Освободитель

– На чем мы остановились? А-а, на разведке. Надо бы мне по-тихому прокатиться там да осмотреться.

– Коли ты намерен отправиться с визитом, великий князь, нижайше прошу взять меня с собой, дабы я мог составить описание земель христианских.

– Какой визит, мудрейший? Кто мне что покажет и расскажет, если я со свитой в окружении рати поскачу, да с королями во дворцах обниматься стану? Мне не королей, мне нутро державы пощупать надобно. Чем народ дышит, на что ратники жалуются, какие помыслы у дворян, в чем меж знатью разногласия? Слухи среди черни послушать, чаяния их узнать. Опять же на дороги посмотреть тамошние, на крепости, на дисциплину ратную, на порядки местные.

– Лазутчиков послать мыслишь?

– Хочешь что-то сделать хорошо, сделай это сам… – задумчиво ответил Егор. – Лазутчика тоже учить надобно. Не всякий прочность стены по виду определит, не всякий в мыслях дворянских разберется. А иные еще не то сказывают, что узнали, а то, чего я от них услышать хочу. Нет, мудрый Хафизи Абру, самому и быстрее, и надежнее.

– Ты великий властелин, господин, ты князь и император! А жизнь лазутчика хрупка, как ветка саксаула. Как можно подвергать себя такой опасности?

– Ладно, пусть будет так, – внезапно согласился Егор. – Все бабы дуры. Пойду просить прощения. А ты, друг мой, карту рисуй. Не отвлекайся.

Великая княгиня, всхлипывая, стояла в углу своей платяной горницы, предназначенной для переодевания: с двумя зеркалами – одно из полированного серебра, а другое из обсидиана, – с креслами и диванами для отдыха, подставками для ног, пухлыми подушками тут и там, толстым персидским ковром на полу. Все было роскошным и дорогим – кроме закопченной иконы Богоматери Троеручицы, которой и пыталась между всхлипываниями молиться женщина.

Вожников подошел к ней сзади, взял ладонями за плечи, ткнулся губами в затылок, шепнул:

– Я тебя все равно люблю…

Княгиня всхлипнула громче.

– Хорошо, я попробую говорить все, что о тебе думаю. О том, что ты самая красивая. Что у тебя высокая грудь. Что прекрасная фигура…

На этом Вожников и иссяк. Сочинение комплиментов никогда не было его сильной стороной. Он больше привык не языком трепать, а руками работать. И рассчитать прочность несущих балок для навеса ему было куда проще, нежели хвалить носик или ушки девушки. Что может сказать о щеках нормальный человек? Ну, розовые. Ну, красивые. А что еще? Что большие? Или маленькие?

Нет, это уже что-то не то…

В наступившей тишине послышался шорох в соседней светелке. Егор, отпустив жену, подкрался к дверце, распахнул…

– Ах ты, гаденыш! – схватив боярина за грудки, выволок его на свет Вожников.

– Княжич Пересвет… Слуга верный… – торопливо пробормотал тот.

– Неважно, – замахнулся Егор.

Мальчишка, вскрикнув, зажмурился, съежившись и повиснув в руке. И Егор остановился. Это и вправду оказался всего лишь жалкий малолетка. Болтливый безмозглый юнец.

Вожников разжал руку и кивнул на дверь:

– Пошел вон!

– К услугам… Всегда… Великий князь… – скомкано выдавил княжич и стремглав выскочил из горницы.

– Дитятко покровительства просил, – торопливо промокнула платком глаза Елена. – Сирота елецкая. А ты его ревновать вздумал.

– Язык бы вырвать сиротинушке, дабы вперед ума не спешил, – уже совсем беззлобно сказал Вожников. – Попомни мое слово, из-за языка своего он головой когда-нибудь точно поплатится.

– Вырастет – поумнеет. Господи, как ты меня напугал! Я думала, ты сгоряча уже в поход на Самарканд помчался.

– Зачем? – удивился Вожников. – Там у нас соседи ныне на диво тихие. Их не трогать, так и они беспокойства не доставят. Нам лучше о западном порубежье позаботиться.

– Так ведь там больше ничего нет. Титула выше императорского не существует, далее токмо короли да герцоги остались. Чего с них взять, любый?

– Для себя, Леночка, мы все, что хотели, получили. Но надобно и совесть иметь, о других подумать. Ныне мы можем малой кровью большую беду предупредить. Так отчего бы сие и не сотворить? Не для прибытка – просто для успокоения души. Спросит Бог на том свете: чего мы хорошего в своей жизни сделали? Вот тогда и пригодится.

– Ты все-таки снова собрался уезжать… – поняла великая княгиня.

– Поехали со мной!

– Мы больше не ватажники, любый мой, – погладила его ладонью по щеке Елена. – И хозяйство наше в двух сундуках дорожных не умещается. За державой нашей присмотр нужен. Без руки хозяйской всякое случиться может. Да и мне ныне не след в седле или карете трястись…

Она взяла руку мужа и многозначительно положила ее себе на живот.

– Когда? – Губы Вожникова невольно расползлись в улыбке.

– Полагаю, к концу лета у тебя будет уже два сына, мой драгоценный, а не один.

– Счастье мое! – Егор порывисто обнял жену и крепко расцеловал.

– Твое, и только твое! – клятвенно заверила Елена. – И посмей теперь хоть на час от меня до отъезда своего отлучиться!

– Не отлучусь! Ни на минуту… То есть… Прости… Кажись, я сарацина своего в комнате запер. Сбегаю, проверю. Вдруг ему приспичит?

– Беги, сокровище мое… – горько усмехнулась Елена. – Беги.

Проводив мужа взглядом, она повернулась к иконе и несколько раз широко перекрестилась, отвешивая Богоматери глубокие поклоны:

– Спасибо тебе, заступница. Спасибо, милостивица. Вот уж не ожидала, что ревнивый Егорка мой такой. За слова пустые и то чуть не прогнал. Кабы с настоящим любовником застал, так и вовсе убил бы, верно, на месте. Помилуй меня, матушка, от такой беды. И от ревности мужней помилуй, и от ума помешательства, дабы помутнения душевного не случилось, дабы и вправду ни с кем не спутаться…

***

Впервые за многие месяцы Егор смог поутру вдосталь поваляться в постели. Причем с женой. Причем…

Ну, если бы речь шла о простолюдинах, али худородных боярах, можно было бы сказать, что и «покувыркались», однако великий князь и император с супругой, естественно, не «кувыркались», а благородно «почивали».

Правитель юной державы решил, что раз уж он объявил о наличии важных забот – то под этим прикрытием несколько церковных служб можно и прогулять. Ему – на вопросы лишние отвечать не придется, народу – немного беспокойства на пользу пойдет. Пусть знают, что правитель всего и вся тоже не зря свой хлеб кушает, и тоже порою занят бывает до невозможности.

Елена тоже никуда не пошла и завтраки у себя на время отменила, не отлучаясь от мужа буквально ни на минуту – словно в первые годы их знакомства. И пользовалась каждым свободным часом, чтобы доказать свою любовь. У супругов словно случился второй медовый месяц. Точно так же, как первый – наполненный хлопотами деловыми и ратными, хитростями и интригами. Но теперь еще – и первобытной страстью.

Покой правящей четы оберегали ключница Милана и кравчий Федька – ныне уже возмужавший и остепенившийся, но преданный, как и прежде. И потому Егор особенно изумился, когда, выглянув из покоев, дабы позвать слугу, неожиданно обнаружил перед собой веселого Пересвета, на этот раз одетого в ферязь. Небогатую – синего сукна, подбитую горностаем – но зато новенькую. Сапожки на нем тоже были нарядные, сиреневые, и шапка того же цвета.

– А ты тут чего делаешь? – изумился Вожников.

– Так это… – попятился малолетний княжич. – По повелению великой княгини… За сарацином присматриваю.

– Федька-а!!! – заорал Егор, и уже через несколько мгновений кравчий, с громким топотом промчавшись по коридору, встал перед господином.

– Здесь я, княже… – запыхавшись, выдохнул он.

– Выброси этого прохвоста из дворца, и чтобы духу его в городе больше не было!

– Слушаю, княже. – Федька сгреб Пересвета за ворот.

– Постой… Голландца нашли?

– Прости, княже, не успели. Гонец с Харагло-озера еще не вернулся, поспрошать тоже некого. Сказывали, правда, крутился тут кто-то из его банды. Но пока не нашли.

– Ищите, нужен! Но коли пока нет… Вели Милане вина и сластей принести. Мы с женой еще в покоях задержимся.

Разумеется, о связанных с отъездом хлопотах великий князь тоже не забывал, решая срочные вопросы, отдавая распоряжения и составляя инструкции, но много времени это не занимало. Вожников с самого начала настраивал систему финансового управления так, чтобы она могла работать самостоятельно – где-то увязывая интересы каждого писаря и подьячего на результат, чтобы они получали плату в зависимости от приносимой пользы, где-то жестко регламентируя каждый шаг, где-то добавляя внешний контроль от заинтересованных людей. Если горожане будут знать, что на мощение их улиц твердый процент от сборов на мосту идет, или прихожанам местным доля на церковь – фиг они позволят таможеннику хоть копейку мимо казны себе в карман положить. Быстро воеводе настучат, а то и сами дегтем измажут.

Но хлопот было не так много, как казалось, и с супругой он почти не расставался. Тем страннее было ему уже через день услышать от Елены за ужином:

– Зря ты на него так сердишься, любый мой. Он хоть и княжеских кровей, но ведь и вправду сирота. Земли отчие мертвы, родичей средь живых ни одного. Заместо города стольного изба-пятистенок в деревне. От брата старшего, что ныне князем Елецким считается, два года вестей никаких. Как Витовт его в поход на Орду выманил, так более ни живым, ни мертвым никто не видел.

– Мне обыскать твои покои? – отставил кубок Егор.

– Зачем, милый мой? Ты един для меня желанный, более никого нет и быть не может!

– А с какой-такой стати ты вдруг про Пересвета вспомнила? Не иначе этот шкодник опять к тебе пробрался про глазки небесные нашептать да пальчики потрогать?

– Он просто ищет покровительства, Егорушка, – примирительно накрыла его руку ладонью супруга. – Кому еще младшему из княжичей кланяться, у кого защиты искать, кроме как не у главы рода, не у великого князя? Ты им всем заместо отца, а я заместо матери. Соскучился ребенок по слову доброму, по прикосновению ласковому…

– По ремню он соскучился! – перебил жену Егор. – Значит, и правда приходил? Или все еще здесь?

– Я его сразу отослала! – поспешила заверить княгиня. – Не гневайся. Горюет он очень, что серчаешь ты на него. Он ведь служить тебе желает со всей искренностью, в преданности своей клянется.

– С его повадками токмо девкам под юбки лазить, а не поручения княжии исполнять!

– Не выросло еще у него того, с чем под юбки лазают, – отмахнулась Елена. – Хотя язык, знамо, подвешен. Таких, вестимо, в пажи брать и надобно. Чтобы беспокойства никакого, а слушать приятно.

– Беспокойства не будет потому, любимая, что при следующем его появлении я этого пройдоху как раз за язык и повешу!

– Бедный сиротка, – вздохнула женщина. – Выходит, вовсе некуда ему голову преклонить?

– На плаху, – холодно предложил Вожников. – Пусть с ней целуется, коли ничего более делать не способен.

– А-а… – начала было Елена, но неожиданно осеклась, притянула к себе руку мужа, поцеловала в ладонь. – Ну и бог с ним, забудь. Всех не нажалеешься.

Похоже, княгиня вспомнила, как ненароком обмолвилась князю – зачем, по ее мнению, в свите нужны пажи.

***

Голландец появился через неделю. Как оказалось, его и искать не требовалось – все эти дни барон Антониус ван Эйк фон Харагл-Озерный обитал в Новгороде, и явился на великокняжеское подворье сам, когда Федькины посыльные пошли по кабакам и торгам с расспросами – не знаком ли кто с пиратом из Голландии?

Радостный кравчий тянуть не стал и тут же представил вояку пред ясны очи правящих супругов.

– У-у, какой букет амброзий, – помахал перед лицом ладонью Вожников, когда гость решительно склонился перед ним почти до пояса. – Никак тебя вытащили прямо из бочонка мальвазии?

– Мы пили за здоровье императора, великий князь! – мотнул головой голландец. – И за здоровье великой княгини, императрица! – поклонился он на другую сторону.

– Свое здоровье поберегли бы, бояре, – укоризненно покачала головой Елена.

– Ради императора и императрицы мы готовы пожертвовать всем! – клятвенно заверил ее голландец.

– Никогда не сомневался в твоей преданности, – рассмеялся Егор. – Ты был в пожалованном тебе уделе? Принял ли его под свою руку? Доволен ли наградой? Назначил ли управляющего? Определил оброк и барщину?

– Я воин, а не торгаш, великий князь! Съездил на место тамошнее, показал дарственную. А как сход собрался, смердам предложил отступного три тысячи гульденов платить да самим с общиной разбираться, кому какие пашни возделывать, кому какие ловы брать и как лесом пользоваться. Пару дней они покричали, еще пару поплакали, да на ста двадцати гривнах мы с ними и сговорились. Мыслю, обманули меня изрядно хитрецы сиволапые, да токмо мне проще вдвое меньше серебра получить, нежели наделы исчислять, оброки собирать, хвосты рыбьи пересчитывать, да за барщиной следить. Пущай сами сей морокой занимаются. На пять лет по рукам ударили, а там посмотрим, что получится.

– Значит, барон, ты свободен, как вольный ветер?

– Я раб! – гордо вскинул подбородок голландец. – Верный слуга императора! Я дал клятву верности, и мой меч, и моя голова, и моя жизнь отныне всегда в твоей воле, великий князь!

– В прошлом году ты изрядно помотал мне нервы, барон. И в Германии, и на Балтике, и на Чудском озере. То крестоносцем прикидывался, то ганзейцем, то датчанином. Хорошо у тебя сии провокации тайные удавались.

– Всегда рад служить императору! – Антониус ван Эйк преданно икнул. – Императоры приходят и уходят, моя преданность остается неизменной!

– Ценю твою преданность, барон, – усмехнулся Егор. – И хочу доверить живот свой твоему ратному мастерству и искусству перевоплощения. Сможешь ли ты отбить меня у целого мира?

– Умру, но сохраню, мой господин!

– Что же, тогда готовься к походу. Даю неделю на сборы, и мы выступаем.

– Не соблаголивола… ли… голи… вит великий князь посвятить меня в… – Барон, качнувшись, нахмурился и сделал еще одну попытку: – Не соблаго… Мне… Ну, это… Чего мне нужно делать?

– Соблаговолит, – рассмеялся Егор. – Сейчас объясню…

Через полчаса, отпустив озадаченного хитрым поручением воина трезветь и готовиться в путь, Вожников толкнул дверь в «черную комнату»:

– Как твои успехи, мудрый Хафизи Абру? Времени в обрез, пора собираться на экску… Ты опять здесь, глист всепролазный? Кто тебя сюда пустил?!

Географ, занятый росписью по настенной карте, лишь на миг оглянулся на елецкого княжича и вернулся к работе. Пересвет же упал на колено, широко перекрестился:

– Христом-богом клянусь, нет у тебя более преданного слуги, нежели я, великий князь! Ни наяву, и в помыслах никогда вреда тебе не причиню, рабом верным буду! Токмо поверь, прими на службу, испытай любым поручением! Не держи зла, что супругу твою развлечь в ее одиночестве пытался. Токмо о хорошем ведь думал, услужить, понравиться! Прости, коли невольно что не так сделал. То от старания излишнего вышло, а не со зла!

– Как же ты сюда все время попадаешь, прохвост? – Егор сжал и разжал кулаки. – Я ведь настрого приказал не пускать!

– Коли старания и стремления к повелителю устремлены, никакая сила человека на сем пути остановить не сможет!

– Не блажи, я не баба, – поморщился Вожников. – Отвечай кратко и четко. Мне лапши и без тебя каждый день на уши навешать норовят.

– Осторожностью и хитростью, великий князь. Так потихоньку и пробираюсь.

– Службу тебе одну только могу предложить, – пригладил свою короткую пока еще бороду Егор. – В рубище ходить, через раз жрать, лошадей чистить, воду таскать, исподнее стирать, верхнее сушить. На стол накрывать, постель стелить. В общем, слугой быть простым при хозяине.

– Любую волю твою исполню, княже!

– И называть меня отныне будешь только «господин»!