Помоги проекту - поделись книгой:
Не могу не сказать о тех, под чьим началом мы выстояли на плацдарме. Не имею права! Это прежде всего командир нашего 233-го дивизиона Наум Исаевич Свидлер. Для всех нас он был не только командиром, но и самым уважаемым человеком. Чего греха таить, имелись у нас и такие военачальники, которые больше нажимали на голосовые связки, по делу и без дела размахивая перед носом подчиненных руками и пистолетом. Майор Свидлер был человеком совершенно другого склада. Никто из гвардейцев не помнит случая, чтобы он на кого-то накричал.
Так же впоследствии зарекомендовали себя наш новый молодой комбат старший лейтенант Виктор Ефимович Слободин, начальник связи полка капитан Сергей Николаевич Чертков, пиротехник батареи Виктор Михайлович Катонцев, комиссар батареи политрук Плетнев и многие, многие другие. Под командованием именно таких офицеров мы научились на болотистом плацдарме всему, а главное — выносливости и стойкости.
Когда пришел час, долговременная, глубокоэшелонированная линия вражеской обороны под Новгородом была взломана мощным огневым шквалом на всю глубину. Только одна наша батарея за пятьдесят пять минут артподготовки произвела четырнадцать залпов, выпустив 898 снарядов. Это больше трех общеполковых залпов. Море огня! И хотя свирепствовал лютый сорокаградусный январский мороз, зима была превращена в лето, а перепаханные снарядами вражеские позиции оказались усеянными трупами незваных гостей. Началось окончательное снятие блокады Ленинграда, освобождение древних новгородской и псковской земель, а потом и Прибалтики.
Так волховчане и ленинградцы открыли счет знаменитым десяти ударам, которые завершились полным изгнанием фашистской нечисти за пределы нашей страны. Мы, бывшие гвардейцы 28-го, очень гордимся этим!
Катюша
…В разгаре лето сорок второго. В штаб Пятьдесят девятой армии, действовавшей на Волховском плацдарме, прибыли пять девушек. Перед входом в штабной блиндаж все сгрудились вокруг самой маленькой:
— Ты, Катюша, главное, не тушуйся!.. Докладывай, как положено по уставу, и вес!
И.Катюша, совсем девчонка, каких в школе называют «кнопками», решительно направилась к начальнику медслужбы армии. В блиндаже увидела несколько человек с командирскими петлицами, долго искала, кому доложить. Наконец перед подполковником с седеющими висками взяла под козырек:
— Товарищ подполковник! Группа медсестер в количестве пяти человек прибыла для прохождения дальнейшей службы. Старшая группы медсестра Третьякова.
Подполковник, поняв, что это то самое пополнение, о котором вчера шел разговор в штабе фронта, схватился за голову:
— Что мне, детский сад здесь прикажете открывать?!
Катюша враз сделала серьезное лицо. Но ямочки на пухлых щеках предательски выдавали ее: ей в ту пору было всего семнадцать лет. И вдруг она выпалила:
— Товарищ подполковник! Это я одна такая маленькая. Остальные взрослые…
Все, кто был в блиндаже, рассмеялась.
Подполковник смягчился:
— Ну, раз так, тогда другое дело!
Первую фронтовую ночь девушки провели в шалаше, устроенном из еловых веток. Ночью было уже холодновато, и они, плотно прижавшись друг к дружке, вскоре согрелись и уснули. Не спалось, только Кате. В глазах ее все еще стоял подполковник. «Строгий папаша, по, видать, добрый», — подумала о нем.
Катя не помнила своего отца, начала уже забывать и мать. Война застала ее в детском доме города Свердловска. Еще бы годик, и комсомолка Третьякова осуществила бы свою заветную мечту — поступить в институт. Но началась война. Катя твердо решила попасть на фронт. Уже на восьмой день после начала войны она училась на вечерних курсах медсестер при Доме Красной Армии Уральского военного округа, а днем работала телефонисткой на почте.
И вот — фронт. Назначение Катя получила в полевой госпиталь. Размещался он в заболоченном лесу, в брезентовых палатках. Пройти из палатки в палатку можно было только по жердевым дорожкам. Чуть поскользнулся — и по колено в воде. Катины туфельки тут явно не годились. Но где взять сапоги? Вся солдатская обувь Кате велика. Не рассчитывала Родина посылать своих дочерей на войну в помощь солдатам!
В одно из Катиных ночных дежурств скончались сразу три молодых бойца. И она проревела всю ночь. Ей казалось вопиющей несправедливостью, не укладывалось в голове, что молодые, здоровые, интересные ребята, которые только-только с ней разговаривали, переставали дышать, уходили из жизни. До чего жестока война!
Фронтовая жизнь солдата изменчива. Сегодня — здоров, завтра — ранен, сегодня — сыт, завтра — голоден, сегодня — здесь, завтра — там. Новенькая медсестра уже начала привыкать к госпиталю, как ее срочно вызвал начальник:
— Звонили из штаба армии, — сказал он Кате. — Приказали прислать медсестру, обязательно комсомолку. Очевидно, для особого дела. Выбор пал на вас.
Так Катюша в числе пятнадцати других девушек попала в 28-й гвардейский минометный полк. И опять не обошлось без курьеза. Приехавший за пополнением начальник штаба полка наотрез отказывался их брать. Что мы, говорит, делать с ними будем? У нас же снаряды полуцентнерные надо таскать! Но вмешался политотдел армии, и вопрос был решен.
В полку встретили девушек гостеприимно. Катя сразу отметила спайку, дружелюбие и, как говорили тогда, высокий боевой дух гвардейцев. Вместе с Аней Кузнецовой и Олей Черновой ее направили в наш, 233-й дивизион. И началась у Кати новая жизнь, полная тревог, страха, лишений и горя, слез и радостей. Но все это она переживала теперь уже не одна, а в дружной фронтовой семье боевых товарищей и подруг.
Катя очень сдружилась с Аней Кузнецовой. Они ели из одного котелка, спали под одной шинелью. Сначала их определили связистами. А потом Кате пришлось выполнять обязанности и медсестры, и санинструктора, Ане — побыть даже машинисткой в штабе. Но делать им приходилось все и даже больше, чем нам, — тянуть связь, стоять на посту, разгружать и носить снаряды, вытаскивать застрявшие в болоте автомашины, строить дороги, перевязывать и лечить раненых.
Всем было тяжело, но девушкам особенно. Это мы понимали и, как могли, старались облегчить их долю. Кто подменит их у телефона и даст лишний часок вздремнуть, кто заготовит дровишек, кто вычерпает из полуземлянки накопившуюся за ночь воду. По пятнадцать — двадцать ведер приходилось вытаскивать ежедневно.
Аня Кузнецова не раз побывала в переплетах. Однажды, весной сорок четвертого, когда мы только что освободили разрушенный до основания «его величество Великий Новгород», Аня вместе с небольшой группой связистов оказалась у немцев в «мешке». Трое суток подряд, не отходя, дежурила она у телефона — без пищи и отдыха, под непрерывным обстрелом и бомбежкой противника. Сейчас Аня уже плохо помнит, кто был тогда с ней в этом пекле. Но связиста Витю Тимофеева, нашего незаменимого полкового капельмейстера «по совместительству», и начальника связи полка капитана Черткова видит, как сейчас. Какие это были добрые, верные и мужественные люди!
После боя гвардейцы, приняв сто положенных наркомовских граммов, спали. А девушки наши оплакивали погибших товарищей. Особенно тяжело пережили они гибель связиста Вани Котлярова, всеобщего любимца гвардейцев, своего рода полкового Василия Теркина.
Их было три друга — Витя Тимофеев, Ваня Котляров и Гриша Шапран, Все из Свердловска и все до войны работали в местном оперном театре. Они составляли костяк полковой художественной самодеятельности. Там, где появлялись три веселых друга, непременно звучал бодрый марш нашего полка:
А гвардейцы дружно подхватывали:
Продолжали уже все:
И вот под Псковом Вани Котлярова не стало. Разве можно было такое пережить без слез?
…Бои шли уже в Прибалтике, в районе города Выру. Наши дивизионы уехали вперед, благополучно переправившись на другой берег реки. Но одна машина, в которой приютилась и Катя, не успела проскочить. Началась бомбежка. Вражеские самолеты появлялись группами, как по расписанию, и молотили и поливали свинцом переправу. Так продолжалось до самого вечера. Со всех сторон доносились стоны и крики о помощи. Один снаряд угодил прямо в гущу наших солдат, чуть не на плечах перетаскивавших пушку. Жуткая картина! Не поймешь, где что. Железо, кровь, одежда — все перемешалось. Раненых было много. Каждого надо было перевязать, всем оказать медицинскую помощь. Как Катя справилась тогда со всем этим и осталась живой, опа и сама не знает. Этот страшный день показался ей вечностью.
Но были у Кати и ее боевых подруг и радостные дни. Когда мы освобождали новые города и села и Москва салютовала нам, когда кто-то из них получал добрую весточку из дома или на чьей-нибудь девичьей гимнастерке появлялась еще одна боевая награда, из девичьей землянки доносились задушевные песни…
Мы трогательно, по-братски любили своих боевых подруг и ревностно оберегали их от всех, кто хотел бы поиграть с ними в любовь. Но любовь была и настоящая. Наша Катя стала женой капитана Слободина, начальника штаба дивизиона. Но продолжала добросовестно выполнять обязанности бойца.
…В одном из боев тяжело ранило связиста Скрипни-ка. (Косило вашего брата связиста почем зря!) Он шел исправлять линию и напоролся на мину. Оторвало обе ноги. С группой бойцов его разыскала сержант медицинской службы Катя Слободина. Скрипник истекал кровью. Катя быстро остановила кровь, мастерски сделала перевязку. Грузного связиста на плащ-палатке доставили в ближайший медсанбат. Покурили, собрались уже возвращаться в полк, как из палатки медсанбата вышел военврач.
— Кто здесь будет Катя? — спросил он.
Катя насторожилась: «Не случилось ли что?»
— Я…
— Раненый просит вас не уходить, пока ему не сделают операцию.
У Ката сжало горло: это для нее была самая высокая награда за еще одну спасенную жизнь!
Где теперь этот Скрипник? Как сложилась его послевоенная судьба? Помнит ли он свою фронтовую сестренку Катюшу?
…Живет в Свердловске, трудится уже более четверти века в библиотеке Уральского политехнического института скромная, до самозабвения трудолюбивая женщина — ветеран партии, войны и труда Екатерина Григорьевна Слободина. Вечерами ждет домой сына. (Он у нее офицер Советской Армии, спортсмен.) А как только получит весточку от Ани Бабушкиной-Кузнецовой (теперь наша Аня живет в Орле), сразу звонит мне.
Прямой наводкой
С ним познакомили меня на одной из встреч бывших фронтовиков, проходившей в Свердловском Доме офицеров:
— Вот еще один товарищ объявился из нашего полка!
Плотно сбитый человек в гражданском, в каждом движении которого сразу бросалась в глаза военная выправка, энергично протянул руку:
— Хабаров. Михаил Иосифович.
Оказалось, мы из разных дивизионов. Я — из 233-го, он — из 232-го. Решили, что, хотя воевали в одном полку и вместе учились на спецкурсах в Свердловске, на фронте встречаться не приходилось.
Несколько месяцев спустя рассматривая его фронтовые снимки, задержался взглядом на пожелтевшей фотографии. На ней был запечатлен бравый скуластый сержант с автоматом на шее.
— Вот этого парня я встречал, — говорю Хабарову. — Вместе в штабе полка получали благодарственную грамоту командования «Герою боев за освобождение Советской Прибалтики».
Михаил Иосифович встрепенулся:
— Так это же я!
— Неужели?! Так это вы попали к немцам в лапы с «катюшей»?
…Наши наступали тогда в Прибалтике. Отрезанная по суше трехсоттысячная Курляндская группировка фашистов отчаянно сопротивлялась: отступать им было некуда, позади — Балтийское море. Командование полка приняло решение: прорвать оборону противника залпами из «катюш» прямой наводкой. Кто был на фронте, знает, что стрельба по противнику прямой наводкой из пушек и малокалиберных орудий ствольной артиллерии — обыденное дело. Но чтобы с открытых позиций палили прямой наводкой «катюши»?.. Такое бывало редко.
Первый раз ударила прямой наводкой одна из батарей нашего 233-го дивизиона. Случилось это 7 ноября сорок второго года под Мясным Бором, на Волховском плацдарме. Немцы тогда решили испортить нам праздник. После непродолжительной артподготовки поперли на нас, пьяные, психической атакой. Пришлось рискнуть. (Риск, говорят, вообще благородное дело, а на войне — даже неизбежное.) Американские мощные «студебеккеры», на которых были смонтированы наши шестнадцатизарядные реактивные установки «БМ-13», выкатили на открытые позиции; мы так шарахнули по фрицам прямой наводкой что их психическую как ветром сдуло.
Однако по головке за эти залпы прямой наводкой никого не гладили. Командующий ГМЧ категорически запретил прямую паводку, а всем любителям ее пригрозил, что будет переводить в ствольную артиллерию, а То и отдавать под суд военного трибунала. (Очевидно, интересы сохранения секретности нового оружия брели верх.) Между тем общевойсковые командиры все чаще и чаще просили нас бить прямой наводкой.
В августе сорок четвертого года приказом наркома обороны гвардейские минометные полки и бригады стали подчиняться непосредственно командующим артиллерией. (Раньше они подчинялись только командующим ГМЧ фронта.) Сама обстановка требовала более тесного взаимодействия «катюш» с войсками. И наше командование решило тогда не только начинать, но и завершать артподготовку «катюшами». Начинать с закрытых основных позиций, а заканчивать залпами прямой наводкой с передовой.
Младший сержант Хабаров был только начальником радиостанции и не мог знать об этом решении полкового командования. Поэтому, когда командир 232-го дивизиона майор Кузнеченко, которого все звали между собой «батя» (он носил небольшую черную в смоль бородку), поставил задачу на прямую наводку, Миша подумал: «Как бы не наломать дров…» Но приказ есть приказ!
Как всегда, артподготовка началась ранним утром с массированного залпа наших «катюш». Пока ствольники ее продолжали, батарея «катюш» старшего лейтенанта Попугая снялась с закрытой позиции и быстренько перебазировалась на запасную, поближе к передовой а затем, как только наша пехота поднялась в атаку, все четыре установки выскочили на передний край и жахнули по немецким траншеям прямой наводкой.
Эффект был ошеломляющий! Фрицы и так-то боялись «катюш», а тут, увидев эти «адские» машины собственными глазами, от неожиданности ошалели, не выдержали и дали деру. Первую линию обороны наши пехотинцы заняли без потерь.
Аппетит, говорят, приходят во время еды. Увидев, как фашисты драпают, комдив Кузнеченко приказал другой батарее, которой командовал старший лейтенант Ильичев, сняться с позиции и начать преследование противника. Сам он сел в кабину первой машины.
Так началась одна из самых дерзких, наделавших много шуму, операций, которая чуть не кончилась трагически для гвардейцев, по решила исход боя в нашу пользу. Батарея Ильичева огнем и колесами прокладывала дорогу «царице полей». Сержант Хабаров вместе с радистом Долотовским и начальником разведки дивизиона лейтенантом Набатовым ехали на последней машине и видели, как гвардейцы прямо на ходу выпускали по два-три реактивных снаряда. Особую активность проявляла первая установка, в которой ехал сам «батя». Майор время от времени открывал дверцу кабины, смотрел, не отстали ли другие, что-то кричал и смеялся. Любил он горячее дело!
Так отмахали километров двадцать. Не было уже никаких немцев. Наших тоже не слышно стало — ни танков, ни пехоты. «Неужели оторвались от своих?!» — обоняла Хабарова страшная мысль. Впереди показался хуторок. Решили остановиться, перекурить. Но неугомонный комдив не унимался: «Вы тут побудьте, а я проскочу немного вперед, посмотрю, что там».
Кабина машины захлопнулась, и «студебеккер» покатил вниз. Зловещая звенящая тишина ударила в уши Хабарова: «Конечно, оторвались! Хорошим может не кончиться…» Будучи комсоргом дивизиона, Миша хорошо знал, как строго требовали от всех гвардейцев хранить в тайне секрет реактивного оружия, не идти на неоправданное сближение с противником. Впрочем, на случай безвыходности положения на каждой «катюше» имелся ящик, начиненный толом. Достаточно вставить детонатор, бикфордов шнур и…
Не успел оп это все подумать, как с той стороны, куда только что уехал майор Кузнеченко, тишину расколола бешеная пулеметно-автоматная трескотня и взрывы гранат. Все поняли: случилось неладное.
Оказалось, наша «катюша» с майором наткнулась на усиленный немецкий заслон в каких-то семистах метрах от хутора. К ней уже со всех сторон бежали фашисты, чтобы взять «катюшу» живьем.
Все, кто был на хуторе, смотрели с тревогой на происходящее, не зная, что предпринять. Вдруг начальник разведки Набатов увидел у правой опушки леса внушительную группу немцев, подкрадывающихся к осажденной установке.
— Хабаров! Долотовский! Отсеките огнем этих гадов! Живо!
Михаил с напарником кинулись к лесу. А комбат Ильичев, забрав всех, кого можно было, выскочил на другой боевой машине на помощь майору. Старшим над двумя «катюшами» в хуторе остался парторг батареи сержант Букреев.
Круговая оборона «бати» между тем редела. Получил тяжелое пулевое ранение командир установки Калинин. Ранен водитель Рыбников. Двух фашистов, пытавшихся заскочить на машину, майор Кузнеченко уложил из пистолета. Но третий прошил его грудь очередью из автомата. Положение становилось критическим. Хоть взрывайся!
И в это время заиграли наши «катюши», оставшиеся на хуторе. Они ударили по основным силам немецкого заслона. Это не растерялся парторг Букреев. Такого оборота фашисты не ожидали. А тут подоспел на помощь Ильичев со своими ребятами. Уцелевшие фашисты кинулись наутек.
Воспользовавшись заминкой, Ильичев вскочил в кабину установки, где истекал кровью майор Кузнеченко, включил зажигание, дал газ, и обе «катюши» рванули к хутору. Хабаров, все еще сидевший с Долотовским в засаде на опушке леса, так обрадовался отбитой у немцев «катюше», что не сразу сообразил, что они осталась со своим другом между нашими и немцами: доехав до хутора, обе «катюши», не останавливаясь, помчались дальше. Другие установки последовали за ними, подняв дорожную пыль. Только их и видели. В горячке все забыли про своих радистов!
— Ну, что будем делать, сержант? — спросил Долотовский.
Помолчав немного, Хабаров сказал:
— Пробиваться к своим мы не можем. Обороняться — тоже. Все диски пустые. Радиостанцию бросать не имеем права. Пересидеть где-то надо до своих.
Они еще побыли немного в своем нехитром укрытии, откуда вели огонь по фрицам, потом решили дойти до небольшого уютного домика, построенного на финский манер. Хабаров вошел в дом и увидел немецкий телефонный аппарат в пластмассовой упаковке, к которому тянулись многочисленные провода. Похоже, у фрицев здесь была промежуточная телефонная станция. Поколебавшись немного, решительно снял трубку. Слух резанул лап немецких голосов. Но раздумывая, Миша оборвал все токоведущие жилы:
— Хватит, наговорились! — и принялся развертывать свою рацию. Немного потребовалось времени, чтобы «нащупать» свою волну. Знакомый голос дежурного радиста дивизиона Васи Хохлова Хабаров сразу узнал и попросил к микрофону начальника штаба Кравченко.
— Куда нам теперь податься, товарищ капитан? — спросил он его, доложив о случившемся. — Где вас искать?
Капитан долго молчал, а потом сказал, что ничего сообщить не может. (Позднее выяснилось: Кравченко, грешным делом, подумал, что наши радисты попали в плен и под угрозой смерти по требованию немцев хотят узнать о местонахождении дивизиона.) К счастью, в этот момент в радиоразговор включился начальник связи полка, всеобщий любимец гвардейцев капитан, Чертков. И все сразу решилось. Велено было ждать машину.
Хабаров еще не успел свернуть радиостанцию, как во двор ворвались автоматчики. Долотовский, узнав своих «славян», аж подпрыгнул:
— Братцы!!! Вот это здорово!
— А вы кто такие? — вперед выступил молоденький пухлощекий младший лейтенант.
Когда ему объяснили, в чем дело, он не поверил. Не может, говорит, быть, чтобы минометчики обскакали разведчиков! (Оказалось, что это — разведка дивизии.)
Пехотинцы поинтересовались, где находится противник, покурили, распрощались и ушли. А «без вести пропавшие», забытые в горячке боя радисты к вечеру были уже в своем дивизионе и уморили всех со смеху рассказом о пехотных разведчиках.
Об этой необычной операции Михаилу Иосифовичу напоминает сейчас медаль «За отвагу». Только позднее сержант Хабаров узнал, что в тот день все дивизионы нашего полка били прямой наводкой и, блестяще выполнив задачу, открыли новую страницу в использовании боевой мощи реактивных систем. Сопротивление врага было сломлено.
Валька Прожерин
Солдатское дело не в одиночку делается. И потому люди сближаются. А если еще общее землячество, одинаковые судьбы, характеры!.. Такие люди, делящие между собой и хлеб и табак, горой сгояли друг за друга, заботились один о другом, как родные братья.
Попервоначалу мы держались друг друга с Костей Барановым, — вместе учились в школе, вместе ушли на фронт. Но когда его забрали в огневой взвод, судьба меня свела с Бальной Прожериным, таким же невеликорослым сухопарым пареньком, как и я. Родом он был из уральского города Камышлова. Мне оп нравился своими суждениями о жизни. А особенно в нем привлекала кристальная честность, порядочность. Страсть он не любил, когда врут, обманывают, выгадывают. На этом мы и сошлись с ним. Помог один случай.
В нашем взводе после очередного пополнения появился новичок-сержант, если не ошибаюсь, по фамилии Анкудинов. Типичный парень из деревни, лет тридцати. Спокойный, неторопливый. Грамотой не блистал. Имел за плечами всего четыре класса и служил пока в качестве рядового. Родных у него никого не осталось: семья в войну погибла. И он просил всех познакомить его через письмо с какой-нибудь порядочной женщиной, чтобы потом, если останется жив, было куда ехать.
Поделиться книгой: