Помоги проекту - поделись книгой:
Н. Лейкин.[18]
ЧЕХОВ — Н. А. ЛЕЙКИНУ
19 сентября 1883 г. Москва
19 сентябрь.
Многоуважаемый Николай Александрович!
Зима вступает в свои права. Начинаю работать по-зимнему. Впрочем, боюсь, чтоб не сглазить…
Написал Вам пропасть, дал кое-что в «Будильник»[19] и в чемодан про запас спрятал штучки две-три… Посылаю Вам «В ландо», где дело идет о Тургеневе. «В Москве на Трубе»[20]. Последний рассказ имеет чисто московский интерес. Написал его, потому что давным-давно не писал того, что называется легенькой сценкой. Посылаю и еще кое-что[21]. Заметки опять не того… Отдано мною большое место «Училищу живописи» не без некоторого основания. Во-первых, все художественное подлежит нашей цензуре, потому что «Осколки» сами журнал художественный, а во-вторых, вокруг упомянутого училища вертится все московское великое и малое художество. В-третьих, каждый ученик купит по номеру, что составит немалый дивиденд, а в-4-х, мы заговорим об юбилее раньше других[22]. Я мало-помалу перестаю унывать за свои заметки, В ваших питерских заметках тоже мало фактов. Все больше насчет общего, а не частного… (Прекрасно ведутся у Вас эти заметки… Остроумны и легки, хотя и ведет их, по-видимому, юрист[23].) Потом, я уже два раза съел за свои заметки «подлеца» от самых искренних моих, а А. М. Дмитриев рассказывал мне, что он знает, кто этот Рувер[24]. «Он в Петербурге живет… Ему отсюда посылается материал… Талантлив, бестия!»
Недавно я искусился. Получил я приглашение от Буквы написать что-нибудь в «Альманах Стрекозы»… Я искусился и написал огромнейший рассказ в печатный лист. Рассказ пойдет. Название его «Шведская спичка», а суть — пародия на уголовные рассказы. Вышел смешной рассказ. Мне нравятся премии «Стрекозы».
Вы пишете, что Пальмин дикий человек. Немножко есть, но не совсем… Раза два он давал мне материал для заметок, и из разговоров с ним видно, что он знает многое текущее. Проза его немножко попахивает чем-то небесно-чугунно-немецким, но, ей-богу, он хороший человек. Вчера у меня были большие гимназисты… Глядели «Суворина на березе» и не поняли[25].
Прощайте. С почтением имею честь быть
А. Чехов.[26]
ЧЕХОВ — Н. А. ЛЕЙКИНУ
25 июня 1884 г. Воскресенск
25, VI, 4. Воскресенск. <…>
Многоуважаемый Николай Александрович!
Первый дачный блин вышел, кажется, комом. Во-первых, рассказ плохо удался. «Экзамен на чин» милая тема, как тема бытовая и для меня знакомая, но исполнение требует не часовой работы и не 70–80 строк, а побольше… Я писал и то и дело херил, боясь пространства. Вычеркнул вопросы экзаменаторов-уездников и ответы почтового приемщика — самую суть экзамена. Во-вторых, рассказу этому пришлось пройти все тартары, начиная с моего стола и кончая карманом богомолки. Дело в том, что, принеся свой рассказ в здешний почтамт, я был огорошен известием, что почта не идет в воскресенье и что мое письмо может попасть в Питер только в среду. Это меня зарезало. Оставалось что-нибудь из двух: или почить на лаврах, или же мчаться на железнодорожную станцию (21 верста) к почтовому поезду. Я не сделал ни того, ни другого, а решил поручить мою корреспонденцию кому-нибудь идущему на станцию. Ямщиков я не нашел. Пришлось поклониться толстой богомолке… Если богомолка поспеет на станцию к почтовому поезду и сумеет опустить письмо в надлежащее место, то я торжествую, если же бог не сподобит ее послужить литературе, то рассказ получите Вы с этим письмом[27].
Теперь о темах для рисунков. Тут прежде всего мне нужно сознаться, что я очень туп для выдумывания острых подписей. Хоть зарежьте меня, а я Вам ничего умного не придумаю. Все те подписи, что я Вам раньше присылал, были достоянием не минуты, а всех прожитых мною веков. Отдал все, что было — хорошее и херовое, — и больше ничего не осталось. Тема, дается случаем, а у меня в жизни хоть и немало случаев, пег способности приспособлять случаи к делу, По как бы там ни было, я придумал следующий план действий. Я буду присылать Вам все, чему только угодно будет залезть в мою голову. Сочинители подписей и мертвые не имут срама. Вы не будете конфузить меня, ежели пришлю несообразное…
Я умею сочинять подписи, но — как? В компании… Лежишь этак на диване в благородном подпитии, мелешь с приятелями чепуху, ан глядь! и взбредет что-нибудь в голову… Способен также развивать чужие темы, если таковые есть…
Шиву теперь в Новом Иерусалиме… Живу с апломбом, так как ощущаю в своем кармане лекарский паспорт. Природа кругом великолепная. Простор и полное отсутствие дачников. Грыбы, рыбная ловля и земская лечебница[28]. Монастырь поэтичен. Стоя на всенощной в полумраке галерей и сводов, я придумываю темы для «звуков сладких»[29]. Тем много, но писать решительно не в состоянии… Скажите на милость, где бы я мог печатать такие «большие» рассказы, какие Вы видели в «Сказках Мельпомены»? В «Мирском толке»? И к тому же лень… Простите, ради бога… Это письмо пишу я… лежа… Каков? Примостил себе на живот книжищу и пишу. Сидеть же лень… Каждое воскресенье в монастыре производится пасхальная служба со всеми ее тиками… Лесков, вероятно, знает об этой особенности нашего монастыря. Каждый вечер гуляю по окрестностям в компании, пестреющей мужской, женской и детской modes et robes [30]. Вечером же хожу на почту к Андрею Егорычу получать газеты и письма, причем копаюсь в корреспонденции и читаю адресы с усердием любопытного бездельника. Андрей Егорыч дал мне тему для рассказа «Экзамен на чин». Утром заходит за мной местный старожил, дед Прокудин, отчаянный рыболов. Я надеваю большие сапоги и иду куда-нибудь в Раменское или Рубцовское покушаться на жизнь окуней, голавлей и линей. Дед сидит по целым суткам, я же довольствуюсь 5–6 часами. Ем до отвала и умеренно пью листовку. Со мной семья, варящая, пекущая и жарящая на средства, даваемые мне рукописанием. Жить можно… Одно только скверно: ленив и зарабатываю мало. Если будете Вы в Москве, то почему бы Вам не завернуть в Новый Иерусалим? Это так близко… Со станции Крюково на двухрублевом ямщике 21 верста — 2 часа езды. Врат Николай будет Вашим проводником. И Пальмина захватить можно… Пасхальную службу послушаете… А? Если напишете, то и я мог бы за Вами в Москву приехать…
Трепещу. На этой неделе мне нужно стряпать фельетон для «Осколков», у меня же ни единого события. Высылать теперь буду в субботы… Вы будете получать в понедельники.
Бываю в камере мирового судьи Голохвастова — известного сотрудника «Руси». Видаю Марковича, получающего от Каткова 5000 в год за свои переломы и бездны[31].
Курс я кончил… Я, кажется, писал уж Вам об этом. А может быть, и не писал… Предлагали мне место земского врача в Звенигороде — отказался. (Можно будет Вам, если приедете, съездить к Савве Звенигородскому[32] — это à propos). За сим… кажется, уж больше не о чем писать. Кланяюсь и вручаю себя Вашим святым молитвам.
Всегда готовый к услугам и уважающий
Лекарь и уездный врач А. Чехов.
Ах, да! Книжку я напечатал в кредит с уплатою в продолжение 4-х месяцев со дня выхода[33]. Что теперь творится в Москве с моей книжкой, не ведаю.
Хочу сейчас идти рыбу удить… Беда! Получил заказ из «Будильника» и, кажется, за неимением энергии но исполню…
См. следующее письмо[34]. Это, по не зависящим от редакции обстоятельствам, застряло и залежалось.[35]
ЧЕХОВ — Н. А. ЛЕЙКИНУ
22 марта 1885 г. Моста
85, III, 22.
Уважаемый Николай Александрович!
Поздравляю Вас с Пасхой и желаю всех благ и успехов. Чтобы не вливать лишней горечи в Ваше праздничное настроение, шлю свой транспорт задолго до срока. Фельетона пока нет, потому что материала буквально — нуль. Кроме самоубийств, плохих мостовых и манежных гуляний, Москва не дает ничего. Схожу сегодня к московскому обер-знайке Гиляровскому, сделавшемуся в последнее время царьком московских репортеров, и попрошу у него сырого материала. Если у него есть что-нибудь, то он даст, и я пришлю Вам обозрение, по обычаю, к вечеру вторника. Если же у него ничего нет и если чтение завтрашних газет пройдет так же бесплодно, как и чтение вчерашних, то придется на сей раз обойтись без обозрения. Я, пожалуй, могу написать про думу, мостовые, про трактир Егорова… да что тут осколочного и интересного? Думаю, что сотрудники понаслали Вам к празднику много всякой святочной всячины и отсутствие обозрения не заставит Вас работать в праздник над лишним рассказом. Да и я шлю три штучки…[36] Из них только одна может оказаться негодной, две же другие, нажегся, годны. Шлю при сем и подписи для рисунков[37]. Рад служить во все лопатки, но ничего с своей толкастикой не поделаю: начнешь выдумывать подпись, а выходит рассказ или ничего не выходит… Будь я жителем Петербурга и участвуй в Ваших с Билибиным измышлениях, я принес бы пользу, ибо сообща думается легче… По увы! Питерцем быть мне не придется… Я так уж засел в московские болота, что меня не вытянете никакими пряниками… Семья и привычка… Не будь того и другого, я не дал бы Вам покоя и заел бы Вас своими просьбами о месте…
Тема «Аптекарская такса» модная… Ею, думаю, можно воспользоваться… Предлагаю Вам воспользоваться также и вопиющими банкротствами нашего времени… В Москве лопаются фирмы одна за другом… Одна лопается, падает в яму и другую за собой тянет… В Питере тоже, в Харькове тоже… Для Кирилла и Мефодия годится параллель между IX и XIX веками…[38] Нарисуйте чистенькую избушку с вывеской «школа»… Вокруг одетые и сытые мужики… Это IX век… Рядом с ним XIX век: та же избушка, но уже похилившаяся и поросшая крапивой…
В IX веке были школы, больницы. В XIX есть школы, кабаки… Вообще у меня что-то копошится в голове, но ориентироваться день… Лень самая подлая — мозговая… Посылать незаконченный проект неделикатно, но уж Вы простите… Когда у меня в доме кончится приборка и сестрина не будет играть гамм, тогда, пожалуй, буду заканчивать, а теперь и бог простит… Пальмин перебрался… Совсем Вечный жид! Видимо, его натура не может удовлетворяться местами… Если натура тут ни при чем, то, конечно, виновата жена… Хорошенькое словцо: баба «дьяволит»[39]!
Нужно бы Вам подтянуть художественный отдел. Все хорошо в «Осколках», но художественный отдел критикуется даже в мещанском училище. Рисунки почти лубочны. Например, что это за паровые машины, рисуемые Порфирьевым? Фантазии — ни-ни… изящества тоже… Поневоле «Стрекоза» будет идти и иметь успех… Самосекальная машина, например, тема не плохая, если изобразить ее как следует, в лубочном же виде она пустяковая, мелочная… Все рисунки дают впечатление такого рода, что будто бы их рисовали для того только, чтобы отделаться: наотмашь, спусти рукава… Нам, прозаикам, и бог простит наши грехи, по художникам следует по-божески работать… Роскошью рисунка искупается и подпись… по рисункам публика привыкла судить и о всем журнале, а бывают ли в «Осколках» рисунки? Есть краски и фигуры, но типов, движений и рисунка нет…
Вообще художественный отдел у Вас в каком-то загоне… Не помещаете портретов в карикатуре, как это делают другие, не даете карикатур… Номер «Пчелки», в котором был помещен Вальяно, разошелся на юге в тысячах экземпляров… «Стрекоза», наверное, тоже… Номер «Пчелки» с портретом Пастухова был в Москве продан нарасхват… Сам Пастухов купил 200 экземпляров.
Подтяните художников! К несчастью, их так мало и так они все избалованы, что с ними каши не сваришь…
Прощайте, К юбилею Кирилла и Мефодия изображу что-нибудь. Правда ли, что в Кронштадте был случай холеры? Рад, что Александр угодил Вам…[40] Он малый трудящий и с большим толком… Юмористика его порок врожденный… Если станет на настоящий путь и бросит лирику, то будет иметь большущий успех…
Ваш А. Чехов.[41]
Н. А. ЛЕЙКИН — ЧЕХОВУ
26 апреля 1885 г. Петербург
26 апр. 1885 г.
Уважаемый Антон Павлович!
Сегодня получил письмо Ваше, где Вы меня поздравляете с 25-летним литературным юбилеем. Спасибо Вам. День своего юбилея я провел на похоронах Н. И. Костомарова и Вл. С. Курочкина, последнего из братьев Курочкиных. Сначала похоронил Курочкина, потом Костомарова и таким образом продежурил на Волковом кладбище с 11 часов утра до 4 часов дня. Вл. Курочкин — это брат Вас. Курочкина, переводчика Беранже, редактора-издателя «Искры». Вл. Курочкин известен в литературе только переводами опереток, но это был мой старый знакомый, с ним я познакомился у его брата в «Искре», где я начинал свое литературное поприще и много работал, но больше того учился и усвоивал себе те принципы, которые теперь провожу в «Осколках».
По поводу своего юбилея я хотел делать у себя дома празднество велие, пир горой, но, занятый по горло городскими выборами, борьбою с водопроводной партией, отложил пир до окончания выборов.
Что это Вы, батюшка, такую рань, как 1 мая, думаете ехать на дачу? Благорастворение воздухов прекрасная вещь, но, соображаясь с пословицей «до святого духа не снимай кожуха», с 1 мая рано жить на даче близ Москвы. Замерзнуть можно, да и кровохарканье как бы не усилилось. Разве дачи в Воскресенске уж очень теплые? А ежели судить по нашим, хотя бы и павловским (Павловск — город), то строены они черт знает из чего, без конопатки и штукатурки. В наших питерских дачах ранней весной только болезни наживаешь, а потому вот я так думаю перебраться в Лесной только к 1 июня.
Перевод журнала по новому адресу и высылку гонорара в Воскресенск примет контора к сведению.
Вы спрашиваете: правда ли, что Николай Павлович прислал мне рисунки? Рисунок на одну страницу прислал — тот самый, который я просил его перерисовать полгода тому назад, а нового ничего не прислал.
Затем Вы задаете мне вопрос: сгодились ли подписи? Все погодились, кроме двух, которые при сем и возвращаю. Прекрасная Ваша поэмка о полковнике и повивальной бабке художественно была иллюстрирована Далькевичем, но во время последнего погрома на «Осколки» запрещена и цензором и комитетом. Буду жаловаться в Главное управление по делам печати, потрачу две гербовые 60-тикопеечные марки, но буду ли удовлетворен — сомнительно. Не пройдет — будет обидно очень, так как за рисунок даже и художнику заплачено[42].
Присылайте, пожалуйста, рассказов. В запасе имеется только один: «Всяк злак». Самому писать больше одного рассказа в номер трудно, а других прозаиков отвадил, так как нужно беречь место для Вас и Вашего брата Александра Павловича. Он начинает вытанцовываться, но, очевидно, не может работать постоянно. В понедельник я просил его что-нибудь прислать к среде, он обещал, но до сих пор я не имею от него ничего.
Очень мне прискорбно, что у Вас появился рассказ в «Будильнике»[43]. Зачем? Или ему места не нашлось бы в «Осколках»? Или «Осколки» хуже «Будильника» платят? Присылайте, присылайте скорей. Не знаю, из чего буду составлять № 18 «Осколков» — вот до чего пусто в портфеле по части прозы. Стихов гибель, а прозы — шиш. Сам виноват, сам разогнал прозаиков.
Кстати о «обозрении». Из писем Ваших я замечал, что Вы стесняетесь иногда писанием «обозрения», так я давно хотел Вам сообщить, что иногда можно и пропустить очередь московского обозрения, лишь бы вместо его был прислан рассказ. Сносный рассказ, разумеется, в 100 раз лучше плохого обозрения.
Да, вот еще что. Есть у меня к Вам предложение Худекова. Не желаете ли Вы писать в «Петербургской газете» рассказы каждый понедельник, то есть в тот день, когда я не пишу? Теперь пишет Леонидов, во он ужасно надоел публике своими бессодержательными еврейскими сценками, и его хотят сплавить. Но, согласившись писать каждый понедельник, надо уж стараться не подводить редакцию газеты, а доставлять рассказы аккуратно к субботе. Гонорар 7 к. за строчку. Будете писать, так уведомьте, и я сообщу Ваш ответ в редакцию «Петербургской газеты». Теперь редактор Худеков уехал к себе в поместье вплоть до августа и редакцией «Петербургской газеты» заведует П. А. Монтеверде (Амикус).
Еще кое-что. Не можете ли вы сходить к жидовину Липскерову и сообщить ему от моего имени, что ежели он еще раз осмелится воровать мои рассказы из «Петербургской газеты» для «Новостей дня», то я его потяну к суду и уголовным и гражданским порядком[44]. Больших денег не пожалею, а уж накажу, чтоб проучить нахала. Говорю это серьезно.
Затем будьте здоровы. Выздоравливайте от своего недуга — кровохарканья и приезжайте в Питер пображничать со мной, но только после 20 мая. Раньше мне некогда, занят выборами. Теперь живу на холостом положении. Жену отправил сопровождать мою мать в Варшаву, куда она (т. е. мать) поехала навестить мою сестру, родившую недавно ребенка. И жена и мать приедут в Питер только к 15 мая.
Жму руку.
Ваш Н. Лейкин.
P. S. Получили ли Вы от Пальмина мою книгу «Цветы лазоревые»?[45]
Пожалуйста, пришлите к № 18 рассказ. Плюньте Вы на «Будильник».[46]
ЧЕХОВ — Н. А. ЛЕЙКИНУ
28 апреля 1885 г. Москва
85, IV, 28.
Уважаемый Николай Александрович!
Неужели у Вас один только мой рассказ? В воскресенье 21 апреля я послал Вам заказным большой рассказ «Упразднили!». Разве не получили? Если не получили, то уведомьте 2–3 строчками… Или адрес я перепутал по рассеянности, или же почта утеряла… Послал, повторяю, заказным… Всех моих рассказов у Вас имеется два: «Всяк злак» и «Упразднили!».
Насчет «Петербургской газеты» отвечаю согласием и благодарственным молебном по Вашему адресу. Буду доставлять туда рассказы аккуратнее аккуратного… В «Будильник» нельзя не писать… Взял оттуда сторублевый аванс дачных ради расходов… За четыре летних месяца нужно будет отработать… Ну, да ведь я не дам туда того, что годится для «Осколков»… Божие — богови, кесарево — кесареви… В «Развлечении» я не работал с Нового года…
Вас удивляет мой ранний переезд на дачу? Мороза, которым Вы меня пугаете, я не боюсь. В Москве, во-первых, уже 15R в тени… Дожди теплые, гремит гром, зеленеет поле… Во-вторых, я буду жить в помещичьей усадьбе[47], где можно жить и зимой. Дача моя находится в 3-х верстах от Воскресенска (Нового Иерусалима) в имении Киселева, брата вашего петербургского Киселева-гофмейстера и еще чего-то… Буду жить в комнатах, в которых прошлым летом жил Б. Маркевич. Тень его будет являться мне по ночам![48] Нанял я дачу с мебелью, овощами, молоком и проч… Усадьба, очень красивая, стоит на крутом берегу… Внизу река, богатая рыбой, за рекой громадный лес, по сю сторону реки тоже лес… Около дачи оранжереи, клумбы et caetera… Я люблю начало мая в деревне… Весело следить за тем, как распускается зелень, как начинают петь соловьи… Вокруг усадьбы никто не живет, и мы будем одиноки… Киселев с женой, Бегичев, отставной тенор Владиславлев, тень Маркевича, моя семья — вот и все дачники… В мае отлично рыба ловится, в особенности караси и лини, сиречь прудовая рыба, а в усадьбе есть и пруды…
Кстати: выеду я не 1-го, как хотел, а 6-го, но смысл предыдущего моего письма остается прежним. Шлите все в Воскресенск, кроме письма о судьбе рассказа «Упразднили!»…
«Петербургская газета», насколько я заметил, не любит рассказов с душком… Из судебного отчета у меня вычеркивалось все подозрительное… Да, не любит? Если насчет моего сотрудничества уже решено, то не благоволит ли «Петербургская газета» высылаться мне в г. Воскресенск (Моск. губ.) в количестве одного экземпляра? Чем больше газет буду получать, тем веселей…
Этакий надувало мой художник! А соврал мне, что послал Вам «рисунков»! Я заберу его с собой на дачу, сниму там с него сапоги и на ключ… Авось будет работать! Гонорар за рисунок высылайте в Воскресенск, а то в Москве проэрмитажит… Пришлите ему в Воскресенск тему, две… Находясь под стражей, быстро исполнит заказ… Ручаюсь.
Какое количество строк потребно для «Петербургской газеты»?
Черт знает, как я рассыпаюсь в письмах! Точно жена, пишущая мужу о покупках: война, пуговицы, тесьма, опять пуговицы…
За «Цветы лазоревые» я уже благодарил Вас и еще раз благодарю. Прочел… В особенности понравились мне «Именины у старшего дворника».
Полковника и повивальную бабку жаль.
Скорблю — безденежен. Волком вою. Счастье мое, что еще долгов нет… На даче дешевле жизнь, но поездки в Москву — чистая смерть!
Так уведомьте же насчет «Упразднили!»[49]. А пока прощайте и оставайтесь здоровы.
Ваш А. Чехов.[50]
Н. А. ЛЕЙКИН — ЧЕХОВУ
26 сентября 1885 г. Петербург
Сентября 26 1885 г.
Уважаемый Антон Павлович!
Посылаю Вам корректуру Вашего рассказа «Сверхштатный блюститель?). Рассказ не прошел в двух инстанциях. Что узрела в нем такого опасного цензура, просто руками развожу. Не понял ли он выставляемого Вами ундера как деревенского шпиона, назначенного на эту должность? Но ведь это совсем не похоже. Тут просто, по-моему, кляузник con amore [51]. Рассказ этот у Вас непременно уйдет в «Петербургской газете». Fie посылайте только туда его в корректуре, а перепишите. Худеков страшный трус. Узнает, что рассказ не пропущен цензурой для «Осколков», и ни за что не поместит. А так поместит, потому что в рассказе ничего нет либерального[52].
Нынче Худеков сделался страшным трусом. В № 39 «Осколков» идет рассказ мой «Ваканцию нужно», который был набран для «Петербургской газеты», а Худеков не решился его напечатать. У меня же в «Осколках» под цензурой проходит.
Сегодня на «Осколки» обрушился сильный цензорский погром. Погиб большой мой рассказ из раскольничьего быта, где выставлен тип старика-беспоповца начетчика, погибли два стихотворения Трефолева, половина стихотворения Пальмина, пол-обозрения «Петербургской жизни» Билибина и несколько строк из Ваших последних мелочишек. Словно Мамай прошел. Вот ежели бы не было у меня запаса, пропущенного цензурой, — и сиди на бобах. Кой-как исправил пробитые бреши, восстановил смысл (с грехом пополам) билибинского обозрения, и помер выйдет в свое время.
Что же Вы «Сентябрь»-то мне не шлете?[53] Режете Вы меня. Уж взялся за гуж, так не говори, что не дюж. Да и о «Московской жизни» пора подумать. Пишите уж хоть раз в месяц ее, но только присылайте в определенные сроки. Да и подписей, бога ради подписей и тем! Не надумаете ли какую-нибудь темку для первой страницы?
Замечаете, что мы начали ударяться в политику?
Все. Будьте здоровы. Пора спать. Три часа ночи.
Ваш Н. Лейкин.
P. S. Гиляровский жалуется Вам, что я его не помещаю, но он черт знает что шлет. Нынче прислал какие-то репортерские заметки, репортерским слогом написанные. Когда он слал подходящее для журнала, я помещал. Да я недавно поместил стихи его. А недавно вышел такой случай. Присылает он мне стихотворение на тему: взятка. Я оставляю стихи, посылаю их в типографию, там набирают, хочу ставить в номер — вдруг вижу эти стихи напечатанными в «Развлечении». Разве можно так подводить? А если бы «Развлечение» мне в руки не попалось и у меня в «Осколках» появилась бы перепечатка из «Развлечения»? Что хорошего? Нет, уж это не сотрудник, который одно и то же стихотворение в два журнала сразу шлет и выжидает, где поместят скорее.
Может быть, впрочем, тут какое-нибудь недоразумение? Я переслал ему стихи и просил разъяснений, но до сих нор таковых не получал.[54]
ЧЕХОВ — Н. А. ЛЕЙКИНУ
28 января 1886 г. Москва
1886, I, 28.
Письмо Ваше получил, уважаемый Николай Александрович, и спешу на него ответить. Вы очень мило сделали, что написали мне, ибо я целую неделю ждал Вашего письма.
Прежде всего о книге. Тонкости, которые сообщаете мне Вы про Худекова, не казались мне толстыми до получения Вашего письма… Значение их было для меня темно иль ничтожно…[55] Вообще я непрактичен, доверчив и тряпка, что, вероятно, Вы ужо заметили… Спасибо Вам за откровенность, но… все-таки я не могу понять: к чему нужны были Худекову все его тонкости? Чем я мог заслужить их?[56]
На все условия, которые Вы мне предлагаете в последнем письме, я согласен, признавая их вполне основательными. Все издание отдаю на Ваше усмотрение, считая себя в деле издательства импотентом. Беру на себя только выбор статен, вид обложки и те функции, какие Вы найдете нужным преподать мне но части хождения к Ступину и проч. Отдаю и себя в Ваше распоряжение. Издавайте книгу и все время знайте, что издание моей книжки я считаю большою любезностью со стороны «Осколков» и наградою за труды вроде как бы Станислава 3-й степени.
Сегодня посылаю остальные оригиналы. Если материалу не хватит, то поспешите уведомить: еще вышлю. Если останется лишний материал, то тоже уведомьте: я напишу Вам, какие рассказы выкинуть. Обложку для книги я беру на себя по той причине, что московский виньетист, мой приятель и пациент Шехтель, который теперь в Питере, хочет подарить меня виньеткой. Шехтель будет у Вас в редакции. Надежду Вашу на то, что книга скоро окупится, разделяю и я. Почему? Сам не знаю. Предчувствие какое-то… Почему Вы не хотите печатать 2500 экземпляров? Если книга окупится, то 500 лишних экземпляров не помешают… Мы их «измором» продадим…
А какое название мы дадим книге? Я перебрал всю ботанику, зоологию, все стихии и страсти, но ничего подходящего не нашел. Придумал только два названия: «Рассказы А. Чехонте» и «Мелочь».
Буду писать И. Грэку. Пусть он выдумает.
Насчет цены книги и проч. меня не спрашивайте. Я, повторяю, на все согласен… Впрочем, нельзя ли будет прислать мне последнюю корректуру?
За сим кланяюсь и говорю спасибо. Поклонитесь Прасковье Никифоровно и Феде.
В заключение дерзость. Если б можно было выстрелить в Вас на расстоянии 600 верст, то, честное слово, я сделал бы это, увидав в предыдущем No грецкие орехи, которые Вы поднесли редакторше «Будильника». Ну за что Вы обидели бедную бабу? Но знаю, какой эффект произвели в «Будильнике» Ваши орехи… Вероятно, бранят меня, ибо как я могу доказать, что про орехи не я писал? Нет, честное слово, нехорошо… Вы меня ужасно озлили этими орехами. Если орехи будут иметь последствия, то, ей-богу, я напишу Вам ругательное письмо[57].
А. Левитана я лечил на днях. У него маленький психоз, чем я отчасти и объясняю его размолвку с «Осколками».
Прощайте.
Поделиться книгой: