Кровь и огонь

— Реклюзиарх! — Закричал один из Львов. — Его должен убить Экене!

Разозлённый атакой орка, я перешёл к обороне. Я ранил тварь, но что значат ушибы и порванная шкура для такого огромного монстра? Куров — пожалуй, самый глупый солдат на свете — присоединился ко мне, без всякого эффекта рубанув зелёнокожего саблей. Вожак презрительно ударил с плеча, и я сумел заблокировать клешню меньше чем в ладони от головы генерала. Дождь искр пролился на лицо командующего — для него они выглядели падающими звёздами.

— Назад, — выдохнул я, мои руки дрожали от напряжения. — Это не твой бой.

Хвала Императору — Куров подчинился.

Орк во второй раз бросился на меня и сбил с ног. Я снова поднялся первым, ища в липкой грязи крозиус. Конечно же, когда зелёнокожий встал, оказалось что булава Мордреда у него. Для ксеноса она была всего лишь дубинкой — жалкой дубинкой с разорванной цепью. Я начал отступать, сгорая от стыда с каждым шагом.

На тварь обрушились лазерные разряды. Они оказались абсолютно бесполезными как против брони, так и против плоти, которую пробивали всего на пару сантиметров. Один из Львов прыгнул на орка только за тем, чтобы его перехватили в воздухе и раздавили покорёженными клешнями. Керамит трескался с тем же жалобным металлическим звуком, с каким танки плавились в химическом огне.

Вожак отшвырнул труп. У меня оставался пистолет, который разрядился ещё час назад, и метр разорванной цепи, которая превратилась в бесполезный кнут. Неповоротливый монстр в металлической броне шагал по болоту из крови наших товарищей.

С дикими криками к нему устремились легионеры, бесполезно стреляя в упор. Я приказал им отойти по двум причинам: гвардейцы не могли причинить чудовищу никакого вреда, и случилась бы катастрофа, если бы они всё же преуспели.

Кинерик прыгнул на спину орка, обрушив беззубый меч. После каждого удара разлетались брызги искр, но не брызги крови. Вожак взревел, словно карнозавр, и швырнул брата в кучу промокших трупов. Я услышал по воксу, как что-то влажно хрустнуло, и взмолился — вслух и не стыдясь — чтобы это не был позвоночник Кинерика.

— Призрак Императора.

Трон Повелителя Человечества, ксенос говорил на готике. Плохо и грубо, но вполне сносно для понимания. Из-за уродливых челюстей я плохо отличал одного зелёнокожего от другого. Этот направил мне в лицо крозиус и произнёс имя моего повелителя.

Нет, не мне в лицо. В лицевую пластину моего шлема. Вечный лик черепа Императора. — Призрак Императора. — Сказал он. — Призрак Императора. — Голос был как у недавно проснувшегося из стазиса дредноута. Я не мог понять тогда, и не могу понять сейчас, как живое существо может рокотать подобно вулкану.

— Я — воплощение воли бессмертного Императора, — сказал я сквозь зубы, сжатые, как и на маске-черепе. — И ты заплатишь за свои преступления против армий человечества.

Вожак неуклюже устремился на меня. Я шагнул в сторону, поднырнул, уклонился, пригнувшись к ставшей ещё нечестивей земле, и хлёстко ударил цепью назад. Удар оказался громким, но бесполезным, как и стрельба гвардейцев. Лазерный огонь стал реже — в такой близи они боялись попасть в меня.

— Экене… — произнёс я по воксу единственное слово. Во время девятого витка я схватил крозиус за рукоять, ощутив каждую йоту энергии, которая болезненно запылала в моей плоти. Ксенос вдавливал меня в землю, я стоял на коленях, но разжать руки — значит умереть от собственного оружия.

Сервомоторы орочьего доспеха взвыли от перегрузки, когда монстр замахнулся второй рукой. От клешни было невозможно уклониться, и она врезалась в мою броню. Я услышал такой же влажный хруст, как у Кинерика, и отлетел в грязь. Ретинальный дисплей показывал мне то, что я и так чувствовал — пульсирующую боль по всей левой половине тела. Кости сломались. Боль была такой, что не помогали инъекции адреналина. Предупреждающие руны звенели о биологических травмах и повреждениях доспеха. Я проигнорировал всё. Должен его убить Экене или кто-то другой, но я не потерплю, чтобы мерзкий слизняк завладел моим крозиусом.

Взревевший Дубаку выпрыгнул между нами — ни первое, ни второе не опозорило бы великого зверя, в честь которого назвали его орден. Он протянул руку назад, призывая меня отступить. Я заставил себя подчиниться, хотя ни за что не согласился бы в любых других обстоятельствах. Но сейчас мы сражались за честь Небесных Львов, и наступило время возмездия.

Экене ударил клинком по нагруднику, впившись взглядом в вожака зелёнокожих, закованного в силовой доспех из оторванных танковых бронепластин. Вокруг нас кипела битва, но я слышал слова кузена столь же ясно, как если бы сам их произносил.

— В какой бы ад не верила ваша нечестивая порода, ты расскажешь там своим свинячьим предкам, что сдох от клинка Экене из Элизиума, Льва Императора.

Я тогда ещё не знал, что он был последним Львом, который мог сражаться.

Поменялось ли что-нибудь, если бы я знал? Не уверен.

Дубаку атаковал. Его цепной меч бесполезен против клешни монстра, и мало шансов, что он сумеет парировать боевым ножом мою булаву. Нехватку мощи он компенсировал скоростью — никаких блоков, только уклонения.

Битва шла своим чередом. Куров сморгнул кровь, пытаясь перезарядить пистолет. Половину лица командующего снесли каким-то отвратительным грубым ржавым лезвием. Телохранители-штурмовики сражались рядом с генералом, коля штыками и стреляя в упор.

Я не видел рядом ни одного Льва. Я не слышал их переговоры по воксу. Никто не ответил на мои оклики.

С брони Кинерика ручьями стекала кровавая слизь. Брат оторвал уцелевшей рукой заляпанный грязью табард и направился ко мне. Вдвоём мы напали на зелёнокожих, которые сильно теснили Андрея и Курова. Первого орка я забил кулаками до смерти, а второго задушил, чувствуя нездоровую первобытную радость, когда видел, как жизнь потухает в свинячьих глазах. Задыхаясь, он царапал слабевшими когтями лицевую пластину и умер в моей хватке.

Я швырнул тушу ксеноса в грязь, и на его лбу появилась выжженная вспышкой дыра. Андрей стоял в нескольких метрах рядом, но из-за шлема-черепа он не увидел, как я инстинктивно зарычал, и приветственно вскинул винтовку.

— На всякий случай, — пояснил он.

— Не делай так больше, — проревел я.

Кинерик убрал ботинок с горла другого ксеноса — последнего нажима хватило, чтобы сломать то, что было у врага вместо трахеи.

Он тихо смеялся, наблюдая как тварь подыхает. Потом я написал, что брат заслужил рекомендации для сана капеллана и за другие многочисленные достоинства и за ревностную проницательность, но в этом личном отчёте я могу признаться, что всё решил именно в тот момент, когда он смеялся над задыхавшимся орком.

Его ненависть чиста — то, что меньшие воины могут назвать жестоким или беспричинным, капеллан называет святым. Кинерик достоин шлема-черепа.

— Где “Серый Воин”? — крикнул я генералу, которому грязь уже доходила выше колен.

— Подбит. — Куров повернул изуродованное лицо в мою сторону. Я увидел кость под облезшей плотью, а генерал всё равно продолжал широко улыбаться. — Мы будем горевать по нему позже, реклюзиарх. Капитан! Когда это случилось?

Андрей сражался с загоревшимся блоком управления на плече одного из своих товарищей, пытаясь заставить прибор правильно работать, для чего колотил по нему кулаком.

— Минуту назад. Час назад. Он сломался, ясно, генерал? Это правда и я…

Над нами попал в переделку “Стервятник” — из его центральной турбины доносился кашель, потому что ей пришлось пережёвывать пули орков вместо воздуха. Он падал, и пламя уже пробивалось сквозь стальной корпус. Я схватил двух ближайших солдат и бросился в сторону.

Когда они опомнились, то благодарность одного не знала границ. А вот вторым оказался Андрей, который даже и не подумал последовать примеру товарища.

— Это было драматично, я думаю. Да. Да, так и есть. — Он смахнул кровь с усиленного лазгана и попросил дух-машины продолжать стрелять, несмотря на то, что оружие упало в грязь. Рассеявшиеся солдаты из его отделения вновь собрались вместе возле обломков десантно-штурмового корабля.

Ещё больше зелёнокожих неслось на нас. — Убейте их, — приказал я гвардейцам и повернулся, чтобы бежать к Экене.

Недалеко от входа в каньон пылающий гаргант сломал ремонтные мостки, рухнул на камни и вызвал землетрясение по всему ущелью. Я испытал то же самое сомнительное удовольствие, что и во время разрушения Храма Вознесения Императора, который обрушился на меня ливнем мрамора и витражей. Только сейчас я не смеялся. От колебаний почвы пузырилась кровь у наших ботинок, а сотни солдат попадали с ног. Я не остановился, Кинерик бежал рядом.

Дубаку и орочий вожак продолжали сражаться, оба истекали кровью из многочисленных ран. Цепной меч бил по сочленениям доспеха и погружался в мягкую плоть. Каждый удар силовым когтем кромсал броню кузена. Сейчас он отступал, как пришлось и мне. Схватка с таким монстром не по плечу одному воину, независимо от упоения гордостью.

Раздался электрический взрыв, подобный раскату грома, зарядивший воздух статическим электричеством. Множество людей и орков закричали от боли из-за звукового удара.

Шлем защитил меня, хотя предупредительные руны звенели о внезапной атмосферной неустойчивости. Между пальцев змеились молнии. Пергамент на броне загорелся. В самом воздухе ощущалась рассеивающаяся мощь, словно я вдыхал дыхание другого живого существа.

— Щит! — закричал Кинерик, сжав мой наплечник уцелевшей рукой. — Орбитальный щит!

Я посмотрел вверх и не увидел перламутровые волны кинетического барьера. За те часы рукопашной, пока я сражался рядом со Львами, легионеры заминировали генератор пустотного щита. Один Император знает когда, где и как. Я отбросил свои иллюзии — и намерения — об общем руководстве операцией. После вылета из Хельсрича командование перешло офицерам Имперской гвардии.

Щит ещё не до конца исчез и статические разряды с треском разлетались во все стороны, когда на ретинальном дисплее зазвенела руна мощной и приоритетной вокс-частоты. Я активировал её, наблюдая как Экене и орочий вожак, пошатываясь, кружат друг вокруг друга — два израненных зверя слишком гордые, чтобы умереть.

— Брат, — раздался голос, от которого моё сердце воспарило.

— Вы ещё здесь.

— Пока. Ненадолго. Скажи, если мы нужны тебе, Мерек. Просто скажи.

Руна с именем Хелбрехта свирепо пульсировала красным и золотым. Я продолжал мчаться к Дубаку и ответил на бегу.

— Сделайте это, — приказал я повелителю. — Затмите небеса.

Экене повергли раньше, чем я добежал до него. Ксенос сжал руку Льва покорёженными клешнями, начисто оторвав её выше локтя. В ответ вожак прайда неловко ударил цепным мечом в горло твари. Клинок скользнул по броне и всего лишь слабо поцарапал орка. Эта атака стоила Дубаку левой ноги — металлическая клешня перерезала её в колене и швырнула Экене спиной в грязь.

Спустя удар сердца я прыгнул зелёнокожему на спину — помня, что однорукий Кинерик не смог на ней удержаться — обернул цепь от оружия вокруг кровоточащей потной шеи монстра и упёрся ботинками в его доспех. Цепь туго натянулась, и мои сломанные кости пронзила ослабленная лекарствами боль. Из орочей глотки донеслись хрип и треск сухожилий. Он колотил меня металлической клешнёй, откалывая куски керамита. Вожак шатался — но не падал. Тяжело дышал — но не задыхался. Я душил ксеноса последним своим оружием, но так и не мог убить. Всё что я мог сделать — дать время Дубаку отползти.

И он полз. А Кинерик ждал с болтером в оставшейся руке. Искалеченный Лев добрался до него. Сжал пистолетную рукоять, перевернулся на спину в липкой жиже и направил оружие вверх.

Я подался назад. Получилось не так, как я хотел, но достаточно, чтобы добавив вес к силе натянуть цепь ещё туже, запрокинув голову монстра назад, и открыть его горло.

Я услышал грохот болтерного выстрела, и что-то тяжёлое ударило рядом с цепью. Раздался глухой взрыв, голова отлетела, кувыркаясь над плечами, и шлёпнулась рядом со мной в грязь. Закованное в броню тело стояло — хотя выше шеи не осталось ничего — слишком упрямое и сильное, чтобы упасть.

Первым делом я вырвал крозиус из пальцев орочьего вожака, а затем кинул голову с отвисшей челюстью лежавшему Экене.

Яростное сражение продолжалось — мужчины и женщины, которых я привёл, пробивались вглубь ущелья.

При благоприятных атмосферных условиях между стартом десантной капсулы и приземлением проходит меньше двух минут. Лев смотрел на потемневшее небо. Мне это было не нужно, как и Кинерику. Дубаку никак не отреагировал — только попробовал подняться как можно выше и стянул шлем.

— Помогите мне встать. Я не могу встретить верховного маршала, лёжа на спине.

Кинерик и я поставили Экене между собой. Одновременно на нашей общей частоте с Имперской гвардией раздались ликующие крики — Хелбрехт затмил небеса десантными капсулами Храмовников.

Эпилог

Прощания

Осталось упомянуть о трёх далёких от поля боя событиях. О моих последних действиях, прежде чем “Вечный Крестоносец” покинул Армагеддон.

На первое ушло три дня и три ночи. Я запомнил имена и полки всех солдат Стального легиона, которые погибли в ущелье Манхейма, и выбил их на колонне из чёрного мрамора во внутреннем дворе у фундамента нового Храма Вознесения Императора. Собор закончили возводить годы спустя после того как мы улетели.

Я лично вырезал все шесть тысяч восемьсот одиннадцать имён и выгравировал их сусальным золотом на чёрном камне.

Над ними на простом низком готике я написал:

Спасённый город и сыновья Императора навечно запомнят их имена и деяния. Честь их жертве, хвала их храбрости. Эти слова вырезал Мерек Гримальд, реклюзиарх “Вечного Крестоносца”, сын Дорна и герой Хельсрича.

Там были и имена генерала Арваля Курова и капитана Андрея Валатока.

Вторым стало прощание с магистром ордена Небесных Львов Экене Дубаку, который с несколькими выжившими воинами отправлялся на ударном крейсере Чёрных Храмовников “Клинок Седьмого Сына” на далёкую планету Элизиум.

Бионическая нога лязгала о палубу, и он всё ещё хромал — организм пока не приспособился к аугметике. На нём была древняя золотая броня чемпиона Имперских Кулаков — дар из залов памяти “Вечного Крестоносца” — а через плечо элегантно переброшен красно-чёрный плащ одного из Братьев меча верховного маршала. В более удачной жизни и я носил такой плащ. Я знал только, что Хелбрехт подарил его Экене, когда заставил Льва принести клятву власти и возглавить обескровленный орден.

Почётный караул, желавший ему доброго пути, состоял из меня, Кинерика и рыцарей дома верховного маршала, облачённых в церемониальные цвета.

— Магистр ордена. — Я склонил голову, прощаясь. Кинерик поступил также.

К бедру Экене цепью из чёрного металла был привязан отполированный череп убитого нами орочьего вожака. На нём рунами вырезали моё имя, как и имя Кинерика рядом со знаком самого Дубаку. Воистину честь, когда твоё имя находится на главном трофее магистра ордена.

— Это может показаться таким незначительным, — улыбнулся Лев, — грандиозная месть там, где погибли мои братья. Но это не так. Спасибо, спасибо вам обоим.

Кинерик промолчал и согласно склонил череп-шлем. Я же не смог удержаться от прощальной нотации.

— Месть не может быть незначительной, магистр ордена. И всё же иногда стоит ударить, приняв помощь верных братьев.

Он сложил руки символом крестоносца:

— Я запомню это.

Время течёт, и я искренне надеюсь, что его усилия по воссозданию Небесных Львов и подготовке следующего поколения проходят успешно.

Больше мы никогда не встречались. Экене поклялся жизнью защитить то, что осталось, а Чёрные Храмовники всегда двигаются вперёд, чтобы атаковать.

Третье и последнее событие достойное упоминания произошло прямо перед тем как “Вечный Крестоносец” покинул орбиту Армагеддона. Я в одиночестве стоял, опираясь на поручень, возле огромного окна в зале Первого воззвания и смотрел на пылающий, несчастный и бесценный мир внизу.

Я не обращал внимания на шаги сзади до тех пор, пока не понял, что идут двое, но только у одного из них жужжит работавшая силовая броня.

Я обернулся и увидел Кинерика, который сопровождал человека, державшего руки в карманах. Люди не заходят сюда. Я не мог вспомнить, когда кто-то из них был здесь в последний раз. Но казалось, что вошедшего совсем не впечатлило происходящее, и он смотрел не на реликвии, а только на меня.

— Эй. Да, вы. Я не умер, ясно? Вы сами видите это очень хорошо. Вернитесь и вычеркните моё имя, да? Я требую, чтобы вы сделали это.

Кинерик повернулся к выходу, выполнив обязанности сопровождающего, и оставляя меня в крайне неловкой ситуации. На нём был шлем и я не видел, какое у брата выражение лица, но подозреваю, что его забавляло происходящее.

А меня — нет.

— Твоё имя попало в списки убитых, — абсолютно искренне ответил я.

Стройный легионер зачесал пальцами волосы на голове назад и прищурился… Не знаю, какое чувство или эмоцию он хотел показать. Гвардеец выглядел рассерженным или огорчённым или возможно изумлённым.

— Мне спеть или станцевать в вашем музее, чтобы вы поняли, что я жив?

— Прошу тебя не делай ничего подобного.

— Нет? Отлично. Значит, я вычеркну своё имя сам. И тогда может быть мне снова начнут платить жалование, а? Вы знали, что после того как вас вносят в списки убитых, то прекращают выдавать зарплату? Теперь у меня имя героя, но нет денег. Ваш брат Кинерик привёл меня к вам. Он сказал мне, что вы всё исправите.

Вокруг нас задрожал корабль.

Глаза Андрея расширились от изумления.

— Нет, — произнёс он, как если бы человек мог сказать всего одно слово и остановить неизбежное. — Нет, нет, нет. Корабль движется. Это неприемлемо. Если я улечу от войны, то меня расстреляют за дезертирство, и я на самом деле умру. И, — продолжил он глядя мимо меня на планету внизу, — мне так и не заплатят.

Как его могут расстрелять за дезертирство, если поблизости нет его полка? Я не понимал ход его мыслей и не знал, что сказать. Поэтому молчал.

— Остановите корабль, хорошо? — Он потянулся за защитными очками на шлеме. — Да. Сделайте это, пожалуйста. Я извиняюсь за свои сердитые слова.

“Крестоносец” снова задрожал. В десятках палубах от нас тысячи рабов загружали топки, запуская огромные приводы двигателей. Мы уже покинули высокую орбиту. Звёзды начали двигаться.

— Если ты побежишь, — предложил я, — то можешь успеть в ангар с шаттлами. Я распоряжусь по воксу, чтобы тебя пропустили.