Люди в джунглях

Поначалу буги не решаются прыгать в воду, — должно быть, боятся акул и крокодилов. Но я, не раздумывая, шагаю за борт, и, подгоняемые соленым словцом Асао, который отчитывает их за трусость, они следуют за мной.

Да это отличные работники, боевые ребята! Видя, что я не боюсь, они быстро смелеют и стараются перещеголять меня. Ныряют, толкают, тащат… Уже готов плот из двадцати кряжей. Привязываем его к дереву на берегу и начинаем собирать следующий.

Работаем без передышки, не считаем минут и часов, видим только огромные ныряющие кряжи, которые море задумало отнять у нас. Не думаем пи об акулах, ни о крокодилах. Забыли об усталости, о еде.

Время за полдень. Раскаленное солнце клонится к западу. Но в море еще плавают сотни кряжей. Течение повернуло и снова относит их от берега. Мы подходим к лесоскладу. Буксир успел доставить сюда несколько сот кряжей.

Снова идем в море, вяжем одни плот за другим. Желудок свело от голода, но есть некогда. Каждый спасенный кряж — это по меньшей мере двадцать гульденов. В кряже в среднем три кубометра, по семи гульденов за кубометр.

Не потому ли тридцать человек, и я с ними, трудятся с опасностью для жизни, выбиваются из сил?

Нет! Мы не можем позволить морю отнять то, что с таким трудом добыто нами в джунглях.

Вечер застает нас вдали от дома, у восточной оконечности Себатика. Все до смерти устали. Бензин кончился, весь наш запас — тридцать литров. Вон там буксир рокочет, ткнет плоты. Подъезжаем заправиться горючим и узнать, нет ли риса.

Рис есть. И рис, и рыба. Даже соль нашлась.

Мы уписываем за обе щеки. Асао сияет. Вот это жизнь! Он водит лодку, как бог, работает, как черт, ест, как волк. Буги тоже довольны. Сегодня компания угощает рисом, говорят они. Нажимай, ребята, ешь до отвала!

Наконец желудок набит, и я могу осмотреться. Вижу, что Джаин привез нескольких ибанов — Банао и его друзей.

— Я знал, что к вечеру буги вымотаются, вот и забрал подкрепление днем, когда заходил на Нунукан. Теперь и после заката можно работать.

Буги и впрямь устали. Но это крепкие парни, они привыкли к гораздо более тяжелой работе дома в поле. И мы продолжаем искать бревна в темноте, пока не убеждаемся, что это бессмысленное занятие. Наконец идем к берегу Себатика, бросаем якорь и ложимся спать.

Утром, когда мы проснулись, шел дождь. Небо угрюмое, серое; по счастью, больше двух дней в году такой погоды на Нунукане не бывает.

— Туан, — говорит Банао, — у нас ни риса, ни рыбы нет, а нам еще целый день работать. Давайте сперва поохотимся!

— Ты с ума сошел! Надо кряжи собирать, а не охотиться. Да я и ружья-то не захватил.

— А мы с копьем пойдем, туан. Здесь оленей тьма. Только двое, туан и я. Остальные будут работать.

Банао умоляюще глядит на меня, даже за руку взял.

— Ладно! Пошли, — говорю я. — Джаин, ты будешь тут руководить, а мы с Банао добудем мяса. Вернемся ни с чем — пусть Банао будет стыдно.

* * *

Джунгли промокли насквозь. Идешь будто по озеру, густому зеленому озеру. Земля скрыта под водой, заросли насыщены, напоены, затоплены водой. А вода все прибывает.

— Уж очень сыро, Банао! Ни одного запаха не услышишь! Где тут найти оленя…

Банао не отвечает, молча крадется впереди меня сквозь колючие заросли. Он держит копье за наконечник, древко волочится по земле. В другой руке у него огромный нож. Правда, нож сейчас почти не нужен — мы идем звериными тропами. Они, как туннели, пронизывают кустарник. Выпрямиться нельзя, идешь согнувшись. А местами мы даже ползем.

Вода капает, булькает, льется и почти заглушает голоса птиц и лягушек, стрекот цикад. Капли бьют о листья и ветки, струйки журча текут по стволам и бегут по земле — и все это сливается в один сплошной гул, в котором тонет звук наших шагов. Не нужно стараться ступать бесшумно.

Мы принюхиваемся совсем по-собачьи. Ветра нет. Воздух неподвижен. Да в этом зеленом океане больше воды, чем воздуха…

Сквозь листву поблескивают холодные глаза нитона, свернувшегося в пестрый клубок. Крохотный олененок улепетывает от человека. Кричит испуганный фазан. Но никакого намека на оленей — ни запаха, ни крика. И кабаньего следа нет.

Громадные зеленые листья окатывают нас водой. Колючий ротанг царапает до крови. Голые икры облепили пиявки, кусают муравьи. Вспугнутые птицы-носороги осыпают нас проклятиями.

Кругом — будто жидкая зелень. Или — зеленая жидкость?

Все гуще и гуще заросли, все злее и злее колючки.

Скоро мы будем насквозь пропитаны водой. Мне чудится, что я сливаюсь с этой жидкой вездесущей зеленью.

Чу! Среди запутанных лиан я вдруг улавливаю запах оленя.

А Банао?

— Тс-с-с! — шепчу я. — Паяо! (олень).

Банао кивает и пробирается дальше. Его рука перехватила копье пониже. Зачем, ведь рано еще!

Я по-прежнему волочу копье за собой. Чувствую острие, предназначенное для того, чтобы вонзиться в живое тело.

От запаха дичи рождаются нежданные мысли и чувства, во мне разом просыпается охотник.

Идем все быстрее по оленьей тропе. И как только ухитряются проходить здесь рослые олени? Я почти все время вынужден ползти на четвереньках. Вот следы, их отчетливо видно на сырой земле. Все сильнее слышен густой сладковатый запах оленя.

Став за поваленным деревом, смотрим вперед, куда уходит маленький ручей.

Вон дрожит листик. И качается свисающая лиана. Ветра нет — значит…

В переплетении ветвей ничего не разглядишь. Но я чувствую — олень там! Не окликая Банао, ползу по еле заметной тропе-туннелю.

Постепенно зелень редеет — и я вижу оленя.

Это самка. Наклонив голову, она на полусогнутых ногах буквально извивается, пробираясь сквозь заросли. Двигается бесшумно, и лишь чуть-чуть колеблются листья и сучки.

Она, конечно, заметила нас, но не хочет порывистым движением выдать себя. Надеется ускользнуть незаметно.

Смотрю, как завороженный, на стройное, красивое животное.

И вдруг вижу ее глаз. Большой и темный, он смотрит прямо на меня. Скосился назад; мелькнул белок. Опять — на меня, и — пропал, не видно больше.

Никогда не забуду этого взгляда. Как будто самка меня просила о чем-то. И я чувствовал, что она не боялась меня.

А через несколько секунд я понял, что она хотела мне сказать: «Не напугай моего ребенка!».

Олененок идет за ней метрах в десяти. Крадется так же осторожно, как мать. Уши нервно ловят звуки. Огромные раструбы на красивой головенке с черными глазищами. Вижу влажные зрачки. Маленький житель джунглей — и человек; но малышу невдомек, чем грозит эта встреча.

Охотник во мне умер.

— Самка с теленком, — говорю я Банао.

Мы уходим вверх по ручью искать самца.

Снова продираемся и ползем сквозь заросли. Перешагиваем через глубокие лужи и жидкую грязь.

Время от времени слышим слабый запах оленя.

Ух, как сильно! Он только что прошел тут. Судя по следам, это крупный самец.

Ну, Банао! Вперед, осторожно! Уж этого мы не упустим.

— Туан, — шепчет Банао. — Так ничего не выйдет. Кто-нибудь один должен стать в засаду. Лучше сам туан. Наверно, олень пошел вверх по ручью. Я подожду здесь, туан зайдет спереди. Кругом идите.

Иду в обход и думаю, что это впустую. Все равно без собаки днем оленя не загнать. А хотелось бы увидеть его при дневном свете — ведь до сих пор я всегда охотился ночью с фонарем.

Сделав крюк, снова оказываюсь на тропе.

Не знаю, сколько минут я там простоял, как вдруг услышал крик оленя ниже по ручью. Видно, Банао спугнул его, и олень решил предупредить самку. А сам продолжает идти спокойно.

Во мне снова пробудился охотник. Пульс вдвое чаще обычного. Мысли молниями пронизывают мозг. Мы не должны упустить оленя. Не то останемся без добычи.

Чу! Колышется зелень. Олень идет прямо на меня. Взяв копье двумя руками, заношу его над головой. Длина копья — два метра. Чтобы убить им оленя, надо колоть почти в упор.

От волнения меня бьет дрожь. Подвигаюсь так, чтобы укрыться за деревом. Здесь меня атакуют злые черные муравьи. Они кусают хуже ос, но я ничего не чувствую.

Секунда, другая, третья… Бесконечно долгие и напряженные. Должно быть, не больше десяти метров разделяет нас.

А что, если промахнусь? У меня ведь нет опыта.

Олень крадется в точности как перед тем кралась его самка. Медленно, шаг за шагом… Я не вижу его, но безошибочно чувствую, где он. Слабый шорох. Шум дождя. Тяжелые вздохи пропитанных водой джунглей. И громко стучит сердце, готовое выскочить из груди. Только бы олень по услышал!

Показались медленно движущиеся рога — огромные, тяжелые, твердые. Ему ничего но стоит убить меня. Глаз его не видно.

Ну!.. Десятые доли секунды отделяют меня от мгновения, когда олень окажется рядом и надо будет действовать.

Со мной что-то происходит. Словно другой человек оттеснил мое обычное «я», принял командование над моими дрожащими, напряженными мускулами.

Вместо меня, стиснув копье в онемевших руках, стоит дикарь. Дикарь, за которым тысячи поколений охотников. Мозг и руки жаждут крови. Будто чуткие нервные отростки протянулись от кончиков моих пальцев к острию копья. И копье стало частью моего существа. Промах невозможен. Руки не дрогнут. Неведомые силы движут мной.

В каком-то опьянении бросаюсь на оленя. Копье вонзается ему прямо в сердце. Я неотделим от копья, вместе с ним ощущаю трепет оленьего сердца. Чувствую, как убиваю. Вся моя воля и все осязание сейчас там — на острие копья.

Дикарь выдергивает копье из ослабевшего оленя. Зверь тяжело, со стоном падает. Брызги крови окропляют зеленую листву и тело охотника.

Дикарь упоенно пляшет, сжимая в руках копье. Он прирос к нему нервами, он убивает, он живет! В этом для пего единственный смысл жизни, в этом — все.

А вот и Банао. Он слышал вопль дикаря и нетерпеливо прорубает себе путь в зарослях.

— Туан орудует копьем не хуже ибана, — говорит он, скаля зубы в улыбке.

Дикарь исчезает. Я снова так называемый туан. Голый и грязный, окровавленный и дрожащий. Глаза прикованы к обагренному кровью копью. Пальцы не хотят разжиматься.

— Если туан останется разделать оленя, я пойду в Ситабок за людьми. Часа за два обернусь.

Принимаюсь за разделку туши. Я весь в крови, меня мутит от запаха внутренностей. Но в душе — радость охотника, который видит большие куски жирного мяса и великолепные рога.

Я ложусь в мутный ручей, пытаюсь отмыться. На коже множество царапин и ссадин, клещей и пиявок. Пустяки! Это все — ерунда! Зато у нас горы мяса. Чудесного, свежего мяса!

* * *

Только под вечер мы перетащили мясо на берег. Асао ждал нас с лодкой.

— Мы почти все собрали, — доложил он. — Мантри Джаин говорит — полсотни кряжей пропало, не больше.

— Отлично, Асао! Погляди-ка — мы тоже потрудились!

— Вот когда мяса поедим! — Асао помогает нам погрузить добычу в лодку.

Буксир входит в пролив, волоча за собой несколько сот кряжей. Ему еще всю ночь идти. Мне не хочется плыть на нем. Экипаж получает свою долю оленины, а Джаин переходит в мою лодку. Смеркается, мы — восемь человек — едем домой, усталые, но довольные: удалось собрать лес да к тому же раздобыть мяса.

На пристани меня встречает Сари.

— Я тебя жду целую вечность! Думала уже — ты совсем не вернешься. — Она берет меня за руку, и мы вместе поднимаемся к дому. — Сижу одна на пристани, а на душе так скверно. Не успела опомниться, как стемнело. А ведь домой надо идти мимо того места, где убило Лабиро. И я решила ждать тебя, хоть бы всю ночь пришлось сидеть. Слишком страшно одной идти. Чего только не передумала, пока ждала. Будто семь вечностей прошло, а теперь кажется — всего одна секунда.

— Значит, ты больше не боишься духа Лабиро?

— А! Это я только пока одна верю в такие вещи. Ты ведь знаешь, с тобой я другой человек.

Над нами спокойные ясные звезды. Босые ноги медленно ступают по тропе. Ночной бриз колышет пальмы на пригорке около нашего дома. Из поселка плывет аромат курений. Ветер приносит из джунглей дыхание цветущих сала, море манит куда-то запахом водорослей и ракушек, от человеческого жилья тянет дымом и пищей, сладко пахнут стебли риса, посаженного на поле.

Вдруг в эту симфонию запахов, словно голос солирующей скрипки, врывается благоухание мелати[17], цветка любви.

— Это мы его посадили и взрастили. Теперь он пахнет для нас. — Сари сжимает мою руку. — Он говорит тебе: добро пожаловать домой.

Прирученный олень в загоне возле дома, заслышав мои шаги, приветственно фыркает; собака прыгает, заливаясь лаем.

— Пойдем накопаем оленю батата, потом сами поужинаем, — предлагает Сари.

Мы собираем батат. В темноте теплой ночи играем с оленем, ласкаем его, затем идем в дом.

Спокойные, счастливые, съедаем свой рис и ложимся спать. Остро чувствуем полноту жизни. На миг мы уловили ее гармонию, нам не нужно слов, чтобы сообщить друг другу свои чувства.

Нам чудится, что мы постигли смысл жизни. Счастье в том, чтобы жить по законам джунглей. Охотиться до изнеможения, наедаться досыта, дружить с цветами и животными. Засыпать без мыслей и забот…