Помоги проекту - поделись книгой:
Два века подъёмов и спадов в американо-мексиканских отношениях свидетельствуют о неотъемлемых трудностях в налаживании такого асимметричного сотрудничества. Опасения с обеих сторон, политическая нестабильность Мексики и периодические захватнические тенденции у американских властей часто рубили нормализующиеся отношения на корню. Географическая близость только усложняла урегулирование, с одной стороны, делая более насущным экономическое сотрудничество и взаимодействие в области безопасности, а с другой — превращая политическую нестабильность и панику в препятствия для добрососедской взаимопомощи. Поэтому, учитывая всю эту череду больших компромиссов и острой напряженности, выстраивание конструктивных американо-мексиканских отношений всегда было нелегкой задачей для руководства обеих стран.
Америку и Мексику объединяют общие культурно-личностные связи, а также экономические и оборонные проблемы, в совокупности придающие взаимовыгодный характер региональному партнёрству. До сих пор политическая и экономическая устойчивость Штатов помогала сглаживать такие острые углы, как экономическая зависимость, иммиграция и наркоторговля. Однако ослабление Америки скорее всего снизит её экономическую устойчивость и политическую осмотрительность, обостряя вышеупомянутые проблемы. Кроме того, оно может повлечь за собой рост националистических настроений, болезненную реакцию в вопросах национального самосознания, паранойяльные взгляды на внутреннюю безопасность и нежелание тратить ресурсы на чужое развитие. Поэтому стабильное сотрудничество с Мексикой вряд ли встретит народную поддержку.
В таких условиях внутренняя политика Соединённых Штатов будет скорее всего больше склоняться к протекционизму, по примеру европейских стран после Первой мировой. Вряд ли Штаты продолжат создавать организации (такие, как Североамериканский банк развития), способствующие региональному (в первую очередь мексиканскому) экономическому росту посредством совместно финансируемых инициатив. Скорее Штаты начнут предоставлять субсидии влиятельному отечественному бизнесу, в ущерб мексиканскому экспорту. Роль Америки как мирового лидера нередко помогала защитить её торговую политику от протекционистских внутриэкономических настроений.
В результате мексиканская экономика будет серьёзно подорвана, что повлечёт за собой социальные и политические потрясения, ещё больше обостряющие два самых щекотливых вопроса в американо-мексиканских отношениях: иммиграцию и наркоторговлю. От решения обоих зависит напряженное, временами несвободное от злопамятства сотрудничество между Штатами и Мексикой. Для продуктивного партнёрства от Америки требуется справедливое обращение с мексиканскими иммигрантами и помощь Мексике в борьбе с наркоторговлей. Однако внутренние и региональные перспективы слабеющей Америки почти наверняка заставят её ещё больше демонизировать мексиканскую иммиграцию и побудят усомниться в готовности Мексики бороться со своими наркокартелями. Штаты скорее прибегнут к более радикальным решениям (запрет на въезд или депортация иммигрантов, усиление или дислокация войск на границе), тем самым сводя добрососедство на нет и, возможно, разжигая геополитическую конфронтацию.
Причиной наплыва иммигрантов из Мексики (особенно незаконных) служит резкий контраст между политико-экономической обстановкой в Мексике и Соединённых Штатах. Со временем поток мигрантов достиг огромных масштабов: в 2009 году в Америке их проживало 11,5 миллиона[10]. Приблизительное количество нелегальных иммигрантов из Мексики, проживающих в США, — около 6,6 миллиона человек[11]. И наконец, общее число этнических мексиканцев в Америке сейчас достигает порядка 31 миллиона (10% населения Штатов), и большинство из них сохраняют тесные связи со своими мексиканскими родными.
По понятным причинам граждан Мексики и мексиканское правительство тоже волнуют условия проживания иммигрантов в Соединённых Штатах. Так, например, строгий иммиграционный закон 2010 года, направленный на ужесточение наказаний и правил депортации нелегальных иммигрантов, вызвал бурю негодования в Мексике. И хотя президент Обама отменил этот закон, Америка в глазах мексиканцев успела резко потерять в привлекательности. Согласно обзору Исследовательского центра Пью за 2010 год, после вступления в силу аризонского закона лишь 44% опрошенных мексиканцев относятся к Соединённым Штатам положительно — по сравнению с прежними 62%.
Ужесточение мер и отношения Штатов к мексиканским иммигрантам усилит неприязнь со стороны Мексики и пагубно отразится на американо-мексиканском партнёрстве. После 11 сентября вопрос охраны границ стал для внутренней безопасности одним из первоочередных — призрак исламского террориста, проникающего через мексиканскую границу, усилил народные страхи, что привело к требованиям закрыть границу наглухо. Решение Штатов в буквальном смысле отгородиться от Мексики пограничной стеной уже всколыхнуло антиамериканские настроения, вызвав неприятные ассоциации со «стеной безопасности», возведенной Израилем на Западном берегу, и Берлинской стеной. У слабеющей Америки проницаемость мексиканской границы и соответствующий поток иммигрантов будут вызывать ещё большие опасения, приводя к принятию ещё более жестких мер — и так далее по нарастающей.
Растущий антагонизм может повлиять и на сотрудничество в борьбе с наркоторговлей, которая уже вызывает активное беспокойство обеих стран. Поскольку Штатам удалось справиться с колумбийской наркоторговлей, Мексика постепенно занимает нишу Колумбии в этом незаконном бизнесе — 90% направляющегося в Соединённые Штаты кокаина теперь проходит через Мексику. В результате в Мексике усиливается криминогенная обстановка (вспомним, например, Хуарес) и волна насилия перехлестывает через границу И хотя Штаты и Мексика назначили борьбу с трансграничной наркоторговлей приоритетным направлением политики, проблема ещё далеко не решена. Насилие набирает обороты, коррупция не ослабевает. С 2006 года преступления, связанные с наркотиками, унесли жизни 5000 мексиканцев; в 2009 году 535 сотрудников мексиканской полиции погибли при исполнении[12]. В общем и целом все эти факторы оказывают непосильное давление на местные и государственные власти Мексики и на правоохранительные органы Штатов.
Если США ослабнут, сложность победы над наркотической пандемией будет расти в геометрической прогрессии, поскольку финансовые и военные ресурсы сократятся, а политика станет более односторонней. Если из-за роста антиамериканских настроений в Мексике, вызванного экономическим протекционизмом Америки и ужесточением иммигрантской политики, тесное партнёрство между Севером и Югом прекратится, последующая потеря мексиканским правительством настроя на полное сотрудничество с США ослабит эффективность любых мер Америки по борьбе с наркоторговлей.
Кроме того, без поддержки Штатов мексиканское правительство не справится с наркокартелями, и тогда начнутся пагубные для американской безопасности попытки заставить мексиканские власти пойти на поводу у наркобаронов. Коррупция в Мексике догонит и перегонит тот уровень, который наблюдался в стране до перехода власти от Институционно-революционной партии (ИРП) к открытой многопартийной демократии в 2000 году. Возвращение к подобному состоянию только усилит антимексиканские настроения в Штатах.
Ослабление партнёрства между Америкой и Мексикой может повлечь за собой региональные и даже международные перестановки. Отход Мексики от демократических ценностей, ослабление экономической мощи и политической стабильности вкупе с опасностью разрастания наркокартелей ухудшит перспективы Мексики стать региональным лидером с проактивной и положительной программой. В этом, возможно, и будет заключаться последний аспект пагубного влияния упадка Америки: ослабленная, менее стабильная, экономически менее жизнеспособная и проникнутая антиамериканскими настроениями Мексика, утратившая возможность конструктивно конкурировать с Бразилией за партнёрское региональное лидерство или способствовать формированию стабильности в Центральной Америке.
В этом контексте также может усилиться роль Китая в постамериканской региональной политике Западного полушария. В рамках своего медленного движения к усилению глобального влияния КНР начала крупномасштабные инвестиции в страны Африки и Латинской Америки. Например, Бразилия и Китай давно пытаются наладить стратегическое партнёрство в области энергетики и технологий. Это не значит, что Китай попытается захватить власть в этом регионе, однако он определенно выиграет от ослабления регионального господства Америки, помогая более открыто настроенным против Америки странам в экономическом развитии.
В более долгосрочной перспективе потенциальное ухудшение отношений между слабеющей Америкой и раздираемой внутренними проблемами Мексикой может привести к особенно опасному явлению: проникнутая национализмом и распаляемая приграничными столкновениями Мексика захочет, восстанавливая историческую справедливость, вернуть исконные территории. Политико-экономическая действительность заставила мексиканцев загнать поглубже историческую память об отнятых Штатами землях, чтобы не портить выгодные отношения с самым сильным государством Западного полушария и (впоследствии) единственной в мире супердержавой. Однако в той действительности, где Мексика перестанет рассчитывать на ослабевшие Соединённые Штаты, столкновения на почве трансграничной наркоторговли могут легко перерасти в вооружённый конфликт. Несложно представить партизанские рейды через границу под лозунгом возвращения исконных мексиканских территорий — примеры подобного перерастания бандитизма в патриотическую борьбу истории известны. Дополнительным (и очень удобным) предлогом может стать представление об анти-иммигрантских настроениях в Штатах как о дискриминации, требующей ответных мер. Отсюда недалеко до следующего довода: большая плотность мексиканского населения на бывших мексиканских территориях заставляет задуматься о территориальном самоопределении.
Сейчас подобные рассуждения выглядят фантастикой, не имеющей отношения к реальности, однако нужно учитывать, что геополитическая картина в случае заката американского могущества резко изменится и затронет в том числе когда-то натянутые, но в последнее время вполне дружеские отношения между Америкой и Мексикой. В этом случае Америка утратит один из своих главных козырей, обозначенных в главе второй, — геополитически безопасное расположение, не отягощенное конфликтами с соседями.
4. Отчуждёное всеобщее достояние
Всеобщее достояние (области планеты, принадлежащие в равной степени всему миру) можно разделить на две основные группы — стратегическое и экологическое. Стратегическое достояние включает морское и воздушное пространство, космос и киберпространство, а также ядерную сферу, поскольку она связана с контролем над распространением ядерного оружия. В экологическую подгруппу входят геополитические последствия управления водными ресурсами, Арктика, глобальные климатические изменения. В этих областях Америка благодаря своей почти всемирной гегемонии в последнее время пользовалась возможностью формировать так называемый новый мировой порядок. Однако если реформирование и охрана всеобщего достояния не обходились без участия и зачастую лидерской инициативы Америки, Штаты не всегда выступали в авангарде прогресса. Америка, как любая великая держава, пыталась в первую очередь создать выгодные для собственного развития условия — хотя в XX веке ею порой двигали более идеалистические порывы, чем предыдущими известными истории государствами-гегемонами. Нынешние кандидаты в мировые лидеры — Китай, Индия, Бразилия и Россия — играют все большую роль в этих глобальных управленческих процессах. Одного американо-европейского или американо-российского консенсуса недостаточно, чтобы диктовать условия обращения с всеобщим достоянием. На сцену — пусть медленно — выходят новые игроки, требуя расширить консенсус для охраны и реформирования всеобщего достояния. Тем не менее без участия и ведущей роли Америки решение новых и старых проблем по-прежнему невозможно.
Сильнее всего смена парадигмы глобальной власти отразится, вероятно, на стратегической категории, связанной как с постепенным ростом возможностей и активности таких кандидатов в мировые лидеры, как Китай и Индия, так и с потенциальным угасанием американского главенства. Морское и воздушное пространство, космос, киберпространство — во всех этих ключевых для национальных интересов любой страны областях преимущественно господствует Америка. Однако в ближайшие годы — по мере роста сил и государственных амбиций других крупных держав, а также общего рассредоточения глобальной власти — в них будет усиливаться конкуренция и прибавится участников.
Поскольку контроль над стратегическим общим достоянием основывается на материальном преимуществе, другие страны по мере наращивания военной мощи неизбежно захотят подвинуть Штаты на троне в надежде заменить их в качестве регионального «серого кардинала». Эта борьба за власть легко может привести к просчетам, снижению эффективности управления либо националистическому межгосударственному территориальному соперничеству за стратегическое общее достояние. Китай, например, считает прилегающие воды частью своей территории, поэтому большинство спорных островов приписывает себе. Сейчас он активно развивает свои военно-морские силы, намереваясь, лишив Америку доступа к Южно-Китайскому и Восточно-Китайскому морям, отстоять эти притязания и укрепить свою региональную позицию. Более того, в последнее время Китай стал выводить претензии по границам территориальных вод и принадлежности островов Сенкаку, Парасельских и Спратли на уровень международного обсуждения. Россия также решила сделать развитие военно-морских сил первоочередной военной задачей, существенно увеличив финансирование Тихоокеанского флота. Индия продолжает расширять военно-морские силы и средства в Индийском океане.
Ключ к будущей стабильности в области стратегического общего достояния — постепенное вырабатывание глобального консенсуса для равномерного распределения ответственности мирным путем, пока Америка ещё не утратила влияния. Так, например, успешное функционирование глобализированной экономики невозможно без мирного урегулирования в морской области. Ответственное управление воздушным и морским пространством выгодно всем государствам, поскольку от этого зависит международная торговля. Таким образом, вполне возможно выстроить справедливую систему распределения ответственности, даже на фоне меняющегося баланса региональных сил.
Однако в ближайшее время, пока такая система только начинает складываться, одна страна может и переоценить свои силы по сравнению с соседями, либо попытаться захватить преимущество в ущерб остальным. Всё это может привести к серьёзным конфликтам, тем более что страны пытаются отвоевать себе доступ к энергоресурсам, скрытым под спорными водами.
Ослабление Америки чревато опасными последствиями для этого стратегического достояния, поскольку в настоящее время мир де-факто надеется на способность Штатов урегулировать и предотвращать морские разногласия. И хотя маловероятно, что упадок Америки подорвет её военно-морскую мощь (поскольку она имеет решающее значение для ключевых государственных интересов), слабеющие Штаты, вероятно, не смогут или не захотят пресекать эскалацию морских конфликтов в зонах особенной напряженности — Индийском и Тихом океане.
Похожая картина наблюдается в освоении космического пространства, где пока почти безраздельно правят Соединённые Штаты: международная активность в этой области повышается благодаря растущим возможностям других кандидатов в мировые лидеры. Две наиболее острые проблемы в космической сфере — засорение околоземного пространства космическим мусором и разработка космического оружия — усугубляются всплеском международной космической активности. Успешный запуск антиспутниковой ракеты, который совершил Китай в 2007 году, нанеся удар по собственному спутнику, беспрецедентно увеличил число опасных обломков на низкой околоземной орбите и опасения относительно предполагаемой милитаризации Китаем космического пространства.
Пока США обладают наиболее развитой в мире системой слежения за орбитальными объектами, а значит, и способностью защитить некоторые из своих активов, необходимо привести правила, регулирующие космические исследования, в соответствие с реалиями, сложившимися после «холодной войны», обеспечивая безопасность космической обстановки и запрещая подобное совершенному Китаем в 2007 году. Однако если из-за своего упадка Америка будет вынуждена сократить свои космические разработки или, что гораздо вероятнее, позволит — на фоне ослабления — другим кандидатам в лидеры, вроде Китая или Индии, считать космос подходящим полигоном для тестирования своей техники, демонстрации своей растущей мощи и разжигания нового стратегического соперничества, «последний рубеж» может стать достаточно опасным.
Интернет сегодня тоже чем-то напоминает космос — бескрайнее пространство для торговли, общения, исследований и демонстрации силы. И военным, и коммерческим, и государственным структурам в равной степени необходимо свободное и надежное киберпространство для успешного выполнения своих функций. Однако одновременно обеспечивать свободу Интернета и гарантировать информационную безопасность — нелегкая задача, особенно с учетом децентрализации и быстрого развития интернет-пространства. Как и в Мировом океане, обеспечение справедливого регулирования и свободы на этих просторах во многом зависит от Америки, поскольку в настоящее время Штаты контролируют (посредством базирующегося в Калифорнии частного некоммерческого образования под названием ICANN -- Корпорации по распределению номеров и имен в Интернете) большую часть доступа к киберпространству. Недовольство этой гегемонией, отягощенное подозрениями в кибершпионаже и серьёзной угрозой кибервойн усложняет и без того сложную задачу управления этим стратегическим достоянием.
Обеспечивая свободу Интернета, эта система тем не менее не запрещает отдельным государствам, например, Китаю или Ирану, ограничивать своим гражданам доступ в Интернет, хотя Соединённые Штаты уже поставили себе первоочередную задачу публично выступить против подобных ограничений. Таким образом, не исключено, что ослабление Америки развяжет руки кандидатам в мировые лидеры, особенно не жалующим демократию и политические права личности, и они попытаются изменить рабочие параметры Интернета, для того чтобы удобнее было ограничивать его потенциал за пределами своих государственных границ.
И наконец, для стабильности международной системы необходимо держать под контролем всемирное распространение ядерного оружия. Уже несколько лет Соединённые Штаты наиболее активно выступают за минимизацию его распространения, ставя своей конечной целью сведение ядерного оружия в мире к нулю. Кроме того, Штаты берут под свой ядерный зонт определенные неядерные государства, опасающиеся своих ядерных соседей, и тем самым гарантируют их безопасность. Поскольку Штаты являются крупнейшей и самой развитой ядерной державой и поскольку их глобальный статус зависит от стабильности, обеспечиваемой их ядерным зонтом, ответственность за лидерство в области нераспространения ядерного оружия целиком лежит на их плечах. В этой сфере, как ни в какой другой, мир по-прежнему полагается на Штаты как на лидера.
Сегодняшнее стремление Ирана вступить в ядерный клуб в сочетании с возможным завтрашним упадком Америки подчеркивает, насколько опасно продолжать распространение ядерного оружия в XXI веке. Среди возможных последствий спад режима нераспространения, рост распространения среди стран — кандидатов в мировые лидеры, расширение российского, китайского и индийского ядерных зонтов, ускорение региональной гонки вооружений и большая возможность для террористических организаций похитить ядерное вещество. Упадок Америки глубочайшим образом затронет ядерную сферу, подорвав веру в надежность американского ядерного зонта. На ядерное прикрытие со стороны Штатов рассчитывают, среди прочих, такие страны, как Южная Корея, Тайвань, Япония, Турция и даже Израиль. Если они увидят, как Америка постепенно отступает из определенных регионов, вынужденная в силу обстоятельств отозвать свои гарантии, или даже перестанут доверять существующим гарантиям Штатов в силу финансовых, политических, военных и дипломатических последствий ослабления Америки, им придётся искать другую защиту. И источников этой другой защиты может быть только два: собственное ядерное оружие либо прикрытие другой державы — скорее всего России, Китая или Индии.
Не исключено, что страны, напуганные амбициями существующих ядерных держав, появлением новых обладателей ядерного оружия и утратой веры в надежность американской мощи, начнут разрабатывать собственный ядерный потенциал. «Тайные» ядерные державы, такие как Германия и Япония, смогут присоединиться к ядерному клубу достаточно легко и быстро, учитывая имеющуюся у них развитую гражданскую ядерную индустрию, финансовое благополучие и технологический потенциал. Наличие ядерного вооружения у Северной Кореи и возможное превращение Ирана в ядерную державу могут побудить союзников Америки в Персидском заливе и Восточной Азии к разработке собственных средств ядерного устрашения. Учитывая всё более агрессивное и менее предсказуемое поведение Северной Кореи, провал шестисторонних переговоров и массовое недоверие к мегаломаниакальному лидерству Ирана, гарантий безопасности, обеспечиваемых съеживающимся ядерным зонтом Америки, может оказаться недостаточно, чтобы предотвратить региональную ядерную гонку среди более мелких стран.
И наконец, несмотря на то что Китай и Индия в настоящее время придерживаются ответственной позиции минимума средств ядерного устрашения и «не-нанесения удара первыми», расплывчатые перспективы увеличения ядерного оружия в мире могут вынудить оба государства пересмотреть свой ядерный статус в сторону укрепления. Обе страны, равно как и Россия, могут склоняться к тому, чтобы принять под свою ядерную защиту соответствующие для каждой государства-сателлиты. Кроме того, что это может послужить сигналом к началу новой ядерной гонки между тремя нацелившимися на мировое лидерство странами, соперничество в сфере ядерного сдерживания способно спровоцировать раскол Евразии на новые антагонистические сферы влияния.
Таким образом, ослабление Соединённых Штатов повлечёт за собой кардинальные перемены в ядерной сфере, наиболее вероятные из которых — рост распространения ядерного оружия среди незащищенных американских союзников и (или) гонка вооружений среди выходящих в авангард азиатских держав. В результате цепной реакции распространение отразится и на прозрачности управления ядерной сферой, увеличивая вероятность межгосударственного соперничества, просчетов и в конечном итоге, вполне вероятно, международной ядерной угрозы.
Вдобавок к вышеперечисленному в текущем столетии миру предстоит столкнуться с рядом новых геополитических проблем, вызванных кардинальными переменами в окружающей среде. Управление меняющимся экологическим достоянием (сюда входит и сокращение объемов пресной воды, и освобождение арктических вод от льда, и глобальное потепление) потребует всемирного консенсуса и взаимных уступок. Одного американского лидерства и так недостаточно, чтобы обеспечить сотрудничество по всем этим вопросам, а в случае упадка Штатов вероятность соглашения в области экологии и управления ресурсами снизится ещё больше. Когда Штаты снимут с себя полномочия мирового регулировщика, у догоняющих держав возрастут возможности разработки экологического достояния для собственных экономических нужд, что, в свою очередь, увеличит возможность конфликта по поводу ресурсов, особенно в Азии.
Последнее весьма вероятно прежде всего по отношению к сокращающимся водным ресурсам во многих странах. Согласно АМР США, к 2025 году свыше 2,8 миллиарда людей будут жить в регионах с недостатком либо дефицитом водных ресурсов, а общемировые потребности в воде будут удваиваться каждые 20 лет[13]. И хотя потенциальная нехватка воды грозит большей части Южного полушария, межгосударственные конфликты — как геополитические последствия нехватки воды по обеим сторонам границы — наиболее вероятны в Центральной и Южной Азии, на Ближнем Востоке и в Северо-Восточной Африке, то есть в регионах с повсеместным дефицитом водных ресурсов и взрывной политической обстановкой. Политическая нестабильность создает в сочетании со скудностью ресурсов опасную геополитическую комбинацию.
Угроза водных конфликтов может обостриться, если экономический рост и растущая потребность в воде у таких претендующих на мировое лидерство стран, как Турция и Индия, столкнутся с нестабильностью и нехваткой ресурсов у таких стран-соперниц, как Ирак и Пакистан. Нехватка воды станет испытанием и для внутренней стабильности Китая, где рост как населения, так и промышленного комплекса повышает потребность в воде и уменьшает её запасы. В Южной Азии непрекращающиеся политические трения между Индией и Пакистаном в сочетании с перенаселённостью и назревающим в Пакистане внутренним кризисом могут поставить под удар Договор по водам Инда, тем более что верховья бассейна реки находятся на спорной территории Джамму и Кашмира, где политическая и военная нестабильность со временем только усиливается. Нет нужды упоминать и о давних разногласиях между Индией и Китаем относительно статуса Северо-Восточной Индии, по которой протекает жизненно важная для обеих стран Брахмапутра. После заката американской гегемонии и усиления регионального соперничества споры из-за таких природных ресурсов, как вода, имеют все шансы перерасти в полномасштабные конфликты.
Постепенное таяние арктических льдов тоже может изменить картину международного соперничества в области важнейших ресурсов. Как только Арктика начнет приоткрываться для освоения, пятерка приарктических государств (США, Канада, Россия, Дания и Норвегия) наверняка поспешит застолбить в ней свою долю нефтегазовых и металлических богатств. Этот захват может спровоцировать серьёзный перекос в геополитическом ландшафте, особенно в сторону России. Как отмечает Владимир Радюхин в статье, озаглавленной «Стратегическая ценность Арктики для России»
России принадлежит в Арктике огромная территория и большой запас природных богатств. Её доля внутри Северного Полярного круга составляет 3,1 миллиона км2 (что сопоставимо с площадью Индии), на Арктику приходится 91% добычи российского природного газа, 80% разведанных газовых месторождений, 90% шельфовых углеводородных запасов и большие залежи металлов[15]. Кроме того, Россия пытается расширить эти территории, доказывая, что её континентальный шельф простирается дальше в глубь Арктики, тем самым давая ей право увеличить свою эксклюзивную экономическую зону на 150 миль и присоединить ещё 1,2 миллиона км2 богатой ресурсами территории. Первая заявка на приращение была отклонена Комиссией ООН по границам континентального шельфа, однако в 2013 году планируется подать вторую. Россия в самом деле считает Арктику продолжением своей северной границы и, как заявил президент Медведев на заседании Совета Безопасности в 2008 году, к 2020 году Арктика должна стать «основной стратегической ресурсной базой» России[16].
Несмотря на недавние примирительные европейско-российские саммиты, посвященные архитектуре европейской безопасности, во взаимоотношениях Запада с Россией сохраняется немало неопределенности и недоверия. Соединённые Штаты, сами всегда активно претендовавшие на Арктику, продолжают патрулировать её территорию с момента окончания «холодной войны». Патрулирование было усилено под конец второго срока пребывания у власти президента Буша, издавшего директиву по национальной безопасности, где оговаривается, что Америка должна «сохранить глобальную мобильность военных и гражданских морских и воздушных судов США в арктическом регионе». Ослабление Америки может побудить Россию с возросшим напором добиваться контроля над Арктикой и давить на Европу с помощью энергетической политики — хотя здесь многое зависит от того, какой политический курс возьмет Россия после президентских выборов 2012 года. Все пять приарктических государств несомненно выиграют от мирного совместного соглашения по Арктике (подобного российско-норвежскому договору 2010 года по Баренцеву морю), способствующего геополитической стабильности. Тем не менее политическая картина, при условии что контроль над энергоресурсами останется единственным величайшим приоритетом России, может стремительно измениться.
Глобальные изменения климата — последняя составляющая экологического достояния, которая имеет при этом величайшее потенциальное геополитическое значение. Ученые и политики в равной степени предрекают катастрофические для планеты и человечества последствия в случае повышения средней температуры более чем на два градуса к концу нынешнего столетия. Может начаться стремительное вымирание многих видов растений и животных, погибнут огромные экосистемы, человеческая миграция приобретет неуправляемые масштабы, и глобальное экономическое развитие может кардинально сменить направление. Географические изменения, вынужденная миграция и глобальное сокращение экономики в довершение к нерешенным проблемам региональной безопасности могут придать геополитической действительности неуправляемо сложный и конфликтный характер, особенно в густонаселённых и политически нестабильных районах Азии — в частности на северо-востоке и юге. Кроме того, любые легитимные меры по замедлению глобальных климатических изменений потребуют беспрецедентного самопожертвования и международного сотрудничества. Соединённые Штаты считают изменение климата серьёзной проблемой, однако отсутствие долгосрочной стратегии и политических обязательств, выразившееся в отказе ратифицировать Киотский протокол 1997 года, и неоднократно отвергавшиеся в конгрессе правовые акты по климатическим изменениям препятствуют участию остальных стран в общемировом соглашении.
Соединённые Штаты занимают второе место в мире после Китая по выбросам углекислого газа в атмосферу — на них приходится 20% общемирового объема. Им принадлежит первое место по выбросу углекислого газа и по потреблению энергии на человека. Поэтому инициатива Штатов необходима не только для того, чтобы склонить к сотрудничеству другие страны, но и для того, чтобы существенно замедлить изменения климата. Другие, включая Евросоюз и Бразилию, пытаются проводить собственные реформы по сокращению выбросов углекислого газа и энергопотребления, одновременно ища пути перехода на возобновляемые энергоресурсы. Даже Китай задался целью сократить выбросы СО2, о чем постоянно напоминает Соединённым Штатам. Однако ни одно из этих государств в данный момент не способно возглавить глобальную инициативу. На Копенгагенском саммите 2009 года президент Обама обязался провести в Соединённых Штатах реформу по выбросам СО2 и энергопотреблению, однако все большая поляризация внутриполитической обстановки и проблемы восстановления экономики вряд ли будут способствовать скорому продвижению в затратных энергетических вопросах.
Без Китая в поиске решения проблемы климатических изменений тоже не обойтись, поскольку на его долю приходится 21% общемировых выбросов углекислого газа, и процент этот будет только расти по мере освоения Китаем своих западных земель и повышения уровня жизни его граждан. Однако Китай отказывается брать на себя ведущую роль в борьбе с климатическими изменениями, как отказывался в морской, космической и киберпространственной сферах. Прикрываясь своим статусом развивающейся страны, Китай упорно уклоняется от обязанностей, возлагаемых на государство глобальным лидерством. Твердая позиция, продемонстрированная Китаем на Копенгагенском саммите 2009 года, свидетельствует о недооценке того, чем грозит ослабление Америки: ни одна другая страна не обладает ни возможностями, ни желанием взять на себя глобальное руководство в сфере экологического достояния.
Только сильные Соединённые Штаты могут возглавить борьбу с изменениями климата, учитывая зависимость экономического роста России от углеводородных источников энергии, относительно невысокий уровень выбросов СО2 в Индии и нежелание Китая в данный момент брать на себя глобальную ответственность. Охрана общемирового достояния и добросовестный подход к управлению его составляющими — морями, космосом, киберпространством, ядерной сферой, водообеспечением, Арктикой и окружающей средой в целом — категорически необходимы для долговременного роста мировой экономики и сохранения базовой геополитической стабильности. Однако почти в каждом аспекте потенциальное отсутствие конструктивного и авторитетного руководства со стороны Штатов трагическим образом отразится на «общности» общемирового достояния.
Тот довод, что упадок Америки приведет к глобальной нестабильности, поставит под угрозу наиболее уязвимые государства, нарушит добрососедские отношения в Северной Америке, усложнит совместное управление общечеловеческим достоянием, не является основополагающим для глобального лидерства Штатов. На самом деле усложненность стратегической мировой обстановки XXI века (продиктованная ростом политической активности мирового населения и рассредоточением мировой власти) делает это лидерство недостижимым. Однако в этих усложняющихся геополитических условиях Америке жизненно необходимо выработать новое своевременное стратегическое видение, чтобы не дать миру погрузиться в пучину смуты.
ЧАСТЬ IV. После 2025 года. Новое геополитическое равновесие
1. Геополитическая нестабильность Евразии
Глобальный статус Америки в последующие десятилетия будет зависеть от успешного и целенаправленного преодоления крена в сторону социоэкономического упадка и формирования нового, стабильного баланса геополитических сил на пока ещё самом важном континенте мира, то есть в Евразии.
Таким образом, ключ к будущему Америки — в руках американского народа. Америка может существенно улучшить свою внутреннюю обстановку и переосмыслить свою ведущую международную роль в соответствии с объективными и субъективными условиями XXI века. Для этого ей необходимо с помощью общегосударственных мер повысить понимание народом меняющегося в потенциально опасную сторону положения Америки в мире. Имеющиеся у Америки козыри, как отмечалось выше, пока ещё позволяют осторожно надеяться, что обновление поможет опровергнуть пессимистичные прогнозы о неотвратимом упадке и утрате Америкой своего мирового значения, однако с неведением народа относительно растущей уязвимости внутреннего и внешнего статуса своей страны необходимо бороться целенаправленно и радикально, от верхов к низам.
Демократия одновременно выступает и одним из главных козырей Америки, и одним из ключевых источников её текущих затруднений. По замыслу отцов-основателей конституционная система Штатов предполагает поэтапное принятие решений. Поэтому по-настоящему общегосударственные вопросы требуют беспрецедентно высокого консенсуса, достижению которого способствуют либо драматические и пробуждающие социальную сознательность обстоятельства (например, крупный финансовый кризис или неотвратимая внешняя угроза), либо целенаправленное воздействие со стороны руководства страны. И поскольку в Америке только президент способен донести свой голос до всего народа, именно президент и должен стать инициатором обновления.
За время предвыборной гонки и президентства Барак Обама произнес несколько проникновенных речей. Он обращался напрямую к европейцам, жителям Ближнего Востока, мусульманам и азиатам, упоминая о том, как неизбежно изменится отношение Америки к их проблемам. В частности, его пражское и каирское выступления вселяли миру надежду относительно перспектив американской внешней политики. Международные опросы общественного мнения показали почти мгновенный рост Америки в глазах мировой общественности благодаря образу и речам президента Обамы. Однако американский народ пока не услышал от него прямого обращения, посвященного меняющейся роли Америки в мире и тем последствиям и требованиям, которые влекут за собой перемены.
Трагедия 11 сентября 2001 года кардинально изменила собственные представления Америки о своей глобальной задаче. Играя на массовом незнании народом мировой истории и географии, средства массовой информации в погоне за прибылью нагнетали панику, воспользовавшись которой демагоги из правительства Буша повели страну в восьмилетний крестовый поход. «Война с террором» стала синонимом внешней политики, и Штаты почти не заботились о том, чтобы выстроить стратегию, учитывающую долгосрочные интересы страны в складывающейся геополитической картине. Вследствие этого Америка оказалась не готова к вставшим перед ней проблемам XXI века.
Америка и её руководство должны заново оценить стратегическую обстановку, чтобы начать внутреннее и внешнее обновление страны, нацеленное на возрождение её глобальной роли. В данной главе обозначаются требования, предъявляемые складывающейся геополитической средой, и излагается в общих чертах направление своевременных действий для внешней политики США.
Как непосредственная внешнеполитическая угроза глобальному положению Америки, так и угроза глобальной геополитической стабильности в более отдаленном будущем исходят от евразийского континента. Источником непосредственной угрозы служит регион, расположенный между Суэцким каналом, китайской провинцией Синьцзян, постсоветской кавказской границей России и новыми центральноазиатскими государствами. Угроза глобальной стабильности в долгосрочной перспективе проистекает из незавершённого и поэтому непредсказуемого смещения центра глобальных сил с Запада на Восток (или из Европы в Азию, а возможно, и из Америки в Китай).
Америка оказалась сильнее любого другого государства вовлечена в ряд конфликтов с Евразией. Достаточно сказать, что региональные силы, попадающие под непосредственное воздействие происходящего на этой взрывоопасной территории — в частности Индия, Россия и Китай, — предпочли устраниться от прямого участия в натужных (а зачастую и неадекватных) попытках Америки помешать региону увязнуть в назревающих этнических и религиозных конфликтах.
В конечном итоге любое конструктивное разрешение афганского вопроса требует внутриполитического соглашения между правительством в Кабуле и соперничающими группировками в рамках внешней региональной структуры, где главные соседи Афганистана будут прежде всего сами способствовать формированию стабильности в стране. Как утверждалось выше, продолжительное военное присутствие преимущественно американских войск в Афганистане не поможет справиться с афганской трагедией, вызванной ещё советским вторжением, и вряд ли обеспечит стабильность в регионе. Точно так же региональные проблемы, связанные с Ираном, не помогут решить ни американские, ни израильские удары по строящимся в Иране ядерным объектам. Подобные действия только подольют масла воинственного фундаментализма в огонь национальных чувств иранцев, разжигая продолжительный конфликт с разрушительными последствиями для нескольких пока ещё прозападных режимов на Ближнем Востоке. Поэтому в перспективе Иран также нужно включать в процесс регионального урегулирования.
Как бы то ни было, Штатам пока ещё по силам сдерживать ядерный Иран. В прошлом Америке удавалось успешно предотвратить применение ядерного вооружения Советским Союзом и Китаем (несмотря на вспышки крайней воинственности обеих стран) и в конце концов создать благоприятные условия для американо-российских и американо-китайских взаимоотношений. Кроме того, Америка может отгородиться ядерным щитом от всего Ближнего Востока, в случае если появление у Ирана ядерного оружия станет очевидным. Поэтому если Иран не урегулирует взаимоотношения с мировым сообществом, предоставив весомые доказательства, что его ядерная программа не содержит тайного направления по разработке ядерного оружия, Штатам придётся публично заявить, что любая попытка Ирана воздействовать угрозами или силой на своих ближневосточных соседей будет расцениваться как выступление против самих Штатов.
В этой связи, если станет ясно, что Иран действительно приближается к вступлению в ядерный клуб, Америке стоит поискать поддержки и у других ядерных держав, чтобы с помощью совместной резолюции ООН разоружить Иран — в случае необходимости принудительно. Однако, подчеркиваем, подобная инициатива должна быть совместной, с участием России и Китая в том числе. Америка может и сама обеспечить ядерное прикрытие для этого региона, однако она не должна ввязываться в односторонние (либо совместные лишь с Израилем) военные действия против Ирана, поскольку тогда она увязнет в более масштабном, но снова единоличном и губительном для нее самой конфликте.
Не меньшую роль в урегулировании афганского и иранского вопроса играет участие Америки в конструктивном разрешении палестино-израильского конфликта. Этот конфликт отравляет атмосферу Ближнего Востока, провоцирует мусульманский экстремизм и напрямую подрывает государственные интересы Америки. Урегулирование вопроса послужит гигантским шагом к налаживанию стабильности на Ближнем Востоке. В случае неудачи пострадают американские интересы в этом регионе, а судьба Израиля во враждебном окружении станет непредсказуемой.
Три этих взаимосвязанных вопроса остаются — в силу мгновенности своего потенциального воздействия — наиболее животрепещущими пунктами геополитической повестки дня для Америки. Однако далеко идущие изменения в расстановке мировых сил требуют от Америки (оставим пока в стороне существующий кризис) вырабатывать долгосрочное стратегическое видение более стабильной и основанной на сотрудничестве геополитики в Евразии. На этом этапе только Америка способна обеспечить требуемое трансконтинентальное равновесие, без которого зреющие на этом огромном и уже политически активизирующемся пространстве конфликты могут разгореться не на шутку. Европа, к сожалению, не видит дальше своего носа, Россия оглядывается в прошлое, Китай смотрит в собственное будущее, а Индия, с завистью, — на Китай.
Подобная долгосрочная геостратегическая инициатива должна быть направлена на Евразию в целом. Благодаря сочетанию конкурентоспособных геополитических мотиваций, политической мощи и экономического динамизма этот огромный континент попадает в самую гущу мировых событий[17]. У Америки (после того как в 1991 году она осталась единственной в мире супердержавой) имелась уникальная возможность сыграть активную роль в развитии международной архитектуры Евразии с целью заполнить вакуум, образовавшийся после исчезновения господствовавшего на континенте китайско-советского блока. Эту возможность Америка упустила, поэтому теперь ту же задачу придётся выполнять в гораздо более сложных для Штатов условиях.
Евразия уже два десятилетия, прошедших после окончания «холодной войны», находится в дрейфе. Европа стала более политически разобщенной, Турция и Россия остаются где-то на периферии западного сообщества. На Востоке набирает экономическую, политическую и военную силу Китай, создавая напряженность в регионе, и без того одолеваемом историческими противоречиями. Чтобы обеспечить стабильность на всем континенте, Америка должна учесть в своей политической линии все эти проблемные аспекты, назревшие в обеих частях Евразии.
На Западе Евросоюз не сумел воспользоваться периодом «цельной и свободной Европы», чтобы по-настоящему сплотить её и гарантированно обеспечить её свободу. Валютный союз не заменит настоящего политического объединения — не говоря уже о том, что валютный союз, основанный на неравных государственных ресурсах и обязательствах, не способен сплотить народы в транснациональном единстве. Обострившиеся после 2007 года (особенно в южных частях) экономические проблемы делают образ Европы как военно-политического авторитета ещё более призрачным. Из центральной фигуры прежнего Запада Европа превратилась в придаток нового Запада, где определяющая роль принадлежит Америке.
Однако единство этого нового Запада с Америкой во главе тоже нельзя принимать как данность. Кроме того, что участники Евросоюза не идентифицируют себя с этим транснациональным образованием (не говоря уже об общей глобальной роли), они рискуют пасть жертвами растущих геостратегических расколов. Великобритания цепляется за свою особую связь с Соединёнными Штатами и за особый статус в Евросоюзе. Франция, завидуя Германии, выдвигающейся в лидеры Евросоюза, неустанно пытается отвоевать место наверху и для себя, примазываясь то к Америке, то к России, то к Германии, не говоря уже о руководстве аморфным Средиземноморским союзом. Германия примеряет на себя бисмаркианскую концепцию особых отношений с Россией, что неизбежно вызывает опасения у некоторых стран Центральной Европы, заставляя укреплять оборонные связи со Штатами.
При этом все европейские страны избегают сколько-нибудь серьёзной инициативы в обеспечении собственной коллективной безопасности (или даже на базе НАТО). Как стремительно стареющее население, так и молодежь больше озабочены безопасностью социальной, чем государственной. Поэтому Европа все активнее перекладывает ответственность за свою безопасность на плечи Штатов, в надежде, что те по-прежнему задаются целью сохранить её в границах «цельной и свободной». Однако эти границы легко может перемахнуть складывающийся российско-германский союз, в который Германию неодолимо влекут заманчивые для её деловой элиты (а также итальянской и некоторых других) коммерческие перспективы модернизирующейся России. Таким образом, Евросоюз рискует получить углубление геостратегического раскола, поскольку некоторые ключевые участники могут не устоять перед выгодами привилегированного делового и политического партнёрства с Россией.
Вышеизложенное — повод одновременно для сожаления и беспокойства, так как европейская инициатива несет в себе огромный и уже доказанный потенциал для социально-демократического преобразования восточной части Европы. Расширение Евросоюза на Центральную Европу (которую во времена «холодной войны» обычно называли Восточной) уже побудило страны к далеко идущим институциональным и инфраструктурным реформам. Самым наглядным примером, привлекающим внимание соседних Украины и Беларуси, служит Польша. Со временем пример Европы может оказать существенное преобразующее влияние на Россию и Турцию, особенно если Европа усилит геополитическую активность и вместе с Америкой задастся совместной целью приобщить обе страны к расширенному и более энергичному западному сообществу.
Однако для этого потребуется дальновидность и долгосрочная стратегия. Но у сегодняшней Европы (равно как и у Америки) отсутствует и то, и другое. Ирония в том, что даже географически удаленная Корея в своей центральной газете осенью 2010 года проницательно обвинила Европу в стратегическом эгоизме, заявляя без обиняков: «Было бы, конечно, неправильно предполагать, что Европа вдруг превратилась в политическое болото. Однако европейцам в самом деле стоит оглянуться на себя и представить, что с ними будет через сорок лет при сохранении существующих тенденций. Европе необходимо четко определить свои интересы — и свою ответственность. В нынешнем веке, когда многие обстоятельства будут против Европы, ей понадобится выработать целеустремленность, а также моральные нормы, которыми она будет руководствоваться в своих действиях и, надо надеяться, лидерстве»[18].
Таким образом, вопрос о том, «что будет с Европой через сорок лет», напрямую относится с геополитической точки зрения к будущему европейских взаимоотношений с её географическим востоком, поэтому должен в равной степени заботить и Европу, и Америку. Где должна проходить восточная граница расширенной Европы, а значит, и Запада? Какую роль отвести Турции и России, если они действительно станут частью расширенного Запада? И наоборот, каковы последствия для Европы и Америки, если Турция и Россия останутся — отчасти из-за европейской предвзятости и американской пассивности — вне Европы, а значит, и вне Запада?
Незавершённое по сей день преобразование Турции с самого начала строилось по европейской модели, когда в 1921 году Ататюрк (Мустафа Кемаль), вождь движения младотурков, объявил о решении превратить турецкий этнический костяк — остатки распавшейся Османской империи — в современное светское государство европейского типа, впредь известное как Турция. Ближе к настоящему времени модернизация перешла в демократизацию — в значительной степени страной двигало желание стать признанной частью объединяющейся Европы. Подзадориваемая самой Европой ещё с 1960-х, Турция в 1987 году подала заявку на вступление, что, в свою очередь, привело в 2005 году к решению ЕС начать официальные переговоры. И несмотря на сомнения некоторых стран-участниц — прежде всего Франции и Германии — относительно принятия Турции, геополитическая реальность такова, что турецкая демократия поистине западного образца, прочно закрепившаяся на Западе ещё как-то, кроме участия в НАТО, может послужить для Европы щитом, оберегающим её от беспокойного Ближнего Востока.
С Россией в краткосрочной перспективе дело обстоит сложнее, однако в более отдаленном будущем стремление к такому же положительному и далеко идущему стратегическому участию обретает историческую своевременность. Да, действительно, спустя двадцать лет после распада Советского Союза Россия все ещё не определилась с самосознанием, ностальгирует по прошлому и одновременно переоценивает кое-какие свои возможности. Усилия по созданию «общего экономического пространства» (под эгидой Кремля) на территории бывшего Советского Союза вызывают объяснимое беспокойство у независимых теперь бывших советских республик. В её правящей верхушке по-прежнему преобладает стремление разрушить трансатлантические связи и копится обида на центральноевропейские страны за желание тесной интеграции с Евросоюзом и за продиктованное само-оборонными целями вступление в НАТО. В то же время Россия и сама обеспокоена тем, что у границ её богатого полезными ископаемыми и редконаселённого Дальнего Востока набирает силу Китай.
Однако в то же время обретающий политическое влияние российский средний класс определенно перенимает западные привычки, а в интеллектуальных кругах высказывается всё больше открытых пожеланий видеть Россию частью современного Запада. Основополагающим вопросом «о правильном соотношении модернизации и демократизации» начала все чаще задаваться в неофициальных дискуссиях верхушка страны, включая даже высшие политические круги в Кремле. Все большее число россиян приходит к осознанию, что в долгосрочные жизненные интересы страны входят фундаментальные перемены в отношениях России с Западом.
Одновременно в восточной половине Евразии растет неуверенность относительно геополитической стабильности Азии. Если не применять целенаправленное сдерживание, геополитическое соперничество во встрепенувшейся Азии может приобрести опасное сходство с конфликтами последних двух столетий на Западе. Амбиции Китая начинают вырисовываться более отчётливо, националистическая агрессивность постепенно проступает через кропотливо сотканную завесу официальной скромности, национальной умеренности и исторического терпения. Соперничество за региональное господство с Японией и Индией пока ещё не выходит за рамки дипломатической и экономической сфер, но обладание действенной военной силой (и, возможно, готовность ею воспользоваться) становится весомым соображением в геополитических расчетах обеих сторон. Любое применение силы может обернуться особенно грозными последствиями в соперничестве между ядерными державами Китаем и Индией за располагающий собственным ядерным оружием Пакистан. В этом случае восходящий Восток может стать таким же очагом напряженности, как когда-то старый Запад.
Как отмечалось выше, юго-восточный регион пробудившегося Востока Евразии уже охвачен потенциально инфекционным кризисом. «Глобальные Балканы»[19], охватывающие Ближний Восток, Иран, Афганистан и Пакистан (где из всех крупных зарубежных держав на военное вмешательство пошли только США), грозят разрастись и на Центральную Азию, тогда как в некоторых районах населённого мусульманами российского Северного Кавказа обстановка уже накаляется. Каждое из новых центральноазиатских государств подвержено внутренней напряженности, все они нестабильны и все жаждут более прямых контактов с окружающим миром, одновременно пытаясь избежать как российского, так и китайского влияния. Таким образом, новой, политически пробудившейся Евразии как единому целому не хватает общего каркаса, и её геополитическая стабильность вызывает сомнения.
Более ста лет назад один из основоположников геополитики, Хэлфорд Маккиндер, определив Евразию как самый важный «мировой остров», пришел к выводу: «кто правит мировым островом, тот командует миром». За всю мировую историю лишь трое создателей мощной военной машины сумели в разное время приблизиться к подобному «владычеству». Чингисхану, благодаря своим выдающимся полководческим качествам, это почти удалось, однако его завоевательный поход на «мировой остров» закончился на границах Центральной Европы. Он не смог удержать в руках гигантскую территорию и население, и в скором времени тонкий монгольский налет на его «империи» был ассимилирован завоёванным населением.
Гитлер, завоевав Европу, приближался к владычеству над Евразией с противоположной стороны и мог бы преуспеть, если бы вторжение его армии в Россию с запада было подкреплено ударом японской армии с востока. После победы над Гитлером советские войска окопались в центре Европы к западу от Берлина, и Сталин, по сути, оказался в шаге от владычества, когда его трансъевразийский китайско-советский блок, появившийся в результате торжества коммунистов в Китае, попытался выдворить Америку из Кореи. Однако шансы на то, что «мировой остров» станет коммунистическим, быстро померкли, когда на западе появилось НАТО, а китайско-советский блок на востоке раскололся после смерти Сталина на враждебные группировки.
Становление неожиданно динамичной, но в то же время сложной в международном отношении, политически пробудившейся Азии рождает новую действительность, в которой ни одна держава больше не сможет, говоря словами Маккиндера, «править» Евразией, а значит, «командовать» миром. Задача Америки, упустившей целых двадцать лет, — действовать тоньше и в большем соответствии с новыми реалиями евразийской власти. Единоличное господство даже самого сильного государства уже невозможно, особенно учитывая появление новых региональных игроков. Поэтому Америке сейчас следует нацелиться на долгосрочную работу по обеспечению трансъевразийской стабильности в широком геополитическом смысле, основанной на выстраивающемся компромиссе между старыми силами Запада и новыми силами Востока.
В целом выполнение вышеозначенной задачи потребует от Штатов участия в формировании расширенного и более энергичного Запада и одновременной помощи в урегулировании назревающего соперничества на крепнущем и беспокойном Востоке. Для этой комплексной инициативы понадобится в течение следующих нескольких десятилетий связать с помощью таких институтов, как ЕС и НАТО, Россию и Турцию с Западом, который уже включает и ЕС, и США. Медленное, но верное продвижение в этом направлении даст стратегическую целеустремленность Европе, которая всё больше рискует отойти в дестабилизирующую и разъединяющую геополитическую тень. В то же время стратегическое участие Америки в делах Азии должно повлечь за собой тщательно выверенное выстраивание взаимовыгодного сотрудничества с Китаем. Параллельно следует целенаправленно склонять к примирению Китай и союзницу Штатов Японию, а также развивать дружественные отношения с такими ключевыми странами, как Индия и Индонезия. В противном случае соперничество между азиатскими государствами либо страхи по поводу китайского господства могут лишить Азию как намечающейся мировой роли, так и региональной стабильности. Предстоящая задача заключается в том, чтобы превратить геополитическое видение долгосрочной перспективы в исторически оправданную и политически привлекательную стратегию, обеспечивающую возрождение Запада и облегчающую стабилизацию Востока в рамках более широкой партнёрской структуры.
2. Расширенный и более энергичный Запад
Приведённые выше рассуждения об «угасающем Западе» и «гибели «Американской мечты»» не стоит считать исторической неизбежностью. Возрождение динамизма американской внутренней экономики вполне вероятно, и Америка в целенаправленном сотрудничестве с Европой может образовать расширенный и более энергичный Запад. Отправной точкой для подобной долгосрочной стратегии будет осознание исторического факта, что Европа по сей день остается «незавершённой». И так будет до тех пор, пока Запад, проявив стратегическую трезвость и благоразумие, не примет Турцию на более равных условиях и не приобщит Россию как в политическом, так и в экономическом отношении. Расширенный Запад послужит стабилизатором для меняющейся Евразии и сможет возродить собственное историческое наследие.
Разделительная линия между Европой и Россией с Турцией всего лишь географическая абстракция. Ни река Буг (отделяющая Польшу от Беларуси), ни Прут (по которому проходит граница между Румынией и Украиной), ни Нарва (разделяющая Эстонию и Россию) не выполняют роли географических или культурных рубежей европейского востока. Равно как не выполняют этой роли и расположенные в самом сердце России Уральские горы, по которым, как пишут все учебники географии, проходит граница Европы и Азии. Ещё хуже с этой ролью справляется пролив Босфор, соединяющий Средиземное и Черное моря, хотя разделенный узкой полоской воды Стамбул считается расположенным одной частью в Европе, другой (как и основная территории страны) — в Азии[20].
Ещё бóльшую путаницу вносят традиционные представления о культурных границах Европы. По образу жизни, архитектуре и социальному укладу дальневосточный Владивосток оказывается куда более европейским, чем Казань (столица Татарстана), расположенная за тысячи миль от Владивостока в «европейской» части Российской Федерации. Столица Турции Анкара, находящаяся на Анатолийском плато, а значит, с географической точки зрения в Азии, не менее европейский город, чем столица Армении Ереван, построенный более чем на полтысячи миль восточнее, однако официально принадлежащий Европе.
В конечном итоге Россию и Турцию (в меньшей степени) отделяет от Европы не география и не образ жизни, а скорее не поддающееся точному определению несоответствие отличительным политическим и культурным особенностям современного постимперского Запада. Ему присуще сочетание остаточной духовности и философских принципов (особенно тех, что отстаивают неприкосновенность личности), а также повсеместно принятого понятия гражданских прав, закрепленного в явной приверженности власти закона в конституционных демократических государствах. Россия разделяет эти ценности на словах, однако в политическом строе они не отражены, тогда как Турция уже активно применяет на практике. Обе страны безапелляционно заявляют о своей культурной и социальной «европеизации». Обе сводят к минимуму остатки своего когда-то более очевидного восточного деспотизма. Турки упирают на институционализированное отделение религии от государства в своей модернизированной и всё более демократической стране. Россияне подчеркивают, что Российская империя целенаправленно европеизировалась ещё со времен Петра I, а коммунистический период — это скорее отклонение, и традиции русского православия неотделимы от европейского христианства.
Тем не менее Россия и Турция действительно, пусть и по-разному, выступают наследницами своего самобытного имперского прошлого, которое сплетается с их современной «европеизацией». Обе страны побывали на вершине славы отдельно от Европы (и зачастую в противовес ей). Обе пережили падение с этой вершины. В XIX веке Турцию прозвали «больным Европы». В XX веке Россию воспринимали так же дважды — первый раз перед Октябрьской революцией, затем после падения советского коммунистического строя. Обе страны отреклись от своего имперского прошлого, однако полностью стереть его ни из геополитических амбиций, ни из исторического сознания, несмотря на целенаправленное и упорное переосмысление себя, им не удается.
На протяжении XX века Турция больше преуспела в преобразовании, чем коммунистическая Россия. Масштабные реформы Ататюрка, обрушенные на страну в 1924 году (через три года после провозглашения её постимперским государством), повлекли за собой радикальные и на редкость удачные перемены. Турция отказалась от своих арабо-исламских корней, одним махом перешла с арабского алфавита на латиницу, выдворила религиозные элементы из государственных учреждений и даже сменила манеру одеваться. В дальнейшие десятилетия она последовательно и целеустремленно институционализировала растущую демократию в государстве, за которым прочно закрепился светский статус.
В отличие от России Турция никогда не впадала ни в манихейские страсти по истреблению собственного народа, ни в тоталитаризм. Амбициозная националистическая мистика Ататюрка будоражила умы пылкой турецкой молодежи сама по себе, а не вбивалась с помощью продолжительного бесчеловечного террора. Турция не строила гулаговских лагерей и не провозглашала свои внутренние преобразования универсально применимыми и исторически неизбежными. Турецкий эксперимент не отличался такими глобальными притязаниями, как советский, однако в рамках своей страны оказался более плодотворным.
Немаловажно также то, что Турция сумела отказаться от своих имперских амбиций и перенаправить силы на внутреннюю социальную модернизацию. Ата-тюрком, твердой рукой её внедрявшим, двигал исторический расчет, в котором средства соответствовали целям, тем самым позволяя избежать сталинских бесчинств, коренящихся в ленинской утопичности и универсализме. Этот же расчет помог Турции на удивление реалистично принять свой новый постимперский статус — особенно по сравнению с Россией, где в высших кругах ещё кое-где жива ностальгия по потерянной многонациональной империи.
Последние два десятилетия Турция уверенно шагала вперед по пути консолидации по-настоящему работоспособной конституционной демократии, движимая желанием вступить в Евросоюз, куда её пригласили ещё несколько десятилетий назад, но лишь при условии соответствия европейским демократическим стандартам. Однако, что гораздо важнее, планомерная государственная демократизация отражала постепенное распространение демократических принципов на бытовом уровне. И хотя демократия в Турции ещё недостаточно окрепла, особенно в области свободы печати, одно то, что турецким военным пришлось считаться с результатами выборов и неприятными для них конституционными изменениями, свидетельствует о жизнеспособности формирующейся турецкой демократии. В этом отношении Турция определенно опережает Россию.
Демократический процесс в Турции невозможен без дальнейшей секуляризации. Поскольку Ататюрк в 1924 году начал отделение церкви от государства сверху, многие европейцы и даже турки опасаются, что вызванная запуском и последующим ускорением демократизации в последние десятилетия политическая открытость приведет к всплеску крайних проявлений главенства религии в общественной сфере и даже к превосходству религиозного самосознания над национальным. Однако ничего подобного, по крайней мере пока, не происходит, и по некоторым признакам крепнущая турецкая демократия постепенно снижает привлекательность религиозного фундаментализма. Так, например, согласно исследованию одного турецкого университета, за период с 1999 по 2009 год процент народных голосов за принятие законов шариата снизился с 25% до 10%. Укрепление связей с Европой, вероятнее всего, послужит дальнейшему общественному признанию Турции как светского государства.
Необходимо также сознавать, что Турция уже обладает широкими связями в ряде важных областей с Западом в целом и с Европой в частности. С момента создания НАТО она была верным участником альянса, выказывая куда большую готовность помочь делом в случае конфликта, чем некоторые другие европейские союзники. Кроме того, у нее вторая по численности среди участников НАТО регулярная армия. На протяжении всей «холодной войны» Турция поддерживала с Соединёнными Штатами всесторонние стратегические связи в сфере безопасности. Год за годом она методично приводила свое законодательство и конституционную практику в соответствие со стандартами Евросоюза. Таким образом, де-факто, пусть и без юридического закрепления, Турция во многих важных отношениях уже неофициально является частью Европы, а значит, и Запада.
На международной арене модернизирующаяся и светская в основе своей сегодняшняя Турция начинает завоевывать региональный авторитет, географически обусловленный имперским османским прошлым. Новая внешняя политика Турции, проводимая её геополитически мыслящим министром иностранных дел (Ахметом Давутоглу, разработавшим концепцию «стратегической глубины»), основана на признании Турции региональным лидером на территории бывшей Османской империи, включавшей в себя Левант, Северную Африку и Месопотамию. Этот подход продиктован не религиозными соображениями, а историко-геополитическими. Согласно стратегии Давутоглу, основанной на резонном соображении, что с соседями лучше жить в мире, чем враждовать, Турция должна, воспользовавшись своим нынешним социоэкономическим динамизмом (в 2010 году она заняла 17-е место по развитию экономики), восстановить исторические отношения, которые в XX веке ослабли из-за сосредоточения Кемаля на секуляризации страны и формировании специфически турецкой государственности.
Кроме того, Турцию сейчас манят получившие независимость после распада Советского Союза центральноазиатские государства за пределами бывшей Османской империи, носители преимущественно тюркского культурного наследия. Более активный коммерческий и культурный охват со стороны Турции может стать трамплином для модернизации, секуляризации и в конечном итоге демократизации этого богатого ресурсами, но геополитически отсталого края. Нелишне учесть также, что (в свете стремления России монополизировать прямой доступ зарубежных стран к центральноазиатскому экспорту энергоресурсов) растущий региональный авторитет Турции может — в случае объединения усилий с Азербайджаном и Грузией — облегчить Европе беспрепятственный доступ через Каспийское море к центральноазиатской нефти и газу.
Всё более обнадеживающее превращение Турции в современное светское государство — несмотря на сохраняющуюся отсталость в некоторых общественных вопросах, включая свободу печати, образование и развитие человеческого потенциала (см. сравнительные таблицы по России и Турции), — наполняет её граждан патриотической гордостью, которая может обернуться стойкими антизападными настроениями, если Турция почувствует, что Европа продолжает её отвергать. Влиятельные внутриевропейские силы — большей частью во Франции и Германии — по-прежнему отказывают Турции в её устремлениях, необоснованно считая её чуждой культурой, которая направлена не на партнёрство, а на завоевание. Поэтому спустя восемьдесят пять лет после начала беспрецедентного процесса социальной модернизации и культурного преобразования по европейскому образцу турков начинает возмущать, что их страна по-прежнему находится в изоляции. Соответственно растет риск, что в случае провала демократического эксперимента в Турции она может вернуться назад к более агрессивному исламизму либо ввести недемократический военный строй. И в том, и в другом случае Турция, вместо того чтобы заслонять Европу от проблем и страстей Ближнего Востока, послужит каналом их трансляции через Балканы.
Такой исход может стать особенно опасным в том случае, если Америке с Европой так и не удастся обеспечить мирное урегулирование палестино-израильского конфликта и (или) если Америка ввяжется в прямое столкновение с Ираном. Первое (с большой долей вероятности способно вылиться в эскалацию экстремизма на Ближнем Востоке) грозит косвенно, но все же достаточно пагубно отразиться на отношении Турции к Западу. Второе поставит под удар безопасность Турции, особенно если конфликт приведет к разрастанию устраиваемых курдами беспорядков и снова дестабилизирует Ирак. Турция вряд ли смирится с тем, что Запад не просто игнорирует, но и подрывает её национальные интересы.
Сохраняющееся отчуждение от Европы, перерастающее во враждебность, может привести к политическому откату назад и возрождению фундаментализма, способных затормозить маршевый шаг Турции к модернизму. В самом худшем случае, напоминающем последствия свержения иранского шаха в 1978 году, подобное отчуждение может ликвидировать даже выдающиеся плоды трудов Ататюрка, что будет прискорбно с исторической и геополитической точки зрения — по трем основополагающим причинам. Во-первых, демократизация и растущая модернизация Турции свидетельствуют, что и та, и другая вполне совместимы с исламскими религиозными традициями. И это свидетельство играет важную роль как для политического будущего исламского мира, так и для общемировой стабильности. Во-вторых, нацеленность Турции на мирное сотрудничество со своими ближневосточными соседями, составляющими территорию её исторического господства, совпадает с оборонными интересами Запада в том же регионе. В-третьих, перестраивающаяся на западный манер, светская, но все ещё исламская Турция — и все ещё эксплуатирующая свои территориальные и культурные связи с народами бывшей Османской империи и постсоветских центральноазиатских государств — может снизить привлекательность исламского экстремизма и укрепить региональную стабильность в Центральной Азии, что пойдет на благо не только ей самой, но и Европе, и России.
В отличие от Турции взаимоотношения России с Европой носят двойственный характер. Российская политическая верхушка на словах жаждет сближения с Евросоюзом и НАТО, однако проводить реформы, способствующие этому сближению, она на данном этапе не готова. Её социальным, политическим и экономическим программам не хватает целеустремленности, поэтому перспективы страны остаются достаточно туманными. Тем не менее для Америки, Европы и России принципиально, чтобы Россия выстроила партнёрские отношения с Западом, основанные на приверженности общим политическим и экономическим ценностям. Следующие два десятилетия, вероятно, будут иметь критическое значение для вырабатывания Россией пути к более тесному — и политически искреннему — сотрудничеству с Западом.
Исторически Россия считает себя слишком великой, чтобы удовлетвориться статусом обычного европейского государства, но при этом на постоянное главенство в Европе ей не хватает сил. В этой связи примечательно, что своими величайшими военными триумфами — в частности, победоносным входом армии Александра I в Париж в 1815 году и праздничным ужином Сталина на Потсдамской конференции в середине 1945 года — Россия больше обязана промахам своих врагов, чем успехам государственного управления. Не напади Наполеон на Россию в 1812 году, вряд ли российские войска входили бы в 1815 году в Париж, поскольку менее чем через полвека после победы Александра I Россия потерпела поражение в Крымской войне от англо-французских экспедиционных сил, переброшенных издалека морским путем. Ещё полвека спустя, в 1905 году, её разгромили на Дальнем Востоке японские военно-морские силы. В Первой мировой войне над ней одержала решительную победу Германия, которой пришлось долгое время сражаться на два фронта. Победа Сталина в середине XX века, обусловленная недомыслием Гитлера, обеспечила России политический контроль над восточноевропейскими странами, простирающийся до самого сердца Европы. Однако не прошло и полувека после этого триумфа, как контролируемый Советами блок социалистических государств и сам преемник Российской империи распались, растратив все силы на «холодную войну» с Америкой.
Тем не менее современной постимперской России благодаря преимуществам её редконаселённой, но обширной территории, богатой природными ресурсами, уготована немаловажная роль на международной арене. Однако исторически Россия как крупный международный игрок не обладала ни британской дипломатичностью, ни американской коммерческой хваткой и привлекательностью демократии, ни китайским терпением и уверенностью в своих силах. Она не сумела выработать последовательную государственную политику, которая при рачительном использовании природных богатств, невероятных просторов и впечатляющих народных талантов обеспечила бы стабильный подъём страны, подавая другим государствам пример успешного социального развития. Вместо этого Россию кидало из крайности в крайность -- периоды триумфального и где-то мессианского самоутверждения сменялись беспросветным застоем.
Кроме того, несмотря на размеры территории, автоматически причисляющие Россию к великим державам, её мировая репутация подмочена социоэкономическими условиями жизни её народа. Широко известные социальные недостатки и относительно скромный уровень жизни препятствуют осуществлению её международных амбиций. Суровый демографический кризис — отрицательный прирост населения и высокий уровень смертности — свидетельствует о социальной несостоятельности, тем более что причиной сравнительно короткой продолжительности жизни мужского населения служит алкоголизм и связанная с ним деморализация. В то же время растущее беспокойство относительно усиливающихся исламских волнений вдоль новых южных границ и едва скрываемые опасения по поводу набирающего силу густонаселённого Китая под боком у российских малолюдных восточных земель идут вразрез с раздутым самомнением властей предержащих.
По сравнению с Турцией социальные показатели у России (несмотря на безоговорочное первое место по площади, девятое — по численности населения и второе — по объемам ядерного вооружения) существенно ниже и в мировом рейтинге могут считаться в лучшем случае средними. По продолжительности жизни и приросту населения Россия пугающе отстает. В совокупности рейтинговые показатели России и Турции наглядно демонстрируют следующую диалектику: обе страны представляют собой развитые в определенном отношении индустриальные государства с несоответствующим этому уровню обществом, при этом Россию тянет назад недемократическая коррумпированная политическая система. Красноречивее всего будет сопоставление со странами, располагающимися в рейтинге чуть выше или чуть ниже Турции и России. Демографический кризис, коррупция в политике, устаревшая и ресурсозависимая экономическая модель и социальная отсталость России особенно активно препятствуют претворению в жизнь вполне закономерных устремлений её народа — талантливого, но во многом страдающего от дурного руководства. Приводимые ниже данные (см. Таблицу 4.1) подтверждают предположение, что обе страны сильно выиграют от по-настоящему преобразующих взаимоотношений с Европой, которая сможет благодаря сохранению своих связей с Америкой без опаски обращаться к Востоку.
Пожалуй, самым главным препятствием, мешающим объединению России с Западом в философском аспекте, служит неослабевающее пренебрежение властью закона. При отсутствии институционализированного господства закона внедрение демократии западного образца в России остается не более чем поверхностной имитацией. Именно поэтому в стране процветают коррупция и нарушение гражданских прав — явления, берущие начало в исторически сложившейся традиции подчинения общества государству.
Ещё больше усложняет положение то, что российская внешнеполитическая элита — в отличие от турецкой — подвержена разногласиям и некоторому эскапизму. На данном этапе полноценное вступление в Североатлантический альянс посредством членства в экономических, политических и оборонных организациях не входит у России (также в отличие от Турции) в число важнейших четко сформулированных задач. На самом деле в кругах российской политической и деловой элиты существует множество различных представлений о глобальной роли России. Многие богатые российские бизнесмены (особенно в Санкт-Петербурге и в Москве) хотели бы видеть Россию современной страной европейского типа — учитывая соответствующие экономические преимущества. Тогда как для политической элиты предпочтительнее, чтобы Россия добилась господства в отделенной от Америки Европе или даже стала мировым лидером наравне с Америкой. Умы третьих будоражат не менее заманчивые идеи «евразианизма», «славянского союза» или даже антизападного альянса с Китаем.
«Евразианисты», завороженные гигантскими географическими размерами России, видят её могущественной евразийской державой, никогда не принадлежавшей в полной мере ни Европе, ни Азии, и считают, что ей уготована не менее великая роль, чем Америке и Китаю. При этом они упускают из виду, что эти трансъевразийские просторы большей частью безлюдны и плохо освоены, поэтому подобная стратегия иллюзорна. Вариацией на ту же тему выступает не менее утопичная идея российско-китайского альянса, направленного, очевидно, против Америки. Суровая действительность, которую многие россияне не в силах признать, такова, что в подобном альянсе (при условии, что Китай на него пойдет) Россия окажется на вторых ролях, а это грозит невыгодными для нее территориальными последствиями.
Поделиться книгой: