Анна Федорец
САВВА МОРОЗОВ
Автор книги выражает благодарность за помощь в работе сотрудникам Центрального исторического архива г. Москвы, Российского государственного архива литературы и искусства, Музея Московского Художественного академического театра, Государственного центрального театрального музея им. А. А. Бахрушина, Музея предпринимателей, меценатов и благотворителей, Государственной публичной исторической библиотеки, а также устроителям выставки «Феномен Саввы Морозова» в Московском Художественном театре им. А. П. Чехова (15 февраля — 3 апреля 2012 года).
Введение
Имя Саввы Тимофеевича Морозова известно современному образованному человеку тремя вещами: бескорыстной его помощью Московскому Художественному театру, связью с революционным движением и трагической гибелью этого человека.
Да, судьба яркая, трагически изломанная, прервавшаяся много раньше естественного срока. Но мало кто задумывается, что это бушевание страстей и этот излом не являются частной особенностью биографии С. Т. Морозова. Судьба Саввы Тимофеевича очень похожа на сжатый очерк судьбы значительной части русского купечества его времени. Иными словами, фабрикант Морозов — та капля воды, по которой видно состояние целого моря.
Большинство русских купцов и предпринимателей старшего поколения, иначе говоря, поколения, к которому принадлежал отец Саввы Тимофеевича, жили обычаями предков. Держались купеческого быта, много трудились, высоко ценили прелести размеренной семейной жизни и крепко верили в Христа. Но среди тех, кто унаследовал богатство старозаветных купцов, оказалось немало людей совершенно иного склада. Конечно, кто-то продолжал обустраивать жизнь свою так, как это делали при государе Николае Павловиче. Кто-то, сохраняя старинные традиции в быту, осваивал новшества науки и техники, вел бурную общественную деятельность. Но явилось огромное количество дельцов, полностью разорвавших связь с тем укладом, который столь мил был их родителям. «Новые люди» более любили повседневный порядок, устроенный по западноевропейским образцам, проявляли необычное для прежних времен равнодушие к вере и Церкви. Зато их манила жизнь искусства, жизнь мысли; они готовы были без счета расходовать миллионы на поддержку живописи, театра, науки.
Как правило, персоны, входившие в эту плеяду, отрывались от своего общественного круга, а порой и входили с ним в полное противоречие. Время от времени такие люди принимались бравировать левизной своих взглядов, воспринимая консерватизм родни как сущий анахронизм. Эта отколовшаяся часть купеческого сообщества разучилась понимать то, что очень хорошо понимали их отцы и деды. Они переставали чувствовать, что всё их блистательное благосостояние представляет собой золотой остров над бездной, что остров не погибнет, пока поддерживается большим трудом, твердой верой и мощью государственного порядка. Наконец, они не осознавали, что с этой бездной заигрывать нельзя.
Таков был Савва Тимофеевич. Он соблазнился заглянуть в бездну, и оттуда к нему пришла ранняя смерть. Двенадцать лет спустя она явится и за теми, кто продолжал опасные игры над бездной.
Об этой трагедии, затронувшей многих представителей предпринимательского класса, писал в воспоминаниях купец Николай Александрович Варенцов. Крупный промышленник и общественный деятель, ровесник Саввы Тимофеевича, он сколотил одиннадцатимиллионное состояние многолетним кропотливым трудом и прекрасно понимал, сколь непрочны в Российской империи позиции крупного капитала. Говоря о самом начале XX века, Николай Александрович отмечал: к этому времени «…мало осталось крепких и сильных духом купцов: не было уже стариков И. А. Лямина, Гучковых, Горбова, Т. С. Морозова, А. И. и Г. И. Хлудовых, П. М. и С. М. Третьяковых, В. А., А. А., П. А. Бахрушиных и многих других выдающихся купцов. На их места вступали дети, но более слабые духом, с проявлением большей суетности, чем было у их отцов. И многие из этого молодого поколения сознавали свои слабости, и мне приходилось слышать от них: «Нет у нас того, что было у наших отцов и дедов!», приписывая это естественному вырождению, и в глубине души чувствовали, что всё это в значительной степени зависит от избытка материального благополучия. В этом новом поколении много было либералов; из них были умные, честные и хорошо образованные, но невольно бросалось в глаза, что либерализмом они как бы старались отделаться от будоражащих других разных мыслей и тем успокоить свою совесть от противоречий их жизни; они как бы запряглись в шоры, без желания видеть, что делается направо и налево за пределами их запряжки».[1]
Сказанное Н. А. Варенцовым в полной мере относится к герою нашей книги — Савве Тимофеевичу Морозову.
Глава первая
История рода. Детские и юношеские годы С. Т. Морозова
Когда пишут об аристократах — князьях, герцогах, графах или, на старинный русский манер, боярах, — как правило, рассказывают о их необыкновенном влиянии на государственные дела. Какой-нибудь древний род или придворная партия везде и всегда ставит «своих» на ключевые посты. Один выходец из этого рода командует армией, другой сидит на монаршей казне, третий — фаворит самого государя или государыни, четвертый покровительствует людям искусства… Иное разветвленное семейство гораздо сильнее влияет на состояние дел в стране, чем правящая династия. Такими были, например, герцоги Гизы во Франции или, скажем, князья Голицыны в России.
Морозовы — аристократы русского купечества. Во всяком случае, то влияние, которое оказывал этот разветвленный, богатый и до крайности энергичный род на русскую экономику и культуру, поистине громадно.
Для образованного человека наших дней Морозовы — чуть ли не самое известное семейство во всем отечественном купечестве. И пусть их род далеко не самый древний — его корни уходят в последнюю треть XVIII столетия, а некоторые купеческие династии были основаны много раньше, в XVII и даже XVI веках, — относительная «молодость» рода не умаляет той огромной роли, которую сыграли его представители в судьбах Российской империи. Настоящий расцвет династии пришелся на вторую половину XIX века. В это время сама фамилия «Морозов» стала синонимом предпринимательской мощи и благосостояния. Морозовы-миллионеры, Морозовы-меценаты, Морозовы — общественные деятели… Многие из них достигли вершин не только в торгово-предпринимательской сфере, но также в самых разных областях культуры.
Купец и общественный деятель П. А. Бурышкин, причисляя Морозовых к сливкам купеческого сословия, писал: «С именем Морозовых связуется представление о влиянии и расцвете московской купеческой мощи. Эта семья, разделившаяся на несколько самостоятельных и ставших различными ветвей, всегда сохраняла значительное влияние и в ходе московской промышленности, и в ряде благотворительных и культурных начинаний. Диапазон культурной деятельности был чрезвычайно велик. Он захватывал и «Русские ведомости», и философское московское общество, и Художественный театр, и музей французской живописи, и клиники на Девичьем Поле».[2] Представители второго и третьего поколений рода Морозовых один за другим пускались в стремительный полет, быстро находя применение той кипучей энергии, которой так славилось их семейство. Но их полет не удался бы, если бы предки не обеспечили им хороших стартовых позиций…
Основателем купеческого рода Морозовых стал дед Саввы Тимофеевича — крепостной крестьянин Савва Васильев сын (1770–1860). Личность незаурядная, обладавшая колоссальной энергией и силой воли, он неустанным трудом добился невиданных высот.
О Морозовых написано великое множество статей, есть книги, имена представителей этого рода то и дело мелькают в мемуарах современников. И всякий раз, когда речь заходит об этой фамилии, не забывают упомянуть, а иной раз и просто подчеркивают одно немаловажное обстоятельство: Морозовы происходили из старообрядческой среды.
Но просто сказать о старообрядческих корнях Морозовых — значит ничего не сказать. К тому времени, когда на арене русского предпринимательства появился Савва Тимофеевич, старообрядчество раздробилось и сильно разветвилось. Староверы рассеялись по просторам Российской империи и во множестве жили за ее пределами. Отдельные их группы, различающиеся особенным отношением к священству, к догматам и канонам и т. д., назывались «согласия», или «толки». Сумма старообрядчества к началу XIX столетия — великая пестрота. Время от времени между согласиями вырастала пропасть даже больше, чем между ними и Синодальной церковью.
Так вот, Савва Васильевич происходил из Гуслиц — области, давно облюбованной староверами, обладающей высокой культурой и большой экономической самостоятельностью. Выходцы из Гуслиц могли опереться на мощную родственную и общинную поддержку. Эта местность охватывала часть восточного Подмосковья (в частности, Богородский уезд), а также западные окраины Владимирского и Рязанского края. Таким образом, гуслицкое старообрядчество жило по соседству с главным экономическим центром коренной России — Москвой и связано было с ней множеством интересов. Гуслицы являлись «традиционным местом расселения старообрядцев всех согласий с преобладанием белокриницкого».[3] Представители этого согласия — в их числе сам Савва Васильевич Морозов и его ближайшие потомки — принадлежали к числу «поповцев», то есть имели собственное священство.[4] А значит, дистанция между ними и Синодальной церковью была несколько меньше, нежели между ней и представителями более радикальных «толков». Да и власть относилась к «попбвцам» более лояльно. Так, им дозволялось занимать ряд руководящих должностей (к примеру, пост председателя Биржевого комитета), что было совершенно невозможно для тех старообрядцев, коих закон трактовал как «принадлежащих к вредным сектам».[5] Немало выходцев из огромного рода Морозовых с течением времени перешли в единоверие или стали прихожанами Православной Синодальной церкви. Среди них не получила распространение твердокаменная ортодоксия. Применяясь к быстротекущим обстоятельствам предпринимательской деятельности, Морозовы держались за веру предков с умеренной цепкостью. Сестры Саввы Тимофеевича Морозова вышли замуж за православных и впоследствии оставили старый обряд. Так что у него было немало примеров «легкого» отношения к религии среди его собственной родни. Во времена его блистательного деда купцы-староверы «стояли в вере» весьма прочно, но постепенно эта прочность размылась…
В Богородском уезде Московской губернии была расположена деревня Зуево. Здесь в семье крепостного крестьянина и родился Савва Васильевич, впоследствии получивший фамильное прозвище «Морозов». Зуево принадлежало помещику В. А. Всеволожскому, а затем — коллежскому советнику Г. В. Рюмину. Напротив Зуева, на противоположном берегу реки Клязьмы, позднее возникнет село Орехово. А в те далекие времена на месте будущего села еще «стоял большой сосновый бор, по берегу Клязьмы тянулись густые заросли орешника. Среди соснового бора, на крутом правом берегу было расположено кладбище, а около него находился небольшой кирпичный завод и постоялый двор».[6]
Савва Васильевич Морозов, он же Савва-старший, до конца дней оставался человеком неграмотным. Об этом говорит справка из статистической переписи 1858 года о составе семьи купца С. В. Морозова: «По безграмотству Саввы Васильевича расписуется сын его Иван».[7] Но неумение писать не помешало ему создать собственное, весьма прибыльное, дело.
С. В. Морозов пробовал свои силы на разных поприщах. Сперва работал деревенским пастухом, потом извозчиком, с 1791 года — ткачом на предприятии купца Кононова по производству шелковых лент. А через шесть лет решился создать собственное дело того же профиля. В 1797 году, с разрешения своего помещика Г. В. Рюмина, С. В. Морозов организовал в родном Зуеве мастерскую по изготовлению шелковых лент.[8]
Исследователи жизни Саввы Васильевича иной раз задаются вопросом: откуда он взял эти деньги, на какие средства впоследствии расширял производство? По слухам, распространяемым «старожилами», Савва Морозов наряду с текстильным производством занимался изготовлением фальшивых монет.[9] Но это не более чем слухи, подтвердить или опровергнуть которые сегодня вряд ли возможно. Важнее другое.
В том же 1797 году Савва Васильевич женился. Его избранницей стала Ульяна Афанасьевна (1778–1861), дочь красильного мастера. Вполне естественно предположить, что за невестой крестьянин получил приданое, которое он мог — с разрешения жены — пустить в дело. Обладала его супруга и другим, поистине драгоценным, достоинством: Ульяна Афанасьевна знала секреты окраски тканей и всемерно помогала мужу в его начинании. Так, граф Д. А. Олсуфьев, университетский приятель Саввы Тимофеевича Морозова, часто бывал в его доме и слышал семейные рассказы о его предках. Вспоминая эти рассказы, он писал, что жена Саввы Васильевича Морозова «…еще сама таскала ведра с краской на первоначальной маленькой фабричке Морозова».[10] Сам хозяин, члены его семьи и наемные работники из числа зуевских крестьян, сидя за ручными станками, изготавливали ткань. Свою продукцию Савва Васильевич продавал скупщикам, для чего ему приходилось регулярно ходить пешком в Москву, преодолевая немалые расстояния с грузом на плечах.
В Москве продукция С. В. Морозова постоянно пользовалась спросом. Отчасти потому, что изготовленный им ажурный товар отличался высоким качеством, отчасти из-за того, что после Отечественной войны 1812 года многие московские фабрики сильно пострадали и не могли обеспечить товаром население Первопрестольной. Благодаря этому спросу, а также неустанному труду дело Морозова стало расширяться.
В 1821 году[11] Савва Васильевич выкупил на волю себя и свою семью, заплатив помещику крупную сумму — 17 тысяч рублей ассигнациями (для сравнения: начальный капитал С. В. Морозова составлял пять рублей). После этого Савва Васильевич записался в купеческое сословие Богородского уезда как купец первой, самой высшей, гильдии. А в 1842 году за многолетние деловые успехи С. В. Морозов получил звание потомственного почетного гражданина. Это автоматически причисляло его самого и его сыновей — тех, кто еще не завел собственного дела, — к элите предпринимательского класса. По словам его внука, Саввы Тимофеевича, переданным писателем Александром Николаевичем Серебровым, Савва Васильевич Морозов «родился крепостным, а умер фабрикантом. В молодости бегал пешком с товаром из Орехова в Москву, а в старости ездил в атласной карете». На это превращение у него ушло 24 года.
Предприятие С. В. Морозова, выросшее из небольшой мастерской, в конечном итоге достигло поистине колоссального размаха. Ему удалось создать несколько крупных текстильных и красильных фабрик. Основное производство размещалось в Орехово-Зуеве, еще две фабрики — в Богородске и Твери. На морозовских предприятиях трудились тысячи рабочих, и производство приносило огромную прибыль. Таким образом, Савва Васильевич заложил основы процветания для своих многочисленных потомков.
У С. В. Морозова было пятеро сыновей: Елисей, Захар, Абрам, Иван и Тимофей. Однако продолжателями отцовского дела стали только четверо из них — у Ивана Саввича не обнаружилось предпринимательской жилки. Остальные, унаследовав от отца отдельные предприятия, стали крупными коммерсантами. Каждый из них продолжил род, дав ему новое ответвление.
В дальнейшем речь пойдет только об одной ветви рода — «Тимофеевичах», так как именно к ней принадлежал Савва Тимофеевич Морозов. Основатель клана «Тимофеевичей», Тимофей Саввич Морозов (1823–1889), в 12 лет начал работать в семейном деле, исполняя мелкие поручения. А в 16 лет он уже сделался одним из главных руководителей фабрики. Именно Тимофей Саввич получил в наследство крупнейшее из отцовских предприятий — Никольскую мануфактуру по производству хлопчатобумажных тканей, образованную в Орехово-Зуеве в 1844 году. Благодаря усилиям еще Саввы Васильевича она стала первым в России хлопчатобумажным предприятием, где использовался паровой двигатель.[12] Современный исследователь И. В. Поткина отмечает: «На годы правления Т. С. Морозова приходился трудный период становления огромного предприятия со вспомогательными производствами и собственной железной дорогой, которые обеспечивали экономическую самостоятельность Никольской мануфактуры… Основой процветания стало расширение ассортимента продукции. Всего за 10 лет Т. С. Морозов удвоил общее количество наименований хлопчатобумажных тканей различных артикулов и сортов и довел его до рекордно высокой цифры — 50».[13] Другой исследователь, А. А. Аронов, дополняет: «Прекрасный ассортимент, дешевизна и добротность тканей обеспечивали на них постоянный спрос самых разнообразных слоев населения: дорогие бархаты и вельвет, дешевые нарядные ситцы с одинаковым успехом раскупались в Москве, Петербурге, Ташкенте, Омске, Иркутске, Харькове, Одессе, Варшаве, Харбине, Тяньцзине и других городах».[14]
Любопытно, что при Савве Васильевиче одновременно с установкой паровых машин в 1847 году из Великобритании на Никольскую мануфактуру прибыли высокооплачиваемые специалисты. Они занимались техническим обслуживанием механических ткацких станков и прядильных машин, а также обучением русских мастеров. В Зуеве появилась Англичанская улица, на которой эти специалисты проживали. А Тимофей Саввич одним из первых отказался от услуг иностранных специалистов. Он учредил стипендии для отправки наиболее талантливых русских студентов из Московского высшего технического училища за границу, где они могли получить наилучшее образование и познакомиться с достижениями европейской промышленности. Потом Тимофей Саввич Морозов устраивал вернувшихся из-за границы студентов на свое предприятие. Таким образом, весь технический персонал на его фабриках постепенно стал русским.
В 1873 году Никольская мануфактура превратилась в паевое товарищество с основным капиталом в пять миллионов рублей и получила название «Товарищество Никольской мануфактуры Саввы Морозова сын и Кº». По словам купца П. А. Бурышкина, «…это была полная мануфактура, то есть покупавшая хлопок и продававшая готовый товар… непосредственно потребителям. Работали так называемый бельевой и одежный товар, и изделия ее славились по всей России, и за рубежом, — в Азии и на Востоке».[15] На протяжении шестнадцати лет, с 1873 по 1889 год, директором-распорядителем Товарищества, в чьих руках сосредоточились все административные и финансовые операции управления, являлся его владелец — Тимофей Саввич Морозов.
Тимофей Саввич, отец Саввы Тимофеевича, — хоть и младший, но, пожалуй, наиболее энергичный из отпрысков Саввы Васильевича Морозова. Он не получил сколько-нибудь систематического образования, зато обладал завидным упорством, цепкой деловой хваткой и огромной силой воли. Современники давали предпринимательской активности Тимофея Саввича весьма высокую оценку. Так, видный купец и общественный деятель Н. А. Найденов отмечал: Тимофей Саввич Морозов «…отличался замечательной энергичностью в развитии хлопчатобумажного дела и довел производство принадлежавших ему фабрик до высокого положения».[16] Другой крупный купец, В. П. Рябушинский, писал в воспоминаниях: из четырех линий рода Морозовых «самой известной была младшая, развивавшая самое крупное дело под фирмой «Саввы Морозова сын и Компания». И самый знаменитый из всех Морозовых был вот этот сын — Тимофей Саввич».[17] За годы самостоятельного управления предприятием Т. С. Морозов сумел в добрых десять раз увеличить доставшийся ему по наследству капитал. Недаром Тимофей Саввич получил в народе уважительное прозвище «текстильный король»!
Успех в делах и фантастическое богатство Т. С. Морозова рождали самые невероятные слухи. Предприниматель и общественный деятель Н. А. Варенцов вспоминал: «В простонародье составилось представление, что Морозов так богат, что даже хотел на доме своем сделать позолоченную крышу наподобие [того], как это делалось на куполах церквей, да правительство этого ему не разрешило. Конечно, это была только болтовня, сам бы Морозов не стал делать такой глупости».
Тимофей Саввич был трудолюбив и энергичен, обладал гибким умом и «чутьем предпринимателя с государственным мышлением».[18] Незаурядный администратор, он сумел организовать на принадлежащих ему фабриках производство высококачественного товара, а также наладить регулярный сбыт этого товара — не только по всей территории России, но и в ряде азиатских государств: Иране, Монголии, Китае. В. П. Рябушинский писал: «Морозовский товар можно было брать с закрытыми глазами: самые подозрительные и недоверчивые восточные люди к этому привыкли».[19] Н. А. Варенцов дает Тимофею Саввичу превосходную характеристику: «Т. С. Морозов был один из выдающихся фабрикантов и незаменимым хозяином. Всю свою жизнь посвятил делу, которое поставил на большую высоту: кто в России не знал товаров Никольской мануфактуры С. Морозова сын? Тимофей Саввич хорошо разбирался в людях, умело подбирал на фабрику служебный персонал и отлично направлял их на пользу своего дела. Все его служащие, даже лица, занимающие высшие административные должности, боялись его обходов фабрик, зная, что малейшая их оплошность не скроется от его опытных и зорких глаз. Результат его работы исчислялся в громадном ежегодном доходе с фабрик, выражающемся в сумме более 3 миллионов рублей».[20]
Вот как Варенцов, познакомившийся с Тимофеем Саввичем незадолго до его кончины, описывает этого человека: «Морозов был выше среднего роста, плотно сложенный, с густыми седыми волосами, окладистой бородой. Как мне казалось, ему было лет около 70; когда он говорил, то шепелявил». Граф Д. А. Олсуфьев, хорошо знавший Т. С. Морозова и сохранивший к нему благоговейное отношение, отмечал: «Тимофей Саввич, отец моего товарища, сохранял еще и внешнее обличье купца старой формации, в стиле Островского. В длиннополом сюртуке, величавый, видный старик с седою бородою… Было в нем что-то повелительное и даже сановитое, и это что-то мне, молодому, внушало некоторую робость. Он был крупный самородок, большого ума человек, хотя и без всякой школьной выучки. Мысли его были свои, взятые из опыта собственной жизни. Старик, видимо, любил поговорить перед молодежью, а мы почтительно слушали. Вспоминаются мне его «консервативные», тогда для меня непривычные речи: он восхищался императором Николаем I и, в особенности, его министром финансов — гениальным, как выражался Морозов, графом Канкриным».[21]
Кипучая энергия иной раз делала Тимофея Саввича крайне резким и нетерпимым, он мог проявлять недюжинное упорство… если не сказать упрямство. Крупный купец, председатель Московского биржевого комитета Николай Александрович Найденов на протяжении многих лет работал бок о бок с Т. С. Морозовым. В воспоминаниях он нарисовал довольно противоречивый портрет предпринимателя: Тимофей Саввич Морозов, «…выступивши на общественную деятельность… принялся с энергией за работу. Он был человек, обладавший здравым смыслом, но, как не получивший никакого образования», нуждался «…в постоянном руководительстве… Одним из его главных недостатков было упрямство и самомнение; он не понимал, что можно быть хорошим фабрикантом, но крайне плохим руководителем какого-либо, хотя и не особенно требовательного, общества».[22]
Упрямство Тимофея Саввича еще сыграет с ним дурную шутку под конец жизни, когда против него взбунтуются его же собственные рабочие (об этом еще будет сказано). Вместе с тем оно имело и положительную сторону. Тимофей Саввич был способен отстоять свою общественную позицию, даже если его оппонентом становилось само правительство, — этого умения не хватало многим его коллегам.
К примеру, Н. А. Варенцов приводит случай, когда Морозов не побоялся открыто продемонстрировать правительству личное влияние, дабы отстоять интересы огромной части российских предпринимателей. В 1870-х годах правительственные круги увлеклись идеей фритредерства, или свободной торговли. Эту систему, предполагающую установление низких таможенных пошлин и невмешательство государства в дела частных предпринимателей, было решено внедрить на русской почве. Однако крупное купечество хорошо понимало: отечественный производитель не справится с конкуренцией дешевых заграничных товаров, и это в конечном итоге сильно ударит по государственной казне.
На специально посвященном этому вопросу собрании, которое состоялось в Санкт-Петербурге, Тимофей Саввич Морозов произнес горячую речь, в которой доказывал «…несвоевременность применения в данное время в России системы свободной торговли, которая, несомненно, приведет к закрытию всех фабрик, лишит заработка массу рабочих, а потому вся тяжесть прокормления безработных всецело ляжет на государство. В заключение своей речи он добавил: если правительством фритредерство будет осуществлено, то он все свои фабрики остановит немедленно и его рабочие в количестве 20 тысяч человек останутся без работы… У правительства того времени не было никаких статистических сведений о фабриках; некоторые из присутствующих чиновников усомнились в правильности указанного Т. С. Морозовым количества рабочих, и дано было губернатору поручение проверить число рабочих на морозовских фабриках. По проверке оказалось, что если считать рабочих на торфяных работах, то всех работающих было значительно более 20 тысяч человек».[23] В конечном итоге речь Тимофея Саввича произвела должный эффект, и правительство отказалось от претворения своего проекта в жизнь.
Общественная деятельность Т. С. Морозова была столь обширна и плодотворна, что Н. А. Найденов, составляя в 1899 году для Министерства финансов справку о выдающихся представителях русской промышленности эпохи Александра III, поставил его фамилию на первое место. Этому не помешали даже разногласия между ними. «Мануфактур-советник Тимофей Саввич Морозов… хорошо понимал насущные современные потребности торговли и промышленности, содействовал распространению среди промышленного сословия и рабочего населения… образования, следил зорко за современными усовершенствованиями, многократно принимал меры к отысканию сбыта русских произведений, новых рынков путем сопряженного с пожертвованиями снаряжения экспедиций в сопредельные России части Азии и исследований положения торговли в странах Балканского полуострова, с особой отзывчивостью относился как материальным, так и личным содействием к различного рода начинаниям к общей пользе торговли и промышленности».[24]
Помимо всего перечисленного, Тимофей Саввич проявил себя еще в одной области: человек верующий, он являлся крупным благотворителем. Так, незадолго до кончины, в 1889 году Т. С. Морозов пожертвовал значительную сумму — 100 тысяч рублей — «на призрение душевнобольных по почину городского головы Н. А. Алексеева». Другое крупное пожертвование Саввы Тимофеевича, по-видимому, было вызвано личным и весьма горьким жизненным опытом — его старшая дочь, Анна Тимофеевна Карпова, чудом выжила после родовой горячки. После этого С. Т. Морозов отказал 50 тысяч рублей на содержание кроватей в гинекологической клинике Московского университета. Не была чужда Тимофею Саввичу и меценатская деятельность. Немало энергии и средств он отдал на различные культурные начинания, в том числе на издание книг, на деятельность Александровского коммерческого училища и множества других организаций.
Таков отец Саввы Тимофеевича: убежденный старообрядец, крепкий хозяйственник, хорошо знавший, что нужно его народу и его стране. Под стать ему была его супруга — дочь купца второй гильдии Мария Федоровна Морозова, урожденная Симонова (1830–1911), также староверка. Тимофей Саввич женился на ней 8 ноября 1846 года. Сохранился документ, зафиксировавший это событие: «Московский Рогожского кладбища прихожанин, почетный гражданин, богородский 1-й гильдии купец Тимофей Саввин Морозов приступил к законному супружеству с почетной гражданкой, московской 2-й гильдии купеческой дочерью Марией Федоровой Симоновой, которые сказали, что они православную греко-российскую веру держат, следуя старым церковным правилам».[25] Жениху было 23 года, а невесте — 16 лет. От этого брака родилось десять детей: шесть девочек и четверо мальчиков; из них до взрослого возраста дожили четыре дочери и два сына.
Мария Федоровна отличалась большим умом, обладала твердым характером и ярко выраженными административными способностями — не меньшими, чем у мужа. «Жена Тимофея Саввича, Мария Федоровна, после его смерти была и главою фирмы, и главою многочисленной семьи. Я ее хорошо помню… Это была женщина очень властная, с ясным умом, большим житейским тактом и самостоятельными взглядами. Подлинная глава семьи» — так отзывался о ней П. А. Бурышкин.[26] Действительно, после кончины супруга Мария Федоровна активно занималась делами Товарищества. В современной литературе можно найти такое описание ее предпринимательской деятельности: М. Ф. Морозова «…получила в руки дело с 5-миллионным капиталом, а оставила с 15 миллионами рублей. За годы ее управления помимо процентов по паям, оговоренных уставом, Товарищество трижды вернуло пайщикам внесенный ими капитал».[27] Правда, нужно иметь в виду, что и Савва Тимофеевич Морозов, будучи одним из директоров предприятия, приложил руку к успехам матери.
Значительную часть заработанных средств Мария Федоровна направляла на благотворительную деятельность. Все ее щедрые пожертвования перечислить невозможно, да и бессмысленно — на данном поприще она превзошла Тимофея Саввича; впрочем, ей на это было отпущено намного больше времени — будучи всего на семь лет моложе мужа, она пережила его на 22 года. На деньги М. Ф. Морозовой строились больницы, детские приюты, церкви (в том числе православные — дочери Марии Федоровны, выходя замуж, сменили веру), поддерживалась деятельность учебных заведений. М. Ф. Морозова стала первой купчихой, удостоенной Мариинского знака отличия за 25 лет беспорочной службы в благотворительных учреждениях по Ведомству учреждений императрицы Марии.[28]
В советское время образ Марии Федоровны Морозовой подвергся значительным искажениям. Ее описывали как человека лицемерного, живущего двойными стандартами. Хорошо известно, что Мария Федоровна старалась, как велит Священное Писание, обогревать сирых, убогих и бесприютных. В то же время, если верить книге ее правнука С. Т. Морозова, а также очерку писателя А. Н. Сереброва, она с прохладцей относилась к родственникам. В частности, из-за властного характера матери между ней и сыном Саввой якобы установились весьма напряженные отношения, которые в конечном итоге привели к отторжению Саввы Тимофеевича от семьи, когда мать объявила его умалишенным и учредила над ним опеку.[29] Усилиями писателей был создан весьма яркий негативный образ этой женщины. «Не женщина, а адамант!.. — пишет, якобы со слов С. Т. Морозова, Серебров. — С виду барыня, романы глотает, со славянофилами знается, а электричества в дом не проводит, считает, что это бесовская сила. Занимается благотворительностью, а никого не любит. Отец души в ней не чаял. Все — «душечка», «душечка»! Умер он — она даже из приличия не поплакала!.. В Москве у нее русские хоромы… Двадцать комнат. Живет в них одна. Никого, кроме рогожских попов, не принимает. Родню — только по большим праздникам. Из дому не выходит и в ванне не моется — боится простуды. Нахлебницы одеколоном ее моют… Никому не верит, меня окружила шпионами». Однако, как показывают недавно найденные воспоминания ее дочери, Ю. Т. Морозовой (в замужестве Крестовниковой), а также подруги ее детей М. А. Крестовниковой (в замужестве Гарелиной), этот образ не соответствовал действительности. Прежде всего, его создавали люди, лично не знакомые с купчихой.
Мария Федоровна вовсе не была бесчувственной женщиной, она переживала за своих детей. Об этом, в частности, свидетельствует такой эпизод. Весной 1881 года «…в дом Крестовниковых вбежала Мария Федоровна, едва одетая и задыхающаяся: «Софья Юрьевна! Помогите! У меня Аннет умирает! Вы знакомы с доктором Соловьевым. Ради Бога, достаньте мне его!» — говорила она, рыдая. Нашли Соловьева в Английском клубе и привели к больной. У Анны Тимофеевны (дочь Т. С. и М. Ф. Морозовых. —
Что касается отношений Марии Федоровны со старшим сыном, то между ними не было того напряженного противостояния, которое якобы привело к отчуждению его от ближайших родственников. Да, Мария Федоровна соглашалась далеко не со всеми поступками своевольного Саввы, но это нормально — у каждого свои представления о должном. Заботливая мать, она старалась ненавязчиво оградить сына от возможных опасностей, от связей с ненадежными людьми, в том числе с Горьким: «У него в доме Горький бывает, писатель, говорят, из бедных. А я вот узнала у хороших людей — совсем он не из бедных, хоть и говорит так… Зачем же обман чинить? И голову он крутит Саввушке, а мысли у него, этого писаки, страшные». М. Ф. Морозова любила сына и старалась ему помогать во всех благих начинаниях. Так, когда Савва Тимофеевич начал строить для своей семьи роскошный дом на Спиридоновке, Мария Федоровна поддержала его материально, перечислив на его счет более 100 тысяч рублей.[31] По воспоминаниям Юлии, старшей сестры Саввы Тимофеевича, Савва был внимательным сыном, регулярно ездил к матери, беспокоился о ее здоровье. Мария Федоровна всегда с интересом слушала рассказы и планы на будущее, которыми с ней делился ее «неугомонный упрямец». В один из таких приездов он привычно склонился перед матерью, чтобы поцеловать ей руку. Мария Федоровна, собираясь поцеловать голову сына, впервые заметила седину в его русых волосах. Сразу после его отъезда она позвонила Юлии и рассказала, как «сжалось сердце ее, видя первую Саввушкину седину».[32] Воспитывая детей, Мария Федоровна не уставала повторять слова мужа: «Делай так, чтобы тебе было хорошо, а другим не было бы плохо». Но лучше слов действовал пример, который она подавала детям всей своей жизнью.
М. Ф. Морозова оставила по себе добрую память в сердцах многих современников — и тех, кто знал ее лично, и тех, кто не был с ней знаком, но кому она помогла выбраться из трудной жизненной ситуации. Вот что говорил московский вице-губернатор, начальник жандармского корпуса В. Ф. Джунковский после смерти Марии Федоровны: «Широкой популярностью пользовалась она и как благотворительница — целый ряд просветительных учреждений связан был с ее именем. Морозовские клиники на Девичьем поле, Рогожское кладбище со своими благотворительными учреждениями, больницы, приюты, грандиозный ночлежный дом — на всем лежала печать щедрости покойной. Она особенно покровительствовала молодежи, учредила стипендию, благодаря коей ежегодно один из окончивших курс Земледельческой школы получал возможность съездить за границу поучиться. Но и помимо этой стипендии сколько она вносила денег для уплаты за учеников, которым угрожало увольнение за невзнос платы, сколько родительских слез она осушила, сколько юных сил вывела она на культурную дорогу. Многие из них даже не знали, чья рука вывела их на эту дорогу. Она была так высока, что «умела» помогать, она понимала человеческую душу, и потому от нее было легко принимать, она свято исполняла завет, который преподавала и другим, что «люди должны помогать друг другу».[33]
Итак, родители Саввы Тимофеевича Морозова являлись своего рода образцами преуспевающих русских предпринимателей середины — второй половины XIX столетия. Они всю жизнь честно трудились, были активными членами общества, веровали в Бога и строили свою веру на фундаменте праведных дел. Оба супруга достигли вершин — каждый по-своему. Мария Федоровна, воспитав шестерых детей и множество внуков, прославилась как крупнейшая московская благотворительница. Тимофей Саввич с отроческих лет и до конца своих дней работал, не покладая рук. Он стал очень крупным российским предпринимателем и общественным деятелем. В результате их совместных усилий Никольская мануфактура вошла в число ведущих русских предприятий. Дети Морозовых получили выбор: идти по проторенной дедом и отцом широкой дороге — или же свернуть с нее и начать поиски иного, собственного пути. Савва Тимофеевич Морозов сначала пошел по отцовской колее… а потом свернул с пути и — как знать, не это ли привело его к гибели?
Переходя к биографии Саввы Тимофеевича, прежде необходимо сказать несколько слов о глубинных причинах, заставивших его уйти с пути предков. Думается, их надо искать в «нежных годах».
Детство и юность Саввы Морозова прошли в беспечности и достатке. Настолько, насколько слово «беспечность» применимо по отношению к сыну очень богатого человека, который желает передать отпрыску собственный опыт. С одной стороны, Морозов-младший провел отроческие годы под сильным влиянием старообрядческой среды с ее жесткими правилами и ограничениями. С другой — Тимофей Саввич решился дать своим детям то, чего не было ни у его предков, ни у него самого, но необходимость чего он явственно ощущал — образование. Сыновей готовили вести дела не только на территории Российской империи, но и за ее пределами. Русские предприниматели в то время нередко отправляли отпрысков на учебу за границу. Однако в результате новое поколение очень отдалилось от «дедовских обычаев». И Савва Тимофеевич Морозов — частный пример такого масштабного явления.
Русское купечество менялось, расслаивалось. Значительный слой молодых предпринимателей, пришедших в бизнес и общественную жизнь на закате XIX века, благодаря европеизированному образованию, а отчасти и воспитанию, приобрел скептическое отношение к святыням предков. Семейные устои отцов и дедов, их манера вести дела, их место в социуме более не устраивали новых штурманов русского предпринимательства. И разрыв с отеческой стариной принимал разные формы. Иногда — весьма болезненные…
До Саввы Мария Федоровна родила восьмерых детей, из которых выжили лишь четверо, причем все — дочери.[34] Первый сын, Иван, родившийся на десятом году брака, умер, не дожив до трех лет; второй, Арсений, тоже скончался, прожив чуть более года. Это обстоятельство не могло не тревожить родителей: дочери издавна почитались в народе «отрезанными ломтями», ведь «по достижении возраста» они разлетаются из родительского гнезда, чтобы создать собственные семьи. Наследовать же крупное дело должен сын.
О благотворительной деятельности Тимофея Саввича Морозова в этот период почти ничего не известно. Но можно быть уверенным, что в 1850-е — начале 1860-х годов он принес Богу немало молитв о рождении здорового наследника и подкреплял молитвы добрыми делами. Так водилось у русских купцов.
Наконец Господь услышал его молитвы, и 3 февраля 1862 года в семье Морозовых на свет появился долгожданный сын. Он был назван в честь деда — Саввой. Разумеется, твердой уверенности в том, что мальчик выживет, быть не могло. Как позднее выяснилось, Мария Федоровна Морозова обладала дурной наследственностью, из-за которой части ее отпрысков досталось слабое здоровье — не только физическое, но и психическое.[35] Однако Савва рос здоровым, бойким и смышленым. А через некоторое время родителям вновь посчастливилось: у них родился еще один сын, Сергей (1863–1944), которому суждено было прожить долгую жизнь.
По традиции, существовавшей в купеческих семьях, детям должны были дать домашнее образование. Испокон веков в русской купеческой среде основой любой деятельности, в том числе и учебы, являлась христианская вера. В ее суть проникали, читая под руководством священника Библию, молитвослов и богослужебные книги. Азам грамоты будущие коммерсанты, особенно из числа староверов, еще и в 1860-х годах нередко обучались по Псалтири — как было десять, двадцать, сто, двести лет назад.
Коммерческие навыки приобретались в общении с главой семейства — в отцовской лавке, точно так же, как постигали нелегкую науку торговли отцы, деды, прадеды. Однако эпоха внесла в эту устоявшуюся традицию новшества. С 1860-х годов в богатейших купеческих особняках начали появляться новые обитатели: гувернеры и гувернантки. Прежде они были исключительной приметой аристократии и — шире — своеобразным маркёром европеизированного светского уклада. Теперь же они становятся проводниками, при помощи которых уклад этот — дотоле совершенно чуждый русскому предпринимательскому классу! — врывается в купеческий быт.
Еще в первой половине XIX века размеренная, патриархальная жизнь русского купечества не потерпела бы подобных перемен. Многие воротилы из числа бывших крестьян не имели образования. Даже если они умели, как Савва Васильевич Морозов, читать, то не умели писать. Впрочем, это не мешало им строить успешный бизнес. Нередко крупные сделки заключались невероятным, на взгляд сегодняшнего человека, образом — без оформления каких бы то ни было документов. Договорившись о чем-либо, купцы просто ударяли по рукам. В таком случае деловая репутация купца была единственным гарантом выполнения обязательств.
Но чем выше вчерашние крестьяне взбирались по социальной лестнице, тем острее чувствовали, что их отпрыскам необходимы хотя бы элементарные знания. И вот их сыновья — современники Тимофея Саввича — стали получать добротное домашнее образование. Они умели вполне прилично читать и писать, хорошо управлялись с арифметикой, иной раз осваивали необходимые для их профессии специальные науки — экономику, географию, историю. Но еще не владели иностранными языками. А ведь им надо было устанавливать связи с заграничным торговым миром. Вполне возможно, что они обошлись бы без более глубоких и разносторонних знаний — если бы не эпоха Великих реформ.
Реформы 1860-х вызвали в Российской империи бурный экономический рост. С небольшими перерывами он продолжался всю последнюю треть XIX века, сопровождаясь становлением банковской системы, слиянием промышленного и банковского капиталов, появлением купеческих торговых домов, укреплением связей с европейскими предпринимателями и финансистами. Сильнее всего эти процессы затронули Москву. После реформы 1861 года Первопрестольная ускоренными темпами превращалась из торгового центра в промышленный. Всё это вынудило передовую часть купечества решиться на своего рода социальный эксперимент: приобщить своих детей к европейской культуре. Первым шагом на этом непростом пути и стало приглашение в дом гувернеров.
В доме купца первой гильдии, потомственного почетного гражданина и мануфактур-советника Морозова прежние образовательные традиции тесно переплелись с новыми веяниями. Жизнь его детей проходила в атмосфере строгого церковного благочестия: чтения молитв, регулярного посещения церковных служб и т. п. — чтобы попасть в моленную, им надо было лишь подняться на третий этаж собственного дома. Однако место учителя жизни, наряду со священником, занимали неотлучно находившиеся при мальчиках гувернеры-иностранцы. Обучение азам старой веры шло рука об руку с освоением европейских языков — и самого духа европейской жизни, который учил более полагаться на собственные чувства и разум, нежели на Бога. Сам Савва Тимофеевич в одной из бесед вспоминал об этом с иронией: «Воспитывали нас по уставу древлего благочиния и за плохие успехи в английском языке драли старообрядческой лестовкой.[36] А лестовкой-то больнее, чем простым ремнем: она с рубчиками. После порки нянька мазала мне задницу елеем и заставляла молиться Пантелеймону-целителю, чтоб скорей заживало».[37]
Морозовы-младшие обучались чтению и письму, Закону Божию и арифметике; знакомились, как это было принято во второй половине XIX века, с лучшими произведениями русской и иностранной литературы. Кроме того, они изучали, по меньшей мере, три иностранных языка. Главным из них являлся, безусловно, английский. Его мальчики должны были знать в совершенстве, так как их отец закупал у англичан оборудование для фабрики и часть сырья. Обучение «аглицкому» языку проходило под руководством гувернера-англичанина. Вторым языком, который осваивали братья Морозовы, стал язык светского общения — французский. Для этого они брали уроки у «мадам-француженки». Изучая его, купцы делали реверанс в сторону аристократии, которая вот уже более века использовала французский в повседневной жизни и владела им едва ли не лучше, чем русским. Примерно в это же время богатое купечество, желая укрепить свое общественное положение, начало устанавливать брачные связи с разоряющимися дворянскими семьями. И, наконец, третьим языком, который мальчики изучали, был немецкий. По свидетельству купеческой дочери В. П. Зилоти (урожденной Третьяковой), немецкому языку мальчиков Морозовых, «покуда они не подросли», учила гувернантка-немка, которую на русский лад звали Кларой Ивановной. Это была «…краснощекая, черноволосая, немолодая баварка, говорившая, нам казалось, грубо и нас все время останавливавшая и критиковавшая… Клара Ивановна часто принимала за чайным столом касторку «для сохранения цвета лица».[38]
Вероятно, набор предметов, изучаемых Саввой и Сергеем Морозовыми, был намного богаче простого знакомства с иностранными языками. Вполне возможно, в него входили экономика, география, история и т. п. К сожалению, доподлинно об этом ничего не известно.
В освоении наук маленький Савва проявил несомненные успехи. Если предмет был ему интересен, он, как говорится, схватывал всё на лету. «Читать-писать научился неожиданно для родителей быстро… Задачи решал быстро, сочинения писал с маху, без раздумий».[39] Из языков хорошо освоил английский: Тимофей Саввич, хотя и был за интерес к заграничным достижениям прозван «англичанином», английского языка не знал и поэтому поручал сыну писать за него деловые письма. А вот немецкий язык, который, видимо, был ему неинтересен, Савва Тимофеевич освоил далеко не в совершенстве. Так, во время первой заграничной поездки в 1878 году, когда семейства Морозовых и Крестовниковых были в Саксонской Швейцарии, у семнадцатилетнего Саввы возникла необходимость вступиться за одну из спутниц, М. А. Крестовникову, оскорбленную поведением пьяного немца. Сама Мария Александровна (в замужестве Гарелина) через несколько лет после этого вспоминала: «Савва, весь бледный и дрожащий, очутился моментально между мною и им и,
С ранних лет у Саввы Тимофеевича проявился твердый, строптивый и независимый характер. Он был одинаково самостоятелен как в суждениях, так и в поступках. Когда Савва считал себя правым, он мог надерзить старшим. «С домашними учителями, будь то мадам-француженка, гувернер-англичанин или законоучитель-священник, спорил, даже ссорился». Не отличался он и церковным благочестием: «На церковных службах вертелся как бесенок, петь в хоре отказывался, дома после молебнов руку батюшке целовать не хотел: «Противная она, волосатая». То же нежелание покоряться чьей бы то ни было воле Савва проявлял вне учебы. «Бывало, возвращаясь из «казаков-разбойников» в синяках и ссадинах, но всегда без единой слезинки, мальчик не отвечал на материнские расспросы: «Кто тебя обидел?» Молча шел в угол, беспрекословно становился коленками на горох… Если случалось заслужить порку… прощенья никогда не просил».
Савва и Сергей очень дружили между собой. Крепкий телом и духом, способный к учению, энергичный и своенравный, как его отец, Савва был гордостью Тимофея Саввича. Купец любил сына и пестовал его, как мог, впрочем, особенно не балуя. «Тим[офей] Сав[вич] кого больше любил, на того тем чаще ворчал, и Савве доставалось вдоволь». В отличие от старшего брата Сергей обладал слабым здоровьем, а когда подрос, в нем обнаружилась болезненная мнительность. «По здоровью он был слаб, вследствие чего часто впадал в хандру»[41] — так описывала Сергея Тимофеевича купеческая дочь М. А. Гарелина (урожденная Крестовникова). Возможно, именно из-за постоянно одолевавших его хворей младший сын стал любимцем матери. В отличие от норовистого Саввы Сережа в детстве был ласков, уступчив, застенчив, но временами истеричен.
Детство Саввы Тимофеевича прошло в Москве, в старинной, доброй, колокольной ее сердцевине. Точнее, на том месте, где один из многочисленных переулков Китай-города — Большой Трехсвятительский — взбирается на крутую Ивановскую горку, встречаясь там со своими собратьями — Подкопаевским и Хохловским. Усадьба, где жили Морозовы, по купеческому обыкновению была записана на хозяйку — Марию Федоровну Морозову. По словам современников, она выглядела как «великолепный дворец с серебряным фонарем у Яузского бульвара», который предыдущий владелец «купил в развалинах у какого-то князя», восстановил «самым безобразно-роскошным манером» и «при какой-то заминке в делах продал Т. С. Морозову».[42] Прекрасное описание усадьбы оставил Н. А. Варенцов: «Невдалеке от Ивановского монастыря, по Трехсвятительскому переулку и примыкающим к нему другим путаным переулкам, находилось большое владение Т. С. Морозова, огороженное каменной стеной с железной решеткой, с тянущимся по косогору садом, над куполами деревьев виднелся красивый особняк, в котором жили хозяева дома». В этом особняке располагалась крупнейшая в Москве моленная белокриницкого согласия — моленная Тимофея Саввича Морозова, освященная во имя Святого Николая Чудотворца. Она существовала с 1856 до 1905 года, когда старообрядцам запретили строить новые церкви, а престолы прежних «запечатали» — не позволили проводить в них богослужения.
Масштаб морозовского владения впечатлял. Оно занимало огромную территорию — от Подкопаевского переулка до Покровского бульвара. Помимо главного хозяйского дома, в него входил целый ряд домов, пристроек, конюшен, каретных и дровяных сараев, имелась даже оранжерея. «В подвале Т-образного дома со светлыми большими окнами располагались кухни и жила обслуга — кухарки и прачки. Кушанья и все необходимое господам подавалось наверх ручным лифтом. На третьем, получердачном этаже жили горничные, там стоял огромный бак для воды… Вход в главный дом находился с восточной стороны посередине фасада. На верхние этажи вела широкая чугунная лестница. Внутренние покои главного дома делились на парадную и жилую половины».
Непосредственно к хозяйскому дому примыкал «тенистый, немного под горку расположенный сад».[43] По словам правнука Тимофея Саввича, Г. Н. Листа, «…на всей морозовской территории было много жимолости, сирени. Было много птиц, зимой снегирей».[44] А с верхней террасы сада открывался великолепный вид на московские крыши, сады и улицы. С балкона главного дома можно было даже увидеть Кремль, «…в то время еще почти не заслоненный многоэтажными постройками».
Иными словами, детям было где порезвиться, и для этого они могли даже не выходить за пределы родительского владения с его размеренным купеческим бытом. Тем более что за этими пределами кипела совершенно иная жизнь…
Владение Тимофея Саввича Морозова располагалось близ Хитрова рынка или, в просторечии, Хитровки. Здесь обитали представители общественного дна: бродяги, пьяницы, воры, уголовники, проститутки. Если кто становился обитателем местных трущоб, в нормальное общество он уже не возвращался: Хитровка затягивала. Атмосфера была соответствующая. «Страшные трущобы Хитровки десятки лет наводили ужас на москвичей». По свидетельству известнейшего московского журналиста, «короля репортеров» Владимира Алексеевича Гиляровского, избавиться от этой напасти никак не удавалось. Даже несмотря на то, что «с одной стороны близ Хитровки торговая Солянка с Опекунским советом во главе, с другой Покровский бульвар и прилегающие к нему переулки… сплошь были заняты богатейшими особняками русского и иностранного купечества. Тут и Савва Морозов, и Корзинкины, и Хлебниковы, и Оловянишниковы, и Расторгуевы, и Бахрушины, и Бардыгины, и Вогау, и Марк, и Банза… Владельцы этих дворцов возмущались страшным соседством, употребляли все меры, чтоб уничтожить его, но ни речи, гремевшие в угоду им в заседаниях думы, ни дорого стоящие им хлопоты у администрации ничего сделать не могли. Были какие-то тайные пружины, отжимавшие все нападающие силы, — и ничего не выходило. То у одного хитровского домовладельца рука в думе, то у другого в канцелярии генерал-губернатора, то третий занимает важное положение в делах благотворительности».[45] Хитровка была уничтожена лишь после прихода советской власти, взорвавшей самые основы общественного устройства.
Вполне возможно, именно соседству семейного очага с незарастающей язвой Хитровки Савва Тимофеевич был обязан своим «либерализмом» и размышлениям о судьбах рабочего класса. Этот богатый купец, с пеленок носивший звание потомственного почетного гражданина, был не понаслышке знаком с общественным расслоением… Впоследствии идея будущей книги Гиляровского «Москва и москвичи» — «показать нашу Белокаменную не только с парадной стороны», чтобы «…отцы города наконец обратили внимание на благоустройство», — вызовет горячее одобрение С. Т. Морозова. В этом однажды признался сам «дядя Гиляй» (прозвище В. А. Гиляровского). Более того, именно С. Т. Морозов даст Владимиру Алексеевичу совет относительно того, в каком тоне следует писать книгу: «Не старайтесь особенно разоблачать… Просто спокойно этак изобразите всю ту грязищу материальную и нищету духовную, в которых москвичи живут издавна. Например, про Хитровку, мне хорошо знакомую еще с детства, расскажите. Словом, пристыдите отцов города».[46]
Благодаря близкому к Хитровке расположению «дома под золотой крышей» Савва и Сергей с раннего детства жили относительно замкнуто. Общались они в основном с членами семейства и прислугой, а также гувернерами; изредка выезжали с родителями в город. Это укрепляло обоюдную привязанность братьев. Даже когда они подросли и обзавелись постоянными приятелями из числа купеческих отпрысков, «Савва всегда опекал Сережу, а Сережа с обожанием смотрел на брата, в котором всегда была его поддержка». Сергей «полностью доверял брату при решении всех вопросов». Впрочем, так не могло продолжаться вечно: рано или поздно мальчики должны были выйти из-за надежных стен морозовского особняка, чтобы окунуться в бурную московскую жизнь.
Как уже говорилось, приглашение гувернеров было лишь первым шагом на пути к европеизации купеческих отпрысков. Дома Морозовы-младшие получили базовые знания, однако вскоре выяснилось, что для преуспеяния в современном мире этого недостаточно. Поэтому вторым шагом стала отправка сыновей в среднее учебное заведение — гимназию. Купечество впервые, по собственной воле, давало сыновьям возможность выйти за пределы традиционного «семейного» обучения. Родители, по-видимому, даже не предполагали, что сыновья могут в итоге отдалиться от них на весьма значительную дистанцию — гораздо большую, нежели та, которая пролегала когда-то между ними и их собственными отцами. Не следует забывать, что в гимназиях будущие купцы не только учились, но и, пребывая вне семьи, отрывались от своих сословных патриархальных ценностей. Зато они наблюдали за сверстниками из других сословий, с другими жизненными ориентирами; благодаря этому в их сознании стиралась привычная грань между «хорошо» и «плохо», «принято» и «не принято», «дозволено» и «не дозволено».
Савву и Сергея Морозовых определили в одну из лучших московских гимназий, — «что у Покровских ворот», а именно Московскую 4-ю гимназию — привилегированное учебное заведение для мальчиков при Московском дворянском институте. Занятия здесь вели выдающиеся педагоги: «агрохимик Д. Н. Абашев, физик Н. А. Любимов, литературовед, ректор Московского университета Н. С. Тихонравов» и др. Обучение стоило недешево, 30 рублей в год,[47] и было доступно лишь детям состоятельных родителей, прежде всего дворян и купцов. Трудно сказать, сколько лет мальчики провели в стенах этого учебного заведения. Доподлинно известно, что Савва Тимофеевич окончил курс обучения в мае 1881 года. В литературе можно найти утверждение, что он (а значит, и его брат) учился в гимназии шесть лет.[48] Однако это неверно.
Обучение братьев Морозовых в гимназии пришлось на период действия нового устава гимназий, который был выработан министром народного просвещения графом Д. А. Толстым и вступил в силу 30 июля 1871 года (действовал до 1893-го). Согласно этому уставу, целью классических гимназий (в которых изучалось два древних языка) являлись общее образование и подготовка к поступлению в университет. В ту пору гимназический курс состоял из семи классов, но седьмой — с двумя годичными отделениями (с 1875 года гимназии стали восьмиклассными). При каждой гимназии имелся приготовительный класс. Таким образом, даже если мальчики не посещали подготовительных занятий перед поступлением в гимназию, они провели в ее стенах не менее семи лет. Это подтверждается копией аттестата зрелости, полученного Саввой Морозовым по окончании гимназии. Правда, в документе формулировка довольно расплывчата: «Дан сей [аттестат] Морозову Савве, старообрядческаго вероисповедания, из потомственных почетных граждан… обучавшемуся шесть лет в Московской IV-й гимназии и пробывшему 1 год в VIII классе».[49] По-видимому, обучение всё же длилось семь лет, а нечеткость формулировки (вернее, «исчезновение» 7-го класса) объясняется изменениями в гимназическом уставе (1875). В противном случае придется предположить, что они закончили гимназию экстерном, но такое случалось редко. Таким образом, на момент зачисления в первый класс гимназии, во второй половине 1874 года, Савве Тимофеевичу должно было исполниться 12, а его брату — 11 лет. Они были «приходящими» учениками, то есть, в отличие от пансионеров, приходили в гимназию только на время уроков, остальное же время проводили дома. Впрочем, в будни почти все вечернее время занимала подготовка уроков.
Основой гимназического быта являлась строгая дисциплина. Учебный год начинался в середине августа (хотя основные предметы преподавались с 1 сентября) и заканчивался в конце мая. Занятия начинались в девять часов утра и длились пять с половиной часов. Продолжительность одного урока составляла 55 минут, причем каждый день ученики посещали пять уроков. После третьего урока полагался завтрак. Вот как современные исследователи описывают гимназический быт: во время большой перемены «пансионеры шли в столовую, а приходящие гимназисты завтракали тем, что принесли с собой… Существовала… система наказаний: нерадивых учеников задерживали после уроков на час-два, и они выполняли в классе задания на следующий день. Если это не помогало, то ближайшее воскресенье провинившийся проводил в гимназии. Здесь он должен был отстоять в церкви божественную литургию вместе с пансионерами, а затем сесть за приготовление уроков. Не в меру расшалившихся на уроках ставили в угол или выставляли в коридор».[50] За поведением и успеваемостью учеников следили классные наставники, обязанности которых заключались в том, чтобы «наблюдать за успехами, развитием и нравственностью учеников и быть как бы ближайшими посредниками между школой и семьей».
Известный публицист начала XX века А. В. Амфитеатров в очерке «О неудачном поколении» отмечал: «Толстовская гимназия была не педагогическим учреждением. Она являлась системою заложничества, в которой государство потребовало себе от русской семьи всех детей ее, в обеспечение «политической благонадежности». Это заявлялось и печаталось совершенно откровенно. Громко проповедовалось правило, что молодое поколение принадлежит школе, а не семье. Школа — поручительница за него перед государством. Семье государство не верит». Современные исследователи разделяют эту точку зрения, правда, высказываясь не столь жестко.
Молодое поколение воспитывалось в патриотическом и верноподданническом духе. Так, например, «…по случаю вступления России в войну с Турцией (1877–1878) состоялось торжественное собрание, на котором преподаватели приняли участие в общественной подписке на учреждение стипендий в пользу детей погибших русских воинов. Их примеру с редким единодушием последовали и ученики, собравшие свыше 300 рублей. Очевидно, это было первое в жизни пожертвование Саввы и Сергея Морозовых. Не осталась гимназия в стороне и от событий, связанных с покушениями на жизнь императора Александра II. В 1880 году в церкви Благовещения Пресвятой Богородицы (церковь находилась на территории гимназии. —
Вероятно, в гимназической среде братья Морозовы стояли чуть особняком: гимназия была рассчитана на обучение прихожан Православной Синодальной церкви. Об этом говорит тот факт, что при гимназии существовал православный храм. Будучи старообрядцами, Морозовы не участвовали в церковной жизни своих одноклассников и не посещали уроков Закона Божия — в аттестате Саввы Морозова напротив этого предмета стоит прочерк. Так что обучение в гимназии свелось для него к набору светских предметов: русскому и французскому языкам, греческому и латыни, логике, математике, физике и математической географии, истории, географии.[51]
Бунтарский дух юного Морозова давал о себе знать в свободное от учебы время. Вырвавшись на свободу, Савва Тимофеевич с наслаждением ощутил ее терпкий привкус. Почувствовал он и другое, естественное для подростка, желание: испробовать все грани этой свободы, проверить ее пределы. Впоследствии, в беседе с А. Н. Серебровым, Савва Тимофеевич признается: «В гимназии я научился курить и не веровать в Бога». О том же пишет его внук: «Домой приносил Савва не только пятерки. В карманах его гимназической шинели гувернер находил то папиросы, то колоду карт». Сказалось, по-видимому, влияние приятелей-гимназистов из обезверившейся дворянской среды, а также сладость первой свободы от родительской опеки. Вера, которая в детстве пронизывала всю жизнь Саввы, вдруг отдалилась, стала тем, от чего можно временно отказаться, отложить «на потом», — а то и вовсе обойтись без нее. Привычка же к курению так и осталась с ним на всю жизнь. Однако в том, что касалось собственно учебы, Савва вполне оправдывал родительские ожидания.
В гимназии, как и дома, он проявлял превосходные способности. Правда, относился к процессу обучения легко, не слишком усердствуя в зубрежке. Так, М. А. Гарелина вспоминала, что в мае 1877 года, когда их семья приехала на дачу к Морозовым погостить, между ее братом Григорием и Юлией Тимофеевной Морозовой состоялся следующий диалог: «Юлия говорит, что очень боится за экзамены братьев, которые хотя и идут хорошо, но что они все-таки очень легко к ним относятся, а потому ей и страшно за них. Гриша успокаивает ее, говоря, что экзамены в этих классах самые пустяковые». Но, иной раз проявляя легкое отношение к учебе, Савва все-таки много занимался и в итоге добился приличных результатов. 30 мая 1881 года ему был выдан аттестат зрелости, где констатировалось: «За все время обучения его в Московской IV гимназии поведение его было отличное, исправность в посещении и приготовлении уроков, а также в исполнении письменных работ постоянная, прилежание весьма хорошее, любознательность ко всем вообще предметам одинаковая».[52]
Наибольших успехов Савва Морозов достиг в математике, физике, истории, географии и французском: по этим предметам у него стоит оценка «отлично». Судя по всему, у него проявились математический склад ума и хорошие аналитические способности. М. А. Крестовникова отмечает, что Савва был «…очень способный в математике и избрал ее почти своим специальным предметом в гимназии». Единственное «удовлетворительно» Савва получил по русскому языку, по остальным же предметам его знания были оценены как «хорошие».
Разумеется, одной только учебой жизнь молодых Морозовых в эти годы не ограничивалась.
В период отрочества, в 1870-х — начале 1880-х годов, закладывались основы мировоззрения Саввы Тимофеевича. Именно тогда сформировались его основные привычки, в том числе эстетические, и сложился круг его общения.
Купечество на протяжении столетий оставалось довольно замкнутой средой. Чаще всего круг знакомств купеческих отпрысков определялся их родителями. Общение в большинстве случаев происходило «семейно»: одна семья приезжала в гости к другой, после чего следовал ответный визит. Однако это вовсе не означает, что основным критерием дружбы являлось равенство социального или культурного уровня. Скорее, большую роль тут играла хорошая репутация или, как сказали бы сегодня, кредит доверия, которое одно семейство выдавало другому. П. А. Бурышкин, купец по происхождению, в книге воспоминаний «Москва купеческая» отмечал: «Каждая семья жила более или менее замкнуто, окруженная своими друзьями и приближенными, людьми «разных званий», а не членами других равноценных династий и… не считалась ни с кем и ни с чем. Было бы ошибкой считать это проявлением пресловутого самодурства: жизнь текла в домашнем кругу, никто не искал, чтоб о нем говорили газеты».[53]
Из воспоминаний современников известно, что в доме Морозовых проводились «назначенные вторники». Каждый вторник, в вечернее время, глава семьи с супругой устраивали приемы, на которые приглашались родственники, друзья и знакомые. В основном эти приемы предназначались для старшего поколения. Мальчики, приходя домой после занятий, вечерами готовили уроки на следующий день. В общении взрослых молодые люди участвовали ровно столько, сколько того требовали приличия. Собственный же круг общения, если не считать приятелей-гимназистов, у них сложился довольно поздно. По словам М. А. Крестовниковой, еще и во второй половине 1870-х годов «…молодежи знакомой у них было мало, и потому все наши знакомые студенты перешли к ним».
Нет смысла перечислять всех, с кем братья Морозовы общались в гимназический период жизни. Но о некоторых знакомствах всё же необходимо упомянуть.
Савва и Сергей Морозовы должны были завести приятельские отношения с одноклассниками, а также с учениками других классов. Широко известно, что на рубеже XIX–XX столетий Савва Тимофеевич оказывал всемерную поддержку Московскому Художественному театру, причем с одним из основателей театра — К. С. Станиславским его связывали весьма прочные отношения. Но мало кто знает, что С. Т. Морозов еще в отрочестве мог познакомиться с будущим Станиславским — в те годы никому не известным купеческим сыном Константином Алексеевым. Дело в том, что К. С. Алексеев учился в той же Московской 4-й гимназии; он поступил сюда годом раньше, чем братья Морозовы. Кроме того, у Алексеева и Морозовых имелись общие приятели. По свидетельству В. П. Зилоти, дочери крупного купца и создателя галереи русской живописи П. М. Третьякова, молодые Морозовы являлись товарищами Мити Перевощикова, впоследствии присяжного поверенного. Его мать, Ольга Тимофеевна, «…была известна в Москве своею «пикантностью» и шармом. У нее было двое детей: Митя, юрист, Дмитрий Петрович, товарищ мальчиков… Алексеевых, и дочка Маруся, вышедшая впоследствии замуж за Константина Сергеевича Алексеева, по сцене Станиславского, и сама стала изумительной, тончайшей актрисой Московского Художественного театра — Лилиной».[54] О. Т. Перевощикова наносила визиты другим купеческим семействам, в частности, посещала дом Третьяковых, приводя с собой сына и братьев Морозовых. Не исключено, что бывали они и в доме Алексеевых. Таким образом, вполне вероятно, что к моменту возникновения МХТ по крайней мере с двумя его видными деятелями — К. С. Станиславским и его женой М. П. Лилиной — С. Т. Морозова связывала не только любовь к театру, но и многолетнее доброе знакомство.