В 1979 году она снялась еще в одной из своих знаменитых ленфильмовских картин «Пять вечеров».
И на премьере режиссер этого фильма, Никита Михалков, бывший большим любителем сюрпризов, вдруг заявил: «Мне бы хотелось уйти от традиции самому представлять свой фильм. Я хочу передать слово, вернее, попросить представить группу и фильм актрису, для которой Ленинград, студия „Ленфильм“. да она сама скажет.» Людмила Гурченко поднялась на сцену, оглядела зал и сказала: «Здравствуй, мой любимый, родной Ленинград! Колыбель революции и моя!»
Но в 1956 году все это было еще впереди. После «Дороги правды» она снялась еще в одной маленькой роли в фильме «Сердце бьется вновь» Абрама Рома и собиралась уехать на каникулы к родителям в Харьков. Незадолго до этого она пробовалась на роль в музыкальном фильме молодого режиссера Эльдара Рязанова, но пробы вышли неудачными, взяли другую актрису. Она немного порасстраивалась, все же музыкальный фильм, роль как у Орловой или Марики Рекк, можно петь и танцевать. Но жизнь ведь на этом не заканчивалась, поэтому Людмила выбросила неудачные пробы из головы и почти забыла о них. Однако уехать в Харьков она не успела — в коридоре «Мосфильма» ей случайно повстречался Пырьев, курировавший съемки той самой музыкальной картины, куда ее не взяли.
После короткого разговора Пырьев решительно сказал: «А ну, пойдем». И повел ее на новые пробы.
До оглушительной славы, о которой Людмила Гурченко мечтала с детства, оставалось всего несколько месяцев.
Глава 6
От фильма «Карнавальная ночь» никто ничего особенного не ждал. Пожалуй, единственным человеком, который относился к нему серьезно, был Иван Александрович Пырьев, бывший тогда художественным руководителем студии «Мосфильм». Он сам прославился музыкальными комедиями, поэтому не смотрел на «легкий жанр» свысока, как большинство тогдашних киномэтров, да и молодых режиссеров тоже. Но конечно, и он не ожидал, что у этой простенькой в общем-то комедии будет такой невероятный успех.
Сценаристы Борис Ласкин и Владимир Поляков были опытными профессионалами своего дела, но поскольку «Карнавальная ночь» должна была стать чем-то вроде американского мюзикла, где главное — песни и танцы, а сюжет — лишь схематичная связка между музыкальными номерами, они особо и не старались. Характеры были не прописаны, все персонажи были довольно условными — бюрократ, хорошенькая активистка, стеснительный влюбленный и т. д. Такие герои кочевали из фильма в фильм и были в советском кино уже чем-то вроде масок в комедии дель арте. Какая разница, что за актриса играет хорошенькую активистку — зрителям давно известно, как ведут себя такие героини. Все знают, что энтузиасты победят бюрократов, а стеснительный влюбленный добьется внимания хорошенькой активистки. В подобных схематичных комедиях оригинальных ходов и актерской индивидуальности не предполагалось, их задача была развлекать и только.
Режиссировать картину доверили Эльдару Рязанову, за плечами которого к тому времени было несколько документальных фильмов и полудокументальное музыкальное обозрение «Весенние голоса». Проект был изначально провальный, то есть как раз такой, какой можно без опаски поручить молодому режиссеру, чтобы потренировался. Но Рязанов уже тогда предпочитал играть по своим правилам. У схематичности сценария было и свое достоинство — редкостная свобода творчества для режиссера и актеров. Ведь если характеры не прописаны, их можно трактовать как угодно, и если сюжет схематичный, его можно дополнять любыми деталями.
В своей книге «Грустное лицо комедии» Рязанов рассказывал, как решил рискнуть и предложить роль Огурцова самому Игорю Ильинскому. Тот поначалу отказался, он уже играл бюрократа в «Волге-Волге» и не видел смысла повторять. Но Рязанов убедил его, что здесь совсем другой случай, здесь ему дается редкостная возможность не просто сыграть то, что написал сценарист, а самому создать образ, сделать его именно таким, каким хочется. И в конце концов Ильинский согласился. Это стало первой победой Рязанова, потому что теперь за сатирическую составляющую картины он мог быть спокоен. Оставалось подобрать антагонистов Огурцова, на которых держалась лирическая и музыкальная часть фильма. И прежде всего — активистку Леночку Крылову.
Надо сказать, к выбору Леночки Рязанов подошел куда менее серьезно. Найти новую Орлову или Ладынину он не рассчитывал и вообще полагал, видимо, что от этой героини многого не требуется. Ее дело всего лишь улыбаться зрителям и противостоять Огурцову. А спеть и станцевать за нее смогут дублеры, как это и бывало в большинстве фильмов того времени. Так что при отборе смотрели только на внешность. Людмила Гурченко всегда с горечью говорила о такой тенденции на киностудиях.
Она была единственной актрисой, кто на пробах пел сам, а не под фонограмму. Но не прошла. Неопытный оператор плохо ее снял — как вспоминал Рязанов: «ее невозможно было узнать: на экране пел и плясал просто-напросто уродец». А умение танцевать и петь в тот момент мало кого интересовало.
Но довольно скоро Рязанов переменил свое мнение. Выбранная актриса играла неплохо, но он вдруг сам почувствовал фальшь. В музыкальном фильме, где главное не сюжет, а песни и танцы, актриса должна петь сама или хотя бы быть достаточно музыкальной, чтобы хорошо танцевать и правдиво открывать рот под чужое пение. Иначе это обман зрителей. Актрису сняли с роли. Съемки встали.
Как раз в это время и произошла судьбоносная встреча Пырьева с Гурченко в коридоре «Мосфильма». Провели повторные пробы, новый оператор блестяще снял ее, поймав все нужные ракурсы, так что она засверкала, заиграла всеми гранями своего обаяния, и к радости всей съемочной группы работа над фильмом возобновилась. А уж как счастлива была сама Людмила Гурченко! Это же мечта всей ее жизни — музыкальная комедия, с песнями и танцами. Джаз, эстрада, удивительно смелые для того времени ритмы. И она в главной роли!
А с какими актерами ей довелось играть. И в первую очередь с Игорем Ильинским, который был уже таким неоспоримо великим и легендарным, что она даже пройтись с ним рядом почитала за великую честь. А уж когда он подвез ее на своей машине к общежитию, вообще чувствовала себя звездой и королевой. На съемках ее потрясало его умение перевоплощаться в Огурцова так, что даже взгляд становился тупым и мутноватым. А еще ей очень хотелось подкинуть ему одну идею — однажды ее отец изображал какого-то интеллигента, который вместо простого «да» говорил задумчивое «мм-ды». Наконец она не выдержала и пересказала ему эту историю, старательно изобразив в лицах. Ильинский очень смеялся, а в следующем дубле из уст Огурцова зазвучало задумчивое «мм-ды».
Фильм снялся в рекордные сроки — за пять месяцев. И это несмотря на то, что процесс контролировал сам Пырьев, который лично утверждал каждую песню и безжалостно требовал переснимать все эпизоды, которые на его взгляд вышли слишком слабо. Снимали, кстати, не в павильонах, как это бывало обычно, а в интерьерах — роль клуба «сыграл» пустовавший во время летних гастролей Театр Советской армии.
Это был успех. Нет, даже не успех, а триумф! Феерия. Через несколько дней о фильме говорили и писали абсолютно все. А ведь он вышел безо всякой рекламы, никто его не ждал, газеты о нем не писали, ни Рязанова, ни Гурченко никто не знал. Разве что имя Ильинского на афишах могло привлечь первых зрителей. Ну а потом, после первого раза, они шли второй, третий, рассказывали всем своим друзьям и знакомым — в считанные дни «сарафанное радио» оповестило всю страну, и в кинотеатры выстроились очереди.
Ну а потом активизировалась и пресса. «Советская культура» восторженно писала: «Когда Гурченко — Крылова появляется на новогодней эстраде перед огромным циферблатом часов, на котором без пяти минут двенадцать, и начинает петь, мы сразу же как бы настораживаемся и мысленно говорим себе: это актриса! Новая, интересная, своеобразная. В лице ее, в манере держаться, жестикулировать столько непередаваемого обаяния, в ее голосе столько теплоты и эстрадного, в лучшем смысле слова, огонька!»
Людмиле Гурченко прочили звездную карьеру. да что там, ее уже объявили звездой, чуть ли не первой актрисой всего Союза, словно намеренно забывая, что она сыграла пока лишь одну главную роль. Пресса вознесла ее к небесам — та же пресса, что всего через несколько месяцев смешает ее имя с грязью и будет долго и с удовольствием топтать недавнего кумира.
Но это потом, а пока слава на Людмилу Гурченко обрушилась действительно невообразимая. Всюду висели ее фотографии, со всех концов страны ей присылали письма, девушки шили платья под нее, стриглись как она, затягивали талии, пытаясь добиться такой же фигуры. Она сама вспоминала, что иногда шла по улице и с ужасом видела, что навстречу идет ее точная копия. Но особенный ажиотаж, конечно, был в ее родном Харькове. Половина города вдруг неожиданно стала ее родней, вся молодежь вдруг «вспомнила», что сидела с ней за одной партой, авих маленькую полуподвальную квартирку теперь приходили как на экскурсию, чем немало радовали Марка Гавриловича, очень гордившегося славой дочери.
Вскоре фильм был закуплен в зарубежный прокат, и письма полетели уже из стран Восточной Европы, потом из африканских стран, Японии, Индии, Австралии. Людмила Гурченко искренне веселилась, разглядывая рекламки «Карнавальной ночи», которые многие вкладывали в конверты. В каких только немыслимых нарядах ее не изображали! И в национальных костюмах тех стран, где демонстрировался фильм, и в бальных нарядах с голой спиной и огромным декольте, и в юбках с не менее огромным разрезом, чтобы всем было ясно — это не просто девушка, а советский секс-символ.
А «Карнавальная ночь» все набирала обороты. Она уже побила все рекорды сборов, а люди все шли и шли в кинотеатры. Людмила Гурченко была нарасхват, она не успевала учиться, потому что ее то и дело приглашали где-нибудь выступить, а она еще не умела отказывать людям. Поклонники обрывали ей телефон, караулили у дверей концертных залов. Однажды дошло до того, что толпа фанатов набросилась на нее, да так, что она едва унесла ноги, а от ее платья остались одни клочки. Письма шли к ней мешками. Поклонники объяснялись в любви, просили совета и. денег.
Да, по какой-то непонятной причине советские люди были уверены, что слава означает деньги, а значит, Людмила Гурчено уж точно миллионерша. Почему бы ей не помочь с барского плеча. Возможно, именно это всеобщее мнение и повлияло на то, что недавние поклонники быстро отвернулись от нее, когда пресса повела кампанию против ее «нетрудовых доходов». Миллионерша, а все ей мало!
А на самом деле ей буквально не на что было жить. Из общежития пришлось уйти, потому что ее слава, эти вечно дежурящие у дверей поклонники, постоянные письма и звонки — все очень раздражало других студентов. Денег, которые присылали родители, хватало только на плату за съемную комнату. Стипендии ее лишили — по правилам, студентам, снимающимся в кино, стипендию не платили. Зато эстрадной концертной ставки у нее не было, потому что она была студенткой. Вот такой замкнутый круг. Стипендии нет, а за концерты по принятым ставкам платят несколько рублей, да и те через два месяца после выступления. И живи как хочешь. Вот тогда-то и началось то, что в итоге чуть не загубило Людмиле Гурченко карьеру, атои всю жизнь.
Глава 7
Время от времени Людмилу Гурченко приглашали участвовать в концертах, за которые потом платили черным налом — деньгами в синеньких конвертиках. Причем не копейки, положенные по ставке, а вполне приличные гонорары, не хуже, чем профессиональным артистам. Сейчас это вряд ли заинтересовало бы кого-нибудь, кроме налоговой. Все же понимают, что актер выступает, чтобы заработать денег, и если он знаменит, если зрители мгновенно раскупают на него очень недешевые билеты, значит, и гонорар у него должен быть большой. Но в советские времена было совсем по-другому. Даже Муслима Магомаева, на что уж он был любимцем всего Союза, включая многих лидеров партии, на года выгнали с эстрады, когда один раз поймали на левом заработке. А уж только-только успевшую взлететь звездочку Людмилу Гурченко, с ее мимолетной славой, и вовсе едва не уничтожили.
Началось все с того, что ее вызвали в редакцию «Комсомольской правды» и довольно мягко постыдили за «нетрудовые доходы». Она краснела, бледнела, клялась, что больше никогда так не будет. Конечно, она подозревала, что с этими конвертами что-то не так, но закрывала глаза на собственные подозрения. Ей было чуть больше двадцати лет, никакого опыта, бросили как котенка в водоворот актерской жизни, и разбирайся во всем сама. Она и разобралась, но было уже поздно.
Вскоре позвонили родители: «Дочурочка, моя дорогенькая, якой позор, на увесь Харькув! Тебя ув газете прописали. Мы с Лелюю не выживем.» В «Комсомольской правде» вышел фельетон Б. Панкина и И. Шатуновского под названием «Чечетка налево», в котором жестко и ехидно прошлись по артистам, подрабатывающим «халтуркой». Авторы фельетона писали: «Людмила снова и снова рассказывает эпизоды из своей биографии, а так как говорить-то ей, собственно, пока не о чем и сделано ею еще очень мало, она дополняет этот рассказ исполнением все тех же песенок из кинофильма «Карнавальная ночь».
Смысл ее выступлений, по существу, сводится лишь к следующему: «Вот она я. Ну да, та самая, которая в «Карнавальной ночи». Помните?»
В погоне за наживой, выступая в сомнительном окружении, он (артист) только позорит свое имя. И особенно обидно за того молодого, способного артиста, чья слава исчисляется пока лишь какими-нибудь пятью минутами и которую так легко растерять, разменять на пустяки. Ему кажется, что, получив лишние пятьдесят рублей, он стал богаче. На самом же деле он только обокрал и себя, и свой талант. А этого ни за какие деньги не вернешь».
Если бы эта статья была единственной, это было бы обидно, неприятно, но не смертельно. Там упоминалась не одна только Гурченко, авторы направили свои стрелы против еще нескольких известных артистов. Но почти одновременно с фельетоном в «Комсомольской правде» в журнале «Советский экран» появилась карикатура, где Людмила Гурченко была изображена с многочисленными щупальцами, которыми она сгребает деньги. Это уже было похоже на целенаправленную травлю.
Но кому могла настолько не угодить начинающая актриса? В таких случаях могло быть две причины. Либо личная — когда актриса отвергала сексуальные притязания какого-нибудь мстительного высокопоставленного чиновника, как например, было с Екатериной Савиновой. Но нет, ни о чем таком Людмила Гурченко никогда не рассказывала.
Еще могла быть политическая причина. Как бы ни были далеки люди искусства от политики, в Советском Союзе от нее полностью абстрагироваться было нельзя. Немало актеров поплатились карьерой за свое дворянское происхождение, дружбу с опасными иностранцами, поддержку диссидентов и т. д. Вот и Людмиле Гурченко не удалось спрятаться от политики. В 1957 году ей предложили сотрудничать с КГБ — тогда в Москве должен был проходить VI Всемирный фестиваль молодежи и студентов, и многих артистов вербовали для работы с иностранцами. Она отказалась и потом всю жизнь скрывала, что ей вообще такое предлагали. Рассказала только незадолго до смерти.
После появления этих газетных статей и карикатур жизнь Людмилы Гурченко сразу резко переменилась. Во-первых, ее перестали приглашать на пробы, больше не было концертов, и вообще о ней словно бы сразу забыли, как будто и нет такой актрисы. Но это на киностудиях и в театрах. На улице ситуация была хуже — там о ней помнили, ее по-прежнему узнавали, но недавнее поклонение теперь превратилось почти в ненависть. Теже толпы, которые недавно рвали на лоскутья ее платья, теперь готовы были закидывать ее камнями. И не только в переносном смысле — были случаи, когда в Людмилу Гурченко летели и совершенно реальные камни. Публика со злорадным удовольствием втаптывала в грязь недавнего кумира, вновь низводя его из полубогов до собственного уровня и упиваясь этим.
На концертах ее теперь освистывали. Письма опять приходили пачками, но уже не восторженные, а злобные. Желающих еще раз пнуть, еще раз уколоть поверженную звезду было немало. И даже из родного Харькова, где недавно все набивались ей в родственники, теперь злорадно писали: «Нам стыдно за вас. Вы опозорили наш город. Ваши фильмы смотреть не пойдем».
Единственное утешение — родители ее поддерживали, как могли, и нисколько не осуждали. Они сами были людьми творческими и прекрасно знали, что именно на такие вот доходы в конвертах большинство артистов и живет, потому что положенные им по закону гонорары ничтожно малы, и жить на них нельзя. «Як же так? — расстраивался Марк Гаврилович. — Мы ж з Лелюю после войны у праздники проводили массовку. И нам, бувало, деньжаты зразу дають. А того „безлюднага“ фонда мы з Лелюю годами ждали. Што ж теперь, за ето казнить во так во.»
Людмила Гурченко выстояла, не сломалась окончательно и потом даже смогла снова подняться и стать той великой и безумно популярной актрисой, которую мы все знаем. Но от ее былой открытости и доброты не осталось и следа. Она не на КГБ была обижена и не на журналистов. Она разочаровалась в людях. И прошло много времени, прежде чем она сумела понять и простить своих зрителей, которые тоже были всего лишь людьми своего времени, безоглядно верившими всему, что им преподносили на страницах газет.
Спасти Людмилу Гурченко в тот момент мог только новый успех. Если бы на экраны вышел фильм с ее участием, не уступающий «Карнавальной ночи», ветреная публика тут же забыла бы о «халтурках» и вновь вознесла бы ее на пьедестал. И такой фильм вроде бы должен был выйти! В 1957 году Людмилу начали снимать в картине «Девушка с гитарой», старательно делая ее по тем же лекалам, что и «Карнавальную ночь», но только еще ярче, еще современнее! Вновь на экране пела и танцевала хорошенькая девушка, вновь звучала современная музыка, но на этот раз еще и кружились фигуристки, мелькали яркие наряды и смуглые лица участников VI Всемирного фестиваля молодежи и студентов — действие фильма происходило в Москве, в 1957 году, и вся страна должна была еще раз вместе с ним пережить праздник, подаренный фестивалем. В «Девушке с гитарой» снималось целое созвездие прекрасных и знаменитых актеров, которые должны были придать фильму дополнительный блеск.
В отличие от «Карнавальной ночи», которую никто не ждал и никто не рекламировал, о «Девушке с гитарой» говорили и писали постоянно. Газеты рассказывали, как продвигаются съемки, цитировали смешные фразы из сценария, печатали фотографии со съемок. Фильм ждали все, и едва он вышел, зрители хлынули в кинотеатры, несмотря на скандал вокруг Людмилы Гурченко и обещания никогда больше не смотреть ее фильмы.
Это был оглушительный провал.
Возможно, не будь вокруг «Девушки с гитарой» столько шума, зрители приняли бы его лучше. Фильм-то в целом неплохой. Но все ждали шедевра, ждали новую «Карнавальную ночь», а вышла обычная средняя комедия. С неплохим юмором, с хорошей музыкой, но отнюдь не гениальная. Все было вторично и все, к сожалению, слабее, чем в «Карнавальной ночи». Таже героиня, но без перчинки, тот же директор, но без сатиры, те же танцы и песни, но как-то не к месту. Да еще и срочно вставленный по требованию руководства фестиваль оказался совершенно лишним, еще более расшатывая и без того не самый лучший сценарий. И критики были со зрителями солидарны. Заголовки статей говорят сами за себя: «Еще одна девушка», «К легкому жанру по. легкому пути», «В плену дурного вкуса».
Казалось бы, на этом карьера Людмилы Гурченко в кино должна была завершиться. Порой такого провала хватало, чтобы раз и навсегда покончить с актером. И действительно, где-то на год она полностью выпала из творческой жизни. На целый год? Нет, в данной ситуации это было всего лишь на год. Тем более что за этот год в ее жизни произошло достаточно событий, чтобы даже и не заметить творческого простоя. И началось все с того, что она безумно влюбилась.
Вообще-то она влюблялась часто. Как сама со смехом говорила — стоило появиться на горизонте какому-нибудь «чернявому орлу», похожему на героев сказок, которые рассказывал ей в детстве отец, так у нее сразу сердце замирало. Но на этот раз все было куда серьезнее — не мимолетная влюбленность, а сильное пылкое чувство. Да и избранник ее, сценарист Борис Андроникашвили, был человеком незаурядным — сын знаменитого писателя Бориса Пильняка, расстрелянного в 1938 году, и его красавицы-жены, актрисы Киры Андроникашвили, происходившей из княжеского грузинского рода. Он был блестяще образован, начитан, воспитан, обладал чувством юмора, был музыкален, обаятелен и талантлив. И конечно же, был «высоким да чернявым»!
И первое время казалось, что вот оно — счастье. Любовь, брак, ребенок. Карьера рушилась, но разве это главное? Зато рядом человек, который умнее, чем она, сильнее, который поддерживает и понимает. Да и мама у него такая необыкновенная — от Киры Андроникашвили Людмила Гурченко была в тихом, но от этого не менее сильном восторге и даже спустя много лет вспоминала о ней, как о женщине «красоты, ума, таланта и женственности непревзойденной». Кто знает, не умри Кира Георгиевна через год после рождения внучки, возможно, брак Людмилы Гурченко и Бориса Андроникашвили и не закончился бы так быстро и так печально.
Первые звоночки начали появляться довольно быстро, но Людмила Гурченко их поначалу не замечала. Но рожала ребенка все же не в Москве, где жил ее муж, а в Харькове, у родителей. Там был ее настоящий дом, там были люди, которые ее по-настоящему любили. Ждала она мальчика, даже собиралась назвать его Марком в честь своего отца, и была несколько разочарована, когда 5 июня 1959 года на свет появилась девочка. Да и ситуация в роддоме не способствовала спокойствию и радости — роженицы в палате ее, конечно, узнали и тут же разделились на тех, кто ее любит, и тех, кто ее ненавидит. Пришлось уходить в другую палату.
Но несмотря ни на что, рождение ребенка пусть ненадолго, но принесло ей счастье. До того она, как многие девушки, относилась к детям, к материнству, с опаской и даже некоторым раздражением. А теперь, взяв на руки собственную дочь Машу, вдруг поняла, что не зря о женщине-матери говорят всегда такими высокими словами. Рождение ребенка помогло ей понять, что все ее проблемы — лишь тлен и суета, они не стоят пролитых слез. Впервые за долгое время она была спокойна и счастлива. Но.
Не могла она долго быть спокойной. Людмила Гурченко всю жизнь была одной из тех людей, для которых покой бывает только один — кладбищенский. А жизнь — это постоянное движение! И словно в ответ на ее собственное внутреннее ощущение прилетела весть из Ленинграда: ее пригласили на пробы в картине «Балтийское небо». Наконец-то! О ней вспомнили! К тому же роль предложили не как в «Девушке с гитарой», о которой она хотела забыть как можно быстрее, а серьезную, драматическую, в фильме о войне. И они втроем — Людмила, пятимесячная Маша и Елена Александровна — полетели в город на Неве.
Режиссер «Балтийского неба», Владимир Венгеров вспоминал: «Шли пробы на роль девочки в «Балтийском небе». Гурченко пришла в павильон в валенках, в шапке с длинными ушами, черты лица заострились, в глазах тревога. Ничего общего с той беззаботной Гурченко, какую мы знали по экрану.
Всех убедила, что именно она должна играть эту блокадную девочку. Хотя ее педагоги, Макарова и Герасимов, помню, были очень удивлены, что Люсю Гурченко взяли на драматическую роль. Ее амплуа тогда были песни. Тут она не знала себе равных. Помнила их множество, и между съемками все, кто был в павильоне, собирались ее слушать. Но она была актрисой. Уже тогда — опытной, активной, цепкой. Понравились мы друг другу, сразу нашли общий язык. Работали на полном доверии, мне всегда по душе было ее очень серьезное отношение к делу».
Но сама Людмила Гурченко очень нервничала, идя на пробы. В первой серии ее героине всего лет пятнадцать, а она-то уже взрослая, да еще и с ребенком. Но Венгеров прекрасно знал, что у нее пятимесячная дочь, и его это нисколько не беспокоило. А вот сама она, после того, как ее утвердили, встала перед сложным вопросом — что же делать с Машей. Не приносить же ее с собой на съемочную площадку. В итоге решили, что пока Людмила не вернется в Москву, Елена Александровна отвезет внучку обратно в Харьков.
И вновь начались съемки. Несмотря ни на что, Людмила Гурченко чувствовала себя на площадке как рыба в воде. Ее любовь к кино не только не угасла после всех неприятностей и обид, а словно, наоборот, вспыхнула с еще большей силой. Тем более что на сей раз ей досталась роль, в которой она могла использовать собственный опыт — то, что сохранилось в ее памяти после страшных военных лет. Ее Соня — живая, настоящая и очень трагичная. Девочка, повзрослевшая в войну.
Где-то во время съемок «Балтийского неба» в коридорах Ленфильма ее буквально на ходу перехватили и пригласили на пробы в музыкальный телефильм «Пойманный монах» по Филдингу. Этот фильм прошел довольно незаметно, но зато на его площадке Людмила Гурченко познакомилась с гримером Маргаритой Матусовой, на многие годы ставшей одной из ее лучших подруг.
В музыкальный телевизионный фильм о любви русского моряка и итальянской певицы Гурченко вписывалась идеально. Она и внешне выглядела как настоящая северная итальянка, и играла с неподдельным темпераментом. Но к сожалению, кроме нее, ничего хорошего в этой картине не было. Слабый сценарий и высокопарные диалоги полностью загубили фильм, и для Людмилы Гурченко он стал лишь новым провалом.
Но она не унывала, тем более что ее уже пригласили в новую картину, снимавшуюся тоже на студии имени Довженко — в экранизацию романа Панаса Мирного «Гулящая». Но и на сей раз ей не повезло. Роман сам по себе достаточно мелодраматичный — история несчастной крестьянки Христи, которой красота принесла одни только беды, заставляла рыдать не одно поколение читателей. Возможно, она хорошо бы смотрелась в виде многосерийного фильма, но запихнуть все несчастья Христи в восемьдесят минут экранного времени оказалось не лучшей идеей. Получилось что-то вроде краткого пересказа романа, в котором недостаток подробностей пытались компенсировать излишней эмоциональностью. В драматических сценах невообразимо зашкаливал пафос, в сатирических — гротеск. Это снова был провал.
И словно мало было неудач в работе, личная жизнь тоже разваливалась на куски. Его измены, ее слезы, взаимное непонимание. После долгих мучений и переживаний она наконец осознала, что ее брак с Борисом Андроникашвили окончательно распался. Теперь надо было как-то пережить это и пытаться идти дальше. Но вот одно ее потом мучило долгие годы — она понимала, что они с мужем были совершенно разными, понимала, что его любовь прошла, и, наверное, не было смысла пытаться склеить остатки былых чувств. но вот как он мог вычеркнуть из жизни собственного ребенка, она так никогда и не поняла.
Стрессы, слезы и обиды не прошли даром. Осенью 1961 года вдобавок ко всему прочему Людмила Гурченко заболела. У нее пропал голос. То есть исчез вообще. И не на день-два, как бывает при ангине, а на целый год. Вообще-то первые звоночки поступали еще на съемках «Гулящей» — тогда голос начал несколько садиться, но она не обратила особого внимания, не до того было. Старалась не замечать и боль в суставах, и участившееся сердцебиение. А потом, когда она вернулась в Москву, ее иммунитет все же не выдержал.
Вроде бы что такое пропажа голоса? Неприятно, но не смертельно. Но не для актрисы, ведь для нее голос — это рабочий инструмент. Актер без голоса — инвалид, он уже не сможет играть.
Как всегда, когда на нее сваливались очередные неприятности, Людмила Гурченко помчалась к родителям в Харьков. Оказалось, у нее серьезные эндокринные нарушения, отсюда и боли в суставах, и пропажа голоса. Ее положили в больницу, где она много-много дней провела лежа и молча. Смотрела в потолок и думала, думала. О себе, о жизни, о бросившем ее муже, о том, что никогда не чувствовала себя в его квартире как дома. Любовь была, а семьи не было. Семья у нее только одна — родители, а теперь еще и Маша. А бывший муж как был чужим, таким и остался, он в ее жизни никто, всего лишь отец Маши.
С тех пор она больше никогда не упоминала его имени. Если надо было сказать о нем, так и говорила: «отец Маши».
Глава 8
Шли дни и месяцы, молодой сильный организм брал верх над болезнью, та постепенно отступала, и вот скоро Людмила Гурченко уже снова могла ходить, говорить, играть на гитаре и даже петь. Правда, пела она сиплым голосом, а двигалась, преодолевая боль, но для нее, с ее жаждой жить и работать, этого было достаточно, чтобы она вскочила с больничной койки и сбежала в Москву. Она уже осознала когда-то, что бездействие для нее — все равно что смерть, и после долгого вынужденного покоя теперь страстно хотела чувствовать себя живой. А значит, надо было работать, ведь для нее не было жизни вне актерской профессии.
Но в Москву она вернулась в пустоту. Брак распался, на киностудиях о ней уже забыли, и даже в Театре киноактера, где простаивающие между съемками артисты получали какую-никакую зарплату, ее уже сняли с довольствия, потому что ее последний фильм был слишком давно. Правда, новый директор вошел в ее бедственное положение и вновь назначил ей зарплату, как только она мелькнула в крошечном эпизодике какого-то японского фильма, который даже не значится в ее фильмографии. По ее собственным словам, у нее там была лишь одна фраза: «Да-да, Тасико-сан, я его позову».
В ожидании ролей в кино она стала работать в Театре киноактера вместе с остальными временными неудачниками их профессии. В то время у театра не было сцены, спектакли не ставились, так что работа там была бы фикцией. если бы не сами актеры. Да, спектакли не ставились, но они все равно их репетировали. Во-первых, чтобы не потерять квалификацию, а во-вторых — ну они же не зря выбрали эту сложную профессию, где лишь один из сотни добивается хоть какого-то успеха, а остальные так всю жизнь и прозябают в эпизодах. Артисты не могут не играть. Их творчество — это их жизнь.
И конечно, они мечтали — а вдруг им все же дадут свой театр или хотя бы временную сцену, и они смогут играть перед зрителями. Это были лишь мечты, но они помогали не пасть духом в этом бесконечном и угнетающем ожидании. Людмила Гурченко в Театре киноактера ждала и мечтала вместе со всеми, ну а пока репетировала роль Джульетты. Кажется, именно тогда она впервые по-настоящему открыла для себя, поняла и прочувствовала Шекспира. Жаль, что ей так и не довелось сыграть в его пьесах ни в кино, ни в театре.
Театр им, конечно, никто так и не дал, но возможность выходить на сцену все же появилась. Пришло понимание, что зрителей интересуют не только сами фильмы, но и актеры там играющие, и режиссеры, и операторы, и художники, и вообще сама кинематографическая «кухня». Творческие встречи с представителями мира кино собирали немало зрителей, и постепенно в них стали участвовать очень многие артисты. Людмила Гурченко для такой «кинематографической бригады» подходила идеально — с одной стороны, зрители ее еще помнят по «Карнавальной ночи» (а про скандал с конвертами уже успели подзабыть), а с другой — она нигде не занята, не снимается, а значит, может ездить по стране сколько угодно. Она поехала и не пожалела об этом.
На этих концертах она по-новому взглянула на многих артистов, да и на творческих людей в целом. Например, сделала важный вывод, что талантливый человек никогда не повторяется и даже одну и ту же историю каждый раз рассказывает хоть немного, но по-другому. И тут же с горечью отметила, что зрители-то как раз этого обычно и не видят. Значит, артист, живя и фантазируя на сцене, вместо того чтобы без особых душевных затрат произносить раз и навсегда затверженный монолог, старается не только для них, но и для себя. Он не дает себе поблажек, не дает застаиваться своему таланту.
Так, в общем-то и прошел для нее 1962 год. Репетиции в Театре киноактера, концерты «кинематографических бригад» и бесконечное ожидание, когда же о ней наконец вспомнят на киностудиях. За весь год было лишь одно приглашение на пробы, но взяли другую артистку.
Но тем не менее она почувствовала некоторую стабильность в своей жизни, к тому же после развода ей досталась тринадцатиметровая комната в коммунальной квартире. И она решила забрать к тому времени уже трехлетнюю дочь из Харькова к себе. Родители отрывали от себя внучку с кровью и слезами, но тоже понимали, что ребенок должен расти при матери. Абсолютно против этого плана была только сама Маша.
Но ни мороженое, ни другие детские радости не могли полностью приручить упрямую Машу. Ходить за ручку она желала только с бабушкой, спать тоже с ней, и вообще от нее не отставала ни на минуту. Пришлось Елене Александровне уезжать тайком, ночью, пока внучка спала.
Но надежды на то, что ребенок просто смирится с неизбежным, не оправдались. Когда она утром обнаружила, что любимая бабушка уехала, она не стала слушать уговоров матери, не стала плакать или кричать, а начала лихорадочно собираться. Сложила в наволочку свои вещи и игрушки, надела теплую пижаму и отправилась, не глядя на идущую следом мать, по проспекту на вокзал. «Чья это девочка, товарищи? Девочка, чья ты? Где ты живешь? Кто твои папа и мама?» — спрашивали изумленные прохожие при виде девочки в пижаме с наволочкой, полной одежды и игрушек. «Я еду до Лели и до дедушки Марка у Харькув!» Пришлось ее наконец ловить и уносить обратно домой.
«Война» в одночасье закончилась, и с тех пор Маша вела достаточно типичную для актерских детей жизнь.
То с мамой, то без нее, летом ездила с ней по гастролям, зимой привыкала к чужим тетям, сидевшим с ней, а потом и вовсе к ранней самостоятельности.
Ну а Людмила Гурченко вертелась как могла. Если раньше еще можно было временами опустить руки, то теперь она всегда помнила, что дома у нее дочь, которую надо кормить, а значит, надо работать и еще раз работать. Но все же в эти годы творческого простоя у нее было мало денег, но зато много времени. И так получилось, что тогда она познакомилась с большим количеством интересных и странных людей, чем обычно за целое десятилетие. Водила она дружбу с художниками, хотя, как сама потом признавалась, не понимала ни их, ни того, что они рисовали. Но это не мешало ей ими по-своему восхищаться и любить живопись как что-то непонятное и загадочное. Бывала она и в компаниях, собиравшихся вокруг деток богатых и влиятельных родителей. Советские состоятельные бездельники не меньше, чем маркизы какого-нибудь Галантного века, любили окружать себя людьми искусства, которые будут творить для них что-нибудь «за еду». Но среди них Людмила Гурченко, конечно, не прижилась.
И вот наконец, ура, летом 1963 года раздался долгожданный звонок с Рижской киностудии. Срочно требовалась актриса в фильм «Укротители велосипедов». Естественно, у них уже была утверждена какая-то другая актриса, работа уже шла, но она почему-то не смогла сниматься дальше, и Людмилой Гурченко просто срочно «заткнули дыру». Она сама это прекрасно понимала, но в тот момент ей было все равно. Два года она фактически не снималась! Да она плясать была готова от счастья!
Тем более там ей предстояло играть с Олегом Борисовым, которым она восхищалась еще со времен «Балтийского неба».
Но несмотря на отличный актерский состав, фильм был слабый, проходной и никакого нового ускорения ее карьере не придал. Впрочем, она от него ничего такого и не ждала. Это был просто эпизод в ее жизни, не слишком значительный, но при этом все же важный — значит, на киностудиях о ней помнят. Не хотят пока ее снимать? Не страшно — ее время еще придет, теперь она это точно знала. Ну а пока вновь тянулись дни и недели простоя, она вдруг решила попытать счастья в театре. И нев каком-нибудь, а в самом популярном на то время театре Москвы — «Современнике».
Вообще-то Людмила Гурченко всегда была актрисой именно кино. С детства кино ее влекло куда больше, чем театр, и причиной тому была искусственность театра, его условность, так сильно отличающаяся от мира на киноэкране. И вдруг, придя на спектакль в «Современник», она увидела тот театр, о котором мечтала в глубине души. Живой, реальный, отбросивший академичность и условность. Театр, частью которого она захотела стать.
И ее приняли. На показе она демонстрировала отрывки из «Ромео и Джульетты» и спектаклей Володина «Назначение» и «Старшая сестра». После показа труппа почти единогласно проголосовала за то, чтобы ее принять. И лишь один актер спросил: «А что она будет у нас играть?» И это был роковой вопрос. Все же театр — не кино. У него есть репертуар, причем характерный именно для этого конкретного театра. И есть актеры, у каждого из которых свое амплуа и свое место в репертуаре. Воти получилось, увы, что Людмила Гурченко была достаточно талантлива, чтобы ее безоговорочно приняли в «Современник», но при этом она совершенно не вписывалась в их репертуар, у них просто не было для нее подходящих ролей.
Актриса Людмила Иванова, много лет служившая в «Современнике» и дружившая с Людмилой Гурченко, рассказывала: «Люсе теперь, наверное, смешно вспоминать: мы с ней играли почти массовку, у меня роли чуть побольше, у нее чуть поменьше. Был у нас такой прекрасный спектакль — «Без креста», по Тендрякову, помните? Мы играли там колхозниц-доярок. У меня хоть кусочек текста с Евстигнеевым был. У нее — ни слова. А вот в «Дне свадьбы» у нее была роль побольше. Майка. Характерная роль, и она могла включить в нее свои наблюдения — социальные зарисовки, какие она очень хорошо умеет делать. Люся, понимаете. личность. Поэтому ее и пригласили в наш театр — в нем всегда ценился актер-личность. Ефремов собирал таких людей, единомышленников».
Но одну большую роль ей пусть не сразу, но все же дали — роль Роксаны в пьесе Ростана «Сирано де Бержерак». Ходили слухи, что на этом настоял Игорь Кваша, ставивший этот спектакль, ну а еще ходили слухи, что у них с Людмилой Гурченко был роман и что Кваша собирался развестись с женой и жениться на ней. Сама она не отрицала, что у них были романтические отношения, но и не углублялась в подробности. Как бы то ни было, этот роман ни к чему не привел — Игорь Кваша остался с женой, а Людмила Гурченко вскоре вышла замуж за Александра Фадеева (приемного сына знаменитого советского писателя с тем же именем). Что же касается роли Роксаны, то она у нее не слишком удалась, что, впрочем, сама Гурченко полностью признавала. Журнал «Театр» писал: «Про ту Роксану, которую сыграла Гурченко, можно сказать, что она своенравна, энергична, расчетлива. Но про нее никак не скажешь, что она поэтична. Не скажешь, что она гордая и нежная, причудница, любящая, но готовая оттолкнуть любимого, если он окажется обыкновенным человеком. И — полюбить другого за то, что он большой поэт.»
«Я могу играть только то, что хорошо знаю», — честно признавала Людмила Гурченко, когда несколько лет спустя говорила о своих ролях. А что она знала о прекрасных «жеманницах» XVII века? Не ее это была роль, и она это прекрасно понимала: «А уж если что-то мне не дано играть, так это именно такие роли, типа Роксаны, героини той пьесы. Из всех швов атласного белого платья выпирал мой отнюдь не голубой характер и мое полупролетарское происхождение вместе с остатками харьковского акцента».
Ей был чужд высокий стиль Ростана, ей была чужда аристократическая Роксана, и куда больше она любила, например, острохарактерную второстепенную роль Гувернантки в «Голом короле». Что еще у нее оставалось? Массовка, эпизоды. Не пришлась она в «Современнике» ко двору. Никто ее не выживал, не называл бездарностью, но и приличных ролей больше не давали. И вскоре она ясно поняла — надо уходить, потому что дальше пойдет уже деградация ее как личности и как актрисы. И она подала заявление об уходе.
Глава 9
Но зато в это время — время простоя в кино и неудач в театре — Людмила Гурченко попробовала себя в новом качестве — как композитор. Ее первая песня называлась «Праздник Победы», и родилась она в мае 1965 года, когда вся страна праздновала двадцатилетие победы над фашизмом. В «Современнике» 9 мая играли спектакль «Вечно живые», и прямо на середине второго акта его прервали и объявили минуту молчания. И именно тогда, когда весь зал минуту стоял в гробовой тишине, в душе Людмилы Гурченко и начала рождаться музыка. А после возвращения домой через кипящую, празднующую Москву, после встречи с родителями, которые ради такого праздника приехали к ней из Харькова, она поняла, какой хочет текст. Впрочем, слова она сочинила не сама — рассказала своей подруге Людмиле Ивановой, какой она видит песню, и та переложила ее эмоции в стихи.
В песне было три куплета, и после каждого шел вокализ — музыкальный припев без слов, который в самом финале должен был взвиться и перекрыть музыку. «Как апофеоз, как гимн Победе! — писала об этой задумке Гурченко. — Что там говорить, я эту песню задумала с размахом. Ах, как она мне была по душе».
Людмила Иванова тоже вспоминала об их первом опыте совместного творчества с теплотой и некоторой ностальгией: «Прямо после спектакля здесь же, в фойе, мы стали сочинять песню. И назвали ее «Праздник Победы». Безыскусная песня, чисто «бардовская». Это ведь, знаете, принципиально иное, чем песня композиторская, профессиональная. Но люди полюбили эти «бардовские» песни, потому что в них была непосредственность чувства. Здесь другая степень искренности, вклада своего, личного. Щеголять мастерством эти песни и не собирались — им важно было выразить свое, понимаете? Сокровенное.
И то, что всех объединяло.
В этой песне про праздник Победы было наше ощущение войны. Люся очень много рассказывала о своем отце, песня была и про него.»
И поначалу казалось, что это отличный старт — быстро написалась песня, и быстро нашлась исполнительница. На отдыхе Людмила Гурченко разговорилась с певицей Маргаритой Суворовой, и оказалось, что та как раз нуждается в подходящей песне. Они быстро ее разучили, и уже осенью Суворова спела «Праздник Победы» на первом конкурсе советской эстрадной песни. Публика приняла ее на ура, пресса тоже вроде бы отозвалась одобрительно — что в песне, мол, интересно сочетается высокое патетическое начало с бытовым. «Неделя» писала: «В наши дни самодеятельные менестрели пишут песни глубочайшего своеобразия, они привносят в это искусство не слишком привычный для него интеллектуализм современной жизни, бесконечную искренность, касаются тем, совершенно не тронутых ранее. По-видимому, «Праздник Победы» — одна из самых крупных удач смотра. Здесь бытовая правда подкреплена самой высокой патетикой. Интерпретация Суворовой вполне соответствовала духу песни, не только талантливой, но и сложной для исполнения».
Потом Суворова поехала на гастроли, и везде «Праздник Победы» слушатели принимали очень хорошо. Дошло до того, что еще один певец попросил разрешения исполнять эту песню. Правда, пришлось немного переделать слова — из «эту песню я раненым пела в палатах», в «эту песню я мальчиком пел по палатам», но и Гурченко, и Иванова на такие мелочи не обращали внимания, они были счастливы, что их песню поют и любят.
А потом счастье разом прекратилось. То ли Союзу композиторов не понравилось, что какие-то дилетантки вылезают со своими песнями, да еще и удачными, то ли дело было в личной неприязни кого-то очень влиятельного, но «Праздник Победы» вдруг начали так громить в прессе и по телевидению, словно это была худшая песня за всю историю Советского Союза. Оскар Фельцман в газете «Советская культура» 21 октября 1965 года писал: «Непрофессиональные сочинения очень снизили художественный уровень выступлений некоторых певцов. На заседании Художественного совета по эстраде Министерства культуры СССР критике подвергалась песня Л. Гурченко на слова Л. Ивановой «Праздник Победы», ибо она компрометирует большую, серьезную тему, которой посвящена. Надрывность музыкальных интонаций, полная профессиональная неподготовленность автора музыки делают сочинение дилетантским».
Как только несчастную песню ни называли — и спекуляцией на великой теме, и игрой на чувствах народа. Критики с телеэкранов надменно заявляли: «Девочка в палатах, какой-то отец надел ордена и медали, разве о таком в песне поют? Ну, товарищи, ну нельзя же так!» Песню даже запретили исполнять на концертах в Москве, и с тех пор Суворова пела ее только на гастролях. И ее по-прежнему принимали очень тепло и душевно.
Тут можно вспомнить, что это был 1965 год, когда 9 мая и выходным днем-το только-только сделали. И Победа была еще достаточно недавней, ею было нужно гордиться, праздновать вместе со всей страной. До появления песни «День Победы» было еще десять лет, и праздник еще не было принято считать днем «со слезами на глазах». Да ив 1975 году Давид Тухманов и Лев Лещенко с большим трудом сумели прорваться через запреты, ставившиеся все тем же Союзом композиторов, чтобы все же исполнить великую песню «День Победы» перед всей страной. Что уж там говорить о Гурченко и Ивановой с их простенькой душевной песней двух девочек, переживших войну..
Но жизнь шла своим чередом, и Людмила Гурченко училась не оглядываться на неудачи, не тащить их с собой как тяжкий груз, а извлекать из них уроки и жить дальше. Несмотря ни на что, писать музыку она не бросила, и впоследствии на концертах не раз звучали ее песни, в том числе полушутливая «У меня есть дочь», про то, как молодая мама с удивлением смотрит на свою подрастающую дочку, и лирическая «Мария», написанная по мотивам знаменитого случая, когда кто-то в радиоэфире, в минуты, предназначенные только для SOS, передал: «Мария, я люблю тебя!»
Продолжала она и сниматься — не выбирая, шла, куда приглашали. Правда, приглашали очень мало.
Еще до разноса ее «Праздника Победы» она успела сыграть Устеньку в «Женитьбе Бальзаминова» — сухопарую перезрелую девицу-компаньонку при одной из невест Миши Бальзаминова. Роль характерная и совсем маленькая, но зато в прекрасном фильме, достойном ее таланта. И видно, что играет она ее в полную силу, вкладывая в эту крошечную роль всю нерастраченную за долгие месяцы простоя актерскую энергию.
А в 1965 году о ней вспомнил Владимир Венгеров, который первым почувствовал в ней драматический талант и уже снимал ее в серьезной роли в «Балтийском небе». И пригласил ее в свой новый фильм «Рабочий поселок». Для Людмилы Гурченко это было счастьем, восторгом — после тишины, пустых слабеньких комедий и редких эпизодов в приличных фильмах наконец-то серьезная роль в сильной драматической картине, где главного героя играет ее любимый партнер Олег Борисов!
Роль, хоть и небольшая, действительно была серьезной, сложной и по-своему даже страшной. Людмила Гурченко играла Марию — жену Леонида Плещеева, вернувшегося с войны слепым. Мария пытается восстановить дом из пепелища и также из пепелища поднять мужа, которого сознание собственной слабости и бессмысленности сделало алкоголиком, пропивающим все, включая продуктовые карточки жены и ребенка. Наконец, Мария не выдерживает и уезжает, бросая беспомощного, погибающего мужа.
Это была действительно сложная роль. Марию нужно было сыграть так, чтобы зритель понял, прочувствовал, что она не могла поступить иначе, что натура более слабая осталась бы и терпела, и гибла вместе с мужем, а Марии пусть и не хватило сил спасти Леонида, но она хотя бы попыталась спастись сама, вырваться из замкнутого круга, куда загнала ее жизнь.
Пожалуй, это одна из лучших ролей Людмилы Гурченко. Но как это ни печально, и эта роль, и сам фильм остались недооцененными, потому что слишком опередили свое время. На дворе стояли шестидесятые, когда на экранах были не краски, а полутона, и не артисты, а типажи. «Она обогнала время, и ей пришлось подождать, — говорил о Людмиле Гурченко режиссер Алексей Герман. — Мера ее драматизма и правдивости стала понятна, созвучна только сейчас». Лет на пять позже «Рабочий поселок» произвел бы фурор, а в 1965 году его всего лишь «заметили».