Два соперника

Наденька взяла завязанное въ бумагу и проговорила: «мерси».

— А ручку поцѣловать можно? спросилъ ее Иванъ Артамонычъ.

— Обѣ вашимъ подаркомъ заняты.

— Я приложусь, не заставляя васъ выпускать изъ рукъ мой подарокъ.

— Ну, прикладывайтесь.

Иванъ Артамонычъ наклонился и чмокнулъ руку Наденьки.

— Коробочку-то попрошу вскрыть сейчасъ-же, сказалъ онъ. — Тамъ сюрпризецъ есть.

Всѣ отправились на балконъ, гдѣ Наденька, развязавъ бумагу, увидала коробку, а вскрывъ эту коробку, вынула оттуда большую розовую атласную бомбоньерку.

— Ахъ, какая прелесть! воскликнула Анна Федоровна.

— Вскрывайте, вскрывайте дальше, продолжалъ Жванъ Артамонычъ.

Наденька приподняла крышку бомбоньерки. Сверху на конфектахъ лежалъ золотой браслетъ и блестѣлъ брилліантами.

— Ахъ, какая прелесть! вскрикнула Наденька.

— Прошу надѣть его на руку и носить на радость.

— Покажи-ка, покажи-ка… протискалась къ дочери мать. — Боже, какъ вы балуете Надюшу, Иванъ Артамонычъ!

— Еще больше буду баловать, только бы Надежда Емельяновна меня искренно полюбила.

— Иванъ Артамонычъ! Вы, я думаю, съ дорожки-то проголодались, а до обѣда еще добрыхъ полчаса, такъ не хотите-ли предварительно выпить водочки и заморить червячка солененькимъ? предложилъ отецъ Наденьки.

— Охотно, охотно, добрѣйшій Емельянъ Васильичъ, отвѣчалъ женихъ.

— Такъ пожалуйте. А ужъ какой я васъ копченой лососиной угощу!..

— Копченую лососину мы потомъ-съ… А прежде я желаю отдать предпочтеніе приготовленіямъ молодой хозяйки. Сейчасъ я слышалъ, что она трудилась и чистила своими прелестными пальчиками бруснику, — вотъ я этой-то брусникой и закусилъ-бы.

Мать и дочь переглянулись. Вышелъ неожиданный скандалъ. Брусники въ домѣ не было. Вскорѣ, однако, Анна Федоровна нашлась и объявила:

— Представьте, какой случай! А вѣдь бруснику-то я послала поставить на чужой ледникъ черезъ дорогу на сосѣднемъ дворѣ. Въ нашемъ ледникѣ, какъ есть до капли, весь ледъ стаялъ — вотъ я и послала къ сосѣдямъ.

— Печально, очень печально, покачалъ головой Иванъ Артамонычъ. — Нѣтъ-ли тогда какой-нибудь другой закуски, къ которой прикасались-бы ручки Надежды Емельяновны?

— Маринованные грибы есть ея приготовленія.

— Ну, такъ мы маринованнымъ грибомъ закусимъ, а ужъ копченую-то лососину я потомъ… Долженъ вамъ сказать, что я умиляюсь передъ каждымъ домашнимъ приготовленіемъ. Это моя страсть…

Иванъ Артамонычъ подошелъ къ закускѣ, выпилъ водки и сталъ тыкать вилкой въ маринованный грибъ.

Черезъ четверть часа сидѣли за столомъ и обѣдали. За послѣднимъ блюдомъ Анна Федоровна спросила:

— Когда-же, Иванъ Артамонычъ, свадьба?

— А это, какъ вы, многоуважаемая Анна Федоровна… Я горю нетерпѣніемъ покончить все это скорѣй. Для меня — чѣмъ скорѣе, тѣмъ лучше. Теплое гнѣздышко для той прелестной птички, которая прилетитъ ко мнѣ, готово.

— Послушайте, Иванъ Артамонычъ, я желаю, чтобы будуаръ былъ новый и непремѣнно голубой атласный, вставила свое слово Наденька.

Иванъ Артамонычъ подумалъ и произнесъ:

— Хотѣлось-бы не перемѣнять обстановку, но хорошо, извольте: будуаръ будетъ новый. Желаете изъ голубаго атласа?

— Непремѣнно.

— Будетъ исполнено.

— Такъ назначайте-же день свадьбы-то, Иванъ Артамонычъ, приставала къ нему мать Наденька.

— Извольте-съ. Въ воскресенье черезъ двѣнадцать дней.

— Что вы, что вы! Въ такой короткій срокъ мы не успѣемъ сдѣлать для Надюши приданаго. Вѣдь надо заказать бѣлье, подвѣнечное и визитныя платья, шляпки, пальто, разныя сорти де баль… Наконецъ, прежде всего, намъ нужно отыскать зимнюю квартиру и переѣхать съ дачи.

— Поторопиться, такъ все можно сдѣлать. Двѣнадцать дней срокъ большой.

— Такъ-то оно такъ, но…

Анна Федоровна начала мигать мужу, чтобы тотъ начиналъ разговоръ о деньгахъ на приданое, но тотъ сидѣлъ выпуча глаза и молчалъ. Анна Федоровна рѣшилась начать сама.

— Ахъ, Иванъ Артамонычъ! вздохнула она. — Конечно, богатые люди сейчасъ-же могутъ приступить къ покупкамъ и заказамъ, но не скрою отъ васъ, что мы ужасно стѣснены въ денежномъ отношеніи. Кромѣ жалованья, Емельянъ Васильичъ не имѣетъ ничего — и вотъ для того, чтобы сдѣлать для Нади хоть какое-нибудь приданое, онъ долженъ искать гдѣ-бы занять денегъ, а вы знаете, какъ это трудно!

— Да, не легко, согласился Иванъ Артамонычъ.

Анна Федоровна продолжала:

— Вотъ ежели бы вы ссудили насъ деньгами на приданое для Наденьки.

Иванъ Артамонычъ побарабанилъ пальцами по столу и спросилъ:

— А осмѣлюсь спросить, сколько надо?

— Да это зависитъ отъ васъ, зависитъ прямо отъ того, какое-бы вы приданое желали, чтобы имѣла Наденька.

— Вѣдь вамъ только на бѣлье и на платья… Тысячу рублей довольно?

— Маловато, ну да ужъ дѣлать нечего. Надѣюсь, что вы дадите намъ эти деньги безъ векселя… потому что… говорю прямо… я не знаю, скоро-ли мы вамъ ихъ отдадимъ.

— Какіе-же, мамаша, векселя между родней! И вы-то говорите пустяки, вставила свое слово Наденька. — Иванъ Артамонычъ человѣкъ благородный. Неужели-же онъ возьметъ съ папаши вексель!

При этомъ Наденька бросила на Ивана Артамоныча такой взглядъ, отъ котораго онъ пришелъ совсѣмъ въ блаженное состояніе и забормоталъ:

— Ни Боже мой, ни Боже мой! Какіе тутъ векселя!

— Ну, благодарю. Вы — истинный другъ… Емельянъ Васильичъ, благодари, сказала Анна Федоровна мужу и прибавила: — Ну, въ такомъ случаѣ, недѣли черезъ три мы будемъ готовы и можно будетъ сыграть свадьбу.

Въ это время горничная подала кофе.

XI

Кофе хоть и былъ поданъ въ столовую, но Анна Федоровна предложила его пить на балконѣ, на легкомъ воздухѣ, а потому всѣ и перешли туда съ чашками, перенеся и кофейный приборъ. Емельянъ Васильевичъ тащилъ коньякъ и усѣвшись около Ивана Артамоныча, предложилъ ему выпить сначала рюмочку коньяку au naturel, для пищеваренія, а потомъ уже сталъ усердно подливать въ кофе. Отъ коньяку Иванъ Артамонычъ разнѣжился, пришелъ еще въ болѣе благодушное состояніе и умильно посматривалъ на Наденьку, которая сидѣла противъ него и, перебирая пальчиками брилліанты на браслетѣ, считала ихъ. Иванъ Артамонычъ это замѣтилъ и сказалъ:

— Четырнадцать камней. Не извольте трудиться и считать. Этотъ браслетъ покойницы жены, попалъ въ опись ея приданаго, которая еще и по сейчасъ у меня сохраняется. Четырнадцать… Ожерелье въ двадцать три брилліанта, а браслетъ четырнадцать.

— Вы и ожерелье не продали? поинтересовалась Наденька.

— Зачѣмъ-же продавать-съ? Оно будетъ украшать шейку второй моей избранницы. Наканунѣ свадьбы, въ дѣвичникъ я вамъ вручу его вмѣстѣ съ свадебной корзинкой, отвѣчалъ Иванъ Артамонычъ.

— Боже мой, какая неизрѣченная доброта! воскликнула Анна Федоровна. — Иванъ Артамонычъ, да вы ее задарите.

— Все имъ-съ… И себя и всѣ свои сокровища, унаслѣдованныя мной отъ первой жены.

— Иванъ Артамонычъ, я хочу, чтобы свадьба была парадная, съ танцами, сказала Наденька.

— Не дѣлаютъ этого нынче, не въ модѣ, но ежели вы хотите, то ваше желаніе — законъ-съ… блаженно наклонилъ голову въ знакъ согласія Иванъ Артамонычъ. — Я знаю одно прелестное кухмистерское помѣщеніе, гдѣ можно сыграть свадьбу. Парадъ, такъ ужъ парадъ. Среди моихъ знакомыхъ найдутся четыре генерала въ лентахъ.

— Ну, генералы-то мнѣ — Богъ съ нимъ, а чтобы были танцы и побольше молодыхъ кавалеровъ.

— Можно-съ. Въ нашей канцеляріи даже есть три отчаянные танцора. Одинъ на вечерахъ въ Благородномъ собраніи считается первымъ мазуристомъ.

— Кто такой? На вечерахъ въ Благородкѣ первымъ мазуристомъ считается артиллеристъ Гремушинъ. Мы вѣдь бываемъ въ Благородкѣ. Статскіе тамъ преплохіе танцоры.

— Не могу знать-съ, но мнѣ такъ сказывали. Я въ Благородкѣ когда бываю, то сижу обыкновенно за винтомъ въ карточной комнатѣ, а потомъ перехожу попитаться въ столовую. Фамилія его — Клочковъ.

— Ну, все равно. Хорошій мазуристъ и у насъ найдется. Онъ хоть еще гимназистъ, но мазурку танцуетъ прелестно.

— Это ты про Петю-то? поинтересовалась мать. — Да неужели его звать на свадьбу? Помилуй, матушка, вѣдь это мимолетное дачное знакомство.

— Нѣтъ, нѣтъ… Я хочу.

Мать сдѣлала дочери недовольную гримасу; та тоже отвѣтила гримасой, говорящей «я такъ хочу». Иванъ Артамонычъ замѣтилъ это и сказалъ:

— Отчего-же вы запрещаете? Пусть позабавятся. Юности попорхать хочется. Это очень естественное дѣло. О, счастливая юность! Позвольте ручку, Надежда Емельяновна.

Анна Федоровна, видя умильное до блаженства состояніе Ивана Артамоныча, опять приступила насчетъ денегъ на приданое.

— Мнѣ право такъ совѣстно, Иванъ Артамонычъ, но ежели-бы вы сейчасъ намъ могли дать хоть половину денегъ на покупки для Наденьки, начала она.

— Отчего-же… Съ удовольствіемъ. Я словно зналъ и захватилъ съ собой чековую книжку. Я могу вамъ дать чекъ даже на всю сумму… Позвольте перушко и чернилъ. Сейчасъ-же я вамъ и напишу.

Отецъ Наденьки бросился за перомъ и чернилами и принесъ ихъ. Иванъ Артамонычъ обмакнулъ перо и спросилъ:

— Тысячу рублей вамъ?

— Просила тысячу, да думала, что маловато. Напишите ужъ чекъ на тысячу двѣсти.

— Извольте, отвѣчалъ Иванъ Артамонычъ и сталъ писать, говоря: «тысячу»…

— Иванъ Артамонычъ, погодите… перебила его Анна Федоровна, вся вспыхнувъ:- позвольте ужъ еще разъ искусить вашу доброту. Мнѣ все думается, что и тысячу двѣсти будетъ мало. Вѣдь бѣлье и потомъ подвѣнечное платье… Напишите ужъ полторы тысячи, потому наше положеніе такое, что мы совсѣмъ безъ денегъ.

Иванъ Артамонычъ замялся.

— Изволите видѣть, я врагъ того, чтобы бросать деньги на безумную роскошь, началъ онъ:- но ежели…

— Пишите ужъ, пишите полторы-то тысячи. — кивнула ему Наденька, улыбаясь.

— Ваше слово — законъ-съ. Вамъ я не смѣю отказать.

Чекъ на полторы тысячи былъ написанъ и врученъ Наденькѣ.

— Боже, какъ вы добры, Иванъ Артамонычъ! Позвольте ужъ невѣстѣ поцѣловать васъ за это. Наденька, поблагодари жениха поцѣлуемъ.

— Да что вы, маменька… — Я лучше потомъ… — закраснѣлась Наденька. — А то мимо калитки шныряютъ дачники и оттуда все видно на балконъ…

— Цѣлуй, цѣлуй… Жениха цѣлуешь, а не посторонняго… Съ тому-же при отцѣ и матери. Тутъ ничего предосудительнаго нѣтъ.

Иванъ Артамонычъ, весь сіяющій, быстро отеръ мокрыя отъ кофе губы носовымъ платкомъ и, обойдя столъ, за которымъ всѣ сидѣли, подошелъ къ помѣщавшейся противъ него Наденькѣ и протянулъ губы. Наденька, косясь на калитку, подставила ему щеку.

— Въ губы, въ губы цѣлуй Ивана Артамоныча! Нечего щеку-то подставлять! — кричала мать.

Наденька помедлила и отвѣчала:

— Тогда пускай самъ цѣлуетъ.

Иванъ Артамонычъ направилъ поцѣлуй прямо въ губы и два раза сочно чмокнулъ Наденьку. Въ это время скрипнула калитка. Наденька вздрогнула и обернулась. Близь калитки, на дорожкѣ сада стоялъ гимназистъ Петръ Аполлонычъ. Онъ былъ на этотъ разъ въ мундирѣ, лицо его было искривлено въ самую ядовитую улыбку. Наденька взглянула въ его сторону и смущенно проговорила:

— Войдите, войдите… Вы все еще не уѣхали?

Петръ Аполлоновичъ ничего не отвѣчалъ и медленно, шагъ за шагомъ приближался къ балкону.

— Это тотъ самый, про котораго я говорила, что онъ отлично мазурку танцуетъ, пояснила Наденька Ивану Артамонычу. — Онъ нашъ сосѣдъ, живетъ вмѣстѣ съ матерью и сегодня они переѣзжаютъ съ дачи. Должно быть проститься пришелъ.

— Очень нужно! тихо пробормотала Анна Федоровна, отвернувшись, и прибавила:- Нахалъ!

Наденька хоть и старалась быть спокойной, но внутренно трепетала и думала: «А вдругъ онъ сдѣлаетъ скандалъ? Онъ дерзкій… Онъ на все способенъ… Пронеси Боже»!…

Петръ Аполлоновичъ вошелъ на балконъ.

XII

Сдѣлавъ общій поклонъ и опять надѣвъ фуражку, Петръ Аполлонычъ прислонился къ колоннѣ и, ни съ кому особенно не обращаясь, началъ: