Евгений Карлович Миллер происходил из старинного дворянского рода и позже, будучи в эмиграции, писал: «В доме моих родителей с детских лет я был воспитан как верующий христианин, в правилах уважения к человеческой личности – безразлично, был ли человек в социальном отношении выше или ниже; чувство справедливости во взаимоотношениях с людьми, явное понимание различия между добром и злом, искренностью и обманом, правдой и ложью, человеколюбием и звериной жестокостью – вот те основы, которые внушались мне с детства».
По окончании Николаевского кадетского корпуса Евгений Карлович поступил в Николаевское кавалерийское училище. Выпущен он был вахмистром эскадрона и был произведен в корнеты Лейб-гвардии Гусарского Его Величества полка. «Кадетский корпус, кавалерийское училище и полк, в котором я имел честь и счастье служить, заострили во мне чувство любви к Родине, чувство долга перед Россией и преданности Государю как носителю верховной державной власти, воплощающему в себе высший идеал служения России на благо русского народа», – вспоминал он спустя годы.
Именно генерал стал первым врагом революции. В Большой Советской Энциклопедии о Миллере написано: «Выступал как ярый противник демократизации армии, 7 апреля 1917 года был арестован солдатами и под конвоем отправлен в Петроград». Лейб-гвардеец на дух не переносил комитетов и депутатов. Совершенно распоясавшиеся чины Русской Императорской армии выстрелили в спину генералу и повезли в столицу, для дальнейшей расправы. Но там еще не был окончательно потерян контроль над ситуацией, и Миллер остается в живых. С осени 1917 года он становится представителем Ставки Верховного главнокомандования Русской армии при Итальянском главном командовании. После захвата власти большевиками Миллера заочно предают суду ревтрибунала и приговаривают к смерти (впрочем, в Государственном архиве Российской Федерации хранится весьма странный документ, согласно которому Евгений Карлович вплоть до 2 сентября 1918 года числился в рядах РККА. С этим обстоятельством историкам еще только предстоит разобраться).
10 июня 1919 года Верховный правитель России адмирал Колчак назначил генерала Миллера главнокомандующим вооруженными силами России, действующими против большевиков на Северном фронте. Евгений Карлович уже поздравлял свои войска, считая это первым шагом к объединению страны под руководством Верховного главнокомандующего. Но в этот момент началось отступление армий Колчака. И тут же последовал еще один удар – английским командованием было принято решение об уходе из Мурманска. Поступок союзников вызвал всеобщее возмущение, англичане прямо обвинялись в предательстве. Начальник оперативного отдела Генерального штаба полковник Костанди попросил о встречи с представителем союзников, и, отдав честь, положил ему на стол британский орден, которым был награжден. В сопроводительном письме он отметил, что считает ниже достоинства русского офицера носить награду страны, представители которой изменили данному слову и своим союзникам.
Генерал Миллер мужественно встретил плохие новости. Вот как об этом вспоминал английский генерал Айронсайд: «Ни один мускул не дрогнул на его лице, когда я сообщил ему дурную весть. Лишь по его светло-голубым глазам я мог догадаться, как ужасно он устал. Пару минут он смотрел на меня, не говоря ни слова. Я протянул руку, и он сжал ее мертвой хваткой».
После краха Белой борьбы на севере России в феврале 1920 года Миллер эмигрировал во Францию. Он принял активное участие в формировании Русского общевоинского союза, был доверенным лицом великого князя Николая Николаевича. После похищения агентами НКВД генерала Кутепова в 1930 году 63-летний Евгений Карлович Миллер, бывший его заместителем, возглавил РОВС. Безоружная армия в штатском продолжала жить с верой в грядущий решительный бой с большевиками. Не случайно он заявил тогда: «Большевики – враги России, советская власть – вражеская власть, бесконечно вредная, губящая Россию морально и материально; с ней не может быть никаких компромиссов; с ней может быть только борьба и не может, а должна быть борьба всегда и всеми силами, всеми способами, не исключая возможности вооруженной борьбы. Вот на чем воспитывалась Добровольческая Армия, влившая в себя все лучшее, спасшееся с других белых фронтов и по праву носящих с 1920 года высокое название Русской Армии, ее же и честь, ее же и ответственность».
РОВС казался Миллеру твердым монолитом, сплоченным Белой идеей. В интервью лондонской газеты «Морнинг Пост», едва возглавив крупнейшую организацию русского зарубежья, он сказал: «Эмигранты убеждены, что рано или поздно русский народ сам свергнет советскую власть, а их задача – содействовать контрреволюционному движению, нарастающему в стране».
Но в то время Русский общевоинский союз стал подтачиваться многочисленными интригами. Генералы неутомимо спорили, что делать дальше. От Миллера ждали продолжения активной борьбы с большевиками и ставили в пример Кутепова. Но, во-первых, в секретную деятельность генерала Евгений Карлович посвящен не был, а во-вторых, почти все боевики погибли во время вылазок в СССР. Поэтому Миллер прежде всего думал о трудоустройстве офицеров и солдат русской армии, оказавшихся в эмиграции.
Положение многих из них было действительно плачевным. В большинстве стран белые воины считались беженцами, их неохотно принимали на работу, платили всегда меньше и при малейшем проявлении недовольства увольняли. Один из офицеров вспоминал позднее: «За исключением 5 часов, уделяемых сну, генерал Миллер был остальное время в делах. Эта самоотверженная работа стяжала ему заслуженную популярность. Он подкупал не пышными речами и игрой на популярность, а своей неустанной заботливостью об улучшении быта и материальных нужд, что больше всего ценит наш народ».
Да и сам Евгений Карлович едва сводил концы с концами. Один из чинов Русского общевоинского союза вспоминал спустя несколько лет: «Сумрачное утро, струившееся в окно, как-то особенно подчеркивало бедность квартиры и всю ее беженскую скромность, не отвечавшую высокому положению ее хозяина. Да и сам хозяин был одет очень скромно, на его брюках можно было обнаружить следы тщательной штопки».
Но были и в русской эмиграции те, кто ненавидел председателя РОВС. Как правило, это те, кто всю русскую смуту провел в спокойном Париже. Им доставляло особое удовольствие цитировать эсера Бориса Соколова, который еще в 24 апреля 1920 года писал во французской газете «Информасьон»: «Я был свидетелем последнего периода существования правительства Северной области, а также его падения и бегства генерала Миллера со своим штабом. Я мог наблюдать разные русские правительства, но никогда раньше не видел таких чудовищных и неслыханных деяний. Поскольку правительство Миллера опиралось исключительно на правые элементы, оно постоянно прибегало к жестокостям и систематическому террору, чтобы удержаться наверху. Смертные казни производились сотнями, часто без всякого судопроизводства.
Миллер основал каторжную тюрьму на Иокангском полуострове на Белом море. Я посетил эту тюрьму и могу удостоверить, что таких ужасов не было видно даже в царское время. В бараках на несколько сот человек размещалось свыше тысячи заключенных. По приказанию Миллера начальник тюрьмы Судаков жестоко порол арестованных, отказывавшихся идти на каторжные работы. Ежедневно умирали десятки людей, которых кидали в общую могилу и кое-как засыпали землей.
В середине февраля 1920 года, за несколько дней до своего бегства, генерал Миллер посетил фронт и заявил офицерам, что не оставит их. Он дал слово офицера позаботиться об их семьях. Но это не помешало ему закончить приготовления к бегству. 18 февраля он отдал приказ об эвакуации Архангельска 19 февраля к двум часам дня. Сам он и его штаб в ночь на 19 февраля тайно разместились на яхте “Ярославна” и ледоколе “Козьма Минин”. Генерал Миллер захватил с собой всю государственную казну, около 400 000 фунтов стерлингов (10 миллионов рублей золотом), которые принадлежали Северной области.
Утром 19 февраля население узнало об измене и бегстве генерала Миллера. Много народу собралось возле места якорной стоянки “Козьмы Минина”, в том числе солдаты и офицеры, которых Миллер обманул. Началась перестрелка. С кораблей стреляли из орудий. Было много убитых. Вскоре “Козьма Минин” ушел из Архангельска. Измена Миллера произвела чудовищное впечатление на офицеров на фронте. Некоторое время они не знали о бегстве штаба и продолжали защищаться. Узнав об измене своих начальников, многие из них покончили самоубийством, а другие перешли на сторону большевиков».
Примерно так же оценивали генерала Миллера в Советском Союзе. Заместитель наркомвоенмора Каменев в докладе правительству 10 марта 1931 года отмечал: «Если дальше посмотреть, как аттестуется он своими соратниками, то мы видим два резко делящихся лагеря. Одни, бежавшие вместе о ним, характеризуют его как “отца родного”, как “талантливого полководца”. Но брошенные на произвол судьбы белогвардейцы характеризуют Миллера, как предателя, как абсолютно бесталанного чиновника, не любящего и боящегося фронта. Несмотря на всю противоречивость приведенных аттестаций, нам теперь представляется полная возможность установить правильную оценку этой “знаменитой личности”. Его отеческие настроения хорошо определяются Иокангской каторгой и многочисленными расстрелами лиц, только подозреваемых в сочувствии большевикам. Кроме того, бегство его достаточно говорит о нем.
Относительно его боевой доблести и талантов полководца мы должны сказать, что это было бесцветное командование. По призванию самих англичан северный фронт держался главным образом ими, и те части, которые сформировал Миллер при помощи англичан, были абсолютно небоеспособными. После ухода англичан, которые ушли под давлением рабочей партии в Англии, Миллер продержался только 4 месяца, после чего фронт был нами разгромлен. Во всяком случае, это – махровый контрреволюционер, несомненно большой интриган, несомненно утонченный палач и совершенно бездарная личность.
Как он попал в командную тележку? Надо думать, что благодаря верноподданническим настроениям к французскому генеральному штабу, хотя раньше он был предан английскому. Роль, которую взял на себя Миллер, неопровержимо доказывает его врожденную склонность к предательству, продажности и садической жестокости».
Прежде, чем переходить к драматичным событиям в русском зарубежье в 30-х годах и роли в них Николая Владимировича Скоблина, осталось нанести на холст два последних штриха: ситуацию в эмиграции и ход борьбы ОГПУ против РОВС.
Сегодня, когда разговор заходит о белогвардейцах, все обычно представляют себе офицера в расстегнутом кителе с золотыми погонами, пьющего водку в парижском ресторане, с ностальгией, сквозь слезы, поющего «Боже, царя храни». Это в корне неверно, хотя истоки такого образного восприятия легко проследить. Именно такими ИХ и демонстрировали НАМ. Те, кто постарше, наверняка вспомнят нашумевшее в свое время стихотворение Роберта Рождественского:
Малая церковка. Свечи оплывшие.
Камень дождями изрыт добела.
Здесь похоронены бывшие. Бывшие.
Кладбище Сан-Женевьев-де-Буа.
Здесь похоронены сны и молитвы.
Слезы и доблесть.
«Прощай!» и «Ура!».
Штабс-капитаны и гардемарины.
Хваты полковники и юнкера.
Белая гвардия, белая стая.
Белое воинство, белая кость…
Влажные плиты травой порастают.
Русские буквы. Французский погост…
Я прикасаюсь ладонью к истории.
Я прохожу по Гражданской войне…
Как же хотелось им в Первопрестольную
Въехать однажды на белом коне!..
Не было славы. Не стало и Родины.
Сердца не стало.
А память – была…
Ваши сиятельства, их благородия —
Вместе на Сан-Женевьев-де-Буа.
Плотно лежат они, вдоволь познавши
Муки свои и дороги свои.
Все-таки – русские. Вроде бы – наши.
Только не наши скорей,
А ничьи…
Так вот, ничьими они себя точно не считали. Никогда у них и мысли такой не было, что попрощались они с Родиной навсегда. Каждую минуту они жили с надеждой на скорое возвращение. Вот только надежды все они с разным связывали. Каких только течений не было в эмиграции. От социалистов и анархистов до Союза крошек-фашисток. И все предлагали, как побыстрее спасти Родину. Кто-то считал, что Россию освободит только монарх из интеллигенции, без случайного смешения крови. Кто-то был убежден, что надо всем признать единственно верным методом борьбы с большевизмом «марш на Рим» Бенито Муссолини. Кому-то требовался крестьянский парламент, а кому-то – Советы и царь. Особняком держался лишь Русский общевоинский союз.
Да, все его лидеры были убежденными монархистами. Но Петр Николаевич Врангель, как основатель крупнейшей антисоветской организации, сразу заявил: армия вне политики. Ему вторил Кутепов: «Добровольцы сначала возьмут Москву, а потом под козырек». Дело в том, что боевые генералы были шокированы теми дрязгами, которые устраивала вокруг армии монархически настроенная эмиграция. Тон задавал один из лидеров бывшего «Союза русского народа» Марков-второй. В разгар «Галлиполийского сидения» он требовал отстранения Врангеля от руководства армией и назначения на его место себя самого. При том, что «карикатура на Петра Первого», как называли его острословы, в армии не служил и всю Гражданскую войну занимался тем, что только и умел – оглашал бесконечные воззвания: «Лозунг “За Веру, Царя и Отечество” никогда и ни при каких обстоятельствах не может оказаться для армии “поспешным” и “преждевременным”. Руководствуясь этим основанным на однажды данной всеми нами присяге убеждением, Высший Монархический Совет уверенно полагает, что содействовать объединению военных чинов под лозунгом “За Веру, Царя и Отечество” есть долг всякого честного русского человека. Встречая, к прискорбию своему, на этом пути препятствия со стороны штаба Главнокомандующего, Высший монархический совет все-таки вменял себе в обязанность всячески успокаивать возникшее среди преданных монархии офицеров недовольство и волнения. Такое стремление Высшего монархического совета в свое время внесло необходимое успокоение в монархическую офицерскую среду. Последовавшее изъяснение вновь вызывает недоразумения и смуту среди преданных монархии военных людей и этим наносит вред делу восстановления России, которое не может произойти иначе, как через монархию. Высший Монархический Совет выражает свое твердое убеждение, что лишь при условии открыто исповедуемого армией священного лозунга “За Веру, Царя и Отечество” и при дружном объединении армии со всеми исповедующими этот лозунг русскими людьми только и возможно избавление нашей Родины от тяжкого и позорного ига Интернационала».
А ведь были еще и великие князья. Затеяв бурное выяснение отношений на тему «Кто больше скипетра достоин» и втянув в этот процесс все зарубежье, постоянно взывали к армии как к третейскому судье. Масла в огонь подливали и некоторые офицеры, в частности капитан 1-го ранга Георгий Чаплин, писавший великому князю Кириллу Владимировичу 19 марта 1923 года: «Необходимо стремиться, дабы Россия и русский народ признали ВАШЕ ИМПЕРАТОРСКОЕ ВЫСОЧЕСТВО как единственного законного БЛЮСТИТЕЛЯ ГОСУДАРЕВА ПРЕСТОЛА, признает же ли ВАС за такового русское беженство в лице разных Марковых, Треповых, Скаржинских и им подобным, для дела абсолютно неважно, и с русским беженством имеет смысл бороться лишь постольку, поскольку это необходимо, дабы оно не могло препятствовать ВАШЕМУ ИМПЕРАТОРСКОМУ ВЫСОЧЕСТВУ творить начатое ВАМИ святое дело».
Врангель был вынужден занять чью-то сторону и, как человек военный, признал бывшего главнокомандующего русской армией. Принципиально легче от этого не стало. Хотя великий русский философ Иван Ильин и написал, что непредрешенчество есть скрытая форма монархизма, в окружении обиженного таким решением Кирилла Владимировича нашлись те, кто считал армию насквозь республиканской, требовал ее роспуска и отдачи под суд лидером.
А была еще одна сила, с которой приходилось считаться. На деньги Москвы пышным цветом расцвело движение «Смена вех». Один из идеологов движения Ключников писал тогда: «Давно пора задуматься над тем, почему русская революция приняла свой страшный размах, почему она преодолела все попытки остановить или сорвать ее, почему она провозгласила одни идеалы и отвергла другие, почему она шла такими жуткими путями и где для нее выходы на новые пути. Цвету русской мысли и мозгу нашей страны нужно принять сам факт случившейся в России революции, признать ее национальный, русский характер, отказаться от трактовки всего произошедшего в России как крупной неприятности, прекратить мешать родине и русскому народу в их борьбе за лучшее будущее».
Надо сказать, что немало эмигрантов, измученных тяжелыми условиями жизни на чужбине, клюнули на агитацию. Потери понесла и Русская армия. Достаточно назвать начальника штаба 1-го корпуса генерала Доставалова, который написал в России более чем необъективные мемуары, которые, правда, были впервые опубликованы лишь в конце 90-х годов:
«Таких, как я, разочаровавшихся в эмигрантской идеологии и в идеях, защищаемых Врангелем и Бурцевым, много. Нас будет еще больше. На нас клевещут и нас ненавидят, потому что мы любим не Врангеля, а Россию и, убедившись в истинных целях, к которым стремятся теперешние балканские руководители, снимаем с них маски, ибо мы гораздо больше любим родину, чем Врангель и его друзья, продающие Россию французам, полякам и румынам за право владеть хотя бы одним княжеством московским.
На какие новые тяжкие и несмываемые преступления перед Россией увлекает он оставшуюся в Сербии совсем неопытную и юную русскую молодежь?
Какие новые унизительные испытания ожидают поверивших ему офицеров? И кто стоит во главе закабаленной на Балканах кучки офицеров и солдат?
Вот небольшая справка о нынешних ответственных руководителях врангелевской армии. Во главе всякой армии стоит генеральный штаб – мозг армии, направляющий, обучающий, внедряющий в нее руководящие военные, а теперь и политические идеи. Во главе генерального штаба врангелевской армии стоит сам барон Врангель – офицер генерального штаба. Его ближайший помощник и начальник всех офицеров генерального штаба армии – начальник штаба армии генерал фон Миллер. Непосредственный помощник Миллера и начальник над офицерами генерального штаба в пехоте – генерал фон Штейфон (о его “преданности” России говорил в своей лекции еще Пуришкевич).
И, наконец, начальник штаба, а значит, и руководитель офицеров генерального штаба в коннице – генерал фон Крейтер (организатор убийства Воровского – Полунин был при нем бессменным, прославившимся своими зверствами начальником контрразведки).
Эти “истинно русские люди” – барон Врангель, барон фон Миллер, фон Штейфон, фон Крейтер – и направляют политику армии, больше всего крича о своей тоске по кремлевским святыням, о поруганной православной вере и о верности союзникам (французам, румынам и полякам) до конца.
Но “истинно русское настроение” не ограничивается генеральным штабом армии. Разветвление “патриотического” генерального штаба идет дальше. Военным представителем Врангеля во Франции является генерального штаба генерал Хольмсен (русской службы), а врангелевским агентом в Германии тоже “русский” – полковник генерального штаба фон Лампе со своими помощниками фон Гагманом и Каульбарсом. И только два импонирующих полякам военных представителя Врангеля в Сербии и Греции, генерал Невадовский и Потоцкий, вносят диссонанс в эту однородную и хорошо подобранную компанию.
Все эти истинно русские миллеры страшно религиозны и фанатически православны. Целый сонм попов, бежавших во Францию и Сербию, ревностно превозносят их святой порыв».
В этих условиях приходилось постоянно напоминать про воинский долг. Поэтому Врангель и поручил начальникам отделов РОВС как можно чаще собирать офицеров, для поддержания у них должного духа.
«Рыбаки» из иностранного отдела ГПУ могли по праву гордиться «уловом» в мутных водах эмиграции. Одна успешная операция сменяла другую. Были заманены в Россию Борис Савинков и Сидней Рейли, самые активные боевики ликвидированы, похищен председателя Русского общевоинского союза прямо в центре Парижа.
26 января 1930 года, в воскресенье, Александр Павлович вышел из дома и направился пешком в русскую церковь. Потом он планировал зайти в Галлиполийское собрание. Семья Кутепова ждала его к завтраку, но, генерал не пришел. Предположили, что он задержался. В три часа обеспокоенная жена послала денщика узнать о причине задержки генерала. Оказалось, что у галлиполийцев Кутепов в тот день не был. Полиция немедленно начала поиски генерала во всех больницах, моргах, полицейских участках.
Сразу нашлись и свидетели преступления. Один видел, как бешено сопротивлявшегося Кутепова заталкивали в машину. Другой – как дрался Александр Павлович с похитителями, пока не накинули ему на лицо платок с хлороформом. Судя по всему, это и стало причиной смерти председателя Русского общевоинского союза. У неоднократно раненого в боях генерала была отрицательная реакция на хлороформ, и даже его минимальная доза могла вызвать остановку сердца. Были и те, кто видел, как завернутое тело доставили на советский пароход «Спартак». Корабль немедленно взял курс в сторону Новороссийска.
Согласно данным, обнародованным ФСБ в середине 90-х годов, Александр Павлович Кутепов умер от сердечного приступа вскоре после того, как теплоход прошел Черноморские проливы в 100 милях от Новороссийска. Однако существует и еще одна версия, озвученная незадолго до смерти одним из старейших французских коммунистов Онелем. Его родной брат принимал участие в этой операции советской разведки. Именно он убил председателя Русского общевоинского союза, когда тот попытался оказать сопротивление. Это противоречило замыслу Москвы. Пришлось везти труп генерала в парижский пригород Леваллуа-Перре, где жил Онель. В гараже его дома вырыли яму, которую потом залили раствором цемента. Проверить эту версию сегодня невозможно. Место, где находился этот гараж, застроено современными многоэтажными домами.
Французская полиция, при всем своем желании, не могла освободить Кутепова. По международным законам, корабли являются частью государства, и вторжение на них может расцениваться как начало войны. А воевать с Советским Союзом, тем более из-за бывшего белогвардейского генерала, никто не хотел. Тем более что первое в мире государство рабочих и крестьян достаточно четко выразило свое отношение к происходящему. 3 февраля 1930 года газета «Известия» посвятила половину первой полосы истории с похищением генерала Кутепова: «Эта нелепая история в излюбленном, бульварном, детективном жанре специально инсценирована с провокационной целью. “Таинственное исчезновение” Кутепова послужило сигналом для неслыханной по разнузданности кампании, направленной против СССР и советского полпредства. “Исчезновение” Кутепова изображается как дело рук “Чека”, агенты которой якобы “похитили” Кутепова среди бела дня на улицах Парижа.
Есть достоверные сведения, исходящие из кругов, имеющих отношение к правым элементам, что виновниками исчезновения Кутепова являются сами белогвардейцы, а именно та часть русских белогвардейцев, которая добивалась отстранения Кутепова и замены его своим кандидатом.
Есть и прямые данные, указывающие на то, что Кутепов, отчаявшись в борьбе с этой частью белогвардейцев и не видя другого выхода, решил уйти с политической арены. Он 26 января выехал незаметно в одну из республик Южной Америки, взяв с собой солидную денежную сумму.
Продолжение французским правительством его тактики пассивности и потворства и косвенного поощрения хулиганской кампании науськивания на дипломатическое представительство Советского Союза невольно создает впечатление, что правительство поддается на провокацию русской белогвардейщины и следует ее указке.
Мы вынуждены были со всей серьезностью поставить перед правительством вопрос: предпочитает ли французское правительство сохранению дипломатических отношений с правительством Советского Союза сотрудничество с белогвардейской эмиграцией? Совершенно очевидно, что нормальные дипломатические отношения несовместимы с такими фактами».
Уже потом, спустя многие годы, стали известны подробности: операцию проводила группа, которой руководил лично начальник I отделения ИНО ОГПУ Яков Серебрянский, награжденный за это впоследствии орденом Красного Знамени. Ему удалось не только на время нейтрализовать РОВС, но и сорвать заброску десанта на Кубань, который генерал намеревался возглавить лично. По некоторым данным, предполагалось участие до 4 тыс. офицеров. После похищения Кутепова обсуждение планов нового похода прекратилось.
Передать чувства, охватившие тогда русскую эмиграцию, я не возьмусь. Лучше Евгения Карловича Миллера об этом все равно не скажешь: «Русская эмиграция закипела негодованием, жаждою мести, желанием принести какие угодно жертвы, лишь бы вырвать генерала Кутепова из рук преступников. Частное расследование в течение многих месяцев работало с полным напряжением сил в помощь официальному французскому следствию, и за все это время широкой рекой текли в Комитет пожертвования со всех концов земли: и бедные, и богатые вносили свою лепту, ибо все поняли, кого они лишились; каждый лелеял надежду, что Кутепов жив, что его найдут, что он вернется к нам; не угасала и вера, что для французского правительства вопрос чести найти и покарать преступников, покусившихся на того, кому Франция оказала гостеприимство.
Увы, проходили дни, недели, месяцы… Наше расследование дало много ценных указаний французским властям, но… соображения “дипломатической неприкосновенности” ставили препятствия перед следствием.
Жестоко карает судьба русский народ, соблазненный большевиками. Велики его страдания и муки. Судьба безжалостно вырывает и из наших рядов всех тех, кому эмиграция верила и кому мог поверить русский народ. Не прошло и года со дня безвременной, в расцвете лет и сил кончины Врангеля, как скончался Великий князь Николай Николаевич, а через год большевики похитили Кутепова…»
В 1978 году неожиданно для всех появилось новое свидетельство по делу о похищение генерала Кутепова. Выходивший в Нью-Йорке «Новый журнал» напечатал статью доктора Зернова, жившего в то время в Париже и знавшего лично многих лидеров Белого движения. Автор обвинил в работе на советскую разведку генерала Штейфона. Заявление произвело эффект разорвавшейся бомбы.
Борис Александрович Штейфон родился в 1881 году в Харькове в семье крещеного еврея. (Немного забегая вперед: в 1942 году вошедших в город нацистов интересовало, подпадает ли генерал вермахта под действие Нюрнбергских расовых законов. Исследованием метрических книг было установлено, что подпадает, поскольку отцом Бориса Александровича был еврей-цеховой, а матерью – дочь православного диакона. Однако на карьере командира Русского корпуса на Балканах этот факт не отразился.)
Участник Русско-японской и Первой мировой войн. Награжден орденами Святой Анны 3-й и 4-й степеней, Святого Станислава 2-й и 3-й степеней и Святого Владимира 4-й степени с мечами и бантом. Окончил Николаевскую академию Генерального штаба.
После большевистского переворота вернулся в родной Харьков. Обладая большим авторитетом среди военных, сумел собрать и объединить местных офицеров, организовать и возглавить первое белогвардейское подполье, названное впоследствии его именем – «Центр полковника Штейфона». Накануне восстания Петлюры и занятия Харькова запорожцами Борис Александрович отправил на юг последнюю группу в 800 человек и с большим риском для жизни прибыл в штаб Добровольческой армии в Екатеринодаре…
В дальнейшем был командиром Белозерского пехотного полка, участвовал в Бредовском походе, был комендантом галлиполийского лагеря. В эмиграции жил в Сербии, занимался научной и преподавательской деятельностью, опубликовал ряд работ по истории военного искусства, получил звание профессора. Накануне Второй мировой войны он считался известнейшим в эмиграции публицистом, историком и военным теоретиком. В одной из своих книг пророчески писал: «Россия уже пережила небывалые потрясения, а ко времени своего возрождения переживет их еще больше. И когда наша Родина приступит к своему устройству, она будет так бедна, что уже не сможет позволить себе роскоши ошибаться. Поэтому мы должны всегда помнить ошибки прошлого, дабы избежать их повторения в будущем».
В годы Второй мировой войны возглавил Русский корпус на Балканах. Скоропостижно скончался 30 апреля 1945 года.
И вот этого человека обвинили в предательстве. Какие же факты были на руках у Зернова?
Якобы в начале января 1930 года Штейфон тайно прибыл в Париж из России, чтобы найти деньги на функционирование мощной антибольшевистской организации, деятельность которой на Родине широко развивается. Генерал просил сестру Зернова указать ему лиц, могущих сделать крупные пожертвования и помочь ему организовать с ними встречи. Желая помочь Штейфону, та обратилась к хорошо знакомому ей С.В. Рахманинову, дававшему тогда концерты в Европе. Тот, желая содействовать борьбе с большевиками, обещал материальную помощь, и встреча была назначена на первую половину февраля.
26 января должен был состояться бал Московского землячества. Штейфон идти на него не собирался. Однако накануне решил все-таки проведать русских парижан. Ему зарезервировали столик, но на балу он так и не появился. А спустя несколько часов пришло шокирующее известие – пропал Александр Павлович Кутепов.
Вот и первая неточность Зернова. Со слов генерала Миллера известно, что по просьбе французских властей, в целях облегчения следствия, исчезновение главы РОВС хранилось в тайне. И только к вечеру второго дня, в понедельник вечером, по Парижу поползли слухи, а уже во вторник ужасная весть облетела все русское зарубежье. Скорее всего, автор разоблачений узнал о похищение Кутепова непосредственно от самого Штейфона. Но Зернов тут же делает поправку на то, что спустя столько лет ему, уже пожилому человеку, трудно вспомнить все детали. Но все самое интересное только начинается. «На следующий день, в понедельник, Штейфон зашел к нам. Конечно, разговор сразу коснулся похищения Кутепова. Генерал рассказал, что он собирался быть на балу, но утром зашел к генеральше Кутеповой, заговорился с ней, а потом, когда она начала беспокоиться запозданием мужа, он стал ее успокаивать, уверенный, что генерал где-то задержался, и таким образом провел у нее большую часть дня. Вместо того, чтобы поднять тревогу и немедленно известить кого следует об отсутствии Александра Павловича, Штейфон успокаивал обеспокоенную и страшно взволнованную ужасным предчувствием жену генерала».
А вот этого быть уже не могло вовсе. И вот почему: если бы здесь шла речь о похищении генерала Миллера, то тогда действительно можно было бы с полным правом упрекнуть кого-нибудь в «медлительности», ибо до его исчезновения был уже трагический прецедент с похищением генерала Кутепова. В данном же случае, хотя все и знали тогда о ненависти большевиков к руководителю Русского общевоинского союза, но именно такого рода преступление совершалось ими впервые. Это первое. То, что Штейфону удавалось успокаивать жену Кутепова, ни в коем случае не может быть поставлено ему в упрек. Наоборот. То же самое пытался бы делать любой порядочный и воспитанный человек, а тем более начальник штаба ее мужа и его близкий друг. Это, стало быть, второе.
Но Зернову до этого дела не было. И он, словно заправский прокурор, вынес вердикт: «Теперь, через 48 лет, можно ли ответить на вопрос: кто был предатель? Кого встретил Кутепов около 11 часов утра 26 января 1930 года на углу улицы Севр и бульвара Инвалидов? Мы знаем только одно, что Штейфон в это же время был там, совсем близко, в двух шагах; не он ли провел Кутепова по бульвару Инвалидов до улицы Удино?
Через несколько дней Штейфон позвонил моей сестре по телефону и сообщил, что возвращается в Югославию. Встреча с Рахманиновым отменена. Его отъезд показался нам странным. Мы обратились к генералу Шатилову, одному из главных деятелей общевоинского союза. Он заверил нас, что генерал Штейфон никогда в Россию не ездил. Мы обратились к Бурцеву, ведшему от себя расследование по делу Кутепова. Он заявил нам, что, по его данным, Штейфон является одним из участников похищения».
Давайте разбираться. Тут должно быть что-то одно: или генерал Штейфон провел большую часть этого рокового утра и дня у жены Александра Павловича, или же встретив генерала Кутепова на углу улицы Севр, и по бульвару Инвалидов провел его до улицы Удино, где его и похитили. Одновременно это делать не под силу никому.
То, что Штейфон был в то утро в доме у Кутепова, подтверждал денщик генерала Федор, соответственно, заталкивать Александра Павловича в машину Борис Александрович не мог.
Я специально перечитал воспоминания почти ста человек, лично знавших Штейфона или служивших с ним. И ни у кого, повторяю, ни у кого не встретил даже косвенных подтверждений этой невероятной версии. А ведь у генерала были недоброжелатели, и немало! Да что там говорить, если и сам Зернов в конце своей разоблачительной статьи признался: «Во всех сообщениях о похищении Кутепова имя Штейфона не упоминается». На этом можно и поставить точку, если бы не одно «но». Спустя три года в Париже вышла книга «Генерал умрет в полночь» о похищениях Кутепова и Миллера. Автор – дочь генерала Деникина Мария Антоновна. Ее исследование до сих пор пользуется огромной популярностью не только во Франции, но и в современной России. Несколько лет назад я получил письмо от председателя объединения Лейб-Гвардии Казачьего Его Величества полка Владимира Николаевича Грекова: «Неудачный труд Марины Грей-Деникиной очень сильно поддерживает обвинения против генерала Штейфона и страстно поносит генерала Шатилова». Но, опять же, без доказательств. Всё на уровне «одна гражданка видела»…
Правоту моих заключений подтвердил и известный российский специалист по Белому движению, доктор исторических наук Василий Жанович Цветков. В письме он отмечал: «Вероятность того, что генерал Штейфон был причастен к советской разведке, равна, по всем имеющимся о нем сведениям, 0,0 %. Почему же возникла “легенда”? 1. Пресловутые конспирологически-параноидальные теории, коих, увы, не чужда была часть эмиграции, особенно в 1940—1970-ее гг. Плоды их наши искатели “жидо-масонского” следа обсуждают до сих пор. Раз Штейфон из семьи крещеных евреев – значит, как говорится, “все ясно”. 2. Нескрываемые монархические симпатии Штейфона, неоднократно высказываемые, очень тесное сотрудничество с графом Келлером (на период пребывания графа в Харькове), сведения о причастности к тайной (она действительно была, это, вряд ли, “догадка” покойного Бортневского) монархической группе в Добровольческой армии (в нее входили, помимо него, Кутепов и Витковский), имевшей выходы на кисловодские центры правых (Союз РНО Безака, Нечволодова и Батюшина и др.). Деникин и Романовский знали о ней и особых симпатий не испытывали (к тому же контрразведка в своих донесениях не скупилась на преувеличение их влияния в армии). Для Штейфона Деникин – классический либерал, со всеми достоинствами, но и с не меньшими недостатками. Отсюда очевидно негативное отношение дочери Деникина к Штейфону. Плюс к тому – определенное германофильство, что в Добровольческой армии не “приветствовалось”. 3. Штейфон, насколько известно его поведение и оценки, всегда был “одиночкой”. Он никому не доверял на 100 %, всегда продумывал несколько вариантов того или иного своего решения. Поэтому со стороны мог казаться “не достаточно искренним”. “Водки не пил”, “матом не ругался”, поэтому и был “не свой”. Очень хорошая подготовка в Генштабе, опыт разведки и контрразведки (еще по Кавказскому фронту в штабе Юденича) – “слишком умный”. Прекрасное знакомство с организацией подполья (Харьковский центр под его руководством пережил и большевиков, и гетмана, и Петлюру). Но в “Ледяном походе” не участвовал – значит тоже, вроде как, не принадлежит к “элите”. Даже строевая должность – командира Белозерского полка многими воспринималась как стремление к “самоутверждению”. Но, при всем при этом, в своих воспоминаниях предельно корректен и сдержан. Никогда не выносит категорических вердиктов (даже в отношении, например, Май-Маевского, на котором только ленивый “не оттоптался” в качестве примера “почему Белые проиграли” (причем и левые и правые)). Интригами не занимался, а предпочитал “держаться в стороне”. Но, при всем, при этом, категорическое неприятие большевизма, ни малейшего даже намека на “сменовеховство” и “возвращенство”. Категорическая неприязнь, например, “успехов социализма в годы первых пятилеток”. А, следуя классической теории “вербовки” (см. например, С.С. Турло, И.П. Залдат “Шпионаж”), агентов нужно искать среди сомневающихся и колеблющихся. После Болгарии от активной работы в РОВСе он отошел, жил в СХС, в Париж приезжал крайне редко, кутеповские надежды на “сотрудничество с Тухачевским” откровенно не поддерживал и неоднократно указывал Кутепову на его элементарную безграмотность в разведке и конспирации. При всем при этом его отношение к Кутепову – очень почтительное…»
Оценивая итоги операций ГПУ против белой эмиграции, необходимо признать: они были проведены блестяще. Савинков – ас подпольной работы, действовавший на этом фронте больше 20 лет. На его счету убийство Плеве и великого князя, дискредитация «корниловщины», подготовка убийства Ленина, Ярославское восстание, организация походов отрядов Булак-Балаховича… Сидней Рейли на тот момент был шпионом номер один в мире. Генералы Кутепов и Врангель с идеализмом расстались еще в Русско-японскую войну. Политические лидеры эмиграции не производили впечатления умственно неполноценных, а члены боевой организации – сплошь боевые офицеры. Как же удавалось чекистам, обладавшим минимальным профессиональным опытом, выходить постоянными победителями в этих психологических дуэлях?
Однозначно прав был Борис Савинков, написавший в самый разгар операции «Трест» статью с символичным названием «В мире самодельных иллюзий». Но еще более правым оказался Иван Лукьянович Солоневич: «У нас после гибели Николая Второго погибли: Милюков, Керенский, Троцкий, Бухарин и еще несколько сотен столь же талантливых людей. И мы вместе с Милюковым, Керенским, Троцким, Бухариным и еще несколькими сотнями столь же умных людей тоже катимся со ступеньки на ступеньку.
Задача объединения всей разумной части эмиграции заключается в ее объединении против всякого тоталитарного режима – режима ВКП(б) или XY – это совершенно безразлично. Задача всякого разумного русского человека заключается в том, чтобы смотреть в лицо фактам, а не в рожу – галлюцинациям. Сговориться мы можем только относительно фактов – пусть с оговорками, разницей в оценках и оттенках. Но нет никакой возможности сговориться о галлюцинациях – тех вариантах невыразимого будущего, каких еще никогда не было, какие ни на каком языке действительно не выразимы никак.
Давно забытый Автор сказал нам: “Берегитесь волков в овечьих шкурах – по делам их узнаете их”. Сравните то, что нам обещали овечьи шкуры и сто, и пятьдесят, и тридцать, и десять лет тому назад – со всем тем, что сейчас реализовано и во Франции, и в России, и в Германии. Не верьте никаким обещаниям. Не стройте никаких галлюцинаций. Не слушайте никаких философов ни с какими писаными торбами: в этих торбах ничего, кроме спирохетов, нет».
Умри, а точнее про русскую эмиграцию и не скажешь. Все жили в каком-то своем мире, который не имел ничего общего с реальностью. Достаточно привести лишь один пример: однажды на собрание РОВС, где жарко обсуждался вопрос, что будет после свержения в России большевиков, зашел один из «его сиятельств». Разумеется, поручики и штабс-капитаны попросили и его выступить, всем хотелось услышать авторитетное мнение. Так вот, они были крайне удивлены, услышав: «Эх, молодые люди! Ну что тут вам непонятного. Вот я, положим, был губернатором. Последний мой приказ в 1917 году имел номер, скажем, 428. Так вот, когда я вернусь на Родину, напишу указ № 429 и все вопросы отпадут сами собой». Такая оценка была характерной для эмиграции. Не случайны слова, сказанные генералом Красновым: «Россия, ведущая свое основание от февраля 1917 года – не Россия, а Русская армия, базирующаяся на опыте гражданской войны, – никуда не годная армия. Строить Россию придется на старом фундаменте. Киев, Новгород, Москва, Санкт-Петербург – вот краеугольные камни этого фундамента, и на иных ничего путного не построишь».
Пожелание как можно более активно вести подобные разговоры исходило из Москвы. Разумеется, не напрямую. Но поскольку эти мысли полностью соответствовали духу зарубежья, их и претворяли в жизнь. Доходило даже до того, что самые горячие головы считали, что в армию обновленной России нельзя будет привлекать генералов из РОВС. Чекисты могли быть довольны.
Начало активной работы «Внутренней линии» нужно вести с 19 ноября 1929 года, когда в Париж приехал один из лидеров организации капитан Закржевский. В письме к нему Фосс давал инструкции, что нужно будет делать: «С получением сего явиться к П.Н.Ш. (Шатилов. – А.Г.), предъявить ему ваши документы и мое письмо, доложив ему обо всем. Лучше это сделать вечером, после семи часов. О вашем свидании никому (понимаете) не должно быть известно. Ваша задача вам будет объяснена. Все будет зависеть от вашего умения молчать и от ловкости в работе. О результате и ходе дела в дальнейшем в пределах возможности держите меня в курсе».
У Закревского была идеальная профессия для разведчика – руководитель небольшого оркестра, который выступал на многочисленных русских праздниках. На одном из них он познакомился со Скоблиным, и генерал помог однополчанину – с тех пор Закржевский часто аккомпанировал Плевицкой. А это значило, что он получает доступ во все слои общества.
В огромном стенном шкафу квартиры Закржевского хранилась картотека на многих видных эмигрантов. Учитывались все антибольшевистские лидеры, особое внимание уделялось всевозможным компрометирующим данным. Тут можно было найти адреса многих чинов Русского общевоинского союза. И это не говоря уже о сведениях о его работе, принадлежности к той или иной политической или общественной организации. И самое главное – необходим он «Внутренней линии» или нет. База данных не ограничивалась Болгарией и Францией. В ней были сведения и о тех, кто проживал в Бельгии, Люксембурге и Германии.
Выполняя инструкции «Внутренней линии», Закржевский все свои письма подписывал «Дмитриев». Впрочем, иной раз в этом и не было особой необходимости. Работал он всегда под прикрытием. Журналист Левицкий ездил по разным городам Франции, читая доклады о жизни в СССР. С ним всегда был Закржевский. Внимательно следил за реакцией зала, потом встречался со своими доверенными лицами и указывал им, кого можно привлечь в ряды тайного ордена. Спустя некоторое время он лично встречался с неофитами «Внутренней линии» и брал с них обязательство хранить тайну организации. После 18 месяцев работы была образована разветвленная сеть агентуры по всей Франции.
Осенью 1932 года в управление Русского общевоинского союза пришли нежданные гости. Член редколлегии газеты «Правда» журналист газеты Михаил Кольцов решил взять интервью у самых отпетых врагов советской власти, от каждого слова которых должна была холодеть кровь у всего пролетариата. Миллер был в отъезде, поэтому отвечать на вопросы пришлось генералу Шатилову. Это было уникальное интервью, возможно, не имеющее аналогов в истории. Барону Врангелю такое не могло привидеться и в кошмарном сне: на рю дю Колизе убежденный коммунист за чашкой кофе беседует с начальником его штаба, самым что ни на есть подлым врагом трудового народа.
21 сентября читатели газеты «Правда» были поражены, увидев огромную статью «В норе у зверя». Разумеется, с комментариями ОГПУ, но эффект от этого меньше не стал. Вылив очередную тонну помоев на всю «буржуазно-монархическую шушеру», Кольцов противопоставил двух генералов: Миллера и Шатилова.
Та статья поразила всю русскую эмиграцию. Миллер был представлен как самый бесцветный и дипломатичный из генералов РОВС и не шел ни в какое сравнение с «мозгом и руками военной и воинствующей зарубежной контрреволюции». Рядом с Шатиловым находятся и настоящие лидеры, несгибаемые бойцы вроде Абрамова, и наше счастье, дорогие товарищи, что в РОВС такой никудышный председатель. Вот если бы на его месте стоял «активнейший деятель гражданской войны, который командовал большими соединениями, а главное был ближайшим соратником, личным другом и несменяемым начальником штаба Врангеля», то всем бы рабочим и крестьянам пришлось очень трудно.
Последний абзац той статьи гласил: «Генерал Шатилов, прекрасно подготовленный, с большим военным опытом, великолепно разбиравшийся в обстановке, отличался к тому же выдающейся храбростью и большой инициативой. А сегодня он должен терзаться бессильными судорогами честолюбия в обществе выживших из ума старичков».
Сегодня, 80 лет спустя, читая это интервью, трудно не согласиться с Иваном Лукьяновичем Солоневичем: «Белая мечта гражданской войны до сих пор не выросла в Белую идею – я уже не говорю о Белой программе. Азбучная истина о том, что зарубежный офицер должен быть грамотным политически, сейчас поддерживается даже Архангельским. Однако в течение двадцати лет для реализации этой азбучной истины не было сделано абсолютно ничего. Зарубежный офицер искусственно удерживался на политическом уровне довоенного портупей-юнкера и воспитанницы Смольного института. Я писал и пишу еще раз: политическое обучение вне определенной политической программы есть совершеннейший вздор. Что вы будете изучать? Аргументацию марксизма или аргументацию монархизма? Теорию антисемитизма или заповеди масонства? И к чему будет звать это изучение? Но даже и не в том дело. Дело в том, что, ежели организация соглашается работать только в том случае, когда она уже в порядке общественного скандала поставлена в безвыходное положение и только скрепя сердце уступает очевиднейшей необходимости, – с такой организацией работать нельзя. Вся энергия будет уходить не на движение вперед, а на преодоление всяческого трения, сопротивления, косности и тормозов. Политической работы вести оказалось нельзя».
Приход Гитлера к власти в Германии в 1933 году и его лютая ненависть к коммунизму дали большинству эмигрантов надежду, что «новый Кубанский поход» все же состоится. Хотя руководство РОВС многое смущало в новом канцлере Германии. Уже 25 марта генерал Миллер писал генералу фон Лампе: «Мне только одно непонятно, почему партия Гитлера носит название национал-СОЦИАЛИСТОВ (выделено в тексте. – А.Г). Я бы понял название национал-демократов или национал-либералов, но при чем тут социализм, когда именно социализму объявлена самая беспощадная война? Но это конечно в данную минуту уже не важно, когда определилась в отношении социализма отрицательная сущность партии».
И все же надежда на новый поход против большевиков в те дни вновь ожила в сердцах белых офицеров. В этих условиях Шатилов с утроенной энергией взялся за дело. Неожиданно для многих его имя стало ассоциироваться со всей военной эмиграцией. Чины Русского общевоинского союза произносили фамилию ближайшего соратника Врангеля с трепетом. С ним, и только с ним, связывали они крах ненавистного им большевизма. Но были и те, кто считал иначе. Офицеры, не состоявшие в РОВС, устроили неожиданный демарш. Была в Париже газета «Единый фронт». Издавал ее старший лейтенант Черноморского флота Павлов. Внимательно проанализировав, как сказали бы сегодня, пиар-компанию «символа всего Белого движения» он в весьма резких выражениях обвинил его в намеренно неправильном руководстве войсками в Крыму. Но и это еще не все. Павлов договорился до того, что Шатилов, дескать, вел сепаратные переговоры с Троцким, мечтая отдать красным Врангеля, в обмен на возможность эвакуировать армию, чтобы потом возглавить ее. Из номера в номер публиковались статьи, названия которых говорят сами за себя: «Черные маршалы серого возглавителя», «Долой Шатилова», «Судите Шатилова сами». Досталось и председателю РОВС. Генерал Миллер был обвинен в бегстве из Архангельска, предательской сдаче Северной области и вверенных ему войск в феврале 1920 года.
Высказывая критику в адрес всего Русского общевоинского союза, «Единый фронт» выдвинул идею проведения съезда РОВС со следующей программой:
1. Персонально обсудить фигуру главнокомандующего и председателя союза.
2. Создать при нем совет, чтобы подготовить всевоинский съезд для выработки единомыслия, чтобы помочь России и друг другу и решить, что делать в случае непредвиденных катастроф.
3. Организовать для желающих добровольные курсы политической грамотности и социальных наук.
4. Войти в общение с достойными уважения русскими общественными организациями и французскими благотворительными обществами, чтобы снять или построить в Париже бараки для русских безработных, снабдить их топливом и походными кухнями. Открыть питательные пункты – столовые и кооперативные лавки. Получить 1–2 деревни на юго-западе Франции, которые покинуты населением.
Почин Павлова был немедленно подхвачен генералами Махровым и Мельницким, которые в статье «Добровольцы и их вожди» в еще более резких выражениях обвинили идеолога «Внутренней линии» в измене всей России в целом и Белому движению в частности.
Разразился страшный скандал. Стремясь защитить честь всех руководителей Русского общевоинского союза, генерал Витковский вызвал на дуэль Махрова. Шатилов тоже не остался в стороне и послал секундантов к Мельницкому. Экстренно собравшиеся чины Марковского полка постановили, что если Витковский или Шатилов будут убиты на этих поединках чести, вставать на их место у барьера до полной сатисфакции.
Махров от поединка уклонился, под предлогом того, что Витковский тут вообще ни при чем и не стоит ему лезть не в свое дело. Если у Шатилова есть к нему какие-то претензии, то он готов ответить за любое написанное им слово: «На фронте 8-й армии, где я его знал, он обнаружил свою ловкость в получении наград. Шатилову удалось, отправившись на русско-японскую войну, вместо фронта устроиться в конвойную сотню Главнокомандующего Русской армией в Маньчжурии генерала Линевича, в которой и не участвуя в боях ухитрился получить все боевые награды, в том числе и Георгиевский офицерский крест.
Возникает вопрос, как начальник штаба 8-й армии в Великую войну мог вторично представить его к награждению Георгиевским офицерским крестом, которым он уже был награжден в русско-японскую войну? Шатилов надеялся, что это представление получит ход и что ему заменят эту награду какой-либо другой по Высшему повелению. Однако начальник штаба 8-й армии генерал Ломновский это представление отклонил, после чего Шатилов перевелся на Кавказский фронт. В Белую армию Шатилов приехал генералом, украшенным двумя Георгиевскими офицерскими крестами, что удивило всех генералов Генерального штаба».
Но Шатилову было в тот момент не до Махрова с его воспоминаниями. Мельницкий вызов принял. 3 июня секунданты Шатилова, одним из которых был генерал Скоблин (он впервые появляется в орбите «Внутренней линии») договорились со своими «коллегами» об условиях поединка чести – дуэльные пистолеты, минимальное расстояние – пятнадцать шагов.
А вот тут-то в дело вмешался офицерский суд чести Русского общевоинского союза. Его члены стали активно обрабатывать Мельницкого, чтобы он отказался от дуэли. Дескать, для всего русского офицерства чудовищно трудно наблюдать за поединком между двумя генералами, жизни которых еще будут нужны освобожденной от большевиков России. В результате удалось достичь компромисса: письмо с извинениями, и Шатилов отзывает свой вызов.