Помоги проекту - поделись книгой:
За прошедший месяц французские моряки снискали дурную славу. «Все донесения из Александрии, — вспоминает Наполеон, — содержали жалобы на эскадру; в ней не было дисциплины, матросов отпускали на берег и на пляж, порты Александрии и Розетты были загромождены корабельными шлюпками; на судах прекратились учения, никогда не объявлялась тревога; в море не был выслан легкий отряд или даже хоть один фрегат; каждый день на горизонте появлялись подозрительные суда, причем за ними не посылалось погони; служба была поставлена таким образом, что каждую минуту эскадру могли захватить врасплох».
Генерал Клебер, губернатор города и провинции, был страшно возмущен поведением моряков. После ряда их стычек с аборигенами Клебер запретил пускать матросов на берег, но те не считали себя связанными приказами сухопутного генерала.
На кораблях французского флота не хватало людей, и во время подготовки к экспедиции вербовщики призывали портовых рыбаков, бродяг и даже бывших арестантов. При этом экипажи остались неукомплектованными: на некоторых судах не хватало трети людей от положенной по штату численности.
Французские моряки, в большинстве своем юноши моложе восемнадцати лет, отличались мужеством и любовью к родине. Оказавшись за тысячи километров от дома, они готовы были принять вызов любого врага. Они знали о том, что армия генерала Бонапарта одержала несколько громких побед в Египте, и страстно желали быть достойными славы французских воинов.
Между тем Брюэйс продолжал наблюдать за тем, как английские суда неумолимо приближались. В тропиках рано темнеет, и к четырем часам дня тени, оставляемые предметами, начали удлиняться.
Британские суда двигались к востоку, вдоль береговой линии, не придерживаясь специального порядка. Они растянулись на несколько миль.
Брюэйс полагал, что англичане бросят якоря, чтобы отдохнуть перед сражением, а затем начнут его рано утром. И опытнейший 45-летний морской командир отказывался верить своим глазам: британские суда шли в сторону мелководья и будто собирались немедленно атаковать — в условиях сгущавшихся сумерек и темноты, когда свои суда можно принять за вражеские!
Нельсон вышел из состояния депрессии, и у него были резоны начать бой без промедления. Во-первых, северо-западный ветер должен был помочь ему войта в бухту Абукир. Если же он отложит начало битвы, то ветер может перемениться. Во-вторых, он не хотел давать французам времени на подготовку к бою. И менее всего он хотел, чтобы они снова ушли от него.
Позднее он вспоминал:
«Когда я увидел их [французские корабли], я не мог на них насмотреться, вновь и вновь выглядывая из окна (хотя меня мучила чертова головная боль). Изучая их позицию, я слышал разговор двух моряков, сидевших на пушке вблизи от меня: "Черт их побери, — говорил один другому, — посмотри на них. Они здесь, Джек, и если мы не побьем их, то они побьют нас". Я был уверен в своих силах и поэтому пошел в атаку, имея лишь несколько кораблей, совершенно не сомневаясь в том, что другие последуют за мной, хотя было почти темно и у них могли найтись причины, мешающие этому, однако все они в течение двух часов нашли глубокие места».
Нельсон был уверен в том, что каждый капитан знает свой маневр. В течение долгих недель погони за французами он многократно беседовал с подчиненными и требовал от них обосновать план действий в предстоявшем бою.
И этот план был таков: атаковать не всю линию вражеских кораблей, а лишь ее часть, создавая численный перевес на каждом участке боя. Самое лучшее средство для этого — зажать вражеские суда с двух сторон.
Он полностью доверял капитанам и полагался на их искусство, их храбрость и инициативу. Это те качества, которые позволили ему самому подняться до вершин успеха.
«Самые смелые действия являются самыми безопасными». «Подпусти врага поближе». Нельсон любил повторять эти максимы. Поступать так на деле — значит иметь крепкие нервы, предельную выдержку и бесстрашие в ближнем бою. Так он действовал, когда штурмовал крепость Кальви и брал суда на абордаж при Сент-Винсенте. Его капитаны прониклись этой философией мужества и духом победы.
В три часа пополудни Нельсон дал приказ, разосланный по судам эскадры с помощью сигналов, подававшихся с флагманского корабля «Вэнгвард»: «Приготовиться к бою».
Ветер помогал движению его судов, и они перемещались со скоростью четыре узла. Спустя еще час, когда корабли огибали точку входа в бухту Абукир, он выпустил следующий приказ: «Приготовиться бросить якоря...»
Этот приказ означал, что британские суда должны встать в линию, параллельную линии французских судов, и также бросить якоря. При этом Нельсон выбрал способ крепления кораблей, который позволял им сохранять маневренность и наносить удары по наиболее уязвимым частям неприятельских судов, таким, как нос и корма[5].
Это было почти все, что он мог сказать заранее. А далее будет битва, взаимный обстрел смертоносными снарядами, и невозможно предсказать, чем он закончится.
Нельсон пригласил офицеров за обеденный стол. он поднял бокал и провозгласил тост, обещая своим боевым товарищам, что следующим утром он будет «в палате лордов или в Вестминстерском аббатстве».
Иными словами, он либо станет лордом, либо погибнет в бою. Но, чтобы быть погребенным в Вестминстерском аббатстве, нужно стать великим англичанином, нужно одержать яркую победу.
Матросы на «Вэнгварде» и других кораблях готовились к бою. Эти люди, приученные к строгой дисциплине, действовали но командам своих офицеров.
Порой они бунтовали и тогда ненавидели начальников больше, чем врага. За проступки они подвергались телесным наказаниям, публичным избиениям плетью. Крики и содранная кожа этих несчастных служили суровым предостережением остальным.
В то утро, когда эскадра подошла к Александрии, три человека на борту «Беллерофона» — корабля, которому еще суждено было сыграть важную роль в жизни Наполеона, — получили но двенадцать ударов плетьми за пьянство.
Опыт мятежей на флоте заставлял командиров задумываться об их причинах, и условия жизни матросов менялись. На нескольких кораблях эскадры Нельсона находились женщины, и это были вовсе не офицерские жены.
Джон Никол с корабля «Голиаф» вспоминал, что на судне было несколько женщин: «жена комендора[6]... одна женщина из Лейта, другая из Эдинбурга» и т.д.
Нельсон закончил свой ранний обед, затем вернулся в каюту. У него сильно болела голова, и он очень не хотел, чтобы окружающие расценили его недомогание как нервные переживания перед битвой.
Он знал, что в морском бою никто не может чувствовать себя защищенным. Нельсон не допускал возможности поражения, но всегда помнил, что может быть ранен, искалечен или убит.
В последний час перед битвой моряки продолжали делать приготовления, чтобы чем-то занять руки и не думать о самом худшем. Как обычно, важно было «расчистить палубы для дела». Убирались все липшие предметы. На нижних палубах удалялись перегородки, скот перемещался в сторону, а то и выбрасывался за борт. Ничто не должно было мешать пушечной стрельбе.
Специальная оснастка предохраняла людей от падающих мачт, если их вдруг разрушат неприятельские снаряды. На хорошо начищенные палубные доски посыпался песок с тем, чтобы голые ступни матросов не скользили в лужах крови.
На мачтах каждого корабля были повешены в линию четыре зажженных светильника: это помогало отличать английские суда от вражеских кораблей. Видя, что сумерки сгущаются, Нельсон пошел на серьезное нарушение правил британского флота. Он был «синим адмиралом», и его корабли должны были сражаться под синими флагами. Но флотоводец решил, что в темноте лучше использовать флаги с красным крестом на белом фоне, — это также поможет его людом узнавать корабли в суматохе боя.
Английские суда вошли в бухту Абукир. Барабанщики ударили в барабаны, призывая моряков закончить все дела и занять боевые позиции.
Матрос корабля, ворвавшегося в бухту одним из первых, вспоминал: «Солнце как раз садилось, когда мы входили в бухту, и оно было красным и огненным».
Нельсон поднялся на палубу «Вэнгварда». Он медленно и внимательно осмотрел линию французских кораблей своим единственным глазом.
Они по-прежнему стояли на якоре. «Вражеская линия представляла собой самое жуткое зрелище», — рассказывает свидетель.
Нельсон заметил, что первые по счету суда в неприятельской линии были плохо подготовлены к бою, хотя и находились под защитой мощных орудий трехпалубного «Ориента», стоявшего в середине линии. Но и на «Ориенте» не все было сделано по уставу: на корабле оставили палубные надстройки, сооруженные для размещения пассажиров.
В своих мемуарах Наполеон предполагает, что Брюэйс собирался выйти в море, но дожидался матросов из Александрии, которые явились только в 9 часов вечера. «Между тем вражеские силы находились на расстоянии пушечного выстрела, и, к большому удивлению обоих флотов, французский адмирал не давал сигнала открыть огонь».
Сигнальщики английского флагманского корабля разослали но всем судам приказ Нельсона: «Я намерен атаковать авангард и центр неприятеля». Через полчаса последовал приказ: «Формировать линию боя так, как удобно».
Больше не было нужды в приказах. Нельсон решил не ждать медленных кораблей, чтобы построить их в правильную линию. Он и его капитаны понимали, что нужно ввязаться в бой до наступления темноты.
Английский линейный корабль «Каллоден» буксировал недавно захваченное французское торговое судно. Он отстал на несколько миль и теперь догонял ушедшую вперед эскадру.
В 5 часов 10 минут адмирал Брюэйс приказал открыть огонь но врагу. Пушкарям требовалось время, чтобы прицелиться (для этого надо было ближе подпустить врага), но матросы на «Герье» — нервом корабле французской линии — начали ружейную перестрелку с моряками на английском «Голиафе».
Мужество и дерзость Нельсона были подкреплены тактическим решением, которое стало результатом опыта и вдохновения. Чистая импровизация начала боя перевоплотилась в план, который зародился почти одновременно в голове Нельсона и голове капитана Фоли на «Голиафе».
Нельсон понял, что «там, где было пространство для того, чтобы французский корабль бросил якорь, будет и пространство для того, чтобы прошел английский корабль».
Это означало, что можно обойти вражескую линию, вклинившись между берегом косы и французскими кораблями. Для этого английским судам нужно прорваться между «Герье» и косой, рискуя сесть на мель. Нельсон приказал Худу, капиталу «Зелоса», искать глубокие воды, годные для прохода боевых кораблей. Что же касается Фоли, то он отлично понимал общий замысел командира эскадры и действовал по собственной инициативе.
Таким образом, несколько кораблей Его Величества могут прорваться через узкий проход и бросить якоря, стоя между вражеской линией и берегом. Несколько других кораблей вытянутся в линию, параллельную французским позициям, со стороны моря и также бросят якоря. И тогда французов, зажатых в клещи, можно расстреливать с двух сторон.
Это был вариант развития событий, который Брюэйс полностью исключал, считая свою позицию неприступной. И он не подготовился к атаке со стороны берега, считая появление англичан в этом секторе невозможным. Брюэйс не подумал даже о том, чтобы открыть отверстия для пушек, расположенных у левых бортов кораблей.
Британский флот не имел численного перевеса над врагом, и осуществить задуманное было очень сложно. Нельсон уповал на мастерство и мужество своих матросов и артиллеристов, их способность к быстрой и точной стрельбе из орудий, хотя его эскадра имела на двести пушек меньше, чем французский флот.
Он видел, как садится солнце за фортом, стоявшим на полуострове Абукир. И он с волнением и радостью наблюдал за тем, как капитан Фоли проводит свой корабль под носом у «Герье». Движению «Голиафа» помогал легкий бриз. Волны, по которым плыл корабль, разбивались о скалы косы.
Маневр был полной неожиданностью для французов. Их береговая артиллерия молчала.
Нельсон понимал, что корабль Фоли может зацепить дно. Но если все пойдет хорошо, то и другие суда смогут повторить храбрый и опасный маневр «Голиафа».
«Никто на нашем флоте не знал этой бухты, — вспоминал один из участников событий, — и не было ни одной известной карты, за исключением плохо нарисованного плана, найденного на борту [французского] судна, захваченного 29 июня. Он был передан адмиралу [Нельсону], но на нем ничего нельзя было разобрать».
Сумерки сгущались, приближалась египетская ночь. Пока капитан Фоли, который имел французскую карту бухты Абукир, успешно обходил подводные рифы, и «Голиаф» продолжал свой маневр. Четыре боевых корабля последовали его примеру, начиная огибать французскую линию.
Моряки измеряли глубину и передавали информацию по линии кораблей. Через примерно равные промежутки времени звучали голоса лотовых, стоявших на носах судов.
Джордж Эллиот, в то время корабельный гардемарин на «Голиафе», рассказывал:
«Когда мы приблизились к врагу на расстояние пушечного выстрела, я, стоя рядом с капитаном Фоли, услышал, как он говорит штурману о том, что тот должен обойти головной корабль вражеской линии. Я немедленно начал искать буй на якоре [французского корабля] и увидел его примерно на расстоянии обычной длины каната (примерно 200 ярдов), о чем и доложил. Они оба взглянули на буй и согласились с тем, что есть достаточное пространство для прохода между кораблем и его якорем... Затем штурман получил приказы плыть вперед и бросить якорь... Все это было точно выполнено».
Французские мортиры, стоявшие на острове, открыли огонь, но их ядра не долетали до «Голиафа».
В то же время пушки «Герье» не могли стрелять, и «Голиаф» не был для них мишенью. Капитан «Герье» с ужасом ожидал момента, когда «Голиаф» начнет обстрел его беззащитного корабля. Наконец, рискованная игра капитана Фоли привела к ощутимому результату: в 18.30 он приказал открыть огонь из орудий, и первая партия смертоносных ядер врезалась в борт «Герье», произведя разрушения.
Ответа не было. Но здесь удача неожиданно отвернулась от англичан: хотя якорь был брошен, это не привело к остановке судна, течение продолжало медленно нести «Голиаф» в сторону «Конкерана» — второго корабля французской линии. Корабль капитана Фоли произвел только один залп, и «Герье», казалось, избежал дальнейшего разрушения.
Увы, ненадолго! Там, где только что был «Голиаф», появился «Зелос» и вновь обстрелял потрепанный «Герье», команда которого смогла ответить лишь мушкетными залпами.
Начало было положено, и три английских корабля вклинились между вражеской линией и берегом, следуя за «Голиафом». Французский фрегат, бросивший якорь на мелководье, опрометчиво открыл огонь, но ответ англичан был настолько страшным и сокрушительным, что малое судно тут же пошло ко дну.
Новые удары получил «Герье» — английский «Орион» снес все его мачты и превратил 74-пушечный корабль в груду развалин.
Только один из английских кораблей, направленных па мелководье, зацепил дно и застрял в этом положении до конца боя — то был «Каллоден» капитана Троубриджа. Однако «Каллоден» в дальнейшем сыграл полезную роль: его огни помогли двум судам, ранее посланным на обследование порта Александрии, найти бухту Абукир и присоединиться к эскадре.
Ковда «Голиаф» обходил «Герье», Нельсон новел основную часть флота вдоль французской линии судов, готовых встретить врага со стороны моря. Один за другим корабли Его Величества приближались к французским судам, свертывали паруса, бросали якоря и открывали огонь из орудий.
Кровавая битва у мыса Абукир началась. Стоя борт к борту, корабли двух противоборствующих сторон наносили сокрушительные удары по судам противника, разрушая борта и мачты, разрывая тела людей на части и нанося им тяжелые увечья. Одни находили мгновенную смерть, другие умирали после агонии и страшных мучений. Хирурги, которых называли косторезами, производили ампутации конечностей.
Два первых судна во французской линии недолго участвовали в бою, поскольку подготовились к нему хуже других: команды «Герье» и «Конкерана» высвободили только но одной батарее.
«Вэнгвард» адмирала Нельсона атаковал «Спартиат», третий корабль французской линии. Одновременно 80-пушечный «Тезей» — один из кораблей, прорвавшихся на мелководье, — дал залп по левой стороне «Спартиата». Оказавшись меж двух огней, капитан французского судна капитулировал.
Так же поступили капитаны «Герье», который был окончательно добит «Тезеем», и «Конкерана» — старого судна, давно предназначенного на слом и вооруженного малыми 18-фунтовыми пушками.
Вскоре стало понятно, что боевой порядок английских судов тоже имеет недостатки. «Ориент», но определению Наполеона, «один из лучших кораблей, обладавший всеми качествами, каких можно было пожелать», превосходил любой из кораблей Нельсона. Напротив «Ориента» бросил якорь английский «Беллерофон». Силы были неравными — двухпалубный «Беллерофон», имевший 74 орудия (как почти все корабли Нельсона, включая «Вэнгвард»), против 120-пушечного трехпалубного «Ориента». И хотя Брюэйс и капитан Касабьянка могли использовать лишь 60 орудий из 120, нанося удары но «Беллерофону», последствия французской канонады были ужасными: треть людей команды, состоявшей из шестисот моряков, были убиты либо ранены. Мачты и канаты были снесены, палубы сильно повреждены, орудия были взорваны или сбиты с позиций.
Пушки продолжали реветь, посланные ими ядра разносили в щенки деревянные конструкции кораблей, и многие участники битвы глохли от шума. На людей, кричавших и задыхавшихся в дыму, сыпались обломки кораблей. Языки пламени и вспышки от пушечных и мушкетных выстрелов освещали пространства палуб.
На западе погас последний луч заката, и битва продолжалась в полной темноте. Ярко светила лупа, по ее свет не проникал сквозь завесы дыма. Горели дерево и оснастка кораблей.
К восьми часам вечера «Беллерофон» остался без мачт: лишь три раздробленных обломка торчали над палубами. Почти все орудия замолчали, а на палубе стоял единственный офицер — молодой лейтенант Каткарт. Он приказал взрезать канаты и тем самым позволить кораблю свободно дрейфовать, удаляясь от французской линии.
«Беллерофон» был выведен из строя, «Каллоден» сел на мель — эскадра Нельсона заметно ослабела. Однако французы потеряли три судна, и общий баланс сил пока не был нарушен.
Следом англичане получили подкрепление — в бухту вошли «Александер» и «Свифтшур», вернувшиеся из Александрии. Они направились в центр французской позиции — туда, где стоял «Ориент».
Капитан «Александера» решил прорваться сквозь вражескую линию, обойти «Ориент» со стороны суши, а затем — вместе со «Свифтшуром» — расстреливать корабль Брюэйса с двух сторон.
Между тем капитан «Свифтшура» Халлоуэл принял медленно дрейфующий, израненный «Беллерофон» за отступающий французский корабль. И немудрено — все четыре светильника, висевших на мачтах «Беллерофона», были снесены вместе с мачтами.
Поначалу капитан решил обстреливать корабль, ошибочно принятый за вражеский, но затем воздержался от этого шага, поскольку это расстроило бы план атаки «Ориента». Через несколько минут «Свифшур» занял место «Беллерофона», и Халлоуэл приказал открыть огонь по уязвимым точкам французского флагманского корабля.
С этого момента «Ориент» отражал комбинированные атаки англичан. Его обстреливали пушки трех вражеских судов. Лишь узкие полоски воды разделяли корабли двух сторон, и противники смотрели друг другу в лицо.
Одно из ядер, пущенных англичанами, попало адмиралу Брюэйсу в ноги. Несгибаемый моряк отказался спуститься в лазарет, оставаясь на боевом посту.
«Ориент» загорелся. Французы считали, что возгоранию способствовали бидоны для масляной краски, оставленные художниками.
Одиннадцатилетний гардемарин Джон Ли на «Свифтшуре» все видел своими глазами. Позднее он вспоминал:
«Храбрый Брюэйс [sic], французский главнокомандующий, потерявший обе ноги, сидел с помощью турникета на их обрубках, в кресле, глядя в лицо врагу и давая команды на тушение пожара, когда ядро, пущенное с западной стороны «Свифтшура», положило конец доблестной жизни, разрезав его на две части».
«Он умер на своем мостике и с последним вздохом отдал боевой приказ», — говорил Наполеон. В письме, направленном вдове Брюэйса, генерал выразил глубокие соболезнования.
«Вэнгвард» также был в гуще схватки, и Нельсон оказался на волосок от смерти. Кусок металла, оторванный взрывной волной, ударил ему в голову и срезал кожу со лба. Кожа накрыла зрячий таз, и адмирал перестал видеть. Кровь заливала лицо.
— Я убит! — воскликнул Нельсон и упал на руки капитана Берри. — Позаботьтесь о моей жене.
Его немедленно унесли вниз и отдали на попечение корабельному хирургу.
Если условия на верхних палубах были похожими на ад, то в помещениях нижних палуб был настоящий ад. Раненые и умиравшие моряки, хирурги, оказывавшие им помощь, пушкари, занятые своим смертоносным ремеслом, заполняли душное замкнутое пространство. Потолки были столь низкими, что даже люди невысокого роста не могли встать и распрямить плечи. Свет проникал снаружи только через квадратные отверстия, предназначенные для пушечных стволов, расположенных друг от друга на расстоянии примерно восьми футов. Когда орудия стреляли, то они откатывались назад и могли травмировать тех, кто потерял бдительность. Оглушающий шум, дым и постоянная угроза прямого попадания ядра были кошмаром для людей, находившихся в помещениях нижних палуб.
Самыми мощными орудиями были 36-фунтовые и 24-фунтовые (числа обозначают вес ядер, которыми они стреляют). 36-фунтовая пушка имела ствол длиной девять футов и весила около четырех тонн. Ее обслуживали пятнадцать человек, каждый из которых выполнял отдельную функцию: одни заряжали, другие поднимали, прицеливались, стреляли. Все эти действия требовали хорошей координации и выполнялись в дыму и темноте людьми, с которых пот тек в его ручьев.
Хороший орудийный расчет производил но выстрелу каждые две минуты, пушкарям с худшей подготовкой требовалось до восьми минут, чтобы запустить ядро в сторону неприятеля.
Нельсон вел смертельную игру и навязал французам ближний бой: при стрельбе с расстояния двести футов 36-фунтовая пушка запускала ядро, которое насквозь прошивало 3-футовый каркас вражеского корабля, сделанный из дуба. Каждый такой выстрел нес смерть, разрушения и увечья.
Джон Никол, который обслуживал одно из орудий, расположенных на нижней палубе «Голиафа», вспоминал:
«В пылу боя одно из ядер угодило прямо в магазин, но не нанесло ущерба, поскольку плотники закупорили его и остановили наплыв воды».
Женщины тоже принимали участие в битве. «Я очень обязан жене комендора, которая постоянно давала по глотку вина своему мужу и мне, что значительно уменьшало пашу усталость», — рассказывает Никол. «Некоторые женщины были ранены, а женщина из Лейта умерла от ран».
И среди многих смертей зарождалась новая жизнь: «Одна женщина родила сына в пылу боя... Мы ни на секунду не прекращали стрельбу».
В конце французской линии стояли два корабля, представлявшие большую потенциальную опасность для британцев: 80-пушечный «Вильгельм Телль», на котором находился адмирал Вильнев, молодой и амбициозный заместитель героически погибшего главнокомандующего, и 74-пушечный «Женерё».
Вильнев имел все шансы для того, чтобы склонить в пользу французов ту ситуацию неустойчивого равновесия, что сложилась к девяти часам вечера. Для этого он должен был приказать капитанам «Вильгельма Телля» и «Женерё» поднять якоря и немедленно двинуться туда, где горел «Ориент», и капитан Касабьянка вместе со своими людьми продолжал безуспешные попытки остановить распространение огня.
Он мог сражаться с англичанами их же оружием: обойти вражескую линию со стороны моря, бросить якоря и начать обстреливать корабли Нельсона, которые также оказались бы зажатыми с двух сторон.
Но Вильнёв медлил, и непонятно почему. Позднее, вспоминает Наполеон, Вильнёв заявил в свое оправдание, что ожидал сигнала адмирала, но в клубах дыма этот сигнал не удалось прочесть. «Нужен ли сигнал, чтобы прийти на помощь товарищам и принять участие в битве?» — негодовал Наполеон.
Другой возможной причиной бездействия Вильнёва был ветер, дувший в лицо французам. Ветер усложнял их задачу, но корабли все же могли начать движение.
Не только Вильнёв, но и французские капитаны не проявляли инициативы и оставались на своих позициях, ожидая новых распоряжений высокого командования. Они упустили время и были наказаны самым жестоким образом.
Приближался поворотный момент битвы. Скоро всем стало очевидно, что команда капитана Касабьянки не сможет потушить пламя.
Гардемарин Ли на борту «Свифтшура» вспоминал, как дым вдруг исчез и «холодный, ясный, безмятежный лунный свет стал потрясающим контрастом с тем светом, что излучал горевший корабль; благодаря ему линии двух враждебных флотов впервые стали ясно различимыми».
Поделиться книгой: