Незапертая Дверь

— Мороженое кушаем? Горлышко не простудите. Дорогой, тебе передалась ее заразная болезнь? Слабоумие, забывчивость. Какие там еще симптомы у нашей Деньки?

— О, и ты была в инкубационном периоде, Лара Фобия? Прогрессирующее обострение врожденного порока развития?

— Извини, милый, мы на минутку отойдем, — склонившись и поцеловав Костю, сказала Лариска. — Нам по-девичьи надо посекретничать.

— Спасибо за угощение, — улыбнулась я несколько растерявшемуся Косте и поднялась. Мы неспешно отошли в сторонку.

— Слушай сюда! — сквозь зубы прошипела Лариска, щелкая зажигалкой. — Еще раз увижу с моим парнем — до старости парик носить будешь.

— Попроси его свозить тебя в серпентарий. Может, свидание с родичами пойдет тебе на пользу?

Хлопок откидываемой крышки, щелчок, шипение, хлопок. И снова одно и то же, одно и то же заученное движение. В очередной раз выпустив шипящее пламя, Лариска повременила с остальными манипуляциями, и мне показалось, что она метнет мне в лицо эту трепещущую огнем струйку. Но она ограничилась посланием на три буквы. Видно других не знала: алфавит не по ее части.

Я оглянулась на Костю, что чудом разглядел с высоты своего роста эту худосочную пигалицу. Ох, и комичная комбинация гормонов, как высказалась бы Верка об этой нелепой паре.

Заглянув по дороге к дому на мини-базар, я купила все для салата. Пока стояла возле хлебного ларька, увидела Игоря Яковлевича, волокущего в авоське яблоки, бутылку кефира и связку сушек. И как он в какой-нибудь люк не свалится, читая на ходу? Уткнется «рубильником» в свою книжонку и ничего не видит. Сколько ее можно читать? Интересно, он и спит с ней в обнимку? Так, снова я принялась издеваться над соседом, мстительная, злопамятная натура, кроющаяся за обликом порядочности! Какое мне до него дело?

Купив булку хлеба, ныряя из тени в тень, я добралась до дома и с досадой вздохнула при виде примостившегося на своем излюбленном местечке соседа. Сегодня праздничный день? Иначе с чего бы ему так прифрантиться? Никогда не видела его столь элегантным! Наверное, я отстала от жизни! Не знала, что нынче в моде повязывать галстук на голую шею и носить спущенным на майку в дуэте с мятым пиджаком. Впрочем, мои ухмылки ему до лампочки. Жует себе сушку, навесив на черные усы крошек, и запивает кефиром, при этом бегая глазами по строчкам. Похоже, он и впрямь спит со своим любимым бестселлером.

Буркнув приветствие, уже не ожидая на него ответа, я вошла в прохладу подъезда, и устало поднялась на первый этаж. Открыв дверь, воцарилась в прихожей. Какое облегчение, как приятно скинуть туфли. Пешка почему-то не выбежал меня встретить и даже не облаял. Только настороженно покосился на принесенный пакет. Похоже, стал бояться сумок.

Когда я готовила простейший ужин, как попало рубя-кромсая огурцы и помидоры, позвонила Либра. Пообещала занести деньги, что брала в долг месяц назад. Через четверть часа я увидела ее из окна. Проплыв мимо соседа, она пираньей нырнула в подъезд. Увидев меня, вздрогнула и рассмеялась. Неужели еще долго будет привыкать к моему новому имиджу? Мы устроились за чаем в кухне и традиционно сплетничали. Я рассказала о поездке к родителям, о встрече с Костей и о том, что он утешается Лариской Зажигалкой.

— Да, было дело, мы с ним встречались, — равнодушно или скорее кисло призналась Либра. — Но знаешь же, я люблю разнообразие. И вообще не мой типаж: я боюсь всего громоздкого, а он выше меня на голову, даже когда я в туфлях на самом высоком каблуке. Почему рассеклись по параллелям? Ревность его меня достала. Я — существо свободолюбивое, не терплю, когда кто-то пытается ограничить мое личное пространство. Эти его сообщения с тупыми фразами: «Где плаваешь, Русалка? Не тяни на дно неведением. Я в сетях ревности и вот-вот утону». Und so weiter. А он спрашивал обо мне? Ну и не больно надо. Кстати, между мной и Лешкой что-то намечается.

— Между тобой и кем? — изумилась я, чуть не захлебнувшись горячим чаем. — Он же твой брат!

— Тьфу, типун мне на язык! — поспешно отмахнулась Либра. — Я хотела сказать, между мной и Женькой. Он как проводил тебя домой, от меня до утра не отставал.

— Этого следовало ожидать, — с легкой обидой отозвалась я и принялась полоскать под краном чашки. — Они все, рано или поздно, оказываются в тебя влюблены. Так было всегда. У тебя с давних пор дело чести — заставить каждого признать, что ты им интересней той, с кем они ходят на свидания. Свидание — такая гадкая формулировка.

— Де-е-енька! — затянула Либра почти искренне, почти жалостливо и, подойдя ко мне, ласково обняла за плечи. — Просто я лишний раз доказываю, что парень тебя не стоит. Проверки чувств еще ни один не выдержал. Так на кой такие тебе сдались?

— Я привыкла, что парни время от времени говорят: «Прости, Надя, ты хорошая девчонка, но я люблю Либру». И я их понимаю, черт подери. Будь я пацаном, тоже бы не устояла.

Либра звонко рассмеялась, и мы еще какое-то время стояли в обнимку. Потом она вспомнила, что обещала с кем-то встретиться и засобиралась уходить. Взяв на прогулку Пешку, я вызвалась проводить ее до остановки и заодно купить рыжему клопу банку корма, так как грызть мясные сухари он напрочь отказался.

— Я люблю тебя, Денька, не забывай об этом, — сказала Либра, когда мы дошли до остановки. — О, мой автобус едет! Опять забит, как банка кильками. Ладно, пока!

Я видела, какими глазами смотрели на Либру стоявшие рядом мужики. Видела, как один парень хлопнул ее по ягодице, когда она поднималась по ступенькам автобуса. Шикарные длинные волосы, закрашенные пудрой веснушки, разные брови и слегка раскосые светло-карие глаза. Все это — наша Либра. Роковой красавицей ее не назовешь, но есть в ней что-то особенное, к чему рвутся все ее воздыхатели. Она мастер скрывать свои недостатки. Никто, кроме нас с Веркой, не знает, что она сутулая, что у нее торчат уши, и что грудь у нее на размер меньше, чем кажется остальным. И при этом ей просто не давали прохода. В нее влюблялись, ее ненавидели, ей завидовали, к ней ревновали и хотели на нее походить.

«Сущая Клеопатра», — подумала я, помахав ей, вставшей у окна, и пошла к круглосуточному магазинчику за подарком для Пешки.

…Задержавшись у подъезда, я заметила лежавшую на скамейке книжку. Ту самую, что видела в руках, подмышкой и в авоське соседушки. Как же это он мог с ней расстаться? Наверное, так поддал кефирку с бубликовой закусью, что до второго этажа едва добежал. Странно, уже почти стемнело, а свет нигде не горит.

Равнодушно пожав плечами, я дернула Пешку и пошла дальше, но остановилась и оглянулась на пухленький цветной квадратик. Не зря, наверное, соседушка не выпускал этот бестселлер из рук. Женский, иронический, эротический роман? Да уж конечно не советы рыболова и не биография Сталина! Впрочем, кто его знает? У всех свои заходы.

Пока никого поблизости не было, я вернулась к скамейке и прихватила книжонку с собой. Поднявшись на второй этаж, позвонила в дверь с намерением вернуть пропажу соседу, раз он ею так дорожит. Постояв немного и предположив, что дома никого нет, спустилась к себе. Отнесу днем или милосердно толкну в почтовый ящик.

Сняв с негаданно расплясавшегося пекинеса поводок, я вошла в кухню, на ходу открывая банку с собачьим лакомством.

— Ты давай не дури, а то мне твоя хозяйка по возвращении уши надерет, если с тобой что-нибудь случится.

Я бросила несколько ложек паштета в миску и погладила рыжего клопа по хребту. И вовремя успела отдернуть руку! Пешка чуть не впился в нее, лязгнув зубами и зарычав. С грохотом поставив банку на табурет, я недоуменно смотрела на паразита, с трудом сдерживая порыв открыть дверь и дать ему пинка под хвост. Но он хозяин, а я — квартирант и живу здесь лишь потому, что он есть в жизни одинокой Марьи Сергеевны.

Закинув банку в холодильник, я вышла в коридор. Глянув на брошенную на тумбочку книжку, поборола охватившее любопытство. Заглянуть в аннотацию удерживала брезгливость к ее владельцу. Да и какой смысл начинать читать, если завтра собираюсь вернуть ее наверняка горюющему по ней соседу?

Пощелкав по каналам, посмотрев отрывки уже идущих фильмов, рекламы, новостей я разочарованно выключила телевизор и снова бросила взгляд на бельевую тумбу. В конце концов, если чтение меня хоть немного увлечет, верну книгу, когда дочитаю. А соседушка пусть помучается, поищет всюду, где мог ее оставить. Будет знать, как игнорировать мои скромные: «здравствуйте».

Я честно хотела привязать себя к культурной библиотеке Марьи Сергеевны, но ничего путного из этого не вышло. Стыд и позор мне! Хоть убейте, терпеть не могу классику. Полгода мусолила «Войну и мир», примерно столько же листала «Униженных и оскорбленных», что уж говорить о том, по кому звонил колокол. Наконец нашла в себе силы признать поражение. И как же стало хорошо! Сколько же после того я проглотила дешевых, отвратительно написанных псевдо-детективов!

Вытолкнув себя из кресла, я взяла тряпку и тщательно обтерла книжку. Присмотрелась к довольно красочной, местами помятой обложке. На ней была изображена приоткрытая дверь, украшенная стальными вьюнами. У основания застыла переливающаяся росой изумрудная трава. В небольшой проем сочился яркий бело-золотой свет, затмевающий все то, что таилось по другую сторону.

Я долго стояла, уставившись в эту сияющую щель. Хотелось дотянуться до витой ручки и дернуть ее на себя. Распахнуть эту дверь, окунуться в золото лучей, шагнуть за порог и узнать, что же там скрыто! Я поняла, что дико злюсь на художника, сотворившего такой ядовитый соблазн. И вдруг опустилась меланхолия. Такое впечатление на меня производили разве что картины Хуго Симберга. На обложке не было ни раненых ангелов, ни садов смерти. Но она являла собой недозволенное искушение.

Когда я немного пришла в себя, в который раз удивляясь очнувшейся впечатлительности, обнаружила, что у книжонки нет ни названия, ни имени автора, ни привычного анонса. Ни строчки об издательстве, формате и заверений автора, что все герои и события вымышлены. В ней не было место ничему лишнему, даже страницы не были пронумерованы. Это — плоть, не тронутая печатью повседневности. Но ведь так не бывает. Если только эту книжонку не сотворили на каком-нибудь самопальном оборудовании.

Пройдя в зал и завалившись в кресло, я включила бра и несколько нерешительно погрузилась в чтение. Каким-то из незадействованных органов чувств ощущала, как меня стремительно затягивает в феерический мир. Я спускалась по лестнице слов, иногда обрываясь в глубину пробелов и утопая между берегами строк. Я медленно погружалась в поделенное страницами пространство, вдыхала столь ощутимый запах знакомых цветов и почти осязала предметы. Зная, что сижу в кресле кататоником, мысленно шла по тропам и щурилась от закатных лучей солнца, смаковала сладость выпитых напитков. Я была странствующим рыцарем, скачущим на огромном коне, была влюбленной в него девой, шорохом листьев и росой.

Частью разрастающейся вселенной.

Из непередаваемого ощущения меня выдернул Пешка. Я вздрогнула, вынырнула из хмельного плена и, еще плохо соображая, уставилась на пекинеса. Тот стоял в середине зала и лаял на сумку, как мне показалось вначале. Но вскоре я поняла, что Пешка смотрит в сторону телевизора. И когда я подняла глаза на выключенный «ящик», меня чуть не парализовало от ужаса. За телевизором стояло соседское зеркало, в котором отражался зальный проем. А в нем, в полумраке прихожей, стоял Игорь Яковлевич. Именно на него лаял Пешка, не решаясь подойти ближе.

Не знаю, как удержалась от крика. Не помню и того, что делала, поняв, что в квартире никого нет, а входная дверь закрыта изнутри. Выпив валерьянки, расплескав половину, я включила свет в ванной, в туалете, в кухне, в спальне и зале. Люстры, ночники, бра и даже фонарь. Осталось еще дверцу холодильника распахнуть! Я искала спасения в свете. Мне нужен был хоть один лучик того закатного сияния, что сочился в «незапертую дверь».

— Что это могло быть? — слоняясь по залу, бубнила я. — Может, заснула? Померещилось на почве просмотренных недавно фильмов? Тогда почему бы мне ни увидеть вампира? И Пешка! Он лаял на отражение, он видел… кого? Соседа? Если бы соседушка действительно был в квартире, а потом по-молодецки выскользнул в форточку кухонного окна, то Пешка, учуяв чужака, лаял бы в сторону коридора. Соседушку этого он терпеть не мог, и не преминул бы вцепиться ему в штанину. Но нет, он спокойно лежал в своей корзине и вдруг кинулся прямиком в сторону телевизора.

Пришла к выводу — я сошла с ума. Накинула на зеркало полотенце и села возле телефона. Мне хотелось позвонить Верке, но посмотрев на мирно тикающий будильник, не поверила глазам. Пятнадцать минут четвертого. Читать я села в начале одиннадцатого, с час бродила по комнатам, устраивая светопреставление на радость энергосбыту. Неужели я часа три была погружена в события выдуманного мира? Той мне, сидевшей в кресле кататоником, показалось, что время пробежало бусинами по наклонной плоскости. Отделившаяся от тела вторая я, плававшая среди символов, звуков, запахов, прожила отрезок чужой жизни, так глубоко проникшей в душу.

Запрыгавший на полочке мобильный хотел меня доконать. Снова за такой короткий перерыв тело словно пронзило молнией. Обычно я немногословна, но на сей раз, отдышавшись, материлась так, что покраснела от стыда. Мой дед, ярый поклонник матерщины, мной бы наверняка гордился. Будь он художником, сломал бы свои кисти, признав, что ученик в мастерстве его переплюнул.

Ответив на звонок, я заверила пьяного мужика, что он ошибся номером, а после гордо удалилась в кухню и выпила еще одну рюмку валерьянки.

В ожидании спасительного рассвета, под радостные щелчки лихо мотающего счетчика, я нечаянно заснула, уронив голову на край стола. Разбудили меня поздним утром звонки в дверь. Встрепенувшись, я потерла затекшую руку и поспешила узнать, кто ко мне пожаловал.

— Что случилось, Денька? — взволнованно пробубнила вошедшая с Ракушкой Верка и осмотрела включенные плафоны. — Я уже полчаса до тебя достучаться не могу. И на звонки не отвечаешь! Ладно, потом расскажешь, а то я и так катастрофически опаздываю. Пригляди за Ракушкой, лады? Ее Светка в другой детсад переводит, пока все уладит, ну короче, я ушла, буду часов в пять! Пока!

Вот так, прибежала, вылила ушат скороговорок и посеменила по делам. Пока я очухалась, Ракушка уже играла с Пешкой, радостно вилявшим хвостом.

Похоже, он охладел лишь ко мне.

— А где почтайон Печкин? Он всегда на авочке сидел, а сегодня нету! Тетя Надя!

Я усердно пыталась понять, о чем лопочет Ракушка, снявшая сандалики и утащившая в кухню пакет. И только после всех объяснений поняла, что речь идет о Игоре Яковлевиче. А он и впрямь похож на мультяшного героя любимого Ракушкой «Простоквашино». Воспоминания пережитого минувшей ночью ворвались в меня снежным вихрем, и я даже передернула плечами. С трудом верилось, что все это было на самом деле.

Сунув Ракушке старую кассету с записанными с телевизора мультфильмами, я поспешила в душ. Сонно жуя зубную щетку, долго наводила запоздалый марафет. Когда освежилась и вытерлась, твердо решила избавиться от чертовой книги. Засуну ее в почтовый ящик «Печкина» и открещусь от странно влияющего на психику рисунка. И от непронумерованных страниц, гладких и теплых на ощупь, как человеческая кожа. И от мира и его героев, живущих в дебрях предложений.

Накинув халат, я вышла в прихожую, причесалась и, взяв книгу, открыла дверь.

— Ты куда? — встрепенулась Ракушка.

— К соседям. Сейчас вернусь. Смотри свои мультики.

— Аадно, — смилостивилась Ракушка, с маленькими хвостиками, торчащими над ушами, похожая на чертенка.

Я вышла в подъезд и спустилась до стены с давно забытыми ящиками, подернутыми пылью и паутиной. Отыскав почти стертую четверку, занесла книжонку над прямоугольной пастью ящика.

Господи! Даже представить себе не могла, как непросто будет с ней расстаться! А ведь я едва в нее заглянула. Теперь понимала Печкина, над которым еще недавно подсмеивалась, встречая его и ранним утром, и днем, и поздним вечером с этой… заразой. Никогда ни с чем подобным не сталкивалась.

Я втолкнула ее в щель и решительно вернулась в квартиру.

— Ты завтракала? — спросила я у Ракушки, хотя все мысли были о содержимом ящика, который вскоре опустеет.

— Ага. Тетя Надя, а когда мы пойдем гуйять с Пешкой?

— Я совсем о нем забыла. Бери, надевай на него поводок.

— Тока я буду его водить! Ты обешшала! Пешка! Ко мне!

Впрыгнув в джинсы, я натянула футболку, и мы отправились на прогулку. Если бы не ответственность за Ракушку, я бы надолго застряла у ящика, уверяя себя в том, что глупо избавляться от интересной книги, не узнав, что было дальше. И в то же время понимала, что это не просто книга. В голове вертелось два варианта. Либо же страницы пропитаны каким-то наркотическим веществом, вызывающим галлюцинации, либо же… Мне было страшно озвучить второе предположение. Не верят во всякого рода чертовщину лишь те, кто не сталкивался с ней лично, не испытал на собственной шкуре это чувство бесконтрольности происходящего. Я ведь сама еще на днях называла себя атеисткой!

— Почему ты на меня так смотришь? — спросила я, заметив изучающий взгляд Ракушки, прижавшей к себе пса.

— Ты стаа совсем дхугой, тетя Надя, — пролепетала девчонка, мастерски коверкая слова своей картавостью и страстью избегать нелюбимых букв.

— Лучше или хуже?

— Ты теперь красивая. Но аньше ты мне бойше нравиась.

Бросив мячик и опустив на аллею Пешку, она побежала за ним следом, а я осталась сидеть на лавке, обескураженная подобным высказыванием. Раньше я не замечала, как Верка и ее племянница похожи. Даже нижняя губа у Ракушки так же выдавалась вперед. Те же лучистые, голубые глаза, темные волосы, выгоревшие на солнце, и корявая скороговорка речи. Ей повезло, поскольку Светка — сестра Верки — обладала заурядной наружностью.

Так, и кого я пытаюсь обмануть? Рассуждаю о чем угодно, только бы не думать о том, чтобы рвануть в подъезд и начать выковыривать из ящика эту проваленную книгу! Если я этого в ближайшее время не сделаю, ее выпрет соседский пацан, давненько отирающийся у забытой всеми стены. Поглядывая в мою сторону, ждет, когда я уйду. И тогда примется за взлом замка, малолетний медвежатник! Вот паршивец, решил не дожидаться! В наглую принялся ломать донышко!

Я не выдержала и в момент оказалась рядом.

— Тебе родители не говорили, что чужое брать нехорошо?

— Я папе пожалуюсь! — обиженно пригрозил пацан, попятился от меня и вдруг рванул наверх.

Глубоко вздохнув, я дала себе шанс одуматься, но, уступив соблазну, поспешно вытащила едва не потерянное сокровище и облегченно вздохнула. Закрыла глаза, прижав эту дрянь к груди. Мне не терпелось поскорее оказаться в кресле, на диване, на стуле, где угодно, только чтобы погрузиться в то нечто, пугающее и влекущее в равной степени. Но я упорно держала себя в руках. Не торопила игравшую с псом Ракушку, и даже вернувшись домой, вначале принялась за уборку, оттягивая сладостный момент. Закаляла волю, показывая Ей свой характер. Выскоблив квартиру, я нашла себе новое занятие, но уже все чаще поглядывала на столик, где лежал цветной квадратик.

Ракушка все болтала, помогая мне варить борщ.

— Тетя Надя! — дернув меня за штанину, окликнула она, вырвав из размышлений. — А моя мама никогда не кэадет в борщ огухцы.

— И правильно. Огурцам там делать нечего.

— А зачем ты их тогда кэадешь?

— Еб… кэ, лэ, мэ, нэ… — посмотрев на стреляющие в поджарке кружочки огурцов, высказала я свое удивление. Когда я их под шумок нарезала, когда бросила жарить — фиг знает.

— Тетя Надя! А ты суп уже посыпаа сойю.

— Правда? — бухнув ложку соли, не поверила я и, сняв пробу, перечислила и остальные буквы алфавита.

— У тебя появился воздыхатей?

— С чего ты взяла?

— Мама говоит, что когда Веэка становится ассеянной, значит, она снова вьюбиась. Ой, я возьму! Можно?

Ракушка умчалась в зал, отвечать на звонок.

— Тетя Надя! Там в теефоне баба Маша! Она оттуда говорит, чтобы я тебя позвала! Тетя Надя, я тебя зову!

Вытерев руки и увернув огонь, я пришла в зал и подняла болтающуюся на проводе трубку, свесившуюся до пола.

Марья Сергеевна, естественно интересовалась, все ли в порядке с ее любимчиком. Потом расспрашивала, как поживают мои родители. Вспомнила и о цветах, полить которые я забываю уже третий день. И еще долго рассказывала о своем скучном лечении. После мне пришлось выслушать заученные рекомендации по уходу за Пешкой. Что он любит, что не любит! Чем кормить, чем не кормить! Все это время я, закатив глаза, вымученно кивала и ждала развязки.

— Ну смотри, Денька, не дай бог, что случится с моим Пешкой, я тебя до самой смерти не прощу! — припугнула напоследок Марья Сергеевна.

Заверив, что у нас все просто чудесно, я поспешила закончить разговор. Вернувшись к борщу, горестно вздохнула при виде залитой плиты и решила ничего не переваривать. На это у меня уже не осталось сил.

Все. Больше ничто не стояло между мной и «Незапертой Дверью», как я за неимением названия, окрестила этот пухленький покет-бук. Строго-настрого наказав Ракушке не крутиться у плиты с кастрюлей кипятка, я забралась с ногами в кресло и с трепетом взяла книгу, отыскав момент, на котором мое чтение прервал Пешка. Или же явившийся из глубины зеркала зловещий образ Игоря Яковлевича — ныне Печкина?

И снова я была частицей иной вселенной! Ветром в пепельно-русых волосах странствующего рыцаря, его думами о другой, которую он не мог забыть. Да, она обрекла его на мучения, но я была в объятьях их воспоминаний — его страстью, ее стоном, дрожью влажных ресниц, оборванным вздохом. Я заигрывала с ним, ревновала, предавала и наслаждалась такими теплыми, солеными слезами его безликой, безнадежно влюбленной спутницы. И снова мои пряди подлетали, когда рыцарь несся на своем вороном коне, чувствовала удары копья в его щит. Мне в лицо летели брызги ихора побежденных его отвагой и мечом чудовищ. Я была вином, пьянящим души, горела пламенем свечей в темном коридоре, и я же была тьмой, борющейся со светом. Мне показалось, что я больше не дышу. Смутно понимаю, что сижу сейчас в кресле и в то же время осознаю, что меня там нет. И вот я нехотя возвращаюсь в себя, начинаю различать поверхность строк, буквы, знаки препинания, которые были только что движением, эмоциями, возгласами.

Всем тем, чем мне удалось побывать.

Я подняла голову и увидела сидящую напротив Ракушку. Она смотрела на меня с настороженностью, удивлением и робостью.

— Что с тобой, тетя Надя? — делая вид, что занята Пешкой, спросила она.

— А что со мной? — отозвалась я не своим голосом и спешно прокашлялась.

— Ты быа какая-то стэанная. Не шевеиа гэазами и стонаа.

— Стонала? — поперхнулась я и положила раскрытую книжку на столик, чувствуя, что начинаю краснеть. — А, так это у меня спина затекла. Я шевельнуться не могла от боли.

— Да? А почему ты тогда не мохщилась? И уыбаась, пока стонаа? Почти как Веэка, когда мама ей массаж деает. Или как моя подружка, когда ест морожено.

— Еб…! Пэ, рэ, сэ, тэ… — спохватилась я, глянув на часы. Начало пятого. — Ракушка! Я же тебя обедом не накормила! Что ж ты мне не напомнила? Твоя тетя меня придушит.

— Не бойся, тетя Надя! Я тебя зваа, зваа, а ты меня не сыышаа. Сказаа тока, чтобы я борщ поставиа гьется, а ты скоро пьедешь.

— Я так и сказала?

— Да. Ты что, забыа? Я не хотеа борщ. Я ела хэопья с мооком. Веэка пьинесла.