Боже, спаси президента

Кларк Стефан Боже, спаси президента

Фауст. Дай мне неделю, и я смогу соблазнить даже такое невинное существо, как она.

Мефистофель. Ты заговорил, как француз.

Иоганн Вольфганг фон Гёте, «Фауст», 1808

По юридическим причинам должен подчеркнуть, что эта книга ни в коем случае не намекает на то, что Президент Французской Республики пользуется сексуальными услугами своих подчиненных. Подобное заявление было бы наглым, а главное, совершенно беспочвенным враньем.

Команде доброго корабля Esperanza

ПРЕДИСЛОВИЕ

— Поедешь со мной на юг Франции?

Она еще не договорила, а воображение уже рисовало изумрудно-зеленые холмы, тянущиеся до самого горизонта, с крохотными виллами, гнездящимися в…

Секундочку. К черту пейзаж! Картинка сменилась на белоснежную яхту, бутылку шампанского в ведерке со льдом и мою собеседницу, загорающую в соблазнительной позе под щадящими лучами мягкого сентябрьского солнца.

Она продолжила говорить, и я открыл глаза. Ее слова с головой погрузили меня в Средиземноморье…

НЕ ВСЕ ПЛАТИНА, ЧТО БЛЕСТИТ

ПАРИЖ

1

— Bonjour![1]

— Bonjour. — Девушка в очках в металлической оправе мило улыбнулась.

Начало меня обрадовало. Дело в том, что я только что вернулся в Париж из Америки, где мой французский угас как свеча на ветру, так что я был полон желания наверстать упущенное.

— Je m’appelle West. Paul West[2], — сказал я, передавая ей свою кредитную карточку.

— Можете говорить со мной по-английски, многие наши клиенты — иностранцы.

Ох уж это новое поколение французов: пока их родители стонут, что английский выживает со свету язык Мольера, их дети радостно предаются глобализации.

— Merci… — Я совершил очередную попытку перейти на французский. — J’ai travaillé en Amérique… — Увы, слов решительно не хватало. — Et mon Français…[3] — Хм… ну и как я ей скажу, что мой язык угас? И уж тем более про свечу на ветру?

— Боюсь, мой французский подобен огню в стужу… — выдавил я.

Девушка явно не понимала, к чему я клоню, поэтому пришлось отказаться от импровизации и вернуться к речи, заготовленной заранее. Я сообщил, что перевел много долларов из Калифорнии и хотел бы уточнить мой solde, то есть баланс. Словом solde я был особенно горд, так как знал, что во французском языке существует и другое слово — balance, и был опасно близок к тому, чтобы его использовать. В таком случае мадемуазель решила бы, что мне необходимо срочно взвеситься[4].

— Vous êtes à cette agence?

Прикреплен ли к этому отделению? Вообще-то нет, но я решил сыграть под дурачка-англичанина. Французы это любят.

— Давайте считать, что отныне да, — заявил я.

Определенно не подействовало. Девушка вернула карточку и сердито насупилась:

— Если вы не являетесь клиентом нашего отделения, то должны воспользоваться банкоматом. — Она указала на четыре банкомата за моей спиной.

— Oui, mais…[5]

Всем своим видом, не прибегая к помощи французского, я попытался продемонстрировать ей, что два из них не работают, а два других заняты, в то время как она явно сидит без дела.

— Vous voulez une petite formation?

— Что?

— Хотите, я покажу вам, как пользоваться банкоматом?

— О, что вы…

Я сказал, что уж как-нибудь исхитрюсь засунуть карточку в банкомат и выбрать функцию solde самостоятельно.

— Très bien[6], — похвалила она меня и принялась перекладывать бумаги с места на место. Я был свободен.

Джентльмену передо мной потребовалось всего-то минут десять на то, чтобы запросить у банкомата список всех чеков, выписанных им с начала девяностых, и вдобавок к этому заказать пять кредитных карточек.

В конце концов мне удалось узнать мой баланс. Еще сколько-то времени ушло на то, чтобы оправиться от шока, вызванного соотношением доллара к евро. За время трансатлантического путешествия мой капитал уменьшился больше, чем на треть. Я так увлеченно страдал по этому поводу, что слишком поздно обратил внимание на звук, издаваемый банкоматом.

— La machine![7] — вскрикнул я, поворачиваясь к девушке-клерку, которая к этому времени увлеченно смотрела в окно; она с явной неохотой оторвала взгляд от автобуса.

— La machine… та carte…[8] — По мере своих скромных возможностей я изобразил чавкающий звук, чтобы наверняка донести до нее смысл происходящего.

— У вас паспорт в наличии? — спросила она по-английски. Все иллюзии насчет моего французского у этой особы определенно закончились.

— А вам он зачем?

— Я должна удостовериться в ваших данных, перед тем как вскрыть банкомат и извлечь карточку.

— Но вы же прекрасно знаете, что я тот, за кого себя выдаю! Я эту же самую карточку вам давал пять минут назад!

Она пожала плечами:

— Я должна увидеть ваш паспорт.

В любой другой ситуации я бы с радостью продемонстрировал его: мой паспорт всегда при мне на случай внезапной депортации или каких-либо непредвиденных ситуаций. Однако сегодня из аэропорта я прямиком поехал домой, оставил там свои вещи и на секунду отлучился в банк проверить состояние своих финансов. Короче, паспорт мой по-прежнему гнездился в боковом кармане сумки вместе с посадочным талоном, мятными пастилками и членской карточкой фитнес-клуба в Лос-Анджелесе.

— У меня его нет с собой, — признался я.

— Вы должны его принести.

— Но ведь банк через пять минут закрывается! Вы меня подождете?

Ее улыбка была так же ангельски невинна, как дьявольски безжалостны ее слова:

— Мы открываемся в 8.45 утра.

У меня в штанах зазвонил телефон. Номер не определился, но я все равно ответил. Вопреки здравому смыслу — вдруг мне звонят из британского посольства, где уже в курсе моих проблем и готовы быстренько подогнать в банк дубликат паспорта, желательно вертолетом.

— Я смотрю на твои трусы, — сообщил женский голос.

— На мои трусы? — переспросил я и опустил глаза, чтобы проверить, надежно ли застегнута молния. — И какого же они цвета? — понадеялся я поймать собеседницу врасплох.

— Черные, — последовал незамедлительный ответ.

Проблема в том, что, как и любой другой нормальный мужчина, у которого в жизни есть вопросы посерьезней нижнего белья, я понятия не имел, какие на мне сегодня надеты трусы.

— И почему у тебя в кармане шесть штук презервативов?

— Презервативов? Нет у меня никаких презервативов!

Кроме ключей и мелочи, которой хватило бы разве что на багет, в карманах у меня действительно ничего не было. Даже кредитной карточки — с некоторых пор.

Я отвернулся от девушки-клерка, у которой на лице было написано, что она еще подумает, открывать банк завтра с утра или не стоит.

— Да, упаковка французских презервативов, — продолжала моя собеседница, как ни в чем не бывало. — Для интенсивной стимуляции обоих партнеров. Ты в курсе, что на фламандском это будет звучать как extra genoot voor beide partners? Я специально это выяснила, на случай, если мне взбредет в голову переспать с бельгийцем.

Наконец-то все встало на свои места. Это Элоди, моя давняя французская подруга, чьи разговоры почти всегда касаются либо денег, либо секса, либо, как в случае, когда она рассказывает о своем пребывании в Нью-Йорке, и того и другого.

Она объяснила, что вовсе не шпионит за мной, подглядывая в окно банка. Оказывается, она всего-навсего копается в моем белье и прочих сугубо личных вещах, которые ей отдала Алекса, моя бывшая. Элоди сказала, что вещей не так много, но их стоит забрать, поскольку она уже устала всем объяснять, откуда в ее спальне взялась сумка с мужскими вещами.

— Ты встречалась с Алексой? — спросил я. — И как она?

Элоди фыркнула:

— Забудь про Алексу. Я к ней прекрасно отношусь, но — ех в ее имени присутствует неспроста[9]. А бывших, — продолжила она, — необходимо напрочь выкидывать из головы. Бывшие они есть бывшие. В противном случае, если постоянно думать о них, они назывались бы настоящими.

— Но ведь я тоже твой бывший, — возразил я, — а ты мне звонишь.

— Нет, нет, Пол, мы никогда не были парой. Мы занимались сексом по сугубо практическим соображениям, поскольку вместе снимали квартиру, ты был свободен, а я принимала кучу наркотиков…

— Ну спасибо.

— Ты не занят? — спросила Элоди. — Давай встретимся.

— Я не смогу ничем заняться до завтрашнего утра. Мне теперь даже ужин не по карману…

Я покосился на девушку, которая к этому времени переместилась к двери. В ее взгляде читалось бесстыдное равнодушие. Она даже потрясла ключами, выражая свою готовность выставить меня за дверь без гроша в кармане.

— Встречаемся на остановке Vélib, на rue des Ecoles. Поедем кататься.

— На какой остановке?

— Vélib. Прокат велосипедов.

— Точно, я про них читал. Разве там не нужен абонемент?

— Ничего не нужно. Кроме кредитной карточки.

2

С десяток нетерпеливых парижан толпились вокруг чего-то, по виду сильно напоминавшего двухметровый пульт от телевизора. У этой громадины, вдоль тротуара, протянулся ряд одноликих велосипедов с серебряными корзинками над передним колесом.

Элоди требовательно дышала в затылок стоящему перед ней мужчине. С тех пор как мы виделись в последний раз, ее волосы стали длиннее, а конский хвост туже. Похоже, она изжила из себя все американское, и в своей свободной серой юбке, белой блузке и с сумочкой на сгибе локтя выглядела типичной парижской мадемуазелью. Хотя нет. Мадемуазели находятся в поиске себя, а она превратилась в настоящую французскую даму. Точнее, в полную копию своей матери. Я ужаснулся: ей всего-то двадцать шесть, а она уже вошла в образ, который не изменится до конца ее дней.

Тем временем Элоди на полную мощь использовала свою высокоразвитую парижскую хитроумность, чтобы не торчать просто так в очереди за велосипедами. Насколько я мог понять, она в приказном порядке объясняла какому-то несчастному, как пользоваться системой проката. Бедняга весь взмок, скрипел зубами и, судя по всему, готов был навсегда отказаться от этого средства передвижения.

— Нажмите на зеленую кнопку. Зеленую кнопку с буквой «В». Вот сюда. — Элоди протянула руку вперед и впилась в кнопку длинным розовым ногтем. — Не надо пока никуда совать свою карточку! Вам что-нибудь было сказано по поводу карточки? Нет! Жмите на красную кнопку! Жмите немедленно! Ну вот, вы все испортили. Дайте мне.

Элоди отстранила беднягу от экрана единственным движением бедра. Всего за одну секунду из пользователя он превратился в простого наблюдателя. Похоже, система велопроката, разрекламированная как доступная всем и каждому, на деле существовала по дарвинскому закону о выживании сильнейших.

— Bonjour, Paul!

Элоди подставила мне щеки для поцелуя и по своему обыкновению пристально осмотрела меня с головы до ног, как если бы это позволило ей с точностью определить, с кем и как часто я спал в последнее время.

— Хорошо выглядишь, — сказала она. — Очень по-калифорнийски.

— Madame? — Офисному работнику в очереди за Элоди определенно не терпелось получить велосипед и покатить на нем домой.

— Слушайте, я же не могу быть быстрее этой штуковины! — отбрила его Элоди. Она нажала на зеленую кнопку и засунула в отверстие свою кредитную карту. — Поверить не могу, — специально проговорила она по-французски, чтобы стоящий за нами понял ее наверняка, — уж как давно существует эта система, а до сих пор находятся идиоты, которые не умеют ей пользоваться.

— Oui[10], — согласился я. Для большего мой французский был слишком калифорнийским.

— Хотя с моей стороны жаловаться на них — лицемерие, — продолжила Элоди по-английски. — Раз уж я выхожу замуж за одного из них.

— Что?! — вырвалось у меня.

Она довольно рассмеялась моему удивлению.

— Потом объясню. А пока сходи забери свой велосипед со стойки номер двенадцать. Просто нажми на кнопку и потяни за рычаг.

Элоди заплатила за второй велосипед, и мы отправились в путь.

Куда именно мы едем, я не знал, и, в принципе, мне было без разницы, потому что первое время я был озабочен исключительно тем, чтобы не разбиться к чертовой матери. Следовать за стильной французской девушкой на велосипеде — с одной стороны, большое удовольствие, а с другой — ни с чем не сравнимый кошмар. Безусловно, наблюдать за ее аппетитной попкой, подпрыгивающей на седле, — занятие приятное, но оно омрачалось осознанием того, что Элоди, похоже, с молоком матери впитала презрение к светофорам и одностороннему движению, несмотря на то что любому нефранцузу понятно: при парижском движении такое поведение — смерти подобно.

— Да, я выхожу замуж, — прокричала она через плечо, не обращая внимания на мчащийся нам навстречу грузовик, который чуть не положил кровавый конец ее матримониальным планам.

— За американца? — спросил я, зажмурив глаза, когда грузовик просвистел в миллиметре от моего уха. — Это тот владелец плантации, с которым мы познакомились в Луизиане?

— Нет, конечно! Приличная французская девушка не может выйти замуж за американца, если только он не из Нью-Йорка или Калифорнии. Это было бы бесчеловечно. Нет, мой жених… — Она ринулась через оживленный перекресток, и ее последние слова утонули в скрежете тормозов такси.

— Кто? — уточнил я, когда снова поравнялся с ней, осторожно пробравшись между машинами.

— Он француз. Мы познакомились у велопроката. Он не знал, как арендовать велосипед, и я ему помогла. У него была платиновая кредитка! — Элоди обернулась, чтобы подчеркнуть значимость этого ключевого слова, и чуть не убила юношу, посмелевшего возомнить, что моя подруга остановится на красный свет.

Я затормозил и принял на себя его тираду о безответственных ездоках. В руках у него был мотоциклетный шлем, и он еще долго возмущался по поводу арендаторов велосипедов, которые портят репутацию всех, кто передвигается на двух колесах. Мне оставалось лишь кивать и пожимать плечами, пока Элоди хихикала на дальней стороне перекрестка.

— Скажи спасибо Валери, — сказала она, ускоряясь, как только я наконец-то присоединился к ней.