Помоги проекту - поделись книгой:
Название: Еще одна сказка барда Бидля
Автор: rain_dog
Бета: Kaitrin
Пэйринг: Гарри Поттер/Северус Снейп
Рейтинг: NC-17
Тип: слэш
Жанр: Angst/Drama/Romance/Adventure
Размер: макси
Статус: закончен
События: седьмой курс.
Аннотация: Гарри до шестнадцати лет рос с родителями, а Северус Снейп никогда не учил его Зельям. Может быть, поэтому поиски крестражей и дальнейшая жизнь героев сложились совсем иначе.
Предупреждение: Рейтинг отдельных глав может быть выше NC-17, так как имеет место насилие, хотя и с сомнительным согласием.
От автора: Посвящается моей подруге и бете, вдохновившей меня на то, чтобы, наконец, сесть и записать мои бредовые идеи!
Разрешение на размещение: получено.
* * *
* * *
Вспоминая себя.
Черт-черт-черт! Волокут меня, как мешок, как барана, подхватив под мышки, голова болтается, болван, он и есть болван. Как же мне больно! Каждая клеточка, каждый кусочек кожи, все внутри будто разорвалось и теперь болтается где-то в животе бессмысленной жижей. Как же болит голова! Безумно, безмерно, боль то концентрируется в середине лба, то перебирается за уши, то вся собирается в затылке, заползает куда-то глубоко за глазные яблоки, чтоб потом опять обрушиться на лоб. Ничего не вижу! Судя по давлению на глаза, они у меня просто завязаны. Руки-ноги свободны, а что толку? Ноги волочатся где-то там, за моим бренным телом, иногда встречая на своем пути немилосердные углы и ступени. Те, кто волочет меня, они не слышали о заклятии левитации для таких вот никчемных тел, как я? Заклятия? Какие заклятия? Боже, Мерлин-Мерлин-Мерлин, как болит голова! Если меня вот так тащат, наверное, они не очень меня любят? Нет, они совсем меня не любят и точно хотят сделать какую-то гадость. Я им что-то сделал? Я не понимаю. Я ничего не могу вспомнить!
Голоса. Один впереди, другой сзади, ноги мои придерживает. Тот, что сзади, писклявый такой, будто карлик, гном или гоблин. Какой еще гоблин? Кто такой гоблин? Он все время тараторит, испуганно, хочет, наверное, угодить второму. А второй голос я вообще почти не улавливаю - он низкий, плывет, как запись на маггловском магнитофоне на замедленной скорости. Я так заслушиваюсь этим плывущим звуком, что голова моя отклоняется еще ниже к полу, и я на собственном чувственном опыте познаю, что подо мной каменный пол, а в районе затылка взрывается веселая красочная петарда. Писклявый голосок начинает еще быстрее тараторить, перебирается ближе к моей голове, зудит, как комар прямо в ухо и тоже начинает уплывать. Кажется, меня кладут на пол. Кажется, человеческая речь стала мне недоступна - я не понимаю ни слова из того, что они говорят. Их язык состоит сплошь из согласных - они щелкают, сталкиваются, стукаются друг о друга, потом опять разбегаются. Вроде стонет кто-то. Видимо, это я, потому что больше некому. Пискля начинает что-то верещать, второй рычит в ответ. Может быть, меня похитили неизвестные монстры, не учтенные в магических реестрах? И они не знают, что такое человек и что не надо бить его затылком об пол?
Какой-то шорох у моей головы - и вот что-то гладкое и прохладное прижимается к моим губам. Стекло? Пахнет травами с легкой кислинкой, и от запаха моя разрывающаяся голова начинает кружиться. Сжимаю зубы - еще чего, я не буду пить! Чьи-то пальцы немилосердно нажимают на мои щеки под скулами, я непроизвольно открываю рот, чувствую, как кисло-горькая дрянь течет мне в горло, отплевываюсь, но мне тут же зажимают рот и легко, но ощутимо бьют по щеке. Так, значит, знай, кто тут хозяин. И тут же вздергивают на ноги, прижимают к стене, а руки заводят вверх, над головой, и я слышу металлическое звяканье, и тут же на моих запястьях что-то защелкивается. Опять ощущение стекла у губ, жесткие пальцы ловят меня за подбородок, опять до боли сжимают под скулами - и вливают в меня еще одно зелье, на это раз совершенно безвкусное. Несколько секунд ничего не происходит, а потом перед моими завязанными глазами начинают с бешеной скоростью нестись разноцветные квадратики, в ушах нарастает гул, мне кажется, меня втягивает в трубу, в которой дико ревет и несется поток грязной воды и все прекращается. Меня нет.
Я не знаю, сколько времени проходит, но в какой-то момент тьма начинает просветляться, оставаясь столь же тяжелой, гладкой, тягучей - и я вижу волны. Вода абсолютно черная, непрозрачная, медленная, будто нефть. И небо над водой тоже черное, но эта тьма легче, невесомее. А между этими двумя пространствами тьмы появляется мертвенный свет. Белесый, неживой, он постепенно освещает небо и волны, и я уже могу различить корабль, который идет прямо на меня. Это корабль так светится. Его борта поблескивают, они все сплошь из мелких чешуек. Бесшумно опускаются весла, корабль все ближе и ближе, его паруса по краям тоже подсвечены неживыми огоньками, а на носу стоит женщина, она в черном, у нее белые, почти бесцветные волосы, и она смотрит прямо на меня. Нагльфар, корабль, сделанный из ногтей мертвецов, понимаю я и с криком просыпаюсь.
- Что ты, маленький? - Мама, моя мама склоняется надо мной, поправляет мне подушку. У нее чудесные пушистые рыжие волосы и сияющие зеленые глаза и вокруг них мелкие-мелкие морщинки - она улыбается. На моей подушке голубые зайчики, а по краю кружева, тоже голубые.
- Мамочка, не уходи, пожалуйста, или оставь мне свет, я боюсь, - говорю я. Я совсем маленький, я прижимаю к себе плюшевого белого мишку, а на подушке рядом уже устроены лисичка и, конечно же, голубенький зайчик.
- Гарри, детка, ну чего ты испугался?
- Там корабль, корабль из ногтей мертвецов! - от ужаса я на секунду прикрываю глаза, но корабль вновь возвращается, и я распахиваю их снова.
В комнате горит ночник, тепло, уютно и совсем не страшно. Вот мои игрушки, сидящие на всех полках - лошадка, гиппогриф, коричневый дракончик, красная дракониха с детенышами, котенок. А в углу у окна моя новенькая игрушечная метла, но она совсем как настоящая, на ней можно летать, мне ее только вчера подарили, но на улице было холодно, так что мы договорились с папой полетать завтра. И дрова в камине еще не прогорели. Я, наверное, только что заснул - и надо же, мне приснился этот гадкий корабль!
- Какой корабль? - испуганно переспрашивает мама.
- Мне папа в книжке читал вчера, а сегодня он мне приснился. Мама, там так темно, холодно, а на корабле тетя стоит, очень страшная. Не уходи, мамочка, ну, пожалуйста, - начинаю я канючить, когда вижу, как она поднимается.
- Сейчас, киска, я сейчас к тебе вернусь, хорошо?
И она стремительно выходит из комнаты, из-за неплотно прикрытой двери я слышу, как она говорит, ох, уже вовсе не таким добрым голосом, как только что разговаривала со мной:
- Джеймс, что за гадость ты опять читал ребенку? Он теперь не спит!
- Ну, сказки скандинавские я ему читал, - бурчит папа. Он всегда так бурчит, когда знает, что виноват. - А что тут такого, мне их тоже в детстве читали, я их очень любил. Ну, про волка Фенрира там, который проглотит солнце, ну, помнишь? Лили, ну что тут такого?
Мама старается говорить тише, но я все равно все слышу.
- Ему теперь корабль из ногтей мертвецов снится, Джеймс. Ты уже не маленький, пора что-нибудь и соображать. Зачем читать пятилетнему ребенку эту мерзость? Мне кажется, в семьях волшебников с такими сказками только психи вырастают! Ты на Малфоев посмотри или на Креббов! Да моя мама так бы и сказала, что по ним психушка плачет!
- Ну и читай ему свои маггловские сказки, я же не возражаю, - примирительно говорит отец.
- Да, но вчера спать ребенка укладывал ты - и вот результат. Он теперь не заснет.
Отец обреченно вздыхает, а мама возвращается ко мне.
- Спи, мой хороший, - она усаживается в кресло рядом с моей постелью и достает вязание. Она вяжет без всякой магии, спицы быстро мелькают, чуть-чуть постукивая.
Я уже опять засыпаю, но вдруг, испугавшись, что она все-таки пойдет спать к себе, когда я потеряю бдительность, спрашиваю:
- А ты не уйдешь?
- Что ты, маленький, никогда я от тебя никуда не уйду! - и она так здОрово улыбается! - А мишка с зайчиком нам спать не мешают?
- Нет, мамочка, они тоже хотят спать. Им тоже приснился страшный сон. Но сейчас нам уже не страшно, правда?
Мне пять лет. У меня есть мама и папа. И там, с ними, мне не страшно.
* * *
А вот здесь страшно. Потому что я опять ощущаю свое отнюдь не пятилетнее тело, на этот раз уже целиком, а не отдельные фрагменты. И голова у меня не болит. Но очень больно руки. Потому что они намертво прикованы к стене над головой. К тому же я очень плохо соображаю, впрочем, это для меня не новость. Повязка на глаза больше не давит, но я все равно ничего не вижу, что меня сбивает с толку еще больше. Я бы не отказался сейчас даже от призрачного света Нагльфара, но ко мне никто не плывет и брать на борт не собирается. Хотя нет, на этот борт меня, похоже, скоро возьмут - если человека приковали к стене в кромешной тьме, вряд ли сейчас откуда-то выскочат друзья с радостными воплями «Сюрприз-сюрприз» и с дюжиной бутылок сливочного пива. Друзья? Черт? Ничего не помню про друзей. Я не помню, как сюда попал, я даже имя свое вспомнил только что из этого детского воспоминания - Гарри.
Спина моя прижата к стене, судя по ощущению, каменной, но не холодной. И стою я на камнях, в кроссовках, слава Мерлину, хоть не разули. Раз осмотреться здесь не выходит, попробуем для начала разобраться в своей голове. Потому как что может придумать человек, который не знает, где он находится, как он сюда попал и, собственно говоря, почему его тут держат в таком жалком виде. Вот имя свое вспомнил, уже хорошо, начнем с пяти лет. Хоть какая-то почва под ногами. И если вспоминать что-то, не так думается о руках, которые ну очень больно. Изверги здесь, все же, права слово! Хотя, может быть, я сделал им что-то нехорошее? Все может быть, раз я ничего не помню.
Итак, в углу моей комнаты вчера, когда я засыпал, стояла чудесная новенькая метла, которую подарил мне папа. Просто так подарил, кстати, без всякого повода. За что мама смотрела на него укоризненно. Но была плохая погода, и, хотя папа готов летать и в буран, и в ураган, мне мама не разрешает. Так что после завтрака мы спустились с крыльца на запорошенную снегом лужайку перед домом и стартовали! Мы летели довольно низко, было солнечно, папа на своей метле очень смешно кувыркался, у меня тоже немного получалось. Это было так здорово - солнце, сияющий снег, заснеженные ветки елок, а на самом верху у каждой - настоящая снеговая шапка. И папа начал эти шапки сбивать. Наверное, мой папа все еще был абсолютным ребенком, да и лет ему было совсем мало, двадцать три или двадцать четыре, я же у них родился, когда они были еще очень молодыми. В общем, ему не надо было подниматься со мной так высоко и сбивать с елок эти снеговые шапки, потому что мне, когда я это увидел, тоже ужасно этого захотелось, и я тоже взлетел к елочным верхушкам, пытаясь ногой спихнуть снег с еловой макушки. И папа увлекся, потому что разлетелись мы довольно далеко, так что только веселое гиканье с разных сторон ельника подтверждало, что мы тут, вообще-то, вдвоем радуемся жизни.
Все шло просто отлично, пока я не нацелился на довольно таки высокую елку с особо выдающейся шапкой, но шапка эта, видимо, уже несколько раз подтаивала и замерзала вновь, так что слетать никак не хотела. И от удара моей хилой детской ножонки уж точно. Зато я зацепился за эту шапку с прослойками снега и льда, потерял равновесие, метла скользнула куда-то вбок, а я осознал себя уже стремительно летящим к земле без всякой опоры. Ко мне с другого конца ельника несся, но уже не успевал папа, а я верещал, как мог, что, к сожалению, никак не могло предотвратить моего нелепого конца. И тут, когда я вот уже совсем готов был проститься со своей пятилетней жизнью, ко мне снизу, с земли, метнулась тень. Я даже не могу сказать, что это такое было, мне показалось, что я видел крылья, но в то же время это была человеческая фигура! Меня будто подхватили у самой земли и аккуратно поставили на ноги, так что мой взъерошенный подлетевший отец, рассчитывавший, видимо, собирать меня по кусочкам и нести домой показывать маме то, что осталось от сына, обнаружил меня, стоящего по колено в снегу, совершенно целого, но орущего, как вытащенная из горшка мандрагора.
- Гарри, миленький, маленький, что с тобой, солнышко, сыночек мой, ты цел? - ну и все такое прочее, что в таких случаях говорят родители, обезумев от счастья и собственной безалаберности.
Я непреклонно продолжал орать, пока не увидел Его. Вообще это был единственный раз, когда я смог его так отчетливо видеть, потому что больше он никогда так открыто не показывался, или это я вырос и намеренно загонял такие картинки в подсознание, дабы они не угрожали целостности моего рассудка. Он стоял напротив нас, под соседней елочкой, весь в черном, очень стройный, с длинными черными волосами, молодой, наверное, такой же, как мои родители, руки скрещены на груди. Он стоял и строил мне смешные рожи. Обалдев от такого непонимания сложившейся ситуации (я ж с метлы упал, а он мне рожи корчит!), я замолк и решил привлечь к этому вопиющему нахальству папино внимание.
- Папа, там под елкой дядя!
- Какой еще дядя, Гарри? - отец ошалело обернулся, но никакого дядю явно не увидел.
А дядя тем временем покачал головой, приложил палец к губам, сделал страшные глаза и исчез. Я чувствовал себя обманутым, так что по дороге домой - отец тащил меня на руках, видимо думал, что я все-таки сломал себе что-нибудь - я опять расхныкался.
Мама, ох моя любимая бедная мамочка, как же она меня ощупывала, охлопывала и оглаживала! Но я был возмутительно цел, так что, отогревшись в безопасности домашнего уюта, я вновь завел разговор про «дядю».
- Мама, там под елкой дядя был черный, это он меня поймал!
- Что ты, сыночка, какой еще там был дядя? Вы с папой были вдвоем. Тебе с перепугу показалось, - но взгляд у мамы становится какой-то неспокойный, она быстро, думая, что я вообще ничего не замечаю, смотрит на отца из под завесы своих дивных чудно пахнущих яблоком и корицей волос.
- Нет, мама, - я начинаю терять терпение. Неприятно, когда все держат тебя за дурака, даже если тебе пять лет. - Там был черный дядя, - говорю я противным голосом.
- Какой такой черный? Как Кингсли? - мама пытается шутить. Кингсли я знаю, он часто заходит к нам, потому что они вместе с папой работают. И он действительно черный весь-весь, а вот одежда у него всегда яркая - синяя, красная, желтая. Папа говорит, он в Африке родился, а там это считается очень красивым.
- Да нет же, мам, у этого дяди только волосы черные и одежда. Он мне рожи корчил! Он такой высокий. Выше тебя и папы.
Теперь у мамы в глазах настоящая паника, она даже забывает, что при ребенке некоторых вещей говорить вообще не следует.
- Джеймс, - голос дрожит, и в нем слезы, - а ты не думаешь, что Гарри мог видеть…
Папа, видимо, не очень долго думает, прежде чем ответить:
- Думаешь, Волдеморт возродился и пришел к нам в ельник?
- Что ты такие вещи при ребенке говоришь! Ты совсем безмозглый, Джеймс Поттер!
Прежде, чем я успеваю заинтересоваться тем, кто же такой Волдеморт и что ему могло понадобиться в наших елках, мама принимает вполне предсказуемое решение - она сгребает меня в охапку и тащит в Мунго.
Тамошний колдомедик, к которому за день прибегает по несколько десятков обезумевших мамаш с плачущими детенышами, смотрит на нас с усталой обреченностью. Он водит над моей головой палочкой, смотрит в зрачки, удовлетворенно хмыкает и, наконец, изрекает:
- Все в порядке с Вашим драгоценным Гарри, миссис Поттер. Ни ушибов, ни сотрясения мозга. Здоровенький такой парень. А что до рассказов про «черного дядю», Вы уж извините, но сами должны понимать: мальчик Ваш просто фантазер. Скорее всего, у него произошел магический выброс, когда он падал, вот и навоображал себе невесть что. Вы в детстве не левитировали, когда еще не владели палочкой?
Мама задумывается.
- Да, конечно, я же с качелей спрыгивала высоко-высоко, а потом медленно опускалась на землю, - улыбается она. - Моя сестра еще всегда за это на меня ругалась. Я же из магглов…
- Ну, вот и все разъяснилось! - облегченно вздыхает колдомедик. - успокойтесь, миссис Поттер, берите свое сокровище и бегите домой, он у Вас, небось, голодный.
И пожилой колдомедик ласково улыбается маме и пожимает ей руку. Но я знаю, что они врут! Потому что к пяти годам я уже точно знаю, на что похожи мои выбросы магии. Я не летаю и не превращаю цветы в бабочек. Моя стихийная детская магия всегда разрушительна - я разбиваю стеклянные предметы, когда злюсь, могу и занавеску подпалить. Но вот летать…И я собираюсь, насупившись, уже в больничном коридоре и дальше отстаивать свою версию, но тут мое детское воображение потрясает совершенно невероятная картина - в очереди к доктору сидит рыжий мальчик с огромными ослиными ушами! И я, совершенно забыв про маму, черного дядю и падение с метлы, иду изучать эту природную аномалию.
- Привет! - говорю я, несколько опасливо приближаясь к нему. - А что это у тебя с ушами?
Мальчик вовсе не обижается на такую прямолинейность с моей стороны и начинает жизнерадостно и даже с какой-то гордостью объяснять, что его заколдовали братья, а они у него очень-очень крутые и могут ну совершенно все! И наколдовали ему ослиные уши на спор. Но его маме (полненькой миловидной и тоже рыжей женщине с озабоченным усталым лицом) такие роскошные уши почему-то не понравились, и она сказала, что доктор должен их убрать. Тем временем дверь кабинета распахивается, усталый колдомедик зовет следующего, рыженькая женщина сдергивает ушастого мальчика с кресла и тащит за собой.
Мальчика зовут Рон, но я узнаю это только через пять с половиной лет, когда он протиснется в мое купе в Хогвартс-экспрессе и неуверенно спросит: «У тебя тут свободно?»
* * *
Рон, Рон Уизли… Черт, ничего не помню. Хотя нет, вроде бы мы дружили? Или дружим? Посмотри на себя, урод, говорю я себе. Кто с тобой тут дружит? Ты стоишь у стенки, руки твои затекли, ты даже шеей уже двигать не можешь. Можешь еще ногами помахать, они пока свободны. Пока ушастый Рон Уизли не прилетит спасать тебя отсюда на белом коне…
Я пытаюсь чуть пошевелить запястьями, почти ничего не выходит, зато цепь гремит, нарушая тишину. И ничего больше, тишина и мрак. Думай-думай, Гарри. Да, ты теперь не просто Гарри, ты уже Гарри Поттер, что логично было заключить из того, что колдомедик в Мунго называл миссис Поттер мою маму. Зажмуриваю глаза. Черный-черный человек… Да, вот оно.
Я на третьем курсе. Я узнаю, что в мире бывают дементоры. И что они очень интересуются именно мной. К тому времени я уже знаю, что вызываю очень нездоровый интерес у целого скопища отвратительных тварей. Но кошмарные существа, высасывающие у человека душу в инфернальном поцелуе, возвращают мне, как это ни странно, мои самые первые детские воспоминания. Я вижу себя крохотного годовалого дитятю, круглыми глазами глядящего из детской кроватки на страшную фигуру, приближающуюся ко мне и маме. И слышу, как он говорит маме, что она ему совершенно не нужна, а нужен зачем-то я, такой маленький и безмозглый, но она закрывает меня собой и говорит, чтоб он убирался, а потом просто страшно кричит оттого, что он бросает в нее каким-то заклятием, состоящим из двух слов. И направляет на меня палочку и говорит мне те же два слова, но со мной ничего не происходит, все происходит с ним, потому что он вдруг резко сгибается пополам, из его груди и живота начинает бить ослепительный свет - и он исчезает. А потом я понимаю, что в доме стало совсем-совсем тихо: снизу я не слышу папиных шагов, а моя мамочка лежит рядом с моей кроваткой на спине, волосы ее очень красиво рассыпались по ковру, зеленые глаза широко раскрыты, как будто то, что она сейчас видит на потолке, во сто раз важнее меня, маленького и беспомощного, глядящего на нее из-за прутьев кроватки. Я не умею говорить, я могу только плакать, что я и делаю, сначала тихонько, а потом все громче и громче, отчаянно, мне не хватает дыхания, но я никак не могу уняться, потому что от моего плача мама не просыпается и папа не несется сломя голову с первого этажа, чтобы развеселить меня, размахивая перед самым моим носом новой игрушкой. Они меня не слышат, и я ошарашено замолкаю. Поэтому когда внизу раздается звук шагов, я думаю, что сейчас, наконец, придет папа. Раз маме отчего-то не хочется вставать и брать меня на руки. Но в комнату вбегает вовсе не папа, а высокий молодой человек с забранными в хвост черными волосами и в черной глухой мантии (позже я узнаю, что такие мантии носят те, кто называет себя Упивающимися смертью). И ему тоже нет до меня никакого дела! Ему нужна моя мама, потому что вначале он долго зовет ее, а потом прижимает к себе, обнимает и плачет. Плачет и укачивает ее на руках, как маленькую. И у него самого такое лицо…Совершенно пустое, безжизненное, мертвое. Он что-то шепчет, произносит какое-то заклинание или зовет кого-то - и в моей комнате вдруг становится совсем многолюдно, потому что прямо из стены выходит женщина, высокая женщина в черной одежде и с белыми волосами. Она протягивает ему руки и говорит «Пора», он укладывает маму на пол, встает, по его лицу все еще текут слезы, а глаза мертвые-мертвые. Он подходит к этой женщине, она как-то очень приветливо ему улыбается - и оба исчезают.
Я смотрю на это действо во все глаза, даже моргать забываю. И не хнычу. Да я столько народу одновременно в жизни около себя еще не видел! И вдруг слышу тихий вздох, а потом шорох. Мама! Она перестает смотреть в потолок, медленно садится, трогает свой лоб, виски, потом видит меня, улыбается и плачет. Плачет, совсем как маленькая, хотя мне все время говорит, что плакать очень нехорошо, что так делают только маленькие капризные дети. Но тот дядя, который обнимал ее, а потом ушел вместе с женщиной, вышедшей из стены, он тоже плакал. Им почему-то можно? А мама подхватывает меня на руки, крепко-крепко обнимает, целует в макушку, в мои мокрые от слез щеки, в покрасневший носик, целует крохотные ручки, плечики, даже обтянутые ползунками ножки. И в дверях сталкивается с всклокоченным, но безумно счастливым папой.
- Джейми-Джейми, - радостно кричит она, - Посмотри, Гарри жив! Джейми, и мы все живы. А Его нет, он сгинул! Джейми!
Я никогда не обсуждаю с родителями то, что вижу, когда ко мне приближаются дементоры. Потому что им вовсе не обязательно знать, что я случайно подслушал одно из самых страшных воспоминаний в их жизни. И на третьем курсе мне уже почти четырнадцать, и я прекрасно знаю, кто побывал в нашем доме в тот день, то есть знаю, кто был первый из них. А про второго, того, что ушел с таинственной женщиной, я не стану их спрашивать - они все равно не ответят, ну а мне как-то ни к чему. В конце-концов, с перепугу мне просто померещилось, думаю я. К тому же, если и не померещилось, он все равно был Упивающимся.
А вот моего «черного дядю» я вижу хоть не часто, но вполне регулярно. Причем регулярность эта трогательно совпадает с той периодичностью, с которой я влипаю в школьные приключения, которые всякий раз, почему-то сопряжены для меня с риском для жизни.
* * *
Да, приключения с риском для жизни… Похоже, сейчас я как раз расхлебываю одно из таких вот приключений, стоя тут у стеночки. Видимо, память ко мне все же вернется, раз я вспомнил про третий курс и дементоров, но вот что делать в сложившейся ситуации даже с вернувшейся памятью? Не думаю, что те, кто меня приковали здесь, талантливые психиатры-экспериментаторы, столь необычным способом возвращающие безнадежным пациентам их утраченные воспоминания. Скорее, врачи убийцы или просто заштатные маньяки! О, вспомнил, я же обожаю маггловские фильмы, у нас дома даже телевизор был, чего обычно не водится в домах у магов. Мама говорила, что, даже выйдя замуж за самого настоящего чистокровного мага, в Средневековье погружаться не собирается. И она часто брала меня с собой в кино, а папа очень ругался, потому что вообще не хотел, чтоб мы лишний раз из дома выходили. Почему? Сейчас мне даже кажется, что папа мог оказаться прав - если б я не выходил из дома, вряд ли бы стоял сейчас здесь. И не думал бы про маньяков, которых хлебом не корми, а только дай помучить кого-нибудь в подвале недельку-другую…
Так вот, мои дурацкие приключения. Хогвартс меня ошеломляет! Нет, вовсе не тем, от чего приходят в восторг дети из немагических семей - не потолком, похожим на небо, не мантиями, не едой, которая сама собой нарисовывается перед тобой на тарелке (хотя Рона это поражает, кажется, трижды в день - за завтраком, обедом и ужином, черт, опять Рон!). Нет, меня просто потрясает обилие здесь людей - и преподавателей, и детей - моих ровесников и совсем уже взрослых орясин - огромные залы, переходы, спальни, в которых спят не по одному, а сразу по пять человек. И все ко мне лезут, хотят поговорить, познакомиться, дружить или тихо врезать кулаком промеж глаз, пока никто не видит. Почему-то я - знаменитость! Меня знает даже задавалистая девчонка из магглов с каштановыми кудряшками! Про Волдеморта мне, разумеется, рассказали родители, как только я самостоятельно смог дошлепать до зеркала и разглядеть, что на лбу у меня есть шрам в виде молнии, что нормальным людям вовсе не свойственно. Но зачем из этого раздувать целую историю?
Мы жили очень уединенно, и мама тщательно оберегала меня от внимания посторонних. Кажется, иногда, когда мы с родителями ходили в Косой переулок, к нам пытались подходить совершенно чужие люди, заговаривали со мной, трепали по лохматой голове, но родители были бдительны - каким-то образом эти милые люди немедленно оказывались оттеснены от меня чуть ли не на другую сторону улицы. Так что, думаю, со временем до всех дошло, что Поттеры - люди своеобразные, Джеймс - так и вообще аврор, а с такими, как он, шутки плохи, ну а Лили Поттер просто нервная женщина и трясется над своим ангелом (это я-то ангел!), как наседка.
Дом наш в Годриковой лощине стоял на отшибе и был скрыт всеми возможными чарами, что тоже не особо располагало к приему гостей. Хотя, конечно, гости к нам заходили (и я не Волдеморта имею в виду!), например, чинный седобородый старец, обожавший мне подмигивать и жрать сладости в огромных количествах (и оказавшийся, в итоге, директором Хога!), или дядя Ремус, сутулый человек неопределенного возраста с понимающе-удрученным взглядом. Ну, сами видите, было весело! От этого веселья дома порой случались скандалы, потому что папа был, в общем-то, довольно веселый и разухабистый человек, обожал компании, шум, гам, погонять на метле, поорать песни на природе…А маму после памятного нашествия Волдеморта на наш дом все больше парализовывал страх. Причем с годами становилось все хуже и хуже - мне не особенно разрешали общаться с соседскими детьми, упаси Мерлин, ходить к кому-то в гости или водить к нам. Если мы куда-то ехали, можно было не сомневаться, что неподалеку «пасется» кто-то из папиных коллег…Я ненавидел, когда родители ругались, мама была такая милая и добрая, а папа смешливый и веселый и они очень меня любили. Ума не приложу, как отец уговорил ее отправить меня в Хог!
Так вот, народу в Хоге было столько, что у меня немедленно разболелась голова, и первые дни я только ходил на уроки или прятался в спальне, но постепенно мне стало это нравиться - нет, не то, что на меня все обращают внимание и чего-то от меня хотят, нет! В Хоге у меня очень быстро возникло четкое ощущение, что это такое место, что со мной (да и со всеми остальными!) здесь может случиться ну буквально все, что угодно! И это мне понравилось! Видимо, именно поэтому и начало незамедлительно случаться с периодичностью примерно раз в год по-крупному, не считая мелочей из серии «упал с метлы», «был ночью в Запретном лесу», «был едва не убит троллем», «чуть было не съела трехголовая собака». Ведь чуть не считается! Поэтому я родителям о такой повседневной ерунде даже не писал, думаю, они не очень хотели бы узнать, а вот чем кормят да какие у меня оценки, это да, писал во всех подробностях, судя по их письмам это и было единственное, что их интересовало.
Так что конец первого курса я встречал в больничном крыле без сознания, полагая это, в общем-то, в порядке вещей.
То, что меня чуть было не убил Квирелл, наполовину оказавшийся Волдемортом, а до этого целый год учивший меня да и других детишек Защите от Темных искусств, которую, судя по его незавидной участи, он сам изучил недостаточно хорошо, никого, похоже не удивляло. Кроме моих родителей, которых я, очнувшись, обнаружил у своей постели. У меня был жар, и мама вытирала мне пот со лба и плакала. И когда я увидел ее, я незамедлительно попытался сообщить ей самое главное - о том, кто меня спас, но, только взглянув в ее огромные, полные слез глаза, сразу понял, что лучше не сейчас. Мне ведь было уже двенадцать, и радовать родителей рассказом о том, что Квирелла убила какая-то черная тень, метнувшаяся на него из зеркала и без особых церемоний придушившая, мне не хотелось - я хорошо помнил участливые лица колдомедиков в Мунго. Вместо этого я выслушал мамино взволнованное «как я рада, что ты жив, сынок, лапочка, солнышко, заинька, и как я хочу забрать тебя немедленно из этой смертоубийственной школы». Если первая часть ее заявления не вызвала у меня никаких возражений, то насчет школы я был не согласен. Во-первых, у меня уже были друзья, летняя разлука с которыми откровенно пугала, во-вторых, наша домашняя уединенная жизнь уже казалась мне какой-то пародией на дом престарелых.
И тут в Больничное крыло врывается вихрь! Настоящий, в лице моего папы в алой аврорской мантии! И вихрь этот волочет с собой спокойного, как зимнее озеро, седобородого старца:
- Альбус, - кричит папа, - как Вы вообще могли такое допустить? Хранить такую вещь в школе, намеренно используя ее как приманку для последователей Вы-Сами-Знаете-Кого! Здесь же дети! Или они у Вас тоже приманка?
- Успокойтесь, Джеймс, - ласково говорит старец, - хотите шоколадную лягушку? Хочешь лягушку, Гарри?
И Альбус Дамблдор падает, раскинув руки, медленно-медленно, со смотровой площадки Астрономической Башни, глядя мертвыми глазами в ночное небо, на котором уже разгораются первые звезды.
* * *
О, Мерлин, что со мной? Я, кажется, сейчас потеряю сознание! Опять болит голова, а я даже не могу сжать руками виски, чтобы облегчить боль. Мне так плохо, что я готов вырвать цепи из стены, но вместо этого просто повисаю на них. Я изворачиваюсь, прижимаюсь виском к прохладной стене, но она недостаточно холодная. Сейчас мне хотелось бы, чтобы тут было сыро, по стенками струилась вода, капала, разгоняя тишину и мрак… И можно было бы попытаться лизнуть стену и напиться. Сырое подземелье, кромешная тьмы, шорох у моих ног… Крысы! Да, да, Крысы, вернее крыса, Петтигрю, я вспомнил! Третий курс, дементоры, Сириус! Когда я вызываю Патронуса у озера, кто-то кладет руки мне на плечи и держит до тех пор, пока мой серебристый олень не наливается достаточным светом для того, чтоб разогнать всех дементоров в мире. И я знаю, что это не Гермиона, в ужасе замершая сейчас за деревом - у нее нет таких призрачных длинных невесомых пальцев, и она не может прижимать меня к своей груди, просто стоя у меня за спиной - мы с ней одного роста.
Поделиться книгой: