Помоги проекту - поделись книгой:
В каждый миг бытия мы соединяем настоящее-прошлое-будущее в единый сгусток. И не время течет, как обычно говорят, а сменяются события все в том же вечном настоящем. (Некогда русский физик Н. А. Умов писал: «Течет не время, течем мы — странники этого мира»; хотелось бы добавить: а может быть, и весь мир течет в недвижном настоящем?) Смерть прекращает для умершего поток событий. Остается — вечность…
Конечно, объективно жизнь человека прекращается. Но ведь и жизнь и смерть — индивидуальны. Тут каждый, что называется, сам за себя. Поэтому и точка отсчета — личная, субъективная. Только она нас в данном случае интересует.
Формально рассуждая, при бесконечной делимости времени последний миг действительно может длиться сколь угодно долго. Всегда будет возможность разделить оставшуюся часть надвое и так далее до, бесконечности. Однако если приблизить такую абстракцию к реальности, выясняются два обстоятельства. Первое. В пространстве мы имеем предельные размеры материального объекта, минимальные сгустки материи-энергии: кванты. Признав единство пространства-времени, приходится в таком случае для минимальной порции пространства предполагать и минимальную продолжительность во времени, не равную нулю.
Второе обстоятельство связано с возможностями нашего восприятия наименьших порций пространства и времени. Тут органы чувств человека — явно очень несовершенные «измерительные приборы». Миллионные или даже тысячные доли секунды остаются для нас неуловимыми. Следовательно, бесконечного дробления предсмертного мгновения ожидать допустимо лишь с ничтожно малой долей вероятности.
И все-таки последняя вспышка сознания — прощание с жизнью — может быть, необыкновенной, разворачивающей целые каскады событий (воображаемых) и ярких эмоций, зависящих от того, каким пришел человек в это состояние, что раскроет перед ним совесть, неявно ведущая счет добрым и дурным поступкам.
Недаром во многих-религиях существует обряд приобщения к близкой смерти, покаяния и отпущения грехов. Очищение от духовной порчи, скверны дает надежду на умиротворение перед вечным покоем.
В идеале такая процедура свидетельствует о милости Божией, открывающей даже грешнику незамутненную злом вечность, уготованную для чистых душ. Однако приходится вспоминать о тех, кто скончался скоропостижно, в катастрофе, во младенчестве, в глубоком сне. Им не дано осмыслить, уловить переход к вечному мгновению. Значит, оно для них отсутствует? Недопустимая несправедливость!
Есть и еще одна «слабина» в концепции вечного мгновения: категорическое несоответствие субъективного переживания и объективного наблюдения. Можно утешаться мыслью о непроходящем последнем миге своего бытия. Но все прочие люди будут бесспорно констатировать смерть. И если субъективно она и не будет ощущаться, то объективное ее существование не вызывает никаких сомнений.
…Великая сила религии — в обращении непосредственно к душе человеческой, к личным переживаниям и чаяниям. Мощь научных идей определяется их доказуемостью, общеобязательностью, опорой на достоверные знания. Там, где соединяются вера и знания, возникает прочнейший сплав, укрепляющий душу и разум. Но там, где вера и знания находятся в противостоянии, непримиримых противоречиях, приходится выбирать самостоятельно, чему отдать предпочтение. В зависимости от склада характера и ума одни отвергают доводы науки, как бы закрывая глаза на реальность; другие вынуждены мужественно отказываться от утешительных религиозных умозрений во имя бесстрастной научной истины.
Наконец, возможна еще одна позиция: признание собственного или даже всеобщего незнания, Такая неопределенность может быть творческой, предполагающей дальнейшие поиски и в религиозных и в научных областях.
Не станем предопределять свою позицию В стремлении осмыслить суть жизни и смерти. Заранее ясно, что к безусловным истинам, исчерпывающим тему до дна, прийти не удастся. Тайну жизни и смерти пытались понять величайшие мыслители всех времен и народов. Даже если кому-то удалось высказать совершенно верные идеи, то как обнаружить их среди множества других? Тут слишком многое зависит от наших личных умственных способностей, знаний, характера.
Возможно, кого-то вполне устраивают традиционные представления о рае и аде, кого-то — атеистический взгляд на смерть как абсолютную и безнадежную реальность, а кого-то — утешительный образ вечного мгновения. Человек, приняв любую из сложившихся концепций, волен отказаться от дальнейших интеллектуальных исканий. Однако более разумно и конструктивно, как мне кажется, избегать в таких вопросах окончательных и безоговорочных ответов. Это будет умерщвлением живой мысли, превращением ее в холодную окаменелость.
…Отправимся в дальнейшие плавания в безбрежном океане незнания.
Продолжая рассуждения о вечном мгновении, завершающем деятельную жизнь и раскрывающем вечность, невольно приходишь к печальным выводам. В нашем изменчивом мире жизни преобладают… мертвые!
Для многих и многих миллиардов наших предков уже осуществился переход в безвременье. И если каждый из них привнес в мир свою «каплю вечности», то в результате возник поистине океан вне движения, изменений, жизни.
В таком случае события текущей действительности мира живущих — не более чем мимолетные волны в бездонном океане. Возникает образ царства мертвых, где каждый из живых — всего лишь недолгий странник. Вспоминаются некоторые жестокие эпитафии на могильных плитах: «И ты здесь будешь» или «Ты дома, а мы в гостях».
Подобные мысли очень древни. По-видимому, из них исходили древние египтяне в своих представлениях о царстве мертвых. Не случайно же самые грандиозные строения предназначались не живым фараонам, а мертвым. И все-таки, как свидетельствует египетское искусство, культ мертвых не лишал людей оптимизма.
Например, в надгробной надписи сановника Хени (Среднее царство, более 4 тысячелетий назад) есть слова: «О, живущие на земле, любящие жизнь, ненавидящие смерть!» Удивительно, насколько созвучно нашему разуму это обращение из далекой эпохи, из иной культуры, от неродственного народа. Оно близко и понятно нам и словно специально на нас рассчитано.
Судя по всему, египтяне прекрасно понимали величие и «многолюдность» царства мертвых. Но это не примиряло их со смертью. Она была для них страшной и отвратительной: поистине царство необходимости, полнейшей несвободы!
Странным образом иначе представлена смерть в привычной для советского человека философии марксизма-ленинизма. В «Философском энциклопедическом словаре» (1983) П. П. Гайденко пишет: «Для марксистской философии трагизм смерти снимается именно тем, что индивид как носитель всеобщего остается жить в роде… Марксизм-ленинизм — философия оптимистическая: человек и после смерти остается жить в результатах своего творчества, — в этом марксизм видит его действительное бессмертие». Странность тут в том, что реальный трагизм смерти личности, каждого из нас иллюзорно снимается сознанием, что остаются жить другие, будто им, в свою очередь, не придется умирать, и некие продукты труда. Но ведь нормальное сознание подсказывает, что вовсе не в этих людях и вещах продолжает жить умерший человек, а они перестают жить для него. Каждого страшит потеря себя самого, собственного сознания, своей индивидуальной неповторимой жизни.
Вспомним диалектические упражнения Ф. Энгельса: «Отрицание жизни по существу содержится в самой жизни, так что жизнь всегда мыслится в соотношении со своим необходимым результатом, заключающимся в ней постоянно в зародыше, — смертью… Жить значит умирать».
Вот так, исповедуя диалектику, Энгельс «отменил» жизнь, сведя ее к умиранию. Было бы интересно выяснить, развивая мысль об отрицании жизни, содержащемся в самой жизни, можно ли тот же прием использовать для смерти? Присутствует ли в ней отрицание самое себя? Складывается впечатление, что в этом случае, когда речь идет о смерти индивида, она выглядит безоговорочной реальностью, не содержащей в себе никакого самоотрицания.
Идея смерти как необходимого результата жизни достаточно страшна. Учтем, что в марксизме-ленинизме всегда цель и результат преобладали над средствами. Предполагается, будто к счастливому будущему можно прийти путем насилия, жестокости, подавления свободы личности, убийств. Эта теория не выдержала проверку практикой.
Судя по всему, Энгельс верил в вечность и беспредельность Вселенной. Он даже предполагал: «…у нас есть уверенность в том, что материя во всех ее превращениях остается вечно одной и той же, что ни один из ее атрибутов никогда не может быть утрачен и что поэтому с той же самой железной необходимостью, с какой она когда-нибудь истребит на Земле свой высший цвет — мыслящий дух, она должна будет его снова породить где-нибудь в другом месте и в другое время».
Картина получилась достаточно оптимистичной. Если ограничиться только первым впечатлением. Осмысливая ее, приходишь к печальным выводам. Все-таки получается, что мироздание мертво. Повсюду в нем осуществляется механическое движение мертвой материи. Лишь кое-где кое-когда в этой мрачной бездне сами собой «самовозгораются» редкие отдельные очаги жизни, как темной ночью светлячки, чтобы вскоре угаснуть без следа.
На этом фоне вряд ли утешительными будут такие, например, доводы П. П. Гайденко: «В марксистской философий конечность индивида рассматривается как диалектический момент существования человечества, восходящего в своем поступательном развитии к более совершенным общественным формам выявления „сущностных сил“ человека».
Странным видится восходящее движение человечества по бесчисленным ступеням отживших поколений. Куда ведет этот путь? Не в бездну ли небытия? И что означают более совершенные общественные формы и более полное выявление сущности человеческой? Не то ли, что благодаря этим достижениям и выявлениям в XX веке свершились две мировые войны, каждая из которых по числу убитых превзошла все предыдущие войны в истории человечества, вместе взятые?
И еще одно недоумение сохраняется: да ведь и человечество вовсе не бессмертно! Придет пора — возможно не через миллионы, а всего лишь через тысячи лет — и оно исчезнет, как множество других биологических видов. Иначе быть не может: вечной жизнью не наделен не только индивид, но и все индивиды, вместе взятые.
Если жизнь личности — умирание, то и жизнь человечества — то же самое, только длящееся более долгий срок.
…Было бы явным упрощением полагать, что такой вывод заставляет сделать марксистско-ленинское учение, и только. По-видимому, любая материалистическая философская система, предполагающая первичность и абсолютное преобладание в мире материи, преимущественно мертвых небесных тел в безжизненном космическом пространстве, исходит, порой неявно, из признания господства смерти над жизнью.
Мы уже говорили, что современные научные космогонии, признаваемые подавляющим большинством ученых, доказывают, будто Вселенная началась со взрыва. Это ли не торжество разрушения и смерти?
Так, может быть, идеалистические философии, отдающие первенство Духу над материей, способны помочь нашему сознанию избавиться от мертвящей косности научного мироздания?
Бессмертная душа
Царство мёртвых древних египтян имеет серьезное преимущество перед «всевластием мертвенности», характерным для научных космогонии и материалистических воззрений. Сводя жизнь к скоротечному существованию белковых тел, сложных органических молекул, составляющих организм, приходится признавать, что подобное явление в масштабах космоса ничтожно, да и на Земле абсолютно господствует косная материя. Древние египтяне, напротив, не совмещали в единой реальности, а разделяли на два «параллельных мира» (пользуясь наукоподобной терминологией) мир живых и царство мертвых.
Представления египтян о загробной жизни отражены, в частности, в «Книге мертвых». Одна из важнейших глав этой книги наставляет душу умершего, как она должна вести себя перед судом Осириса, и озаглавлена «Как войти в чертог истины и освободить человека от его грехов, чтобы он созерцал лик богов». Душа обязана покаяться и держать ответ о своих земных деяниях перед Богом.
При соблюдении должных обрядов и обильных жертвоприношений «…у покойника будут хлебы, пироги, молоко, много мяса на алтаре великого Бога, он не будет отстранен ни от одной двери Аменти, он будет шествовать с богами Юга и Севера и воистину будет одним из слуг Осириса».
Схема перехода такова. Душа человека после пребывания на Земле прощается с бренным телом и отправляется в царство богов, где ей воздается по содеянному при материальной жизни. У бессмертной души сохраняются некоторые связи с материальным миром при условии, что в мире сохраняется память о ней. Тут даже можно усмотреть определенную аналогию с марксистскими представлениями о бессмертии в памяти будущих поколений (только здесь душа остается живой, а в системе материализма она как таковая отсутствует).
Надпись на скарабее, который клался на грудь мумии вместо сердца, гласила: «Я соединился с землей с восточной стороны неба. Пролежав распростертый на земле, я не умер в Аменти, здесь я чистый дух для вечности». Иначе говоря, конкретный человек в конкретном месте не умирает, а просто дух его переходит в инобытие. И все-таки в людях не был подавлен страх перед смертью. Например, в памятниках религиозной литературы Двуречья страна мертвых — владения Нергаля — изображалась так;
Понятно, что нет никакого смысла торопиться попасть в страну мертвых. Расставание души с родным привычным обжитым телом представлялось трагедией, событие это оплакивалось.
Мрачен образ крылатых духов, навеки замурованных в подземной темнице. Трудно сказать, что имели в виду авторы этой картины, но она демонстрирует полное бессилие души, крылья которой даны лишь для мнимого полета.
Ну а если душа парит в небесах, если она блаженствует в светозарных сферах? Или более «научно»: переходит в параллельные миры?
Кому-то такая перспектива может показаться превосходной и утешительной. Однако она вызывает немало серьезных сомнений. Что означает бездеятельное сознание и чувствование? Впрочем, о чувствах приходится говорить условно ввиду отсутствия — соответствующих органов. В принципе возможны разнообразные галлюцинации. Но в наши времена мало кто верит в мистические основы галлюцинаций. Физиологи и психологи изучают эти феномены и очень убедительно объясняют их, не прибегая к ссылкам на сверхъестественные силы.
По-видимому, остается уповать на сохранение сознания «в чистом виде», вне материального субстрата.
Увы, о таком сознании вне материи можно только гадать и строить фантастические предположения. Никем и никогда оно не наблюдалось и не исследовалось. Как найти хотя бы намек на реальную его возможность, если согласиться с имеющимися научными данными о строении материи, превращениях энергии, биологических процессах, деятельности головного мозга?
И еще. Предположение о параллельном существовании отживших душ вновь возвращает к идее господства мертвых. В параллельном мире должно накапливаться все больше и больше мертвецов, которые все активнее вмешиваются в жизнь живущих. Иногда это представляют в виде «подпитки» энергией из этого мира энергетических потребностей обитателей параллельных миров.
Что же остается на долю живущих? Как выдержать это растущее давление? Каким образом Высший Разум допустил такую вопиющую несправедливость: добро и зло оказываются в равном положении, а мертвые царствуют над живыми? Почему не пресечен доступ в мир живых зла из иномира? Разве виновны мы в прегрешениях прежних злодеев?
Лучше уж тогда верить в чередование материальных воплощений духовной субстанции, переходящей от человека к былинке, животному, камню, праху и вновь после череды превращений возвращающейся к новому человеку. И праведнику, как предполагается в индуизме, обеспечены не райские блаженства, а полный покой, исчезновение, растворение в окружающем бессмертном мире.
Что ж, не исключено, что есть своеобразная душа, у растений (не потому ли так прекрасны цветы?) и, конечно же, у животных, и, как знать, у кристаллов тоже, быть может, вибрации атомов и электромагнитные поля свидетельствуют о потаенной духовной субстанции. Однако почему все эти такие разные природные тела имели душу, подобную человеческой? А миллиард лет назад крохотные обитатели Земли — на ту пору высшие организмы, которые теперь мы считаем простейшими, — тоже обладали такой же душой?
Вопросы возникают странные, порой неожиданные, и отвечать на них аргументированно, исходя из идеи бессмертия человеческой души, очень нелегко. Во всяком случае, научно обоснованных ответов получить не удается.
Обратимся к философии. Например, Джордж Беркли, доказывал естественное бессмертие души. По его словам, душа способна уничтожиться, но не подлежит «погибели или разрушению по обыкновенным законам природы или движения. Те же, которые признают, что душа человека есть лишь тонкое жизненное пламя или система животных духов, считают ее преходящей и разрушимой, подобно телу, так как ничто не может развеяться легче такой вещи, для которой естественно невозможно пережить смерть заключающей ее в себе оболочки…
Мы показали, что душа неделима, бестелесна, непротяженна и, следовательно, неразрушима. Ничего не может быть яснее того, что движения, изменения, упадок и разрушение, коим, как мы видим, ежечасно подвергаются тела природы (и что есть именно то, что мы разумеем под ходом природы), не могут касаться деятельной, простой и несложной субстанции; такое существо неразрушимо силой природы, т. е. человеческая душа, естественно, бессмертна».
При всем уважении к оригинальности и глубине мысли Беркли создается впечатление, что в основе его доказательства бессмертия души — собственные переживания, убеждения, желания. Такая установка для него принципиальна. И тут с ним трудно спорить. Действительно, основой наших представлений о мире является наше собственное «я», опыт самопознания. Однако этот опыт ничего не говорит о бессмертности души. Напротив, мы ясно сознаем, что душа наша эфемерна и появилась на свет сравнительно недавно — из небытия. Следовательно, есть основания полагать, что она канет в небытие. Почему бы не так?
Интересно, что Беркли опровергает мнение о «тонком жизненном пламени» души не столько из логических рассуждений и наблюдений, сколько из соображений морали, благочестия, человеческого достоинства. Ему кажется, будто такое представление — «средство против воздействия добродетели и религии», а распространено «у худшей части человечества».
Вообще, у религиозных теоретиков едва ли не главный — хотя и не всегда явный — довод в пользу веры в бессмертие души сводится к тому, что такая вера принуждает человека задуматься о своих земных деяниях, опасаться загробной расплаты за грехи, а потому вести благодетельный образ жизни. В таком случае верующего должна страшить не сама смерть, а последующее состояние души, продолжающееся вечно.
Проще говоря: если нет бессмертия души, то его надо выдумать для укрепления нравственных устоев и освобождения благодетельного человека от страха смерти, а в грешнике этот страх укрепить. Научные доказательства тут вовсе не нужны, ибо в любом случае человеку, чтобы жить праведно, чтобы преодолеть страх смерти, выгодно и удобно верить в бессмертие души.
Смертная душа
Кажутся кощунственными и циничными рассуждения о выгоде веры в бессмертие души. Вроде бы соединяется низменное — выгода и возвышенное — вера и душа. Однако не следует закрывать глаза на реальность. В действительности слишком часто соседствуют и даже соединяются в мыслях, а то и много хуже — в поступках одного и того же человека две эти категории.
Возникает сквернейший вид лжи: по отношению к самому себе, к совести, к Богу. Ханжество и лицемерие. И прежде эти качества имели немалое распространение. А ныне в нашей стране многие граждане, быстренько перестроив свои убеждения, обратились к церкви с тем же порывом, с которым прежде обращались в атеистические партийные органы, даже с Всевышним и Всеведающим общаясь как с высоким партийным начальством: говоря одно, думая другое, делая третье.
Что тут поделаешь, ложь слишком укоренилась в нашем изувеченном обществе, и чем выше поднимаешься по этажам власти, тем извращеннее и уродливее формы этой лжи. Впрочем, владельцам неправедно нажитых капиталов тоже приходится расплачиваться за материальные блага духовными ценностями.
На подобном фоне торжествующего криводушия особенно светло и ярко выделяются такие чистые и «благородные люди, как патриарх Тихон, отец Павел Флоренский, Махатма Ганди… Все они верили в бессмертие души. А противостояли их доброй силе революционеры, атеисты, искатели земных плотских благ и утех, отвергающие бессмертие души… Короче, все те, которых Достоевский относил в разряд бесов.
Как будто очевидный житейский опыт подтверждает верность и благотворность ориентиров, предлагаемых великими мировыми религиями, в частности, веры в загробное бытие души человеческой. Вне того, насколько оправдана с научных позиций эта вера, она, бесспорно, помогает достойнее жить и спокойнее умереть. А уж там будь что будет!
Откровенно говоря, в таком случае дело свелось бы именно к выгоде, удобству. Это будет означать отказ от поисков истины — святого божественного дара человеку! — ради выгодного… лицемерия или суеверия, пожалуй. Ведь истинная вера предполагает беспощадную правду, абсолютную искренность.
Итак, приглядимся более внимательно и беспристрастно к фактам (философы с древнейших времен с одинаковой убедительностью доказывали и смертность и бессмертие души; тут каждый из нас имеет возможность подобрать аргументы по своему усмотрению.) Они свидетельствуют о том, что благороднейшие поступки нередко совершаются теми, кто не верит в вечную душу и даже в Бога.
Вспомним революционера-анархиста, великого ученого князя П. А. Кропоткина. Во имя идеалов свободы, равенства и братства он отказался от всех своих немалых привилегий, от блестящей придворной карьеры, богатства и даже от профессиональной научной работы. Профессиональных революционеров, презирающих труд, он считал, говоря современным языком, демагогами-тунеядцами, жаждущими личной власти. Не веря в Бога, он всегда был устремлен к высочайшим нравственным ориентирам.
А Джордано Бруно? Его пример не менее поучителен. Многих просвещенных современников он потряс прежде всего тем, что принял казнь, не веря в бессмертие души. Он имел возможность хотя бы притворно раскаяться и тем самым продлить свою единственную и неповторимую жизнь. Что мешало ему так поступить? Если нет загробной жизни, значит, в этом мире человеку дозволено все, и не будет он после смерти держать ответ за свой грех лживого покаяния перед Богом!
Те, кто удивлялись мужеству Джордано Бруно перед лицом смерти, по-видимому, верили именно в выгоду», которую предоставляет вера в бессмертие души. А те, кто приговорили его к сожжению на костре, — кардиналы, епископы, великие инквизиторы, тем самым нарушили священные, заповеди пророка Моисея: не убий! и Иисуса Христа: возлюби ближнего, как самого себя, и не отвечай злом даже в ответ на зло. Как могли они решиться попрать основы учения Христа? Истинно веруя в неизбежность ответа перед Господом за свои прегрешения (а все они грешили всласть!) и угрозу вечных адских мучений, они должны были милосердно простить Бруно его «заблуждения» и проступки.
Выходит, Бруно верил в высокие идеалы добра, справедливости, человеческого достоинства, правды, не побоявшись отдать за них свою жизнь. А его набожные судьи (помните заповедь: не судите, да не судимы будете!) были насквозь пропитаны лицемерием. Справедливо отметил И. Кеплер: «Бруно мужественно перенес смерть, доказывая суетность всех религий. Бога он превратил в мир…»
Что же вдохновило Бруно на подвиг веры? (Не имея веры, можно ли решиться на мученическую смерть?) Ведь он предопределял человечеству не всеобщее благоденствие, а тяжкие времена: «Явятся новая правда, новые законы, не останется ничего святого, ничего религиозного, не раздается ни одного слова, достойного неба и небожителей. Одни только ангелы погибели пребудут и, смешавшись с людьми, толкнут несчастных на дерзость, ко всякому злу, якобы к справедливости, и дадут тем самым предлог для войн, для грабительства, обмана… И то будет старость и безверие мира!..»
И в то же время, по его мнению, все это можно будет пережить как тяжелую болезнь. Людям предстоит самим решать свою судьбу. Нам противостоит не Вселенная — противостоим мы сами, наши низкие помыслы, столь жалкие и пошлые перед неизбежностью смерти каждого. Лишь борьба и преодоление даруют счастье победы. Достигнув умения жить прошлым и будущим, человек приобщается к бессмертию и вечной красоте мира.
По его словам: «Кого увлекает величие его дела, не чувствует ужаса смерти».
Можно посчитать примеры Кропоткина и Бруно редкими исключениями. Однако такое мнение выглядит неубедительным. Уже одно то, что вера в смертность души кому-то не мешает или даже помогает жить и умереть достойно, доказывает ее плодотворность. Значит, есть люди — из лучших представителей рода человеческого! — способные преодолеть страх перед смертью и творить добро, мысль, красоту, совершать благородные деяния не под угрозой загробной кары, а по велению сердца, совести.
Вообще, как мне представляется, не следует рассчитывать в вопросе о смертности или бессмертии души найти единственно верный ответ для всех времен, народов, типов личности. Каждый выбирает эту веру по складу души, по уровню разума.
В любом случае, как бы мы ни решили для себя этот роковой вопрос, остается непоколебимой главная истина: наша земная бренная жизнь непременно завершится рано или поздно смертью — разобщением души и тела. Тело распадется на составные части, исчезнет. А душа… Что произойдет с ней, никому знать не дано. Можно только догадываться, фантазировать, верить. Не исключен даже такой вариант: каждому воздастся по его вере и по земным деяниям. Одним — вечные муки, другим — блаженство, третьим — небытие, вечный покой. И как знать, не последний ли вариант наилучший?
Одно ясно: прежнее единство души и тела не восстановится никогда.
Преодоление безысходности
Наши рассуждения о жизни и смерти, как нетрудно заметить, постоянно заходят в тупики. Словно какая-то роковая сила не дает мысли умчаться в светозарную безбрежность вечной жизни — как бы ее ни представлять — каждого из нас, любого человека. Как некое общее явление в биосфере Земли жизнь, безусловно, существует непрерывно с незапамятных времен. Но и тут ситуация достаточно безнадежная: если земная жизнь имела начало, то разумно предполагать и ее естественный конец.
Угаснет Солнце, остынет Земля, медленно погибнет биосфера. Последними вымрут те, кто первыми разжигали очаг земной жизни, — простейшие, вирусы… Какое уж тут бессмертие индивидуальной человеческой души!
Такая картина вполне отвечает современным научным представлениям, основанным на фактах, логически выстроенных и продуманных многими тысячами умнейших специалистов. Можно противопоставлять этим выводам утешительные религиозные фантазии, мифы, предания. Однако доводы рассудка и объективного опыта — не звук пустой.
Человек волен совершенно не считаться с наукой в оценке жизни и смерти, принимая ту концепцию, которая его больше устраивает. Сделать это проще всего тому, кто вовсе не знаком с естествознанием. В противном случае придется признать, что наука — не от Бога, а от дьявола. И тогда — торжествует бездумное мракобесие.
Надо оговориться. Подобные рассуждения предполагают спокойные теоретические умозрения вне реальной угрозы смерти. Совсем иная ситуация на практике, когда человек умирает. Тут уже не до науки, и поистине все средства хороши для того, чтобы уменьшить страдания, страх перед смертью. А прежде, если это необходимо, уменьшить физические боли, потому что они нередко делают последние дни и часы пребывания человека на свете невыносимыми.
Надо заметить, что одна из важнейших функций религиозных учений и обрядов — не только облегчить человеку жизнь, но и подготовить его к смерти. В некотором смысле то же предполагает философия. Недаром Платон говорил: философствовать — значит учиться умирать. Пример Сократа, мужественно принявшего смерть, с той поры вдохновлял многих. (Впрочем, в преклонные годы мудрецы обычно легче расстаются с жизнью, чем в молодости.)
Казалось бы, наука с ее беспощадной правдой в этом отношении принципиально отличается от религии и философии, склонных к подмене реальности иллюзиями. Опытный специалист, обследуя обреченного больного, может достаточно точно определить оставшийся ему срок. Не похоже ли это на приговор к высшей мере наказания?
Обратимся к примерам. Осенью 1990 г. в газете «Известия» была помещена беседа А. Васинского с Виктором Зорзой — журналистом, политологом, философом, уроженцем Западной Украины, много лет живущим в США. Он — инициатор создания в нашей стране хосписов, госпиталей для умирающих. К этой деятельности его подвигнула личная трагедия: смерть от рака кожи двадцатипятилетней дочери Джейн
— …Хоспис, в котором скончалась Джейн, — говорил Зорза, — показал мне, что если победа над смертью невозможна, возможно другое — уйти без отчаяния, с достоинством, завершив многие свои душевные помыслы.
По его словам, «согласно философии хосписов, скрывать от больного, если он хочет знать правду, сколько ему осталось, бесчеловечно. Он может подготовиться. Собраться с необходимыми мыслями. Проститься, простить…» И это не просто рассуждения, а выстраданная правда. Ведь его дочь в один из последних своих дней произнесла: «Для человека нет ничего важнее рождения и смерти. Когда я родилась, я ничего не знала. Умирая, я знаю все. Все вокруг меня добро, а не зло. Я готова умереть».
Это и есть, пожалуй, достойное человека последнее мгновение, переходяще, е в вечность: готовность принять неизбежное, ибо сделано все, что возможно для жизни. А дальше… неведомое? Хотелось бы признать именно такую неоспоримую истину.
Конечно, неведомое может страшить порой не менее, чем трагическая определенность. И тогда обычная стратегия отстранения от страха смерти — не думать о ней вовсе или, вернее, подавлять все мысли о ней. Что будет — то будет, а пока надо жить и веселиться.
— Не замечать смерти, не говорить о ней, — продолжает А. Васинский, — это похоже, входит в стиль жизни, ценится как признак мужества.
— Согласен, — ответил В. Зорза. — Но самое интересное в том, что хосписы и серьезное отношение к смерти покушаются не на подлинный, а на ложный оптимизм.
Действительно, оптимизм незнания и умолчания может обернуться на краю жизни ужасом перед разверзнутой бездной.
Чтобы избежать этой опасности, приходится смотреть правде в глаза. И учитывать практический опыт.
Ведь, оказывается, наука — биология, медицина, психология, фармакология — способна действенно помочь человеку, завершающему (тем более если преждевременно) жизнь. Об этом свидетельствует, в частности, опыт хосписов.
На этой оптимистичной ноте можно бы и закончить повествование. Да не дает успокоиться одна мысль. Смирение перед неизбежностью — вынужденная покорность. Поведение раба перед всесильным владыкой. И когда раб выказывает спокойную мудрость и человеческое достоинство, его вдвойне жалко!
Закон сохранения духовной энергии?
Трудно свыкнуться с мыслью, что столь тонко организованное, сложно чувствующее, разумное и красивое существо, как человек, отбыв на Земле некоторый срок, напрочь исчезает, растворяясь в окружающем мире без следа. Что можно противопоставить с научной позиции подобному выводу?
На этот вопрос попытался ответить В. М. Бехтерев в работе «Бессмертие человеческой личности как научная проблема». Ход его рассуждений был такой.
Тело умершего человека разлагается и прекращает свое существование — это бесспорный факт. Атомы и молекулы, слагавшие его организм, переходят в новые состояния, вступают в новые соединения. Материя, можно сказать, полностью преобразуется. А что происходит с энергией?
В природе действует закон сохранения энергии, не имеющий исключений. Энергия не возникает и не исчезает, лишь переходит из одной формы в другую. Это распространяется и на явления нервно-психической деятельности. «Этот закон по отношению к данному предмету, — пишет Бехтерев, — может быть выражен так: ни одно человеческое действие, ни один шаг, ни одна мысль, выраженная словами или даже простым взглядом, жестом, вообще мимикой, не исчезают бесследно».
Человек живет среди людей, и его духовному воздействию в той или другой мере подвержены многие окружающие, а они, в свою очередь, оказывают влияние на него. Таким образом нервно-психическая энергия организуется в форме обобщенной социальной «сверхличности». Она живет задолго до рождения данного конкретного человека и продолжает жить после его смерти. Человек передает ей свою нервно-психическую энергию. В этом проявляется его социальное бессмертие.
Поделиться книгой: