического института.

После смерти Кромвеля армия продемонстрировала палате общин, что не собирается расставаться с властью. Но она не могла существовать без командиров, от образа мыслей которых зависел дальнейший ход событий. Командиры же, не обладающие силой воли лорда-протектора, вскоре вынудили солдат кричать: «Жить и умереть с парламентом!» Так возродился парламент, от лица которого Джордж Монк пригласил Карла вернуться.

Теперь парламентарии отбросили пуританство и полностью сосредоточились на честолюбивых проектах. Подменив в концепции Кока право судей собственным правом на интерпретацию законов, они озаботились своей неприкосновенностью. Бредская декларация, которую составил Эдвард Хайд, канцлер Карла II и будущий граф Кларендон, гарантировала прощение всем, воевавшим против Короны, и — что немаловажно — правомочность сделок купли-продажи, осуществлявшихся в 1650-х гг.

На этих условиях Карл возвратился. Современники разукрасили его въезд в Лондон в патетические тона. Тут и ликующая депутация горожан, и покорные пресвитериане, преподнесшие монарху Библию, и «железнобокие», сдержанно, но послушно приветствовавшие Карла. А между тем насколько горьким показался бы этот мнимый триумф любому уважающему себя монарху! Но Карл не слишком себя уважал. Годы изгнания ослабили его, и он униженно просил парламент взять на себя часть королевских забот, например изыскание средств на содержание армии. Какие там средства! «Слуги народа» сразу же уничтожили армию. Еще недавно грозные воители покорно разбрелись по домам.

Первый реставрационный парламент (так называемый Кавалерский) выступил с рядом инициатив, призванных ликвидировать брожение умов в обществе. Так, «Кодекс Кларендона» (1662) должен был укрепить позиции англиканской Церкви, а в результате еще резче обозначил раздел между «придворной» и «сельской» партией (тори и вигами). В 1670-х гг. страну захлестнула истерия под названием «Папистский заговор», которую никто из английских историков почему-то не окрестил кровавой, хотя в результате фальсификаций Титуса Оутса и тех, кто за ним стоял, приняли мученическую смерть множество католиков.

Что же произошло? Может быть, Англии вновь угрожала агрессия со стороны католических держав? Нет, с ней была готова сотрудничать ведущая европейская страна. Дуврский договор в перспективе позволял Англии вместе с Францией поделить ослабевшую после религиозных войн Европу. Но у этого договора имелся секретный пункт, из-за которого историки провозгласили его предательским. По нему Карл II намеревался перейти в католическую веру. Король мудро поступил, доверив истинное содержание договора лишь двум своим советникам из состава «Кабального министерства»[25], наиболее здравомыслящим барону Клиффорду и графу Арлингтону.

Несмотря на это, по кабакам поползли слухи, по улицам шатались сумасшедшие кромвелевские ветераны, вновь забурлил парламент во главе с наследником пимовских провокаторских традиций графом Шафтсбери. Карл распустил его в 1678 г., но теперь времена изменились, и король не мог долго править один — он должен был вновь и вновь назначать выборы и иметь дело с теми же личностями, назло ему избранными народом.

Когда младший брат короля Иаков (1633–1701), герцог Йоркский, стал католиком, гордящаяся своей прогрессивностью оппозиция приняла знаменитый акт «О присяге», требующий от всякого, занимающего государственный пост, отречься от доктрины преосуществления. Естественно, будущий Иаков II, далеко не гениальный, но религиозный человек, отказался принести клятву. «Патриоты» тут же занялись изысканием другого кандидата на престол. Карл невнятно возражал, но его никто не слушал. Оставалось выбрать между бестолковым, но храбрым герцогом Монмутом и хитрой бестией Вильгельмом Оранским (1650–1702), женатым на дочери принца Марии (1662–1694). Виги первоначально сделали ставку на Монмута. Их противники — тори выжидали.

Кстати, в этих прозвищах присутствует неясность. «Whigs» происходит от слова «whigamore», клички шотландских пресвитериан — угрюмых, фанатичных стяжателей и ханжей. «Тогу» образовано из «toraighe», слова, используемого для обозначения ирландских повстанцев-католиков — широколобых, недалеких и драчливых. Первые виги, несомненно, соответствовали оригиналу, лишь в XVIII в. они смягчились. Но тори никогда не были защитниками интересов римской Церкви, и даже Иакова II поддерживали немногие из них. Скорее, первых тори надо ассоциировать с придворными тюдоровской закалки — стойкими приверженцами англиканства и монархии, вроде Кларендона.

28 марта 1681 г. быстро стареющий Карл совершил, пожалуй, самое яркое из своих деяний. Палата общин, ждущая от покорного короля признания билля «Об исключении» (герцога Йоркского от наследования престола), вдруг услышала: «Парламент от имени короля объявляется распущенным!» Депутаты поняли, что на этот раз им нескоро дадут собраться. Шафтсбери чуть не лопнул от возмущения. Теперь он жаждал крови, причем и королевской тоже. В Англии зрел так называемый Ржаной заговор, предусматривающий покушение на жизнь короля и герцога Йоркского. Они чудом спаслись, вернувшись в Лондон прежде срока. Почему же благодарные судьбе англичане не справляют их спасение наряду с Пороховым заговором? А потому, что в 1605 г. не нашлось того, кто осмелился бы возразить пропаганде, заклеймившей католиков. Зато теперь за Уильямом Расселом и Элджерноном Сидни, казненными за участие в заговоре, стояла партия вигов — та самая, что в дальнейшем разрабатывала официальную историю. Поэтому Гай Фокс — злодей, а Рассел и Сидни — мученики за идею.

После смерти брата Иаков II попытался осуществить давно назревшую меру — усилить армию для того, чтобы приструнить болтливый парламент. Конечно, в сложившейся обстановке Иакову следовало действовать осторожнее, на что ему указывал даже папа Иннокентий XI. Именно иезуитской мудрости не хватило королю. Его окружение оставалось враждебным к нему, а значит, надо было изворачиваться и сдерживать эмоции, как поступал его умный противник Вильгельм Оранский, но при этом гнуть свою линию. Организовать регулярную армию необходимо. Но не надо обращать ее командиров в католичество, как это попытался сделать Иаков с Джоном Черчиллем. Контрреформация добилась немалых успехов в Европе и без применения грубой силы.

Адепты парламентаризма, восхваляющие «Славную революцию», стараются не замечать, с чего она началась. А началом послужила… Декларация о веротерпимости (4 мая 1688 г.), восстанавливающая в правах не только католиков, но и диссентеров (то есть отклоняющихся от официальной Церкви, в основном пуритан). Разве не лицемерят те, кто воспевает осанну голландцу, спасшему Англию от «папистской» угрозы? Англиканские епископы, отвергнувшие декларацию, возведены чуть ли не в святые! Когда король их отпустил, народ бросался к ним за благословением. Следующим актом стали нарочито распускаемые оппозицией слухи о подложном наследнике — маленьком сыне короля, родившемся 10 июня 1688 г. Теперь Стюарты были обречены…

Англия в XVIII–XX вв.

Вильгельм III— один из первых политиков новейшей эпохи, терпеливый и пронырливый. Когда затевалась авантюра Монмута, он выгнал герцога из своей страны и даже предложил поддержку Иакову II. В его интересах было дождаться, когда конкуренты передерутся и, наконец, подует «протестантский ветер». Первым же его порывом в Голландию занесло письмо семи состоятельных английских вельмож, содержащее слова: «Если обстоятельства складываются так, Ваше Высочество, что вы сможете прибыть сюда, чтобы оказать нам помощь, в этом году, мы, подписавшие это письмо, не преминем встретить Ваше Высочество при высадке». Обстоятельства сложились так, что французы, обижавшие «Его Высочество», повернули на Рейн, и Вильгельм прибыл. Авторы письма не преминули встретить его, а с ними и множество других аристократов, предавших своего короля.

В некотором смысле воцарение Вильгельма Оранского действительно оказалось революцией, в отличие от смуты сорокалетней давности. Карл II и Иаков II все же могли себе позволить шесть лет править без парламента, несмотря на ужасы Гражданской войны и жесткие условия, поставленные при Реставрации. Теперь же собрание депутатов обеих палат, объявившее себя парламентом, в качестве особой милости само даровало корону Вильгельму.

При этом парламентарии не желали акцентировать внимание народа на своих расширившихся полномочиях, поэтому постарались скрыть революционный характер происшедшего. Они представили дело так, что свергнутый Иаков добровольно отрекся от престола и не оставил осиротевшим англичанам иного выбора, кроме как искать защиты у голландца. «Билль о правах английских граждан» (1689) недвусмысленно отверг право наследования, заменив его взлелеянной юристами «волей нации», выраженной через парламент. Именно эта воля возвела на престол сначала Вильгельма и Марию, затем Анну (1665–1714) и, наконец, ганноверскую династию.

С одной стороны, после «Славной революции» роль аристократии резко возросла, но с другой — следует задаться вопросом: можно ли считать господ, заседающих в парламенте, преемниками средневековых родов, или потрясения XVII столетия вызвали окончательный разрыв между старым и новым? В Средневековье знатным человеком мог быть только благородный по своему происхождению владелец замка или поместья, связанный с другими знатными людьми вассальными взаимоотношениями. При Тюдорах речь идет еще и о тех, кого «доблесть и удача вывели из грязи людской». Теперь же все определяется мнением общества, которое продавалось и покупалось с самого момента своего возникновения.

В XVIII в. человека знатного стали называть эсквайром, или джентльменом. Это просто самостоятельный (сейчас сказали бы «успешный») человек, живущий на свою ренту или за счет какого-нибудь «респектабельного» промысла и располагающий определенным доходом. Что собой представляет эта самая «респектабельность» и сколь высоким должен быть минимальный доход, предоставлялось решать «общественному мнению». Как писал Даниэль Дефо, «понятие о торговле весьма далеко от того, чтобы быть несовместимым со званием джентльмена, и ясно, что она-то в Англии и создавала джентльменов, попросту наводнила эту страну джентльменами».

Правда, в начале века считалось, что для принадлежности к высшему слою одного богатства мало, а требуются определенные нс буржуазные качества, в первую очередь соблюдение семейных (родовых) традиций. Поэтому разбогатевшие лавочники отыскивали фамильные гербы и просматривали список своих предков в надежде отыскать среди них праотца «из благородных». Связь между богачами и представителями старых аристократических фамилий становилась крепче за счет межсословных браков. Первые такие случаи относятся к эпохе Стюартов, впоследствии они получили широкое распространение. Дефо поименно перечислял 78 браков между сыновьями дворян и дочерьми лавочников.

Отныне при формировании внутренней и внешней политики Великобритании[26] интересы коммерции ставились во главу угла. Парламент трепетно охранял свои права в финансовой сфере в соответствии с традициями, заложенными еще при Эдуарде I. В середине ХVIII в. родилось такое понятие, как «бюджет», и парламент занялся его выработкой и принятием, параллельно вводя и отменяя налоги, таможенные и акцизные пошлины и т. д. На заседаниях бушевали поистине базарные страсти, выливающиеся в продолжительные дебаты и торги. Ведущие политики теперь не пытались избавиться от парламента, они искали способы манипулировать им. В Европе все время отстаивались чьи-то «свободы», но уже первые войны — Девятилетняя (1688–1697) и Война за испанское наследство (1702–1713) — защищали интересы тех, кто боролся с торговыми конкурентами (французами) и утверждал права на участие в торговле (с Испанией).

Подписанная в 1707 г. уния с Шотландией предоставила северным соседям реальные коммерческие выгоды от включения в английскую имперскую систему. Как следствие, в 1715 г. вигам удалось протолкнуть кандидатуру протестантского курфюрста Ганноверского[27] в ущерб законным правам Стюартов на английский престол, а якобитское восстание не получило повсеместной поддержки в Шотландии.

Вига заключили с Георгом I (1760–1727) выгодный договор, гарантирующий их правительству и парламенту непрерывный семилетний срок работы. Стараясь не пропустить тори в палату лордов, в 1719 г. они приняли билль, ограничивающий количество ее членов. Тори подверглись репрессиям: их изгоняли с административных постов, с военной и гражданской службы.