"Ты только отыщи его…"

Я удивился, что Хелен меня не встречает, но ведь поезд опоздал, и она могла пойти по магазинам, чтобы убить время. Я прислонился к стене вокзала и стал ждать.

Толпа, выливавшаяся со станции, медленно рассасывалась. Одних встречали друзья, другие уходили пешком, третьи нанимали такси и экипажи. Наконец я остался одни. Минут через пятнадцать, когда Хелен так и не появилась, я стал проявлять нетерпение.

Возможно, она сидит в каком-нибудь кафе на площади, подумал я. Я подхватил чемодан и отнес его в камеру хранения, а затем, уже налегке, пошел по улице к центру городка.

Я ходил, выискивая глазами Хелен, но нигде ее не видел, подошел к платной стоянке, но там ее машины не было. Тогда я прошел к одному из кафе, сел за столик и заказал кофе.

Оттуда я мог наблюдать за подъездом к станции, а также видеть все машины, въезжавшие на площадь.

Время приближалось к 4.30. Я выпил кофе, выкурил три сигареты, затем, когда мне уже наскучило ждать, спросил у официанта, могу ли я воспользоваться телефоном. Беда в том, что я не знал номера виллы, но после некоторой задержки телефонистка нашла его, а еще через какое-то время сообщила мне, что никто не отвечает. Значит, меня продинамили.

Возможно, Хелен перепутала время прибытия поезда, только что выехала с виллы и сейчас находится на пути к станции. Сдерживая нетерпение, я заказал еще кофе и сел ждать. Но к десяти минутам шестого я был не просто раздражен. Я чувствовал серьезное беспокойство.

Что же с ней случилось? На вилле она уже поселилась, это я знал. Тогда почему она не пришла встречать меня, как договорились?

По карте, которую она мне показывала, я более пли менее представлял, где находится вилла. По грубым подсчетам, она была в пяти милях от Сорренто, в предгорьях. Надо было что-то делать — не сидеть же сиднем в кафе. Я решил дойти до виллы пешком в надежде, что встречу ее по пути.

К вилле вела всего одна дорога, так что разминуться мы не могли. Надо было только идти, никуда не сворачивая. Рано пли поздно мы должны встретиться.

Я не спеша отправился в долгую прогулку.

Первую милю мне пришлось пробираться сквозь толпы туристов, которые глазели на витрины, ждали автобусов и вообще портили пейзаж, но когда я вырвался из города, на извивающейся как змея дороге, связывавшей Сорренто с Амальфи, я встречал только автомобили.

Протопав мили две, я добрался до уходящего в горы проселка, на который мне нужно было свернуть. Уже двадцать минут седьмого, а Хелен и в помине нет. Я прибавил шагу и начал долгий изнурительный подъем. Отшагав с милю и не встретив Хелен, я вспотел и уже не на шутку встревожился.

Виллу, примостившуюся на высоком холме с видом на залив Сорренто, я заметил за добрых полчаса до того, как добрался туда. Она была милой и красивой, как и описывала Хелен, но сейчас мне было не до прелестей пейзажа. Мною всецело владела одна мысль — найти Хелен.

Она верно говорила, что вилла стоит на отшибе. Впрочем, и на отшибе — еще мягко сказано. Виллу окружал сад, и вокруг, сколько хватал глаз, не было никакого другого жилья.

Я толкнул чугунные ворота и пошел по широкой подъездной аллее, по обеим сторонам которой росли георгины шести футов в вышину, а их тяжелые разноцветные головки имели дюймов восемь в поперечнике.

Аллея выходила на бетонированную площадку, где стоял «линкольн» Хелен с открывающимся верхом. Во всяком случае, мы не разминулись с нею по дороге, подумал я, увидев машину.

Я поднялся по ступенькам крыльца. Передняя дверь была приоткрыта, и я толкнул ее.

— Хелен! Ты здесь?

Тишина подействовала на меня угнетающе. Я прошел в большой холл с мраморным полом.

— Хелен!

Я медленно обошел все комнаты в доме. Там была большая гостиная с альковом для столовой, кухня и большая веранда, откуда открывался вид на море, футов на двести ниже. Наверху были три спальни и две ванные. Современная вилла, хорошо обставленная, — идеальное место для отдыха. Я был бы в полном восторге, встреть меня там Хелен. Но я убедился, что ее там нет. Тогда я вышел искать в сад.

Мои многократные оклики оставались без ответа, я уже начал трусить всерьез.

В конце одной из садовых дорожек я обнаружил приоткрытую калитку. За ней была узкая тропинка, которая вела на вершину холма, возвышавшегося над виллой. Может, она пошла туда? Я решил не ждать ее возвращения. Похоже, кроме как по этой тропинке и по подъездной аллее, с виллы не уйти. Либо Хелен, забыв о поезде, пошла гулять, либо с ней что-то стряслось.

Я поспешил обратно к дому, чтобы оставить записку на тот случай, если она еще в Сорренто и мы все же каким-то образом разминулись. Мне не хотелось, чтобы она помчалась назад в Сорренто, не найдя меня на вилле.

Найдя какие-то бланки в одном из выдвижных ящиков письменного стола, нацарапал короткую записку и оставил ее на столе в гостиной; затем вышел из дома и быстро зашагал к калитке.

Я прошел, вероятно, с четверть мили и уже начал сомневаться, что Хелен могла пойти этой дорогой, когда увидел внизу большую белую виллу, прилепившуюся к склону холма. Я еще ни разу не видывал дома, построенного в таком недоступном месте. К вилле вела только крутая лестница с верхушки утеса. Добраться до этого места можно было практически только со стороны моря. Вилла меня не интересовала, я даже не остановился, но все же оглядел ее, продолжая шагать по извилистой тропке. Я увидел широкую террасу со столом, шезлонгами и большим красным тентом. Под лестницей была маленькая бухточка, где стояли на приколе две лодки с мощными моторами. «Интересно, какому толстосуму принадлежит этот дом?» — подумал я на ходу. Однако, прошагав еще ярдов триста, я напрочь позабыл о вилле. Прямо на тропинке валялся футляр от кинокамеры Хелен.

Я сразу же узнал его и остановился как вкопанный, сердце у меня замерло.

Я долго его разглядывал, потом подошел и поднял. Футляр, несомненно, принадлежал Хелен. На новенькой крышке из свиной кожи были вытиснены золотом ее инициалы. Камеры в футляре не оказалось.

Зажав его в руке, я поспешил дальше. Еще через пятьдесят ярдов тропинка вдруг свернула под прямым углом и ушла в густой лесок, который покрывал последнюю четверть мили до вершины холма.

На повороте тропка шла над самым обрывом. Остановившись, я посмотрел на море, плескавшееся меж тяжелых валунов футах в двухстах внизу.

Я ахнул. Внизу лежал наполовину покрытый водой какой-то белый предмет, похожий на разбитую куклу.

Я будто к месту прирос, сердце выскакивало у меня из груди, во рту пересохло.

Я видел, как длинные светлые волосы легонько покачиваются на волнах. Надутый подол белого платья вздымался, когда море омывало разбитое тело.

Гадать не было нужды. Наверняка это Хелен. И наверняка она мертва.

Часть III

I

Наверняка мертва: рухнув с такой высоты, невозможно остаться в живых. Да и не станет живой человек лежать, подставив голову под набегавшие волны. И все же я не мог в это поверить.

— Хелен! — с надрывом крикнул я. — Хелен!

Голос эхом вернулся ко мне: какой-то потусторонний звук, от которого меня бросило в дрожь.

И все же уйти не удостоверившись, что она действительно мертва, я не мог. А вдруг она тонет, а я стою и глазею?

Я распластался на земле и подполз к обрыву, свесив голову над пропастью. От страшной высоты у меня закружилась голова.

Я лихорадочно оглядел меловой склон обрыва, пытаясь отыскать путь вниз, но его не было. Оставалось только спуститься по веревке.

Сердце у меня стучало как молот, на лице выступил холодный пот, и все же я рискнул податься вперед еще на несколько дюймов.

Теперь я видел ее несколько лучше. Голову покрывала слегка колышущаяся вода, а когда на море упал луч закатного солнца, я увидел вокруг ее светлых волос алый ореол.

Она была мертва.

Я добрался до тропинки и сел на корточки. Меня тошнило и трясло. Сколько же она там пролежала? Может, она мертва уже несколько часов?

Мне нужна была помощь. В доме есть телефон. Оттуда я мог позвонить в полицию. Если я поспешу, они приедут еще засветло.

Я встал, сделал два неуверенных шатких шага назад и резко остановился. Полиция!

До меня вдруг дошло, чем может обернуться полицейское расследование. Они легко узнают, что мы с Хелен планировали провести месяц на этой вилле. А еще чуть погодя эта весть дойдет до Чалмерса. Стоит мне позвонить в полицию, и вся эта мерзкая история выплывет наружу.

Пока я стоял, не зная, как быть, в бухточку подо мной вошла рыбацкая лодка. Я сразу понял, что меня прекрасно видно на фоне неба. До лодки было далеко, и моего лица им не разглядеть, но волна паники заставила меня быстро опуститься на корточки и спрятаться.

Вот так-то. Влип я по-страшному. Подсознательно я давно понимал, что напрашиваюсь на неприятности. И вот я влип.

Сидя на корточках, я представил себе выражение, которое появится на жестком, тяжелом лице Шервина Чалмерса, когда он услышит о том, что мы с его дочерью договорились пожить на вилле в Сорренто и что его дочь сорвалась с утеса. Чалмерс наверняка решит, что мы были любовниками. Он еще, чего доброго, подумает, что она мне надоела и я столкнул ее с обрыва.

Эта мысль повергла меня в панику.

Вероятно, и полиция подумает то же самое. Насколько я знал, никто не видел, как она упала. Мне нечем подтвердить время моего приезда. Вдруг она упала всего за час до того, как я появился? Тогда мое дело — труба.

Единственным моим желанием было незаметно убраться отсюда, и как можно скорее. Повернувшись, чтобы двинуться по тропке в обратный путь, я споткнулся о футляр камеры Хелен, который уронил, когда увидел ее.

Я поднял его, поколебался, потом размахнулся, чтобы бросить с утеса, но вовремя опомнился.

Сейчас я не мог позволить себе ни одной ошибки. На футляре оставались мои отпечатки пальцев.

Я вытащил носовой платок и старательно протер весь футляр. Пять или шесть раз, пока не убедился, что все отпечатки уничтожены. И уж только потом швырнул футляр с утеса.

Повернувшись, я быстро пошел по тропинке.

Уже смеркалось. Солнце, огромный огненный шар, пропитало море и небо красным сиянием.

На одинокую белую виллу я едва взглянул, но успел заметить, что в трех окнах загорелся свет.

Паника постепенно проходила, и я знай себе поспешал по тропинке. Меня мучила совесть, что я бросил Хелен, но я был уверен, что она мертва, и решил, что надо думать о себе.

К тому времени, как я добрался до садовой калитки, первое потрясение от ее смерти улеглось, и голова у меня снова заработала.

Самым верным решением было бы позвонить в полицию. Если я чистосердечно признаюсь, что собирался месяц жить с девушкой, объясню, как я нашел тело, у них не будет причин не верить мне. Во всяком случае, меня не могли бы уличить во лжи. Если же я стану молчать, а они случайно выйдут на меня, то вполне справедливо заподозрят во мне виновника ее смерти.

Я бы так и сделал, кабы не предстоящее новое назначение. Больше всего на свете мне хотелось заведовать иностранным отделом. Я понимал, что этой должности мне не видать, если Чалмерс узнает правду. Было бы сумасшествием с моей стороны отказаться от блестящего будущего, сообщив полиции правду. Если же я промолчу и мне немного повезет, есть неплохой шанс выйти сухим из воды.

Ведь между нами ничего не было, твердил я себе. Я ее даже не любил, эту девушку. Во мне просто пробудился глупый, безответственный инстинкт. Она сама во всем виновата. Это она соблазняла меня, она все и устроила. По словам Максуэлла, она сирена с большим опытом, ей не впервой втягивать мужчин в беду. Я буду распоследним дураком, если даже не попытаюсь спастись.

Сбросив груз с души, я успокоился.

Ну что ж, подумал я, надо удостовериться, что никто не узнает о моем визите сюда. Я должен обеспечить себе алиби.

Я уже добрался до калитки, откуда дорожка вела через сад к дому. Там я задержался и взглянул на часы. Было половина девятого. Максуэлл и Джина думают, что я уже в Венеции. Надежды добраться отсюда до Венеции сегодня вечером не было никакой. Единственная возможность обеспечить себе алиби — это вернуться в Рим. Рано утром я пошел бы на работу и дал им понять, что решил не ездить в Венецию, а остался в Риме, чтобы закончить главу романа, над которым работал.

Алиби было не ахти какое, но ничего лучшего я в тот момент придумать не мог. Полиция легко докажет, что я не был в Венеции, но как доказать, что я не провел весь день дома? В квартиру вела отдельная лестница, и никто никогда не видел, как я вхожу или выхожу.

Я очень жалел, что не взял машину. Добраться на ней до Рима было бы проще простого. А взять «линкольн», который я видел на площадке перед долгом, у меня не хватит духу.

Женщина из деревни, нанятая вести хозяйство на вилле, наверняка знала, что Хелен приехала на машине. Если машина исчезнет, полиция может прийти к заключению, что смерть Хелен не случайна.

Придется топать до Сорренто, а потом попытаться уехать на поезде в Неаполь. Я понятия не имел, когда отправляется последний поезд из Сорренто, но я считал вполне вероятным, что могу опоздать, — ведь мне предстояло пройти пять долгих миль. Я знал, что в 11.15 есть поезд из Неаполя в Рим, но ведь надо еще добраться до Неаполя. Я снова бросил взгляд на «линкольн», борясь с искушением взять его. Как бы там ни было, нельзя еще больше усложнять и без того сложное положение.

Огибая машину на пути к подъездной аллее, я оглянулся на тихую темную виллу, и меня чуть не хватил удар.

Неужели мне померещилась вспышка света в гостиной?

Я проворно и бесшумно шмыгнул за машину и присел на корточки. Сердце у меня колотилось. Я долго смотрел на окна гостиной и вдруг снова увидел отблеск белого света, который тут же погас.

Я подождал. Свет зажегся опять. На этот раз он горел дольше.

В гостиной был какой-то человек с фонариком. Кто он?

Не женщина из деревни. Она бы включила свет — с какой стати ей таиться?

Вот когда я по-настоящему испугался! Пригибаясь пониже, я отодвинулся от машины, пересек бетонированную площадку и отошел подальше от виллы, пока не оказался под прикрытием огромной гортензии. Я спрятался за нее и снова уставился на окна.

Луч света передвигался по гостиной, как будто незваный гость что-то искал.

Мне хотелось узнать, кто же это. Меня так и подмывало подкрасться и захватить врасплох этого человека, кто бы он ни был, скорей всего какой-нибудь воришка. Но я знал, что показываться нельзя: никто не должен знать, что я побывал на вилле. Смотреть, как свет передвигается по комнате, и быть обреченным на бездействие выводило меня из себя.

Минут через пять свет погас. Наступила долгая пауза, затем я различил высокую фигуру, возникшую в дверном проеме. Человек задержался на мгновение на верхней ступеньке. Было уже темно, и я смог разглядеть только его смутный контур.

Упругим шагом он спустился по ступенькам, подошел к машине и заглянул в нее, включив свой фонарик. Я был у него за спиной и разглядел, что на голове у него черная фетровая шляпа с широкими мягкими опущенными полями. Мощные плечи его выглядели внушительно. Теперь я уже радовался, что не вошел в дом и не застал его врасплох.

Такой здоровяк мог не просто постоять за себя, но еще и поколотить.

Свет погас, и он отошел от машины. Я припал к земле, ожидая, что он пойдет в моем направлении, к выходу в конце аллеи. Он, однако, быстро и тихо двинулся прямо через газон, и я, прежде чем его поглотила тьма, успел разглядеть, что он направляется к тропинке, ведущей к той, дальней садовой калитке.

Озадаченный и обеспокоенный, я во все глаза глядел ему вслед, затем, вспомнив, что время уходит и что мне еще надо вернуться в Рим, я вышел из своего укрытия и, торопливо пройдя по аллее, миновал ворота и оказался на дороге.

Я никак не мог успокоиться и все размышлял об этом незваном госте. Воришка он или каким-то образом связан с Хелен? Вопрос оставался без ответа. Единственным утешением в этой загадочной ситуации было то, что он меня не увидел.

До Сорренто я добрался в десять минут одиннадцатого. Я бежал, шел, снова пускался бегом и прибыл на вокзал вконец измотанный. Последний поезд на Неаполь ушел десятью минутами раньше.

В моем распоряжении оставалось час и пять минут, чтобы каким-то образом добраться до Неаполя. Я забрал чемодан из камеры хранения, стараясь не смотреть на служителя, чтобы не дать ему запомнить мое лицо, затем вышел на привокзальную площадь, где стояло одинокое такси. Водитель дремал и проснулся, когда я уже сел в машину.

— Я оплачу проезд в оба конца и дам вам пять тысяч лир чаевых, если вы доставите меня на неапольский вокзал к четверти двенадцатого, — сказал я ему.

На всем белом свете не найдется более безрассудного, сумасшедшего и лихого водителя, чем итальянец. Стоит раззадорить его, как это сделал я, и вам остается лишь сидеть, зажмурив глаза и молиться.

Шофер даже не повернулся, чтобы взглянуть на меня. Он выпрямился, большим пальцем нажал кнопку стартера, выжал сцепление и выскочил с привокзальной площади на двух колесах.

На протяжении двенадцати миль дорога из Сорренто похожа на извивающуюся змею. Тут есть крутые виражи, опасные участки и узкие места, где два автобуса могут разъехаться, только если один остановится и даст проехать другому. Водители высовываются из окон и едут страшно медленно.

Мой шофер гнал по этой дороге, как по линейке. Он держал руку на клаксоне, предупреждая о своем приближении миганием фар, и все же иногда я думал, что мой час настал. По счастливой случайности мы не повстречались с местным автобусом, который ходит каждый час, иначе не миновать бы нам аварии.

Когда же мы оказались на неапольской автостраде, стало легче, и я смог немного расслабиться. В это время движение было небольшое, и такси чуть больше получаса с ревом летело на скорости 85 миль в час.

На окраину Неаполя мы въехали без пяти одиннадцать. Наступил самый трудный миг, так как известно, что в Неаполе круглые сутки полно машин, и ездят они медленно. Тут-то мои водитель и доказал мне, что он не только безрассудный псих, но и жизнь человеческую ни в грош не ставит.

Мы врезались в поток машин, как горячий нож в масло. Ни один итальянский водитель никогда добровольно не уступит дорогу другому, но сейчас они, казалось, были рады поскорее шарахнуться в сторону. И весь наш путь до вокзала, как пунктиром, был пронизан скрипом шин резко тормозящих автомобилей, ревом гудков и злобными проклятиями.

Я удивился, что полиция не вмешивается. Вероятно, прежде чем полицейский успевал поднести свисток к губам, такси уже скрывалось из виду.