Помоги проекту - поделись книгой:
— Папа говорил, что «жук» может поломаться, — с деловым видом произнес Денни. — Он сказал, что топливный насос вот-вот полетит к чертовой матери.
— Не говори так, Денни.
— Про что — про топливный насос? — спросил мальчик с искренним изумлением.
Она вздохнула.
— Нет, к «чертовой матери». Не говори так.
— Почему?
— Это вульгарно.
— Что такое вульгарно, ма?
— Это когда ты ковыряешься в носу за обедом, или делаешь пи-пи в туалете с открытой дверью, или говоришь: «к чертовой матери», — это вульгарное выражение. Хорошие люди так не говорят.
— Папа так говорит. Когда он проверял мотор, он сказал: «Бог ты мой, топливный насос вот-вот полетит к чертовой матери». Папа нехороший?
— Нет, хороший, только он взрослый. Ему не следовало бы говорить такие вещи в присутствии людей, которые его не поймут.
— Ты говоришь о таких, как дядя Эл?
— Верно.
— А я буду говорить так, когда вырасту?
— Вероятно, как бы я ни возражала. Лет в двадцать, если тебе захочется, док.
— Слишком долго ждать.
— Порядочно, но ты постарайся.
— О’кей.
Денни вдруг выпрямился, готовый вскочить. Но машина, показавшаяся вдали, была гораздо новее и более нарядного цвета, чем папина. Денни снова обмяк. Интересно, что на Денни переезд в Колорадо сказался сильнее, чем на них, родителях. Хотя он помалкивал, но она с тревогой наблюдала, что Денни проводит много времени в одиночестве. В Вермонте, где они жили прежде, у коллег Джека было трое детей — одногодков Денни, и он ходил в садик. А здесь ему не с кем играть. В их доме ютятся по большей части студенты Колорадского университета, а у женатых пар, проживающих здесь, по Апарахоу-стрит, мало у кого были дети. Она заметила лишь десяток страшеклассников, несколько детей среднего школьного возраста и троих младенцев — вот и все.
— Мама, почему папа потерял работу?
Вопрос вывел ее из задумчивости, поставив в затруднительное положение. Они с Джеком обсуждали эту проблему — как ответить на подобный вопрос Денни. Перебирали множество вариантов, начиная с попыток уклониться от ответа и кончая признанием неприкрытой истины. Но Денни не спрашивал. И вот спросил в самый неподходящий момент, когда она не в настроении и меньше всего готова к ответу. А он смотрел ей в лицо, замечая, вероятно, ее смятение и делая свои выводы.
Она подумала, что детям мотивы и поступки взрослых кажутся такими же темными и зловещими, как дикие звери, скрывающиеся в лесной чаще. Взрослые управляют детьми, как марионетками, не давая объяснения мотивам и причинам своих поступков. При этой мысли она снова расстроилась, рыдания подступили к горлу. Борясь с ними, она подняла с земли поврежденный планер и принялась вертеть его в руках.
— Ты помнишь, твой папа руководил «Спорт-клубом» в школе?
— Конечно, игра в аргументы.
— Верно. — Венди перевернула планер, глядя на торговую марку («Спидоглайд») и голубые звезды на крыльях. Неожиданно для себя она стала рассказывать сыну правду. — Папа был вынужден выгнать из клуба одного мальчишку по имени Джордж Хартфилд. Он был бездельником и тупицей. Правда, мальчишка заявил, что папа выгнал его потому, что невзлюбил, а не потому, что он бездельник. И вот этот Хартфилд подстроил папе гадость, да ты слышал об этом…
— А, это тот, кто проколол шины у нашего «жука»?
— Да, тот самый. Случилось это после занятий в школе, и папа застукал его за этим делом. — Тут она снова замолкла, но увильнуть от прямого ответа уже было нельзя: либо правда, либо ложь — третьего не дано.
— Твой папа иногда совершает поступки, которых потом стыдится. Сперва делает, потом думает. Это бывает редко, но случается.
— Он побил Джорджа, как меня в тот раз, когда я рассыпал его бумаги?
(Денни с рукой в гипсе.)
Венди усиленно заморгала, чтобы удержать слезы, подступившие к глазам.
— Что-то вроде этого, милый. Папа ударил Джорджа, чтобы отучить его от привычки прокалывать шины. Джордж упал и ударился головой. Тогда дяди, стоявшие во главе школы, сказали Джорджу, что он не может ходить в ту школу, а папа не может там преподавать. — Она замолчала, выговорившись, и со страхом ожидала града новых вопросов.
— Ага, — сказал Денни и опять принялся разглядывать улицу. Видно, тема была исчерпана. Если бы только она могла так же легко отнестись к ней… Венди поднялась.
— Пойду наверх, выпью чашечку чая. А ты не хочешь попить молочка с печеньем, док?
— Лучше я дождусь папу.
— Не думаю, чтобы он вернулся раньше пяти.
— А может, и раньше приедет.
— Может быть, — согласилась она.
Венди была на полпути к дому, когда он позвал:
— Мамми!
— Что тебе, малыш?
— Ты хочешь поехать в горы и жить в отеле всю зиму?
Ну вот, какой из пяти тысяч возможных ответов можно дать на один простой вопрос — тот ли, что был у нее вчера, или тот, что возник ночью, или… Все они были разными и отличались друг от друга широким спектром цветов — от светло-розового до мрачно-черного.
— Если этого хочет твой папа, то хочу и я. — Она сделала паузу. — А как ты?
— Наверное, и я тоже, — помолчав, сказал он. — Здесь не с кем играть.
— Ты скучаешь по друзьям?
— Иногда скучаю по Скотти и Энди. Больше ни по ком.
Она вернулась, поцеловала его и взъерошила на голове светлые волосы, теряющие детскую мягкость. Он был таким серьезным человечком, и она задалась вопросом, как ему живется с такими родителями, как они с Джеком. Большие надежды, с которыми они начали совместную жизнь, рассыпались, приведя их в этот противный многоквартирный дом в незнакомом городе. Снова возник перед ней образ Денни с рукой в гипсе. Кто-то в небесной канцелярии сделал ошибку, которую уже поздно исправлять, а поплатиться может за нее совсем невинный — их ребенок.
— Не выбегай на дорогу, док, — сказала она, крепко прижимая его к себе.
— Конечно, ма.
Она поднялась к себе на кухню, поставила на огонь чайник, положила пару печений на тарелку для Денни на случай, если тот вернется домой, пока она отдыхает. Сидя за столом перед глиняной чашкой, она поглядывала из окна на Денни, одетого в голубые джинсы и в просторный темно-зеленый свитер с трафартом на спине — «Ставингтонская школа». Планер все еще валялся у его ног. Слезы, накопившиеся за целый день, хлынули лив нем — она склонилась над чашкой дымящегося душистого чая и заплакала. От горя и потерь в прошлом, от страха перед будущим.
3. В неведомой стране
В четверть пятого Денни устал и поднялся домой выпить молока с печеньем. Он проглотил их, выглядывая из окна, потом пошел поцеловать маму, отдыхавшую в спальне. Она предложила ему остаться и подождать отца дома, у окна, — так время пройдет быстрее, но он упрямо мотнул головой и отправился на старое место, у бровки тротуара. Сейчас было около пяти, и хотя у мальчика не было часов и он не мог определить время точно, он чувствовал движение времени по удлиняющимся теням и золотистому оттенку на вечернем небосклоне.
Вертя в руках планер, он напевал вполголоса: «Вернись ко мне, Лулу, мне все равно, вернись, Лулу, хозяина нет дома, Лулу. Лулу, вернись ко мне, Лулу».
Они распевали эту песенку хором всем детским садом, куда он ходил в Ставингтоне. Здесь он не ходит в сад, потому что у папы нет для этого средств. Он знал, что папа с мамой сильно переживают из-за него, так как без детского сада он обречен на одиночество (а еще больше они беспокоились из за того, что Денни обвинит их в этом, в чем боялись признаться друг другу). Но в действительности сам Денни не хотел ходить в детский сад. О, сад — для сосунков, а он хотя еще не совсем большой, но уже не младенец. Большие ребята ходят в большую школу и получают горячий завтрак. В будущем году он пойдет в первый класс. А этот год — какой-то промежуточный, когда он уже не ребенок, но еще не взрослый мальчик. Но ничего, как-нибудь перебьется.
Денни хорошо понимал своих родителей, разбирался во многих их мыслях и поступках и знал, что в большинстве случаев они не одобряют его проницательности, а еще чаще отказываются верить ему. Но придет день, когда они поверят. Он согласен ждать.
Но все-таки скверно, что они не могут верить ему побольше, особенно в такое трудное время, как нынешнее. Мама лежит в постели и чуть не плачет, так она беспокоится о папочке. Причины ее беспокойства были слишком сложны для понимания Денни: мутные опасения за безопасность семьи, чувство вины, гнев, чувство страха перед тем, что их ждет. Но преобладали в ее душе два страха: что у папочки случится авария в горах и что папочка совершит Дурной Поступок. Денни хорошо знал, что такое Дурной Поступок — Скотти Арсон, который был старше его на полгода, объяснил ему. Папа Скотти тоже совершил Дурной Поступок: однажды ударил маму прямо в глаз, из-за этого мама и папа получили РАЗВОД, и как раз в то время, когда Денни подружился с ним, Скотти жил с матерью и виделся с папой только по воскресеньям. С тех пор величайшим ужасом в жизни Денни стало слово РАЗВОД, врезавшееся в его память, словно вывеска с буквами, обвитыми шипящими змеями. Когда РАЗВОД — родители не живут вместе и спорят из-за тебя в суде. Интересно, на каком корте — теннисном или бадминтоновом — судья решает, с кем тебе жить? Денни видел судью только на спортивных площадках в Ставингтоне. А если живешь с одним из родителей, то практически не видишься с другим. Тот, с кем ты живешь, может пожениться на ком-то чужом для тебя, если ему приспичит.
Самое страшное, что слово РАЗВОД, либо понятие о нем, либо что-то другое, недоступное его пониманию, витало в умах его собственных родителей — иногда смутно и отдаленно, иногда более определенно и пугающе, как удар шаровой молнии. Так случилось, когда папа наказал его за то, что он перепутал все папины бумаги, и доктор вынужден был наложить ему на руку гипс. Воспоминания об этом событии увяли, но мысли родителей о РАЗВОДЕ врезались в память отчетливо и грозно. В большей степени мысль о РАЗВОДЕ окружала мамочку, и Денни страшно боялся, что она произнесет Застрявшее у нее в мозгу слово, превратив РАЗВОД в реальность. Оно все время подспудно присутствовало в их сознании и было одним из тех, которые Денни всегда мог угадать, потому что звучало, как ритм простенькой мелодии. Но, подобно ритму, центральная идея образовывала только костяк более сложного комплекса мыслей, пока недоступных его пониманию, — он воспринимал их как цвет или настроение. Мамины мысли о РАЗВОДЕ сосредоточивались вокруг его сломанной руки или вокруг события в Ставингтоне, когда папа потерял работу. Там мелькал тот мальчишка, ну, Джордж Хартфилд, который подстроил отцу гадость и продырявил шины их «жука». Мысли отца о разводе были более сложными — темно-фиолетового цвета, пронизанного черными пугающими прожилками. Отцу казалось, что будет лучше, если он оставит их. Они перестанут страдать, потому что все их переживания — из-за его Дурного Поступка. Денни почти все время ощущал тягу отца к темному месту, где он мог совершать Дурной Поступок до тех пор, пока его разум не затуманится и не покинет его.
Но сегодня у матери нет нужды беспокоиться — жаль, что нельзя пойти и рассказать ей об этом. «Жук» не поломается, папа не собирается никуда идти, чтобы совершить там Дурной Поступок. Он скоро подъедет, а сейчас пылит где-то на полдороге между Лайонсом и Боулдером. Папочка не думает о Дурном Поступке. Он думает о…
Денни бросил беглый взгляд на окно кухни. Мыслительное усилие иногда приводит его в странное состояние: окружающие предметы — реальность — исчезают, и тогда он видит вещи, которых вокруг нет. Однажды вскоре после того, как ему загипсовали руку, такое случилось за ужином. Родители не разговаривали друг с другом, но активно думали. Мысли о РАЗВОДЕ витали над кухней, как туча, готовая разразиться дождем. Ему стало так плохо, что он не мог есть, и даже возникло чувство тошноты. Не находя выхода из отчаянного положения, он сделал мыслительное усилие, и что-то произошло. Когда сознание вернулось к нему, он лежал на полу рядом с перевернутой тарелкой, а мамочка держала его в объятиях и плакала, папа звонил по телефону. Денни был напуган, пытался объяснить родителям, что с ним все в порядке, что с ним такое иногда бывает, когда он сосредоточивается на мыслях или делает попытку понять больше, чем обычно доступно ему. Он пытался растолковать им о Тони, которого они называли «другом-невидимкой».
Отец сказал: «У него Галу-Син-Нация. Он вроде бы оправился, но все-таки пусть врач осмотрит его». А потом Денни пообещал, что никогда больше не будет так делать и никогда не будет пугать их. Он и сам испугался. Когда он сосредоточил мысли, направленные на отца, то на один короткий миг кухня исчезла, и сознание, пронзив тьму вокруг папы, вырвало из нее непонятное слово, еще более страшное, чем РАЗВОД, и это слово было САМОУБИЙСТВО. Никогда прежде Денни не сталкивался с этим словом в папином сознании, и оно сильно напугало его, хотя значение слова было ему неизвестно.
Все-таки Денни нравилось сосредоточиваться, чтобы иногда вызвать Тони. Но тот не всегда появлялся. Иногда предметы только становились зыбкими и туманными на минуту, потом опять прояснялись — пожалуй, так и бывало чаще всего, но по временам Тони возникал где-то на периферии его зрения, голос Тони долетал издалека.
С тех пор как они переехали в Боулдер, такое случалось дважды. И Денни помнит, как обрадовался тому, что Тони последовал за ним из Вермонта. Значит, не все его друзья остались в прошлом.
В первый раз Денни оказался на заднем дворе — и не произошло ничего особенного. Просто Тони манил его к себе, потом наступила тьма, и он опять очутился в окружении реальных вещей со смутными воспоминаниями, похожими на путаный сон. Второй случай, две недели назад, был более интересным. Тони, поманив его к себе через четыре двора, сказал: «Денни… подойди и посмотри». Денни поднялся и вдруг полетел в глубокую дыру, как Алиса в Стране чудес, и оказался в подвале их жилого дома. А Тони стоял рядом, указывая на сундук, в котором папа хранил важные бумаги, особенно ПЬЕСУ.
— Видишь? — сказал Тони далеким музыкальным голосом. — Он стоит под лестницей. Как раз под лестницей. Возчики поставили его… под лестницу.
Денни сделал шаг вперед, чтобы внимательно осмотреть это чудо, и почувствовал, что опять падает, на этот раз с качелей в заднем дворе, на которых он все время сидел. У него вышибло дух, когда он стукнулся о землю.
Через три или четыре дня отец разбушевался, рассказывая маме о том, что обыскал весь проклятый подвал и не нашел сундука с бумагами, и собирается подать в суд на проклятых возчиков, которые бросили сундук по дороге между Вермонтом и Колорадо. Как же, черт побери, он может закончить ПЬЕСУ, если будут теряться бумаги!
Денни сказал: «Нет, папочка, сундук стоит под лестницей. Возчики сунули его прямо под лестницу».
Папа бросил на него странный взгляд и спустился в подвал. Сундук стоял под лестницей, там, где Тони показал его Денни. Папа посадил Денни на колени и спросил, кто разрешил ему спускаться в подвал. Может быть, Том из верхней квартиры? Подвал — опасное место, сказал папа. Поэтому хозяин держит его на замке. Если кто-то забыл замкнуть замок, пусть Денни скажет. Он, конечно, рад заполучить бумаги, сказал папа, но они потеряют свою ценность для него, если Денни упадет с лестницы и сломает себе… ногу. Денни серьезно заверил папу, что он не был в подвале, мама поверила. Денни никогда не спускается по черной лестнице в прихожую, где сыро, темно и полно пауков. И Денни никогда не лжет, сказала она.
— Тогда откуда ты узнал о сундуке, док?
— Мне показал его Тони.
Папа обменялся взглядом с мамой поверх его головы. Такое случалось по временам. Из страха за него они прогнали мысли об этом случае из памяти. Но он знал, что их беспокоит Тони, особенно беспокоит маму, и он старался вызывать Тони туда, где она не могла бы увидеть его. Но сейчас мамочка лежит в постели и не смотрит на него из кухни — он может сосредоточиться, чтобы проверить, о чем думает папа.
Лоб у него покрылся морщинами, слегка запачканные руки сжались в кулаки. Глаза он не закрывал — в этом не было необходимости, — но сощурил их до щелки и представил себе папин голос, голос Джона Дэниела Торранса, грудной и ровный голос, спокойный тогда, когда он размышляет. И думает о… думает о…
Денни тихо вздохнул и повалился спиной на тротуар, словно у него размякли мускулы. Сознания он не терял. Он отчетливо видел улицу и парочку, которая гуляла по другой стороне улицы, держась за руки, потому что они были
счастливы оттого, что стоит прекрасный осенний день и они идут рядышком в такой день. Денни видел, как вдоль канавы, гонимые ветром, катятся, словно желтые колеса неправильной формы, осенние листья. Он видел дом на противоположной стороне, покрытый…
…черепицей. Ага, вот о чем он думает. Он получил работу и думает о ремонте крыши. Денни не знал, кто такой Уотсон, все остальное казалось достаточно ясным. И возможно, он увидит осиное гнездо. Он в этом уверен так же, как в том, что его зовут
—
Он взглянул в конец улицы и увидел там Тони, стоявшего под вывеской магазина и махавшего ему рукой. Денни, как всегда, испытал прилив теплых чувств при виде старого дружка, но на этот раз ему сопутствовал укол страха, словно Тони выступил из тьмы, сгустившейся за его спиной. Но ослушаться зова было немыслимо.
Денни отодвинулся от края тротуара, последовал мягкий безболезненный толчок, и какая-то часть его поднялась и устремилась к Тони сквозь туннельную тьму.
—
Тьма сменилась клубящейся белизной. Пронзительный вой и тени, раскачивающиеся под напором гудящего ветра. Снег кружился и танцевал — снег повсюду.
— Слишком глубоко, — произнес Тони из тьмы с печалью, ужаснувшей Денни, — никак не выберусь из сугроба.
Другой силуэт, смутный, вздыбленный. Огромный и прямоугольный. Пологая крыша, множество окон. Стены, поблескивающие белизной в бушующей тьме. Длинное здание с черепичной крышей. Отдельные черепицы позеленее, поновее — их положил его отец, прибив гвоздями из сайдвиндерского магазина. Сейчас черепицы покрыты снегом, который все валит и валит…
Зеленый колдовской свет разлился над фронтоном здания, померцал и превратился в гигантский оскалившийся череп над двумя скрещенными костями.
— Яд, — сказал Тони из зыбкой темноты. — Берегись отравы.
Другие вывески промелькнули перед глазами Денни, часть из них на досках, покосившихся под порывами ветра: «НЕ КУПАТЬСЯ — ОПАСНО! ПРОВОЛОКА ПОД ТОКОМ! ЭТА СОБСТВЕННОСТЬ ПРОКЛЯТА — ВЫСОКОЕ НАПРЯЖЕНИЕ! ТРЕТИЙ РЕЛЬС — СМЕРТЕЛЬНО ОПАСНО! НЕ ПОДХОДИТЬ — УБЬЕТ! НА ТЕРРИТОРИЮ НЕ ВТОРГАТЬСЯ, НАРУШИТЕЛЬ БУДЕТ ЗАСТРЕЛЕН НА МЕСТЕ!» Ни одно объявление Денни не понял полностью — он не умел читать, — но смысл до него дошел, и сонный ужас проник во все его поры.
Объявления потускнели. Теперь он оказался в комнате, забитой странной мебелью и погруженной в сумрак. Снег стучал в окна, как песок, швыряемый пригоршнями. У него пересохло во рту, глаза горели, сердце трепыхалось в груди подстреленной птицей. Снаружи доносился гулкий грохот, словно наружная дверь неистово хлопала под напором ветра. Звук приближающихся шагов. На стене висело зеркало, и в его глубине возникло единственное слово, горящее огнем, и это было — ЬТРЕМС!
эту комнату. Перевернутый стол. Разбитое окно, врывающийся внутрь снег. Гардины, висящие криво. Низенький шкафчик, валявшийся крышкой вниз.
Снова гулкие шаги — мерные, страшные. Разлетелось стекло. Хриплый голос, голос безумца, еще более ужасающий из-за того, что кажется знакомым.
— Выходи, выходи сюда, проклятый засранец, прими свое лекарство.
Треск… Треск разлетающейся двери. Рев ярости и удовлетворения. Неужели это и есть то самое «ЬТРЕМС», увиденное в зеркале?
Снег, несущийся по комнате. Картины, сорванные со стен. Проигрыватель,
Поделиться книгой: