Помоги проекту - поделись книгой:
— А наши знают, что ты у американцев?
— Разумеется. Они действительно пытались меня вербовать. Я их просто вежливо на хрен послал. А подцепить им меня не на чем, никаких преступлений против советской родины я не совершал. Всего лишь невозвращенец, а это сейчас не криминал. Шлёпнуть меня каким-нибудь коварным образом они, конечно, могут, но зачем? Я для них не опасен, а как-нибудь меня использовать они, видимо, не теряют надежды.
— Алексей Алексеевич, а вам не кажется, что вы были уж слишком со мной откровенны?
— Да, был слишком откровенен. Но не ищи в этом «второго дна». Просто устал я, Андрюха, за десять лет от одиночества. Разблокировка пошла — непроизвольная болтливость. Это даже с опытными разведчиками случается, не говоря уже про таких тупых морпехов, как я. Да и бояться мне нечего. Я всё потерял. Ты понимаешь — всё! Родину, друзей, офицерскую честь. И веру, и правду потерял. А в замен не приобрёл ничего, кроме этого дорогого костюма и дешёвых эфиопских шлюх.
— Неужели на дорогих шлюх денег нет?
— Андрюшенька, шлюхи они всегда дешёвые, сколько бы ты за них не платил. Ладно, извини, устал я. За десять лет столько не говорил. Вряд ли мы с тобой когда-нибудь увидимся. Один совет на прощание. Нашу встречу ваши особисты, конечно зафиксировали. Разговор никто не записывал, верь слову, но вопросы к тебе возникнут. Если они поймут, что ты разговаривал со мной, зная кто я, у тебя будут неприятности. (при слове «неприятности» Андрей усмехнулся настолько зло и горько, что смутил даже бывалого полковника) Неприятности бывают такие о каких тебе пока неизвестно. Так что не хорохорься, а постарайся их избежать. Скажи, что познакомился с каким-то русским, который на вопросы о том, где он работает, отвечал очень уклончиво и загадочно. И ты, понятное дело, решил, что твой собеседник принадлежит к одной из советских спецслужб, только не понятно к какой, но ты не стал тревожить незнакомца бестактными вопросами. А говорил ты с этим загадочным человеком… Кстати, про что мы с тобой говорили?
— Про Лалибелу…
— Вот как? И что это такое?
— Лалибела — это… Ох, Алексей Алексеевич… Да хрен с ней. Нет никакой Лалибелы.
В феврале 1988 года эфиопские войска победным маршем наступали на эритрейских сепаратистов. «Это был их последний и решительный бой». Эритрейцы, обычно такие наглые и самоуверенные, теперь, конечно пятились под натиском огромной группировки численностью никак не меньше 30 тысяч человек. Андрея зачем-то откомандировали сюда, на самую передовую. Вроде бы для того, чтобы координировать действия наступавших с вертолётчиками. Хотя никого ни с кем координировать ему не приходилось. Некогда подтянутый и аккуратный капитан Сиверцев теперь больше походил на заурядного наёмника: на шее всегда болтался автомат, камуфляж грязный и местами рваный, физиономия, покрытая трёхдневной щетиной, имела выражение бессмысленно злобное. В мутных глазах — полная пустота. На все замечания по оводу внешнего вида он отвечал коротко и матерно, хотя раньше матом никогда не ругался. Андрей понимал, что начальство послало его сюда, надеясь на то, что припадочного Сиверцева наконец пристрелят, против чего он и сам нисколько не возражал.
После его разговора с Алексеем Алексеевичем прошла всего неделя. Андрей не исключал, что эту загадочную личность ему сознательно подсунули, срежиссировав случайное знакомство. Причём было даже не ясно, советские спецслужбы это сделали, или американские. Не ясно, и не важно, он не собирался иметь дел ни с теми, ни с другими. Дел у него вообще никаких больше не осталось. Ни в Эфиопии, ни в советской армии. Кем бы ни был этот полковник, но Сиверцев ни минуты не сомневался, что говорил он правду — и про войну, и про политику, и про всё это дерьмо. Эта правда выжгла в душе Андрея всё, что там ещё оставалось живого.
Теперь они просто наступали на эритрейских сепаратистов, которые вовсе не были никакими сепаратистами. Эритрея не входила в состав Эфиопии, всегда сохранявшей независимость, уже хотя бы потому, что Эритрея была колонией Англии. В 1952 году англичане ушли из Эритреи, а в 1962 году Эфиопия попросту захватила эту получившую независимость страну, сделав её одной из своих провинций. Всему миру император Эфиопии объявил, что чуть-чуть попозже они обязательно дадут Эритрее независимость, а пока только за порядком последят. Но потом император уже не вспоминал про это своё обещание. А захвативший власть полковник Мариам и тем более не собирался давать Эритрее независимость. Эта страна, наконец, восстала за обещанную ей свободу. А Мариам всем пытался внушить, что возникла угроза территориальной целостности Эфиопии.
Русские, когда ещё враждовали с Эфиопией, усиленно вооружали Эритрею. Теперь русские вместе с друзьями-эфиопами, которых также успели вооружить, шли войной на ранее вооружённых ими же эритрейцев. Попросту говоря, помогали одной стране окончательно поработить другую, не жалея ради этого ни оружия, ни денег, ни жизней своих офицеров.
Эритрейские повстанцы отступая, минировали всё что могли. Отступали не только войска, всё мирное население Эритреи бросало свои деревни и города, не надеясь на милость наступавших эфиопов. Эфиопская армия вошла в эритрейский город Тессенея, на улицах которого им не встретилось ни одной живой души — всё население до единого человека покинуло свои жилища. Армию-освободительницу отчего-то никто не хотел встречать цветами и вообще никак не хотел встречать. Вот тут-то и началась веселуха, какой ни одному советскому офицеру раньше видеть не доводилось.
Солдаты доблестной эфиопской армии дикими ордами бросились грабить брошенные дома и магазины. Эритрейцы покидали свой город в такой спешке, что почти ничего не взяли с собой. Самые разнообразные товары красивыми горками возвышались на полках супермаркета, в который зашёл Сиверцев, только раскрытая касса была пуста. Андрей взял с полок бутылку «Смирновской» водки, две бутылки какой-то штатовской минералки и палку сервелата. Разложив всё это на прилавке, спокойно выпил, закусил и аккуратно упаковал свои приобретения в позаимствованный здесь же пластиковый пакет. Прежде чем покинуть магазин, ещё раз окинул его повеселевшим глазом и подумал: «А ведь товаров-то здесь побольше, чем в Эфиопии, чувствуется тлетворное влияние Запада». Выйдя на улицу, он, уже преодолев походную усталость, начал проявлять интерес к самому городу: к архитектуре, улицам, скверам. Всё здесь было гораздо лучше, чем в Эфиопии: богаче, изысканнее, современнее. Эритрея, вытянувшаяся вдоль берега Красного моря, несла на себе множественные следы присутствия греков, итальянцев, англичан. Иностранцы, рвавшиеся в эти края, довольствовались, как правило, приморской равнинной Эритреей, сами не желая залезать дальше в эфиопские горы. В итоге Эфиопия наслаждалась свободой, в Эритрея — цивилизацией. Не удивительно, что Мариам захотел объединить и то, и другое под своим революционно-монархическим патронажем, тем более что без Эритреи Эфиопия вообще лишалась выхода к морю.
Думая об этом, Андрей старался не обращать внимания на дико орущие шайки эфиопской солдатни, которые носились по городу с туго набитыми мешками. Празднование дня мародёра было в самом разгаре. Время от времени вопли завоевателей перемежались звуками коротких автоматных очередей. В городе не было ни одного врага, это опьяневшие от вина и счастья эфиопы начинали ссориться из-за добычи, готовые друг друга перестрелять из-за нескольких тряпок. «Город взят, три дня на разграбление, — вяло подумал Андрей, — ничего не изменилось за последние две тысячи лет». Постепенно ему стало даже интересно наблюдать за этой человеческой комедией. На физиономии Сиверцева появилась широкая парадная голливудская улыбка. Он спокойно и равнодушно понимал, что сам принадлежит к дикой своре грабителей, при появлении которых нормальные люди в ужасе убегают, как от нашествия змей, бросая всё, только бы не встретиться с этим отродьем. «Да, теперь я полное отродье», — подумал Андрей. Эта мысль показалась ему смешной и забавной. Добыча его не интересовала, он всё ещё рассматривал причудливые восточные коттеджи, как правило — двухэтажные. С плоскими крышами и маленькими изящными балкончиками. Больше всего его восхищали колонны из белого резного камня. Разглядывая их, он чуть не наткнулся на две группы эфиопов, каждая из четырёх человек. Они стояли друг напротив друга с нацеленными автоматами. Чёрные лица почти у всех были разбиты в кровь, дыхание тяжёлое. А рядом валялись мешки с добычей. Судя по всему, они поспорили за право внеочередного обслуживания в том магазине, у дверей которого стояли. Всем хотелось первыми обслужить магазин. Указательные пальцы в нерешительности замерли на спусковых крючках — одновременно начавшаяся стрельба не оставила бы на поле боя победителей. «Надо помочь парням выйти из патовой ситуации», — весело подумал Андрей. Он аккуратно положил свой пластиковый пакет на тротуар и одной очередью швырнул на асфальт всю кучно стоявшую великолепную восьмёрку. Вставив в автомат новый рожок, он поставил оружие на стрельбу одиночными и спокойно без суеты продырявил все восемь черепов. Голливудская улыбка на его лице стала ещё шире. Зубы, правда, белизной не отличались.
18 марта по Аф-Абедом эфиопская армия готовила генеральное сражение, после которого надеялась покончить с разговорами о независимости Эритреи. К месту сражения было стянуто более половины всех вооруженных сил Эфиопии. А что могла противопоставить этому Эритрея? Самодовольный эфиопский генералитет заранее праздновал победу. Наши советники были настроены далеко не настолько благодушно. Андрей сопровождал группу высшего руководства, своих и эфиопских генералов, когда они накануне сражения выехали на место, оценить диспозицию. Между двумя эфиопскими дивизиями брешь была опасно большой, на что обратил внимание неизвестный Сиверцеву советский генерал-лейтенант. Он обратился к самому важному амхара, тревожно покачивая головой: «Надо бы здесь позицию усилить. Обязательно надо перебросить сюда бригаду с фланга. Сил у нас более чем достаточно, а растянуты они не очень разумно». Великолепный амхара, казалось, превратился в слух, внимая советскому генералу. Улыбка на его почти фиолетовом лице была неотразимо загадочной, можно даже сказать бездонной. Трудно было понять, то ли он готов тот час исполнить ценные указания русского советника, то ли ему просто смешно выслушивать такие глупости. Амхара почти подобострастно кивал, и опять же было не ясно — уж не издевается ли он над нашими. Кажется, эти же вопросы одолевали русского генерала, а ответ ускользал. Такова была двусмысленная роль советников: за всё отвечаешь, а приказать не можешь. Посоветовал — и полномочия твои закончились. Русский генерал, уставший тонуть в бездонных глазах эфиопского командующего, безнадёжно смотрел перед собой, туда, где может быть появится дополнительная бригада, а может быть и нет.
Эритрейцы пошли в наступление за два часа до рассвета. Эфиопы были совершенно шокированы тем, что противник, казалось, едва способный к обороне, стал наступать, хотя русские и пытались предупредить, что это отнюдь не исключено. Попёрли эритрейцы именно в тот самый стык между двумя дивизиями, где никакой дополнительной бригады, разумеется, не появилось. С КП, где находился Сиверцев, вскоре стали видны эритрейские танки. Это были Т-34 советского производства и несколько Т-50. Недаром же ещё совсем недавно СССР помогал Эритрее в борьбе за независимость. Русский генерал, не выдержав такого зрелища, буквально заорал на главного эфиопа: «Вы же говорили, у них нет танков!». Однако фиолетовое лицо ни на секунду не утратило выражения улыбчивого благодушия. Обижаться, а уж тем более оправдываться, было явно ниже достоинства главнокомандующего. Выдержав величественную паузу, он по-барски обронил: «Сейчас наши танки подойдут». Эфиопские «тридцатьчетвёрки» как ни странно не заставили себя ждать, но тут же выяснилась совершенно немыслимая деталь — у танков нет воды для охлаждения двигателей, они вообще не могут двигаться дальше и для контратаки явно не пригодятся. А эритрейцы между тем методично, как по учебнику, развивали первый успех наступления. Русский генерал был в бешенстве, чем-то, напоминая танковый двигатель, в системе охлаждения которого кипели последние капли воды. При этом он всё ещё не терял способности искать и находить нужные решения: «Миномётную роту на КП». Но тут начали выяснятся подробности уже и вовсе экзотические. Когда миномёты прибыли, оказалось, что стрелять они не могут, потому что нет миномётных плит. Плиты возили отдельно, на ослах. Ослов предусмотрительные эритрейцы уже успели перебить, ни мало этим не встревожив эфиопов, благодушия которых после недавних столь успешных грабежей вообще ничто не могло поколебать.
Вскоре эфиопская армия дрогнула, и повально панически побежала. Тяжёлое вооружение, технику бросали, не раздумывая. Всеми владела только одна мысль — спастись. Люди давили друг друга, и привычно уже постреливали в своих. Выживал тот, кто спасался с максимальным хладнокровием.
Позднее Сиверцев узнал, что эфиопы оставили на поле боя 18 тысяч трупов. А сейчас Андрей был одним из самых успешных среди спасавшихся. Ему было абсолютно наплевать на собственную жизнь, благодаря чему он ни на секунду не терял хладнокровия. Людской поток хлынул по направлению к горам, где можно было спастись от преследователей, но, к сожалению, нельзя было укрыться от таких же спасавшихся, ничуть не менее опасных. Когда они вступили на горные тропы, стремительно начало темнеть, и вскоре уже не было видно собственной вытянутой руки.
Андрей, выросший на равнинах северной Руси, полюбил горы, как только впервые увидел их здесь, в Эфиопии. И не просто полюбил, а внутренне почувствовал, интуитивно осознавая значение каждого маленького камушка, встречавшегося на горной тропе. Эти камушки, быстро проходившие перед глазами, всё же успевали приветливо сообщить ему можно ли на них положиться: «Давай, на меня ставь ногу, я надёжный». Или напротив: «Нет, нет. На меня не вступай, я сразу же покачусь и мы закувыркаемся». Так же каждая былинка, сиротливо торчащая на обочине крутой тропы, была ему понятна. Он чувствовал можно ли за неё ухватиться, можно ли на неё перенести часть тяжести своего тела. Этот стремительный диалог с горной тропой всегда так захватывал его, что взбираясь на гору, он не мог остановится, быстро и радостно уставая, но всё же продвигаясь вперёд. Андрей всегда боялся высоты, но на самой крутой тропе самой высокой горы чувствовал себя абсолютно спокойно. Тропа была понятна, а потому надёжна.
Сейчас всё было по-другому. В кромешной темноте горная тропа превратилась в жутко растянувшийся, извивающийся клубок из человеческих тел. Он чувствовал, что ставит ногу то на чью-то руку, а то и на голову, быстро прикидывая достаточно ли надёжной опорой является эта голова, имеющая сейчас значение не большее, чем любой камень. То что голова эта находится на плечах у живого человека было совершенно безразлично. Сильно поредевшая вереница людских тел как-то доползла до перевала, причём такими тропами, которыми рисковали продираться далеко не все горные козлы. Андрей нашёл себе укромную нишу под нависающей скалой, где на него никто не мог наступить, и тот час уснул на голых камнях.
Пробуждение было ужасным и даже не потому что болела каждая косточка — иного он не ожидал. А вот зрелище, представшее перед ним в первых лучах рассвета, легко соперничало с кошмарным сном. Весь перевал был усыпан трупами солдат и офицеров разгромленной механизированной бригады. Идти вперёд, не наступая на них, было почти невозможно. Шли, наступали. Подбитый головной танк колонны ещё дымился, да и всё вокруг дымилось. Воздух был пропитан гарью: резиновой, бензиновой, с особым привкусом горелой человечины. Они шли вдоль целой цепочки сгоревших ЗИЛов. Видимо по перевалу били с воздуха вертолёты. Внизу, под дорогой, валялись разбитые зенитные установки, БТРы, смачно облепленные мёртвыми телами. Впереди стояли два танка без башен. На одном из них лежал обгоревший труп танкиста. Труп уже успел раздуться от жары до неестественных размеров. Техническая гарь понемногу рассеивалась, а трупный запах становился всё сильнее. Казалось, они дышали уже не воздухом, а частицами мёртвых тел. Многие блевали прямо на ходу, не останавливаясь, желая поскорее вырваться из этого царства мёртвых. В обессилевшем мозгу Сиверцева, отравленном трупным воздухом, мелькнула вялая мысль: «Это запах политики». Даже много лет спустя, когда речь заходила о каких-нибудь политических хитросплетениях, ему казалось, что он вновь чувствует это трупный запах.
Скорбная вереница тащилась вперёд, кажется, не вполне понимая, куда и зачем. Люди больше не толкались, потому что их осталось немного. Никто ни с кем не разговаривал, они старались даже не смотреть друг на друга. Периферийным зрением Сиверцев зафиксировал в этой веренице несколько русских лиц, но даже головы не повернул в их сторону. С русскими можно было говорить на родном языке. Но последнее время это не помогало.
Прошла всего неделя после того, как он вернулся к своим после бойни под Аф-Абедом. Его никто ни о чем не спрашивал. Предложили отдыхать сколько захочет. Он отдохнул два дня. Больше — не захотел. Лениво поплёлся тянуть служебную лямку, цинично усмехаясь каждому встречному. Он чувствовал, что долго так продолжаться не может. Потом был тот последний ночной бой, когда на территорию их полка попёрли повстанцы в невероятном количестве. Смертная вспышка ненависти на какие-то минуты оживила тряпичную куклу, которая некогда была капитаном Сиверцевым. Потом он на целую вечность погрузился в чёрную бездну, где непрерывно мелькали почти неразличимые чёрные пузыри и старинный белый плащ с красным крестом. А ещё — огромный меч, рубиновый от крови.
Книга вторая
Секретам Темпли
Часть первая
Образ боя
Сиверцев понял, что пришёл в сознание, вполне земное сознание, хотя его по-прежнему окружал мрак. Но теперь он чувствовал: стоит ему открыть глаза и возвращение в реальность окончательно завершится. Какой она будет, эта реальность? Госпиталь? Плен? Крестьянская хижина? Ему хотелось, чтобы внешний мир проявил себя ещё до того, как он откроет глаза. Рядом с собой Сиверцев интуитивно чувствовал человека. Это враг. В любом случае — враг, потому что друзей у него в этом мире нет. Пусть он как-нибудь проявит себя, пусть что-нибудь скажет, думая, что Сиверцев без сознания. У него тогда будет некоторое преимущество, будет возможность спокойно и хладнокровно подготовится ко встрече с этой неведомой реальностью. Тягучее растягивались, как будто освобождаясь из плена вечности, мучительные секунды. Вдруг он услышал совершенно незнакомый мужской голос:
— Андрюха, кончай прикидываться, я же знаю, что ты пришёл в себя, — голос был удивительно дружелюбным. Тёплым даже. И вместе с тем — очень твёрдым. Этот голос напоминал разогретую на солнце сталь. Сиверцев почувствовал себя маленьким мальчиком, которого отец нежно и твёрдо схватил за руку, как раз когда он собирался извлечь из шкафа запрещённое варенье. Он нехотя, медленно стал открывать глаза.
Перед ним стоял тот самый рыцарь в белом плаще с красным крестом на левом плече. Аккуратно постриженная русая борода, короткие волосы, серые глаза — та же тёплая сталь, что и в голосе. Рыцарь слегка иронично, почти по-товарищески улыбался. Он чем-то напоминал древнерусского князя из какого-нибудь исторического фильма, только одет был совсем не по-нашему, по-западному. Сиверцев всё ещё плавал в полусознательном тумане, ему лень было разгадывать ребусы, поэтому он просто спросил:
— Ты кто?
— Тамплиер.
— Сатанист, значит… — Сиверцев усмехнулся очень недобро, хотя и довольно вяло.
— Я не сатанист. Я рыцарь Христа и Храма, — в голосе незнакомца не чувствовалось ни тени обиды, но «тёплая сталь» заметно остыла.
— Ладно, не обижайся. Мне вся эта религия, в общем-то, без разницы. В любом случае спасибо тебе за то, что ты меня спас.
— А откуда ты знаешь, что именно я тебя спас? — рыцарь удивлённо поднял брови.
— Одежонка у тебя очень заметная, необычная. Если такую увидишь не в кино — забыть трудно.
Эти слова, казалось, потрясли рыцаря до глубины души. Несколько секунд он как будто рассматривал собственную душу, потом с растерянностью, которая чувствовалась во всём его облике, присел на железный стул, стоявший рядом с кроватью. Отмолчавшись и преодолев внутреннее смущение, рыцарь радостно сказал:
— Андрей, там, на поле боя, я был в обычном армейском камуфляже. Меч — это да, тех уродов я действительно рубил двуручным рыцарским мечём. Но вот этого моего плаща там не было. Ты не мог его видеть. И всё-таки ты его видел. Андрюша, ты месяц в коме провалялся. Когда я тебя подобрал, ты был без сознания. Скажи, ты как, откуда меня видел?
— Сверху… Летал… — Сиверцев только сейчас вспомнил о том, как его душа, освобождённая от тела, парила над полем боя.
— Я так и понял. На некоторое время освобождённый Богом от тела, ты видел бой уже не своими материальными гляделками, а духовным зрением. И ты видел в общем-то не действительность, а некую духовную суть действительности. Не картину мира, а в некотором смысле — икону мира. Значит, перед Лицом Божьим, перед лицом вечности, мы, рыцари-тамплиеры, всегда в белых плащах. Вот эта одежда, которая, наверное, кажется тебе театральной бутафорией, это на самом деле — часть нашей души. Именно та часть нашей души, которая угодна Богу. Возблагодарим Господа, Андрей, за то чудо, которое Он явил. А в полётах твоих как раз нет ничего необычного — множество подобных случаев описано в духовной литературе. И, знаешь, какое дело… Бог фокусов не показывает. Чудо всегда имеет смысл и цель. Это чудо не для нас, а для тебя. Для спасения твоей души. Ты верующий?
Андрею стало неловко за то, что он только что выразил пренебрежительное отношение к религии. Он вспоминал о том, как во время полёта над боем радовался своему счастью, узнав, что христианство — правда. Он смущённо ответил:
— Ну… В общем-то верующий…
— Понятно. Много лет ты двигался по направлению к вере воробьиными шагами. Господь в одно мгновение перенёс тебя вперёд на сто миль по этому пути. Ничего больше не буду говорить. Ты сам всё это почувствуешь и поймёшь, — рыцарь, словно вернувшись на землю, уже будничным тоном спросил:
— У тебя, наверное, множество более практических вопросов?
— Первый из них: где мы сейчас находимся?
— Мы по-прежнему в Эфиопии. В Лалибеле. Мы под землёй — в недрах той самой горы. Ты ведь очень хотел побывать в Лалибеле?
— Хотел, да… Но с тех пор уже перехотел. Что это за бункер?
— Секретум Темпли — Убежище Храма. Понимаю, что тебе это ни о чём не говорит, но всё сразу объяснить не смогу.
— Опять эти тайны мадридского двора…
— Никаких тайн. Я готов ответить на все твои вопросы с любой степенью подробности. Но если я попытаюсь сделать это сразу, ты просто захлебнёшься в информации, основная часть которой к тому же ни о чём тебе не скажет.
— Я — пленник?
— Нет, ни в коем случае. Мы хоть через 5 минут можем приступить к твоей эвакуации в любую точку земного шара, начиная от твоей базы в Дэбрэ и заканчивая… Нигде не заканчивая — в любую точку земного шара. Но, может, сначала в себя придёшь после комы? Сориентируешься в ситуации, примешь взвешенное решение.
— Ты сам-то из каких будешь? Я смотрю, ты кое-что про меня знаешь, а я про тебя — ничего.
— Я — русский, как ты уже успел заметить. Зовут — Дмитрий. Не все, конечно, меня так зовут, но ты лучше обращайся по имени. Бывший майор КГБ. Служил в Афгане.
— А как сюда попал?
— Потом расскажу эту в высшей степени поучительную историю. А про тебя мы действительно немало знаем. Спас я тебя довольно случайно, хотя у Бога, конечно, нет случайностей, но в Дэбрэ я был по совсем другим делам, а тут такая заваруха. Вмешался. Откуда мы многое знаем — это опять же — большой отдельный разговор.
— «Мы» — это кто?
— Орден Христа и Храма. Орден рыцарей-тамплиеров. Ты что-нибудь слышал про тамплиеров?
— В детстве когда-то статью в журнале читал: «Процесс над рыцарями Храма». Там, кстати, и говорилось, что тамплиеров осудили за сатанизм.
— Известная история. Любишь книжки про рыцарей?
— В детстве любил…
— Давай-ка, вспомни детство, — Дмитрий выложил на маленький столик перед кроватью Андрея приличную стопку книг. — Я тут и закладочки сделал — на что тебе будет полезно обратить своё просвещенное внимание. Тебе надо заново учиться ходить. Пока больше лежать будешь — книги помогут с тоски не помереть, да и меня избавят от необходимости слишком многое объяснять самому. Дверь в твою палату не заперта. В принципе, ты можешь выбраться отсюда на поверхность, не встретив на своём пути ни одной запертой двери. И не остановит никто — посты проинструктированы. Но я тебя прошу — не выходи пока к коридор. В этом случае у тебя возникнет множество вопросов, на которые я не успею ответить. Здесь у тебя всё есть. За этой дверью — туалет, душ. За этой — небольшой кабинет — кресло, телевизор, письменный стол. Еду тебе будут приносить пока сюда. Прислугу вопросами не грузи, кроме чисто бытовых, разумеется. Потом, если захочешь, успеешь со всеми наговориться. Меня не будет неделю — дела за пределами Тампля. Вернусь — сразу зайду к тебе. На этом разреши откланяться. Оставайся с Богом.
Когда странный рыцарь из КГБ покинул его, Андрей сразу же закрыл глаза. Всё что он узнал ни с чем в его сознании не стыковалось. От неизбежной в такой ситуации бури вопросов его уберегло полное бессилие. Не только руки и ноги едва шевелились, но и мысли тоже не отличались особым проворством. Он провалился в сон. Здоровый сон без потери сознания.
Проснувшись, Сиверцев открыл глаза сразу же. Страха перед реальностью как не бывало. Впервые осмотрелся в своей комнате — идеально белые, абсолютно ровные стены, сводчатые потолки, как в древних монастырях. Причудливое сочетание евродизайна и средневековья, выглядевшее, впрочем, вполне гармонично. В этом помещении Сиверцев сразу же почувствовал себя на удивление хорошо и спокойно. Вспомнил Дмитрия. Этот невероятный мужик тоже почему-то показался своим, близким, почти родным. Увидел книги на столике. Рядом — тарелку с кашей и стакан сока. Дотронулся до тарелки — она была тёплой, как будто кашу разогрели точно к моменту его пробуждения. С трудом, но с удовольствием поел. Взял в руки одну из книг. Интерес к этим книгам был у него не больше, чем к стопке газет, кем-то забытых на тумбочке в госпитале. Не так уж сильно его интересовали средневековые рыцари — тамплиеры, но он невольно подчинился закону всех больниц: читают даже те, кто не любит читать. Однако, с первых же строк чтение настолько захватило его, что он словно опять вышел в открытый космос иной реальности.
Тамплиеры сражались в Палестине, в Святой земле, во имя целей, которые были Сиверцеву совершенно непонятны, но как они сражались! У нескольких историков он нашёл упоминание о том, что тамплиеры нередко атаковали, а порою и побеждали десятикратно превосходящего противника. Бывали случаи, когда храмовники шли железной стеной на стократно превосходящего врага. Кажется, они вообще ни перед чем не останавливались — боевые потери тамплиеров достигали порой 90 процентов. Сиверцев хорошо понимал: такой бой трудно считать выигранным, но такой образ боя повергает противника в ужас, а это в дальнейшем позволяет порою вообще обойтись без сражений.
Вот, например, арабский историк Ибн ал-Асир пишет про «сверхъестественную ярость» тамплиеров в бою. Сарацины стали называть тамплиеров «франкскими угольями» или «сердцевиной франкского войска». Все единодушно говорят: тамплиеры пользовались невероятным авторитетом у противника и у своих, само собой. Некий французский аббат, Бернар Клервосский писал про образцового тамплиера: «Это рыцарь без страха и упрёка… Не ведая сомнения, он не страшится ни человека, ни дьявола, ни даже самой смерти, потому что он издавна возжелал её для себя» (так вот оказывается, откуда пошло выражение «рыцарь без страха и упрёка». А никто и не знает, что первоначально оно относилось только к тамплиерам). Один современный автор пишет: «Тамплиеры дрались в своём обычном стиле, то есть как сумасшедшие».
Будучи кадровым офицером, Сиверцев хорошо понимал, что целая армия не может быть «клубом самоубийц». Большинство людей очень хочет жить и большинство военных — тоже. Неслыханная храбрость тамплиеров была загадкой даже для их современников.
А вот ещё один совершенно шокирующий момент: из 24 великих магистров, сменившихся за время существования Ордена, шестеро погибли в бою, а вообще «ходили в рукопашную» все до единого (никакого боя, кроме рукопашного, тогда просто не было). Сейчас невозможно представить даже командира полка, который в каждом бою был бы впереди своих солдат. А магистры возглавляли боевое соединение, которое по современным меркам можно приравнять к группе армий, но они были первыми на поле боя. Сейчас генерал всегда на КП. Это разумно. Одни ведут бой, другие им управляют из безопасного места. Так ведь и в средневековом бою сшибались порой десятки тысяч человек и такой бой ничуть не меньше нуждался в управлении. А великие магистры, управляя сражением, сами сражаясь, как рядовые войны. Неразумно? Но и сейчас за таким полководцем солдаты пошли бы хоть в самое пекло.
Впрочем, Сиверцев знал таких храбрецов, что просто кровь холодела. Но он никогда не видел хотя бы взвода, состоящего сплошь из таких храбрецов. Это понятно — героизм — дело штучное, его на конвейер не поставишь и в массовое производство не запустишь. А тут, скажем, 300 рыцарей в едином строю и абсолютно все — безумно храбрые герои. И это вовсе не было преувеличением европейских хронистов. Враги даже больше восхищались мужеством тамплиеров, чем европейцы.
Но наиболее невероятным было то, что сам Устав Ордена Храма предъявлял почти непомерные требования к храбрости своих рыцарей. Устав — сумма правил, обязательных для каждого. Представьте себе, что современный устав требовал бы от каждого солдата в каждом бою заслужить награждение орденом. Орденом… Мы уже забыли о том, что орден — не наградная железка. Орден — организация. А железка — знак Ордена, подтверждающий твоё членство в этой организации. Орденом не награждают. В Орден принимают. Да ведь и сейчас до сих пор говорят «кавалер ордена». Слово «кавалер» (во французской огласовке «шевалье», в испанской — «кабальеро») как раз и означает «рыцарь». И не случайно это слово однокоренное со словом «кавалерист», потому что рыцарь — именно конный воин. (Собственно, русское слово «рыцарь» произошло от немецкого «риттер» — всадник). Забавно, да? «Кавалер ордена «Красной Звезды» в общем-то означает «Рыцарь Ордена Красной Звезды». И само слово «орден» происходит от латинского «ордо» — порядок, то есть упорядоченное объединение.
Сиверцев поневоле отвлёкся, разбежавшись по сноскам и комментариям в разных книгах. Потом задумался: а ведь это не просто забавная путаница в словах. Разные значения слов «орден» и «кавалер» на самом деле логически взаимосвязаны. Если рыцаря принимали в Орден таких отчаянных храбрецов, это уже само по себе было наградой. Соответственно, в каждом бою его поведение должно быть таким, за какое сейчас вручают орден.
Так вот сумасшедший Устав Ордена Храма запрещал тамплиеру на поле боя отступать, если противник превосходил его силами менее чем в 3 раза. Значит, если 2 сотни бойцов отступают под натиском 5-и сотен — это уже нарушение Устава, потому что нет троекратного превосходства противника. Но даже в случае хоть десятикратного превосходства противника нельзя было отступать без приказа командора. Порою Устав вполне позволял командору храмовников отдать приказ об отступлении, но он не отдавал этого приказа (ну не хотел!) и его рыцари в строгом соответствии с Уставом и со спокойной душой гибли один за другим, забирая с собой каждый по десятку врагов.
Сиверцев подумал о том, что за такое поведение в бою сейчас действительно награждают орденом «Красной звезды». Он вспомнил красный крест на белом плаще Дмитрия — знак Ордена. Потом вспомнил про медицинскую организацию «Красный крест», и от бесчисленных сравнений у него закружилась голова — такое умственное напряжение после тяжёлого ранения было уже чрезмерным. Он закрыл глаза, думая минутку передохнуть, но отключился на несколько часов.
Очнувшись, Андрей увидел рядом с собой юношу с черной бородкой. Он был в таком же плаще, как и у Дмитрия, только чёрного цвета. Юноша спокойно и сноровисто ставил на столик перед кроватью Андрея маленькие тарелочки с разной протёртой едой. Заметив, что Сиверцев проснулся, юноша никак на это не отреагировал. Андрею это не показалось обидным, он приветливо улыбнулся:
— Здравствуйте, рыцарь.
— Здравствуйте, господин капитан. Только я не рыцарь. Я сержант Ордена.
— У вас тоже есть воинские звания?
— Нет. В Ордене «сержант» — не воинское звание. Сержант — воин, не имеющий рыцарского посвящения.
— Вроде рядового?
— Не обязательно. Сержант может быть и командором. Он только рыцарями не может командовать.
— Ты, кажется, русский? Много нас тут таких?
— Только мессир Дмитрий и я. (Сиверцева юноша сосчитать не захотел). Но, господин капитан, вас ведь просили ни кому не задавать вопросов?
— Всё, умолкаю. Выдай только одну военную тайну: как тебя зовут?
— Саша, — юноша каждое слово произносил как будто с трудом, но, намолчавшись досыта, Сиверцев не унимался:
— Когда появится Дмитрий?
— Если Богу будет угодно, мессир Дмитрий появится тогда, когда он вам сказал, — кажется юноша, не имея возможности заткнуть Сиверцеву рот, избрал иную тактику: отвечать, не отвечая.
— Тебя приставили ко мне?
— Именем Господа.
— А если ты мне понадобишься?
— Я вам не понадоблюсь. У вас есть всё необходимое. Позвольте откланяться.
Юноша в буквальном смысле поклонился Сиверцеву и выплыл из комнаты. Он очень понравился Сиверцеву и несколько даже поразил. Его немногословная манера общения была необычным сочетанием полной покорности, подчинённости и бесспорного чувства собственного достоинства, не лишённого даже некоторой величавости. В армии Сиверцев встречался либо с раболепным холуйством, либо с высокомерной спесью. В Саше не было ни того, ни другого. «Особый тут народ», — подумал Сиверцев.
Он решил встать. Голова снова закружилась. Парализующая слабость сразу же разлилась по всему телу. Однако, ни в одном месте ничего не болело. Он осторожно дотронулся до пробитой груди. Нет, ни сколько не больно. Значит, рана затянулась, пока он был в коме. Держась за стенку, сделал несколько шагов. Понял, что хватит для первого раза. И вдруг почувствовал, как ему хочется опять погрузиться в мир причудливой тамплиерской сути.
Поделиться книгой: