Царское дело

– Если он чего-то решил или если ему что-либо надобно, он своего добьется непременно, так или иначе… – без большой охоты произнес Иосиф.

– Ясно, – кивнул судебный следователь. – А чем он увлекается, к чему у него лежит душа?

– Вы что, составляете психологический портрет подозреваемого? – уже не на шутку вспылил Иосиф. – Так у вас это называется? – И в упор посмотрел на Воловцова: – Не убивал Александр матушку и сестру, понимаете? Не убивал! Не знаю, какие еще слова вам подобрать, чтобы вы поверили в истину.

– И вы поверьте: я вовсе не утверждаю, что он убийца, – попытался снять возникшее напряжение Иван Федорович. – Я пытаюсь, вы правильно заметили, составить психологический портрет Александра. Но как человека, а не как убийцы собственной матери и сестры. Мне, к примеру, хорошо известно, что он очень любил Юлию Карловну и Ядвигу. И конечно, – тут Воловцов невольно отвел взгляд в сторону, – он не мог их убить. К тому же у него нет мотива. Более того, я могу вам доверительно сказать, – судебный следователь для пущего эффекта понизил голос, – что никаких прямых улик против него у следствия не имеется. Но вы поймите и меня. Я должен отработать все имеющиеся версии, пусть даже самые невероятные, и если не могу доказать, что, прошу прощения, Александр – убийца, то должен доказать, что он не убивал…

Эта тирада судебного следователя по наиважнейшим делам произвела должное впечатление на братьев. Юлий улыбнулся, а Иосиф смягчился лицом. Может, и правда этот Воловцов не копает под Александра, готовя ему бессрочную каторгу, а то и виселицу, а хочет доказать его невиновность и сосредоточить свое внимание на другом человеке, тоже «оставленном в подозрении»? На этом, как же его… Гаврилове?

– Вы уж нас извините, – несколько смущенно заговорил Юлий. – Просто ваши вопросы затрагивают раны, которые еще не зажили, да и вряд ли когда-либо заживут, понимаете?

– Понимаю, – с искренним сочувствием произнес Воловцов.

– Давайте задавайте ваши вопросы дальше. А мы постараемся на них ответить с предельной откровенностью. Ведь нам с братом нечего скрывать… – Сказав это, Юлий призывно посмотрел на Иосифа, как бы приглашая его присоединиться к нему.

– Благодарю вас, – с чувством произнес Иван Федорович. Братья Кара в принципе ему нравились. Конечно, эти двое старших братьев… – Скажите, пожалуйста, вам известно, что какое-то время Александр ходил в женихах горничной профессора Прибыткова Прасковьи Жабиной?

Братья недоуменно переглянулись и чуть ли не хором ответили:

– Нам об этом ничего не было известно. Да и отец ни за что бы не разрешил ему жениться на горничной, – добавил более разговорчивый Юлий.

– Значит, этот факт он от вас скрывал? – быстро спросил Иван Федорович.

– А может, он попросту дурачил барышню? – мягко улыбнулся Юлий. – Чтобы она к нему была, скажем, так… более благосклонна. С молодыми людьми такое нередко случается. Вряд ли все это у него было серьезно…

– Может быть, – в крайней задумчивости проговорил судебный следователь. – Скажите, а про его отношения с Клавдией Матвеевной Смирновой вам тоже ничего не известно?

– Почему же, известно, – энергично отозвался Иосиф. – Но отец был против этих отношений.

– Он что, ничего не знал о том, что Александр намерен жениться на Смирновой? – удивился Воловцов.

– Нет, – ответил Юлий. – Иначе бы запретил Александру встречаться с Клавдией Матвеевной.

– А ваша мать, Юлия Карловна, была в курсе, что Александр посещает дом Смирновых на правах жениха?

– Да. Александр от нее ничего не скрывал, – сказал Иосиф. – С матушкой у него всегда были очень доверительные отношения.

– Это правда, – посмотрел на Воловцова Юлий. – Наша матушка часто покрывала его, когда Александр поздно возвращался домой, тайком от отца давала ему деньги. А когда на нашей даче в Филях у нее пропал браслет и оказалось, что это Александр взял его и продал, чтобы как-то «представительствовать» перед Смирновой, с которой он занимался тогда немецким языком, матушка простила его и отцу, когда он вернулся с завода, ничего не сказала…

– Ну ты и глупец, братец, – зло посмотрел на Юлия Иосиф.

– Зря ты так, – обиделся на брата Юлий. – Господин следователь же сказал, что он просто хочет помочь установить истину. А истина в том, что Александр не убивал. У него просто не было причины убивать матушку и сестер. Ведь так? – с надеждой посмотрел он на Воловцова.

– Совершенно верно, – кивнул для пущей убедительности Иван Федорович. – Установить истину – моя главная цель. Поэтому скрывать от меня какие-либо события в вашей жизни и жизни Александра, право, не стоит…

– Ты лапоть, братец, – повторил Иосиф. – Где ты видел судебных следователей, которые бы «просто хотели помочь»? Их главная цель – найти преступника. Изобличить его. А кто он будет – Гаврилов этот или наш брат Александр, им без разницы…

– Разница есть, – возразил Иосифу Воловцов. – Мне важно найти и изобличить подлинного преступника, а не того, кто просто попадется под руку и на коего укажут косвенные улики. Как я вам уже сказал, на вашего брата Александра, равно как и на Ивана Гаврилова, никаких прямых улик у следствия не имеется, и мне важны в этом деле все детали и нюансы, даже самые незначительные на первый взгляд, которые могли бы хоть как-то пролить свет на это запутанное дело. И ваш брат Юлий совершенно прав, что рассказал мне про случай с браслетом Юлии Карловны, который, – судебный следователь хотел сказать «похитил», но потом передумал и нашел более мягкую форму для сего факта, – без спросу взял Александр и продал скупщику. Тот факт, что она ничего не рассказала про сей инцидент Алоизию Осиповичу, говорит лишь о том, что у Александра, случись с ним нечто подобное, убивать Юлию Карловну не было бы никакого резону. Коли она покрыла его один раз, то, скорее всего, покрыла бы и в другой. И рассказ вашего брата Юлия, поверьте, более на пользу Александру, нежели ему во вред.

Это высказывание далось Ивану Федоровичу весьма нелегко. На самом деле думал судебный следователь по наиважнейшим делам совершенно иначе. То, что Александр уже залезал в семейную казну, преследуя свои личные интересы, говорило не в его пользу – вряд ли это воровство было единственным в его жизни. Кроме того, это означало, что он вполне мог похитить семьсот пятьдесят рублей из злополучного ящичка с деньгами, и Юлия Карловна на этот раз уже не собиралась покрывать его перед Алоизием Осиповичем. А может, обнаружив пропажу, она даже пригрозила сыну, что все расскажет отцу, которого Александр очень боялся.

Но разве возможно за это убить?

По дороге на вокзал, благо, Губернаторская улица начиналась прямо от железной дороги, Иван Федорович не раз задавал себе подобный вопрос. И не находил ответа. Помалкивал и внутренний оппонент.

Значит, это все-таки Александр убил мать и сестру Марту и навсегда покалечил Ядвигу? Но как, черт подери, это доказать?!

Глава 9

Рупь на опохмелку, или Убийца вполне известен

Дом Стрельцовой – угловой. Боковым фасадом он выходит на Хамовнический переулок, но парадный вход у него со стороны Божениновского переулка. Имелся у дома и черный вход, выходивший во двор позади Хамовнического переулка, куда пятнадцатого декабря прошлого года Александр спровадил девочку Настю, заигравшуюся с Ядвигой. Но сначала он отослал из дома слугу – Василия Титова.

Зачем он выслал из квартиры посторонних для его семьи людей? Чтобы было сподручнее убивать мать и сестер?

Но где мотив этих убийств?

Конечно, если бы Александр был личностью неуравновешенной, склонной к вспышкам внезапной ярости, было бы проще объяснить его поступок. Вспылив и не отдавая себе отчета в совершаемых действиях, он, горя бешеной яростью, зарубил бы колуном мать и сестер. Потом, придя в себя и ужаснувшись от содеянного, он испугался и придумал человека в черном полупальто с бритым затылком и приподнятыми плечами. Но Юлий и Иосиф показали, что голову Александр не терял никогда и ни при каких обстоятельствах. И всегда добивался поставленной цели – двигался к ней настойчиво и упорно, без истерик и прочей нездоровой эксцентрики. Стало быть, ум его холодный и расчетливый.

А сердце? Оно тоже было столь же холодным?

Судя по тому, что он ни разу не подошел к трупам матери и сестры, и сердце его оставалось ледяным.

«Пожалуй, такой человек не мог как-то вдруг убить мать и сестру», – подумал судебный следователь по наиважнейшим делам, спускаясь по ступенькам коляски, доставившей его к дому Стрельцовой. Подошло время согласно его плану опросить служанку доктора Бородулина и самого доктора.

А потом, откуда у Александр Кара взялся этот колун? Не побежал же он после того, как отослал из квартиры девочку Настю и семейного слугу Василия Титова, поздним вечером в сарай, чтобы в темноте разыскивать колун, а потом тащить его через весь двор, сени, прихожую, совершенно не опасаясь, что его кто-нибудь заприметит?

Что это значит?

А из этого следует, что колун был припасен им загодя. И преступление готовилось тщательно, а не было спонтанным. Но мотив?! Без мотива не совершается ни одно преступление. Ибо причина для свершения противузаконного злодеяния имеется всегда. Конечно, она не всегда лежит на поверхности, но, докопавшись до мотивов преступления, всегда легче потом найти и преступника. Если, конечно, преступник не «маниак», как, к примеру, этот Габдрахман Нурмухаметов. Впрочем, ежели копнуть поглубже, то мотивы имеются и у «маниаков». Только внутренние, психологические. Выискать их потруднее, а оттого и раскрываемость преступлений, совершенных умственно отсталыми, значительно ниже, чем совершенных людьми здоровыми. Особенно если преступления носят разовый характер. И все же мотив преступления отыскать вполне возможно…

Дворник Федор появился как нельзя кстати.

– День добрый, – поприветствовал его судебный следователь.

– И тебе не хворать, – не очень галантно отозвался дворник. Впрочем, ожидать галантности от дворников – это все равно что услышать словесную тираду от немого гражданина. Или немой гражданки…

– А скажи-ка мне, братец, – спокойно принял обращение на «ты» Воловцов, – помнишь ли ты, что случилось в квартире Кара в декабре прошлого года?

– А то! – поднял на Ивана Федоровича мутноватый взгляд дворник Федор. Было похоже, что он принял вчера на грудь изрядное количество водки, а сегодня еще не имел возможности опохмелиться. – Пошто же мне не помнить такое происшествие, ведь оно на моем участке произошло.

– И что вы помните? – перешел на «вы» Воловцов, что звучало официальнее и накладывало некий казенный отпечаток на его беседу с работником метлы и лопаты.

– Крики помню, суматоху страшенную припоминаю, – охотно ответил дворник Федор, чуть подумав. – Я ведь тоже ходил на квартиру Кары, дабы на покойников глянуть. Зрелище было, скажу я тебе, не приведи господь, – привычно перекрестился он. – Кровища всюду, прямо лужи. Головы у мадам и барышень порублены, мозги понавытекли наружу… Меня аж в дрожь бросило…

– Вас кто-нибудь допрашивал в связи со случившимся убийством? – спросил Воловцов, стараясь держаться подальше от дворника, от коего исходило жесточайшее сивушное амбре.

– А то, – ответил Федор. Видимо, это его «а то» означало высшую степень слова «конечно».

– И что у вас спрашивали? – поинтересовался Иван Федорович, отвернув лицо в сторону.

– А почему это тебе интересно, мил-человек? – спросил дворник и подозрительно глянул на Воловцова: – Ты кто таков будешь, чтобы меня, находящегося на службе в текущий момент, от этой службы расспросами своими отрывать? А вдруг ты шпиен какой и нарочно отвлекаешь меня от свершения служебных обязанностей, чтобы совершить злоумышленное дело супротив нашего государя-батюшки? Седни таковских, что супротив царя, хоть пруд пруди…

– Я не против царя, – мягко заверил Воловцов дворника и патриота Федора. – Я судебный следователь. И задавать вопросы есть моя прямая обязанность. Кстати, в сей текущий момент я тоже исполняю свои служебные обязанности.

– Так бы сразу и сказал, а то тянешь, как кота за мошонку, – душевно и по-простому, без затей, ответил дворник Федор, на которого слова «судебный следователь» не произвели никакого воздействия.

– Так что у тебя спрашивали? – снова перешел на «ты» Иван Федорович.

Он был крайне недоволен тем, что дворнику Федору было совершенно наплевать, кто перед ним, «его высокоблагородие» или даже «его высокородие». Сомнительно было и то, что его бросило бы в дрожь, если бы перед ним предстал и сам «его превосходительство». Мысль у дворника в голове была одна-единственная: как похмелиться, ежели в одном кармане пусто, а в другом нет ни хрена. И заботило его тоже одно: где добыть грошей на опохмелку, ибо она – единственно возможный просвет в его чернущей и безрадостной с самого утра жизни. И вот, пожалуйте: не иначе, как сам Господь Бог посылает ему господина в добром пальто англицкого сукна и в мягкой шляпе, цена которой рублей двадцать, не меньше. А может, и все двадцать четыре рубля! Стало быть, этот господин имеет кожаный лопатник, а в нем – несколько кредитных билетов и мелочь, полтинничек из которой может вполне перекочевать в его дворницкий карман. А что такое пять гривен для страдающего похмельем человека? Это полштоф водки и хрустящий соленый огурец, то бишь единственное и неповторимое лекарствие для его крайне болезненного состояния. А потому, искоса глянув на Воловцова, дворник замолчал, пожевал губами и задумчиво уставился куда-то в голубые дали поверх головы судебного следователя.

– Небось болеешь после вчерашнего-то? – по-простецки поинтересовался Иван Федорович, все прекрасно понявший, и достал из внутреннего кармана пальто кожаное портмоне. Дворник Федор завороженно проследил, как рука судебного следователя медленно раскрывает лопатник, как пальцы этой руки не торопясь проникают в одно из его отделений и достают… цельный рублевик! Вот это дело! Вот это – по-нашему!

Он протянул к рублевику руку и раскрыл было ладонь, дабы принять в нее кредитный билет и немедля реализовать его в ближайшей пивной, однако строгий голос судебного следователя остановил его:

– Э не-ет, братец. Ты не ответил еще на мой вопрос…

– Какой же? – поднял на Воловцова молящий взор дворник Федор.

– Что у тебя спрашивали тогда, вечером пятнадцатого декабря прошлого года, когда произошло убиение в квартире Кара?

– Ну, разное… – пробормотал Федор, уже не могущий ни о чем ином думать, кроме рубля, который держал перед его носом Воловцов.

– Конкретнее! – строго произнес Иван Федорович.

– Чаво? – не понял дворник.

– Послушай, дядя, – поморщился Воловцов, но все же приблизил свое лицо к дворницкой физиономии, – пока ты мне не скажешь, кто и о чем тебя допрашивал тогда, когда все это случилось, никакого рубля для опохмелки тебе не видать, как и новой лопаты под Рождество Христово. Понимаешь меня, дядя?

Дворник Федор энергично кивнул, потом судорожно сглотнул, и на его лицо легла тень тяжелой думы. Надлежало взять себя в руки хотя бы на несколько минут, что было весьма непросто. Бывают состояния, милостивые государи, когда для взятия себя в руки требуется полнейшая концентрация всех физических, душевных и умственных сил. После невероятных усилий и мобилизации всей силы воли – следует признать, немалой – на дворника Федора снизошло озарение…

– Вспомнил, мил-человек, вспомнил! – едва не заорал он, глядя на судебного следователя ясным взором. Такие выразительные глаза бывают только у молодых людей, по уши влюбленных, предложивших предмету своего обожания отдохнуть вместе на кровати (или диване), так, чисто по-дружески, и получивших в ответ милостивое: «Пожалуй, если только самую малость и без всяких там глупостей».

– Ну, так говори! – поторопил дворника Иван Федорович.

– Меня допрашивал сам начальник сыскного отделения его высокоблагородие господин Лебедев!

– И о чем же он тебя спрашивал? – продолжал наседать на Федора Воловцов.

– Он спрашивал меня о колуне!

– Каком колуне? – потребовал уточнения Воловцов, достав памятную книжку и быстро что-то записывая в нее.

– Что нашли на кухне в квартире господина Кара прислоненным к ножке стола, – быстро ответил дворник Федор и посмотрел на зажатый в руке судебного следователя рубль.

– И что ты ответил? – продолжал терзать бедного и больного дворника бессердечный и жестокий следователь Воловцов.

– Я ответил, что это мой колун, пропавший с месяц назад, – не сводил взгляда с рубля Федор.

– А как ты признал, что это твой колун?

– Да ты чё? – удивленно посмотрел на судебного следователя дворник Федор. – Нешто я своего колуна не признаю?

«Выходит, я прав, – подумал Воловцов, отдавая наконец дворнику рубль. – Александр Кара готовился к убийству загодя и заранее припрятал колун у себя в комнате. Может, под кроватью или еще где. И в назначенный час просто достал его, чтобы…»

Иван Федорович прислушался, но внутренний оппонент молчал. Это означало лишь одно: он и неведомый человек, живший внутри него, нашли взаимопонимание и вместе топают по верному пути, проложенному следствием.

Из протокола допроса служанки доктора Бородулина Натальи Шевлаковой 21 сентября 1903 года…

«ВОЛОВЦОВ: Расскажите, пожалуйста, о событиях пятнадцатого декабря прошлого года.

ШЕВЛАКОВА (несколько раздраженно): Опять?

ВОЛОВЦОВ (назидательно): Опять, милочка.

ШЕВЛАКОВА: Вы уже третий, кто меня допрашивает, а убивец так и не найден до сих пор.

ВОЛОВЦОВ: Вот потому я и снимаю с вас показания в третий раз, поскольку убийца не найден.

ШЕВЛАКОВА: А что его искать, он ни от кого не прячется…

ВОЛОВЦОВ: Кто не прячется?

ШЕВЛАКОВА: Убивец.

ВОЛОВЦОВ (заинтересованно): Это вы про кого сейчас говорите?

ШЕВЛАКОВА (удивленно): Про Ваньку Гаврилова, конечно же. Это он убил, не иначе.

ВОЛОВЦОВ: Почему вы так думаете?

ШЕВЛАКОВА (с неприязнью): Потому что рожа у него зверская. И взгляд шибко злющий.

ВОЛОВЦОВ (с умешкой): Я знал весьма симпатичного человека, с мягким взором и доброй улыбкой, который зарезал двух человек, а у одного вынул сердце и печень. По его словам, он намеревался их сварить и съесть. Когда он это говорил, взор его излучал доброту и кротость.

ШЕВЛАКОВА (с ужасом): Какие страсти вы говорите!..

ВОЛОВЦОВ: Это я к тому, что зверская рожа и злющий взгляд еще не являются основанием для обвинения человека в убийстве. И вообще в каком-либо преступлении.

ШЕВЛАКОВА (смущенно): Да это я так…

ВОЛОВЦОВ: Я тоже – так… Слушаю вас.

ШЕВЛАКОВА: Я выпроводила одного докучливого старика от доктора, проводила его до парадной и закрыла двери на крюк. Поднялась в квартиру и пошла на кухню…

ВОЛОВЦОВ: Времени было, как вы показывали на первом допросе, половина девятого вечера…

ШЕВЛАКОВА: Да, половина девятого. Когда входила на кухню, услышала топот шагов…