Два соперника

— Скорѣй я говорить не могу, потому здѣсь программа цѣлой жизни.

— Какой жизни?

— Моей и вашей…

— Петръ Аполонычъ, объ этомъ мы лучше въ другой разъ, ежели вамъ надо долго разговаривать.

— Сегодня надо рѣшить или никогда, потому завтра мы съѣзжаемъ съ дачи, послѣ завтра начнутся классы и надо знать, вносить-ли деньги за ученье или не вносить.

— Да зачѣмъ вамъ бросать ученье?

— Ахъ, неразумная наивность! Наденька! Молю васъ, рѣшимте это дѣло.

— Ну, погодите, я прежде посмотрю, что папенька, маменька и гость дѣлаютъ. Спрячтесь вонъ тамъ за кустами, а я сейчасъ…

Дѣвушка пошла на балконъ, побыла немного въ комнатахъ и вскорѣ вернулась.

— Играютъ въ винтъ. Въ самый азартъ вошли сказала она. — Ну, сядемъ.

И они сѣли на скамейку.

III

Молодой человѣкъ обнялъ дѣвушку и спросилъ:

— Надя! Любишь-ли ты меня настолько, чтобъ пойти на всѣ жертвы?

— Постойте, не обнимайте меня. Я боюсь, что наша горничная Феня побѣжитъ сейчасъ за водкой къ ужину для Ивана Артамоныча и папаши и увидитъ насъ, отвѣчала дѣвушка, освобождаясь изъ объятій и отодвигаясь отъ него.

— Ну, такъ что-жъ изъ этого? Ежели ты рѣшилась пойти на всѣ жертвы и лишенія, то пускай всѣ видятъ нашу любовь.

— Я не знаю, Петръ Аполонычъ, про какія жертвы и лишенія вы говорите…

— Зачѣмъ — Петръ Аполонычъ? Называй меня просто Пьеръ…

— Ну, Пьеръ… Ну, хорошо… Только я не знаю, какія жертвы.

— Первое время, разумѣется, мы должны жить въ бѣдности, въ одной комнатѣ и снискивать себѣ пропитаніе случайными работами.

— То есть какъ это?

— Да вѣдь завтра утромъ я явлюсь къ твоимъ родителямъ и буду просить твоей руки.

— Ахъ, нѣтъ! И не дѣлай этого. Меня не отдадутъ за тебя.

— Не отдадутъ? спросилъ молодой человѣкъ. — Ну, въ такомъ случаѣ бѣжимъ и обвѣнчаемся тайно.

— Зачѣмъ-же бѣжать-то? Вы сначала найдите себѣ хорошее мѣсто, тогда и отдадутъ. Папенька еще недавно сказалъ: «ежели попадется человѣкъ, который получаетъ двѣсти рублей жалованья»…

— Пока я найду такое мѣсто, я умру съ тоски и печали. Намъ нужно обвѣнчаться не позже будущаго мѣсяца.

— Да вѣдь у васъ даже и на свадьбу-то денегъ нѣтъ. Вѣдь свадьба-то дорого стоитъ. Вотъ мой дядя, маменькинъ младшій братъ, вѣнчался по веснѣ, такъ ему свадьба-то сколько денегъ стоила!

— Я продамъ всѣ мои книги, атласъ, словари, даже лодку — и вотъ деньги на вѣнчанье…

— Полноте, полноте… У васъ даже фрака нѣтъ. А фракъ-то что стоитъ!

— Фрака нѣтъ? Можно и безъ фрака…

— А безъ фрака какое-же это вѣнчанье!

— Стало быть, ты не рѣшаешься на всѣ жертвы?

— Да я и рада-бы, но что это за женихъ, у котораго фрака нѣтъ!

Молодой человѣкъ подумалъ и отвѣчалъ:

— Ну, хорошо, фракъ у меня будетъ. Я продамъ револьверъ. Кромѣ того, маменька моя хоть и живетъ только пенсіей, но она скопила на выигрышный билетъ Дворянскаго банка. Онъ стоитъ сто тридцать пять рублей, заложенъ только за пятьдесятъ, я упаду ей въ ноги…

— Петръ Аполонычъ, оставьте покуда все это. Я люблю васъ, но поступите прежде на мѣсто. Ну, гдѣ мы будемъ жить, ежели у васъ нѣтъ мѣста? Гдѣ? Какъ? Чѣмъ?

— Мать настолько меня любитъ, что она позволитъ мнѣ жить и женатому въ той комнатѣ, въ которой я теперь у ней живу. Тамъ въ комнатѣ диванъ и кровать. Тебѣ я уступлю кровать, самъ буду спать на диванѣ.

— Нельзя, нельзя такъ. Кто-же мнѣ сошьетъ подвѣнечное платье, ежели я убѣгу отъ папеньки съ маменькой? У меня подвѣнечнаго платья нѣтъ, доказывала дѣвушка.

— Но вѣдь это предразсудокъ. Ты можешь вѣнчаться даже вотъ въ этомъ платьѣ, которое теперь на тебѣ. Наконецъ, у тебя есть бѣлое платье, я знаю, ты въ немъ играла со мною «Вспышку». Ну, захвати съ собой это платье, когда побѣжишь отъ своихъ.

— Нѣтъ, нѣтъ. Это платье не вѣнчальное. Да оно и не мое. Я брала его отъ Агнички Лестоновой, чтобы играть въ немъ въ спектаклѣ.

Молодой человѣкъ снялъ фуражку, вздохнулъ и схватился за волосы.

— Нѣтъ, я вижу, мнѣ придется погибать! сказалъ онъ.

— Да зачѣмъ-же погибать-то, Петръ Аполонычъ? возразила дѣвушка. — Вы подождите, пока у васъ хорошее мѣсто найдется — вотъ тогда мы и поженимся. Ну, посудите сами, ну, чѣмъ мы будемъ жить?

— Жертвы, жертвы. Я требую жертвы… Самъ я на все готовъ.

— Да вѣдь съ жертвами-то съ голоду помрешь.

— Первое время мать меня не покинетъ. Мы какъ жили, такъ и будемъ жить, а гдѣ двое сыты, тамъ и третій будетъ сытъ. Тебѣ у насъ всегда кусокъ найдется. Наконецъ, мы оба будемъ зарабатывать. Я буду репетировать съ гимназистами, буду писать въ газетахъ.

— Да развѣ вы можете писать?

— А вотъ описалъ-же пожаръ кулаковской дачи, снесъ въ редакцію и мнѣ выдали потомъ рубль и тридцать пять копѣекъ. Да я-бы и послѣ пожара кое-что еще написать и деньги получилъ, но наши любительскіе спектакли были и я все никакъ не могъ присѣсть. Наконецъ, въ крайнемъ случаѣ, мы въ актеры поступимъ и уѣдемъ въ провинцію. И у меня талантъ, и у тебя талантъ. Я женъ-комикъ, ты энженю. Вѣдь насъ-же всѣ хвалили за «Вспышку». И какъ благородно ремесло актера! Какъ возвышенно! Это въ тысячу разъ возвышеннѣе, чѣмъ служить гдѣ-нибудь въ страховой конторѣ, какъ мой братъ служитъ. Ну-съ, Наденька! восторженно крикнулъ молодой человѣкъ. — Видите, какъ все улаживается?!

— Рѣшительно ничего не вижу. Прежде всего папенька съ маменькой меня не отдадутъ за васъ, пока у васъ мѣста не будетъ, а бѣжать я не намѣрена.

— Ну, значитъ, не любишь. Тогда прощай…

Молодой человѣкъ всталъ со скамейки.

— Нѣтъ, я люблю васъ, даже очень люблю, а только бѣжать не хочу, отвѣчала дѣвушка.

— Ну, и прощайте… Желаю вамъ счастія съ старымъ развратникомъ Иваномъ Артамонычемъ, а o моей судьбѣ вы узнаете завтра, сказалъ молодой человѣкъ и направился къ калиткѣ.

Дѣвушка схватилась за грудь.

— Петръ Аполонычъ! Куда-же вы? испуганно спросила она.

— Теперь куда глаза глядятъ, пробормоталъ молодой человѣкъ, не оборачиваясь.

— Послушайте… Дайте мнѣ слово, что вы подождете до мѣста, умоляющимъ шепотомъ обращалась къ нему дѣвушка.

— Долго ждать, Надежда Емельяновна. И наконецъ я разочарованъ. Я ждалъ отъ васъ жертвъ, но увидалъ въ васъ только бездушную кокетку.

— Какъ хотите меня попрекайте, но дайте мнѣ только слово, что вы не застрѣлитесь. Умоляю васъ!.. Во имя любви нашей прошу!

Молодой человѣкъ былъ уже за калиткой.

— Во имя любви? Ха-ха-ха… захохоталъ онъ трагически-театральнымъ хохотомъ.

— Петръ Аполонычъ! еще разъ послышался окликъ.

Молодой человѣкъ не отвѣчалъ. Дѣвушка плакала, На балконѣ появилась горничная Феня.

— Барышня! Вы здѣсь? Идите скорѣй домой. Маменька велѣла вамъ сказать, чтобы вы салатъ къ ужину приготовили, да достали изъ шкапа бутылку черносмородинной наливки, которую мамаша дѣлала.

— Сейчасъ, сейчасъ, Феня.

Дѣвушка наскоро вытерла платкомъ глаза и пошла на балконъ.

Въ отворенную дверь балкона слышался мужской возгласъ:

— Безъ трехъ! Вотъ такъ подсадили! Сколько-же мы теперь пишемъ?

Раздался и женскій голосъ, кричавшій горничной:

— Феня! Не забудь-же сходить за водкой къ ужину. А то вѣдь погребокъ запрутъ.

IV

Иванъ Артамонычъ, отецъ и мать Наденьки уже кончали послѣдній роберъ въ винтъ, когда Наденька вошла въ комнату. Играли они въ первой комнатѣ, выходящей дверямк на балконъ. Дабы попасть въ столовую, Наденька должна была пройти мимо играющихъ. Она отвернулась отъ нихъ, чтобы не показать свои заплаканные глаза, но это было совершенно безполезно, ибо и такъ на нее никто изъ играющихъ не обратилъ вниманія, до того всѣ были заняты игрой. Въ столовой былъ уже полунакрытъ столъ для ужина. Наденька достала изъ буфета бутылку наливки, поставила ее на столъ и принялась приготовлять салатъ, поливая его масломъ и уксусомъ. Промѣшивая этотъ салатъ, она думала про Петра Аполлоновича: «Господи, да неужели онъ и въ самомъ дѣлѣ застрѣлится, ежели я не выйду за него замужъ! А револьверъ у него есть. Я видѣла револьверъ. Онъ давалъ его для нашего спектакля, когда мы играли „Купленный Выстрѣлъ“. Нужны были пистолеты для дуэли, но пистолетовъ не нашлось и мы брали револьверы. Скверный револьверъ, онъ выстрѣлилъ только послѣ третьей осѣчки, но застрѣлиться-то, я думаю, имъ все таки можно. А пойти за него замужъ я не могу. Ну, какой онъ женихъ! Онъ еще не кончилъ курса, да и въ послѣдній классъ ему надо передержку держать. Ну, что тутъ будетъ? Ну, какъ я буду?.. И вдругъ еще послѣ своей смерти оставитъ записку: такъ и такъ, въ смерти моей повинна Надежда такая-то… Узнаютъ папенька съ маменькой… Бѣда, чистая бѣда… А какъ онъ вальсъ-то хорошо танцуетъ! Да и мазурку… Николай Михайлычъ конечно лучше его танцуетъ, но вѣдь тотъ офицеръ, у того шпоры, а изъ статскихъ никто лучше Петра Аполоныча мазурку не танцуетъ».

Наденька думала и сердце ея болѣзненно сжималось.

«Надо будетъ завтра рано утромъ сбѣгать къ нимъ на дачу, увидать его и умолять не стрѣляться, рѣшила она мысленно. Ну, что-жъ это такое? Съ чего стрѣляться? Вѣдь ежели я и выду замужъ за Ивана Артамоныча, я все-таки буду любить Петра Аполоныча. Глупый… Какъ онъ этого не понимаетъ»!

Въ сосѣдней комнатѣ игроки кончили игру, расчитывались и все еще доспоривали на счетъ какого-то хода.

— Иванъ Артамонычъ! Не любители вы рѣдьки съ сметаной къ водкѣ? — спрашивала мать Наденьки Ивана Артамоныча. — Надя отлично стругаетъ ее тоненькими ломоточками. Мужъ объѣдается этой рѣдькой — и вотъ потому-то я ему по ночамъ ее не даю, но сегодня такой исключительный случай, что вотъ вы въ гостяхъ у насъ…

— Рѣдька съ сметаной? Охотно поѣмъ… Тѣмъ болѣе охотно; что ее будетъ приготовлять молодая хозяйка, — отвѣчалъ Иванъ Артамонычъ. — А гдѣ же она, кстати?

— Надя! Гдѣ ты? — крикнула мать.

— Я здѣсь. Я салатъ дѣлаю, — откликнулась дѣвушка изъ столовой.

— Вели, милый другъ, кухаркѣ принести съ ледника рѣдьку и приготовь ее для Ивана Артамоныча съ сметаной. Много ее ѣсть на ночь я вамъ, Иванъ Артамонычъ, не дамъ, потому мнѣ ваше здоровье дорого, но немножко — попробуйте…

— Мы только по три, четыре ломотка… — сказалъ отецъ Наденьки.

— А тебѣ ужъ и вовсе ничего не дамъ. Нельзя тебѣ… Наѣшься и потомъ всю ночь у тебя отрыжка. Подавай тебѣ тогда гофманскихъ капель, подавай имбирную лепешку…

— Я, мамочка, чуточку… Ежели Иванъ Артамонычъ четыре кусочка, я только два…

Иванъ Артамонычъ остановился въ дверяхъ столовой, заложилъ руки въ карманы брюкъ, раскачивалъ свое тучное тѣло и, умильно глядя на Наденьку, говорилъ ей:

— Наказали меня сейчасъ ваши папенька и маменька на три рубля и сорокъ пять копѣекъ, жестоко наказали.

— Да, да… Ужасно совѣстно… Какъ будто мы вотъ нарочно на ужинъ эти деньги отъ васъ выиграли, — отвѣчала мать Наденьки.

— Утѣшаю себя тѣмъ въ моемъ проигрышѣ, что буду ѣсть приготовленіе столь прелестныхъ ручекъ, какъ ваши, Надежда Емельяновна. Говорятъ, салатъ вы приготовляете божественно.

— О, она у меня большая хозяйка. А какъ она тертый зеленый сыръ съ масломъ для бутербродовъ къ чаю приготовляетъ, такъ всѣ пальчики оближете! — хвалила мать Наденьку и прибавила:- Торопись, душечка, торопись, насчетъ рѣдьки-то… Иванъ Артамонычъ, поди, страсть какъ проголодался.

— Не скрою, — улыбнулся Иванъ Артамонычъ. — Воздухъ на дачѣ столь расположеннаго ко мнѣ семейства, какъ ваше, очень и очень благотворно повліялъ на мой аппетитъ.

— Такъ не хотите-ли вы, Иванъ Артамонычъ, выпить водочки не дожидаясь ужина и закусить вотъ маринованными грибками… предложила мать Наденьки.

— Да, да… И въ самомъ дѣлѣ… Пожалуйте, Иванъ Артамонычъ… — подхватилъ отецъ. — Грибки отличные. Надюша сама и собирала ихъ.

— Вовсе даже не сама, отвѣтила Наденька. — Эти грибы мы у дворничихи купили.

— Врешь, врешь. Тутъ есть и твои грибы. Самые маленькіе это твои! Я какъ сейчасъ помню, что ты ходила гулять въ лѣсъ къ Катенькой Дымовой и гимназистомъ Летей и принесла ихъ. Пожалуйста не скромничай. Она вотъ все стыдится, Иванъ Артамонычъ, когда говоришь о ея любви къ хозяйству, проговорила мать.

— Зачѣмъ-же вы такъ, Надежда Емельяновна? Любовь къ хозяйству — вѣдь это ореолъ дѣвушки. Не хорошо, не хорошо.

Иванъ Артамонычъ опять улыбнулся и погрозилъ Наденькѣ пальцемъ.

— Я не желаю, чтобы мнѣ приписывали то, чего я не дѣлала, сказала дѣвушка. — Ну, какая я хозяйка! Я хозяйничаю только тогда, когда меня заставляютъ.

— Униженіе паче гордости, сударыня, продолжалъ Иванъ Артамоныть.

— И вѣдь главное, все вретъ, говорила мать. — Сама-же мнѣ и предложила помариновать грибы. «Маменька, говоритъ, теперь грибовъ много, давайте, говоритъ, помаринуемте банку»… Потомъ сама со мной и грибы чистила, сама укладывала въ банку…

Отецъ Наденьки между тѣмъ налилъ уже двѣ рюмки водки, умильно глядѣлъ на нихъ, потиралъ радостно руки и, обратясь къ Ивану Артамонычу, сказалъ:

— Ну-ка, дорогой гость, пожалуйте…