Помоги проекту - поделись книгой:
Этот скандал наделал такого шуму, что на ближайшем сейме были возбуждены публичные прения по этому вопросу. По-видимому, обвиняемым не удалось оправдаться, однако при помощи могущественных покровителей они избежали судебного преследования, которого требовали на сейме, и обязательств вернуть украденное. Краковский воевода Ян Фирлей, великий коронный маршал и зять братьев Мнишков, успешно замял это дело. Мнишки остались по-прежнему богаты, важны и так же презираемы.
Об отношении к Мнишкам шляхты свидетельствуют слова Камалии Радзивилл, обращенные к ее внуку: «Дети приличных людей не играют с детьми воров и проституток».
Король Стефан Баторий терпеть не мог Юрия Мнишка, и тот должен был удовлетвориться незначительной должностью радомского кастеляна. Сигизмунд III снял опалу с Мнишка.
В 1603 г. Юрию было около пятидесяти лет. На тучном туловище и короткой толстой шее склонного к апоплексии человека сидела продолговатая голова с выпячивающимся подбородком и с лукавым взглядом голубых глаз. Юрий обладал превосходными качествами царедворца. Его почтительные манеры и красноречие снова сослужили ему хорошую службу. Еще больше Мнишек набил себе цену, выставляя напоказ глубокую набожность. Получив Самборскую королевскую экономию, Сандомирское воеводство и Львовское староство, он построил два монастыря – доминиканский в Самборе и бернардинский во Львове, и в то же время пожертвовал десять тысяч флоринов для строительства во Львове иезуитского коллегиума. Он умело делил свои дары между этими тремя влиятельными орденами и не упускал из-за этого возможности укрепить свое положение брачными союзами преимущественно с протестантскими семьями. Католический мир избегал их как зачумленных, поэтому они были доступнее и представляли весьма выгодные партии. Муж одной из сестер воеводы – Фирлей – был кальвинист. Другая сестра Мнишка вышла замуж за арианина Стадницкого. Сам Юрий Мнишек женился на Ядвиге Тарло, отец и братья которой были также ариане.
Юрий Мнишек буквально выжимал все соки из Самборского воеводства, но постоянно нуждался в деньгах и не вылезал из долгов. Так, в 1603 г. Юрий был вынужден продать часть владений и вернуть часть долгов на сумму 28 тысяч злотых.
Чтобы выйти из затруднительного положения, Мнишек нашел одно лишь средство – выгодно выдать замуж своих дочерей. Он не давал за ними приданого, но тем не менее находил им богатых и покладистых мужей. Его старшая дочь Урсула вышла замуж за старосту Кременецкого Константина Константиновича Вишневецкого, вполне способного поддержать своего бедствующего тестя.
Вишневецкие считали себя потомками великого князя литовского Гедимина, но фактически были православными русскими князьями, в жилах которых на 90 % текла русская кровь. Однако в 1595 г. Константин Константинович перешел в католичество и стал считать себя поляком. Замечу, что и все остальные члены рода Вишневецких до 1640 г. приняли католичество.
В 1603 г. младшей дочери Юрия Мнишка Марине исполнилось 18 лет. О ее жизни до встречи с самозванцем нам ничего не известно, за исключением того, что она приняла первое причастие в Самборском монастыре бернардинцев.
Вопреки легендам Марина не была красавицей. Польский историк Казимир Валишевский писал: «Марина была похожа на воеводу [отца]: тот же высокий лоб, ястребиный нос и острый подбородок; но тонкий рот и плотно сжатые губы, которые были как будто созданы не для приманки поцелуев, неприятно дополняли сходные черты. И только довольно красивые, продолговатые, словно миндалины, глаза и грациозно выгнутые брови несколько смягчали это сухое, черствое лицо» [51] . Вдобавок Марина была тщедушна, ее рост составлял где-то 153–155 см.
Внешность плюс долги, а главное, репутация отца не позволяют нам думать, что Марина «у ног своих видала
Я рыцарей и графов благородных;
Но их мольбы я хладно отвергала».
(А.С. Пушкин «Борис Годунов»)
Мнишек был готов сплавить дочь кому угодно. Нетрудно догадаться, что самозванца с энтузиазмом встретили как Юрий, так и Марина. Я затрудняюсь ответить, кому больше был выгоден союз – Лжедмитрию или Мнишкам.
Лакмусовой бумажкой в романе самозванца с Мариной могут быть все брачные договоры, заключенные Мнишками с самозванцем. Одуревшие от жадности Юрий и Марина требовали много, а Григорий покорно на все соглашался. При этом он прекрасно знал, что выполнение хоть половины условий Мнишков стоило бы головы не только ему, но и самому законному московскому царю, тому же Федору Иоанновичу или даже Ивану Грозному.
В ноябре 1603 г. король Сигизмунд изъявил желание видеть Димитрия в Кракове. В это время в польских верхах шла борьба двух партий. Против поддержки самозванца решительно выступали наиболее умные политики и военачальники. Среди них были Ян Замойский, Константин Острожский, Карл Ходкевич, браславский воевода Збаражский и другие. Хотя, согласно конституции, король должен был принять мнение Замойского и Ходкевича, у него были и другие, менее официальные, но более желанные для него советчики. Они принадлежали к второстепенным личностям в стране. Это были царедворцы, шедшие по следам братьев Мнишков, такие прижившиеся в Польше выходцы, как Андрей Бобола, Бернард Мациевский и Сигизмунд Мышковский, или наемные иностранцы, как немец Врадер и итальянец де ля Кола, и, наконец, главная придворная дама королевства Урсула Гингер. Этот маленький мирок, легко доступный всяким интригам, находился вместе с самим королем под сильным влиянием иезуитов и, в частности, под влиянием духовника короля отца Барча. А между тем отцов-иезуитов уже насторожили известия, приходившие из Самбора.
Настоящий или самозваный, но обращенный в католичество царевич мог сесть на московский престол, а следом за ним в Россию смогли бы проникнуть и члены Общества иезуитов. Чисто личные соображения побуждали к тому же и короля Сигизмунда. Будучи ревностным католиком, он готов был, кажется, пожертвовать Польшей, чтобы только ввести в католицизм Московское государство. Недавно он потерял свое наследие в Швеции, и эта страна в равной мере волновала его как своими политическими, так и близкими его сердцу религиозными интересами.
В феврале 1604 г. король официально обратился к сейму, прося его высказаться по поводу претендента на русский престол. По двум наиболее существенным вопросам – о подлинности Димитрия и о предполагаемом участии Польши в его предприятии – король почти единогласно получил отрицательный ответ. «За» были только краковский воевода Николай Зебржидовский и гнезенский архиепископ прелат Ян Тарковский.
Тем не менее в первых числах марта 1604 г. Мнишек и Лжедмитрий объявились в Кракове. С самого начала Мнишек показал себя отличным политиком. Он начал с того, что устроил большой пир, куда пригласил и членов сейма. Естественно, что центральное место на пиру занимал Лжедмитрий. Претендент появился со свитой из нескольких «знатных московитов». На деле это были бродяги, бежавшие из России, или казаки. Но пьяные паны не особенно разбирались в этом, главное, что свита оказывала почти царские почести претенденту.
15 марта 1604 г. Сигизмунд III сделал решительный шаг – претенденту была назначена аудиенция. Представ перед королем, Лжедмитрий произнес напыщенную речь, пестрящую многочисленными латинскими изречениями, риторическими фигурами и сравнениями, в которых более или менее удачно приводились подобные случаи из истории и преданий. В своем ответе Сигизмунд, связанный мнением сейма, дал понять, что он не признает Димитрия, не даст ему ни одного солдата и не нарушит перемирия, заключенного с царем Борисом, но он все это позволит Мнишку и даже будет тайно поддерживать это предприятие.
Для начала, сразу же после аудиенции, Лжедмитрия осыпали подарками, назначили ему ежегодное содержание в четыре тысячи флоринов, правда, из доходов Самборской экономии, что вряд ли понравилось Мнишку. Кроме того, король взял на себя некоторую долю расходов для дальнейшего пребывания претендента в Кракове. Ходили также слухи, что Сигизмунд заказал для будущего царя великолепный столовый сервиз с русскими гербами и что он сам ежедневно видится с претендентом.
Разумеется, король делал все это не ради красивых глаз беглого монаха. Прежде чем попасть в королевскую резиденцию Вавель, Лжедмитрий был вынужден дать польской короне клятвенное обещание – отдать Польше половину Смоленской земли и часть Северской; заключить вечный союз между обоими государствами; разрешить свободный въезд иезуитов в Московию; позволить строить католические церкви и, наконец, обещал помочь королю вернуть шведский престол.
Еще до встречи с королем Лжедмитрию пришлось познакомиться и с папским нунцием Клавдием Рангони. В длительной беседе нунций дал понять, что если претендент желает получить помощь от Сигизмунда, то должен отказаться от греческой веры и вступить в лоно римской церкви. Лжедмитрий немедленно согласился и за невозможностью поцеловать папскую туфлю, облабызал башмак Рангони. Последний причастил претендента и миропомазал. Затем Лжедмитрию пришлось побывать на исповеди у монаха-иезуита.
24 апреля 1604 г. Лжедмитрий написал письмо папе Клименту VIII. В нем Отрепьев именовал себя «самой жалкой овечкой», «покорным слугою» Его Святейшества. Он отрекался от «заблуждения греков», признавал непорочность догматов веры «истинной Церкви» и, наконец, целовал ноги Его Святейшества, как «ноги самого Христа», и исповедовал полную покорность и подчинение «верховному пастырю и отцу всего христианства». В то же время, хотя он и рад был, что нашел вечное царство, более прекрасное, чем то, которое у него так несправедливо похитили, и выражал готовность, если на то будет воля провидения, отказаться от престола своих предков, он допускал также, что Всевышний мог избрать его проповедником истинной веры, дабы обратить заблудшие души и возвратить в лоно католической церкви великую и набожную нацию.
Получив сие послание, Климент VIII сделал то же, что сделал Сигизмунд. Обещания претендента были приняты в Риме с радостью, и папа написал на полях письма: «Возблагодарим премного Бога за это…» Иезуиты получили полномочия использовать таким образом достигнутый в религиозном отношении успех. Что же касается политической стороны дела, то тут папа, наоборот, оказался крайне осторожным. Он соглашался не видеть в Димитрии более нового португальского короля-самозванца, но в ответе на его послание называл его «дорогим сыном» и «благородным господином» – и всё!
Известив папу о своем обращении в католичество, Лжедмитрий в тот же день покинул Краков и вместе с Юрием Мнишком направился в Самбор.
Как писал С.М. Соловьев, «Мнишек собрал для будущего зятя 1600 человек всякого сброда в польских владениях, но подобных людей было много в степях и украйнах…» [52] . Цитата приведена умышленно, дабы автора не заподозрили в предвзятости. Первоначально местом сбора частной армии Мнишка был Самбор, но затем ее передислоцировали в окрестности Львова. Естественно, что это «рыцарство» начало грабить львовских обывателей, несколько горожан было убито. В Краков из Львова посыпались жалобы на бесчинства «рыцарства». Но король Сигизмунд вел двойную игру, и пока воинство Мнишка оставалось во Львове, король оставлял без ответа жалобы местного населения на грабежи и насилия. Папский нунций Рангони получил при дворе достоверную информацию о том, что королевский гонец имел инструкцию не спешить с доставкой указа во Львов.
Любопытно, что польские историки оправдывают поход этого сброда на Москву. Тот же Казимир Валишевский писал: «В оправдание Польши надлежит принимать в соображение то обстоятельство, что Московия семнадцатого века считалась здесь страной дикой и, следовательно, открытой для таких предприятий насильственного поселения против воли туземцев; этот исконный обычай сохранился еще в европейских нравах, и частный почин если и не получал более или менее официальной поддержки заинтересованных правительств, всегда пользовался широкой снисходительностью» [53] .
Таким образом, с польской точки зрения сей поход был лишь экспедицией в страну диких туземцев.
Между тем король не только смотрел сквозь пальцы на сборы частной армии, но и осуществлял дипломатическую поддержку самозванца. В начале лета 1604 г. король дал аудиенцию крымскому послу Джану Черкашенуку и пообещал «уплатить Крыму казну за два года» [54] , если хан согласится помочь самозванцу. По возвращении в Крым Джан доложил о предложении короля хану Бора-Газы Гирею. Тем не менее помощи от крымцев Лжедмитрий не получил. Зато к нему присоединилось около двух тысяч запорожских и малороссийских казаков.
Армия Мнишка медленно приближалась к русским границам. Войско делало в день по две-три мили, иногда останавливалось в одном месте на несколько дней. К концу первых двух недель похода Лжедмитрий все еще оставался в пределах львовщины. Во время остановки в Глинянах в начале сентября был проведен смотр. «Рыцарство» собралось в коло [55] и произвело выборы командиров. Мнишек, по его же желанию, был выбран главнокомандующим, а Адам Жулицкий и Адам Дворжецкий – полковниками. Сын Мнишка Станислав стал командиром гусарской роты. Таким образом, Мнишек, его друзья и родственники сосредоточили в своих руках все командование армией самозванца.
К моменту перехода русской границы в армии Мнишка было 1000–1100 польских гусар, сведенных в роты по двести сабель в каждой, 400–500 человек польской пехоты, от двух до трех тысяч казаков и до двухсот «москалей», то есть беглых русских.Глава 6 Частная война Мнишка, Сапеги и К°
13 октября 1604 г. войско самозванца переправилось за Днепр и стало медленно продвигаться к ближайшей русской крепости – Моравску (Монастырскому острогу).
Лишь когда пришли первые известия о вторжении войска самозванца, царь Борис приказал собрать в течение двух недель, к 28 октября, дворянское ополчение. Приказ был повторен трижды, но выполнить его не удалось. Основными причинами этого стали осенняя распутица и нежелание дворян ехать на службу. Борису пришлось применить строгие меры к дворянам, уклонявшимся от службы. Некоторых доставили под стражей, у других описали поместья, третьих наказали батогами. Наконец, к 12 ноября дворянское ополчение собралось в Москве. Заметим, что из этого факта нельзя сделать однозначный вывод об оппозиционности русского дворянства к царю Борису. Спору нет, Борис был не самый популярный правитель в России. Но при сборах дворянского ополчения и до, и после 1604 г. дворян-«отказчиков» всегда хватало. В качестве примера скажу, что последний представитель рода Годуновых, сведения о котором найдены мной, Дмитрий Иванович Годунов, уже в начале царствования Петра I был за неявку в полк лишен чина и переписан в звенигородские помещики.
Массовая же неявка в призыв 1604 г. была обусловлена и спецификой похода. Нет, конечно, не тем, что дворяне не хотели биться против «истинного царевича», да большинству было плевать на него. А вот сражаться с голозадым воинством, что с «рыцарством», что с нищей шляхтой, что с казаками и со служилыми из пограничных городков, явно не подарок! Заведомо не будет ни славы, ни добычи. Не надо иметь семи пядей во лбу, чтобы догадаться, что в случае похода на Польшу, да еще в союзе со Швецией, явка дворян была бы по крайней мере выше средней, поскольку и в Гродно, и в Минске, да и в любой панской усадьбе «контрибуции» нашлось бы более чем достаточно.
Наши историки до сих пор не могут толком ответить на вопрос – почему беглый монах с четырьмя-пятью тысячами разношерстного войска мог успешно воевать с лучшими воеводами и огромными ратями Московского государства? Болтовня о том, что народ-де не любил царя Бориса, не мог простить ему отмены Юрьева дня, надеялся на доброго царя Димитрия и т. д., право, несерьезна. Она годна лишь для сентиментальных девиц, да интеллигентов-образованцев, охотно распевающих: «…кавалергарда век недолог…», но не представляющих, чем кавалергард отличается, к примеру, от гусара. На самом деле никого из народа, то есть крестьян, посадских и т. п., кого современные историки понимают под народом, ни в войске самозванца, ни у царских воевод не было. И там, и там воевали профессионалы – дворяне, боевые холопы, стрельцы, гусары, казаки и др.
Династию Годуновых погубила недооценка противника и полнейшая безграмотность в стратегии войны, как царя, так и его воевод.
Посмотрим на карту. Кратчайший путь из Польши в Москву лежит через Смоленск, Вязьму и Можайск. Ареной всех предшествующих русско-польских войн традиционно была смоленская земля. По этому маршруту в 1609 г. двинулся на Русь король Сигизмунд, в 1610 г. – Жолкевский, в 1611 г. – Ходкевич, в 1618 г. – королевич Владислав, а в 1812 г. – Наполеон.
Однако в 1604 г. Лжедмитрий и Мнишек пошли кружным путем через Чернигов и Новгород-Северский, то есть на 300–350 км южнее, чем это обычно делали завоеватели, шедшие с запада на Москву. Сделано это было не случайно. На берегах Десны и Сейма еще со времен Ивана III строились многочисленные крепости и остроги, предназначенные для защиты южного «подбрюшья» России как от поляков, так и от крымских татар. Естественно, что сидеть в маленьких гарнизонах было скучно, шансов на чины и награды было мало. Туда отправляли опальных и проштрафившихся дворян и стрельцов. Дисциплина в крепостях и острогах была низкая, жалованья на жизнь не хватало, и служилые люди часто промышляли разбоем. Появление царевича Димитрия для большой части служилых было манной небесной. А серьезно, каким другим способом они могли получить богатство, чины, покинуть остроги, вокруг которых постоянно рыщут злые татары и не менее злые ляхи, и переселиться в хоромы в Москве?
Находясь в четырехугольнике Чернигов – Стародуб – Кромы – Рыльск, самозванец мог спокойно проигрывать сражения, нести сколь угодно большие потери и… продолжать войну до бесконечности. Ведь оружие и порох Лжедмитрий свободно получал из Польши, оттуда же шли толпы грабителей-шляхтичей. С Дона и Днепра к Лжедмитрию шли казаки. Наконец, в упомянутом четырехугольнике хватало и охотников до приключений из русских служилых.
Русскому командованию вести борьбу с самозванцем в этом четырехугольнике было абсолютно бесперспективно. Но не будем корить Бориса Годунова за невежество в военной стратегии, когда подобные глупости совершали и наши маршалы в Афганистане. Российские политики и военные, видимо, физически не способны понять, что не всегда ответный удар целесообразно наносить в том же месте и теми же средствами, что и агрессор. Во многих случаях куда эффективней нанесение асимметричного контрудара. Наша армия не смогла победить в Афганистане. Принести нам победу в Афганистане могла только… индийская армия, которая за месяц разобралась бы с Пакистаном. А для этого СССР нужно было только предоставить Индии современное вооружение и гарантировать ядерный зонтик на случай вмешательства США.
Аналогичные возможности были и у Годунова. В феврале 1605 г. герцог Карл Зюдерманландский (правитель Швеции, с марта 1607 г. – король Карл IX) предложил царю Борису наступательный союз против Польши. Годунову надо было опередить герцога Зюдерманландского и заключить со Швецией союз еще в 1604 г. При этом ни под каким видом не следовало пускать шведские войска в Россию, как это сделал позже Василий Шуйский. Шведы давно зарились на Лифляндию, Курляндию и другие земли, принадлежавшие Речи Посполитой. И для наступления туда у шведов был превосходный плацдарм в Эстляндии. Кроме того, шведы имели сильный флот, который мог произвести десант в любой точке польского побережья. Царь Борис же, выставив небольшой заслон против Лжедмитрия, мог бы с основными силами идти из Смоленска на Оршу, Минск, Гродно и далее… Разгром Польши был бы неизбежен. Минусом этого предприятия было бы серьезное усиление шведского королевства, что было бы нежелательно, но вполне терпимо, так как шведы никогда не собирались идти на Москву, да и Швеция, став протестантской страной, из орудия папской экспансии на Восток давно уже превратилась в непримиримого врага католицизма. Плюсом было бы приобретение пограничных земель Речи Посполитой, заселенных русскими православными людьми. А голова Отрепьева стала бы предметом торга победителей и побежденных.
И это не фантазии автора, а объективная реалия. Вторжение поляков в Россию и глупость Бориса отсрочили польско-шведскую войну до 1621 г., когда шведский король Густав появился с флотом в устье Западной Двины и высадил двадцатитысячный десант.
Увы, Годунов не нанес ответного удара Польше, а пытался усовестить короля и панов, отправляя к ним послов всех рангов. Поляки отвечали вежливо, но сами смеялись над дуростью московитов.
Как и следовало ожидать, война с самозванцем и поляками полгода шла с переменным успехом в четырехугольнике Чернигов – Стародуб – Кромы – Рыльск. Однако Отрепьеву помогло чудо, скорее всего хорошо спланированное. 13 апреля 1605 г. в три часа пополудни царь Борис закончил трапезу и поднялся из-за стола. Внезапно у него хлынула кровь изо рта, ушей и носа. После двухчасовой агонии царь скончался. По обычаю его постригли в монахи под именем Боголена. Судя по всему, царь умер от апоплексического удара. Но среди современников распространились слухи об убийстве или самоубийстве Годунова.
Сын Бориса Федор был слишком молод и не пользовался достаточной популярностью среди населения. Московские же князья и бояре не воспринимали всерьез Лжедмитрия и надеялись использовать его в своих целях. Одни мечтали с его помощью создать аристократическую республику «а-ля Речь Посполитая», а иные уже мысленно применяли на свою голову шапку Мономаха.
А тем временем, 7 мая, в лагере правительственных войск под Кромами вспыхнул мятеж. На помощь мятежникам подошли войска самозванца. Некоторое число дворян и простых ратников бежало в Москву, остальные присягнули самозванцу.
Первым делом Лжедмитрий распустил царское войско. Значительная часть дворян и простых ратников колебалась в своем выборе, а может, они попросту испугались. Иметь такое войско было слишком опасно. Да и сами дворяне и ратники давно мечтали разойтись по домам. Из самых ревностных сторонников самозванца, бывших в царском войске, сформировали особый отряд. Командовать отрядом Лжедмитрий поручил Борису Михайловичу Лыкову.
1 июня несколько дворян-авантюристов и казаки донского атамана Корелы спровоцировали бунт москвичей. Царь Федор Борисович был посажен под арест, а позже вместе с матерью убит по приказу Лжедмитрия.
20 мая 1605 г. самозванец торжественно въехал в Москву и короновался. Вместо верного Борису патриарха Иова по указанию Лжедмитрия Священным собором был единогласно избран рязанский архиепископ Игнатий, грек, бывший раньше архиепископом на Кипре и пришедший в Россию в царствование Федора Иоанновича. Игнатий был первым русским иерархом, признавшим самозванца. Игнатий был также единственным архиепископом, прибывшим в Тулу встречать «истинного» царя.
Особое внимание самозванец уделил своим «родственникам». Так, Михаил Нагой получил боярство, чин конюшего и большие подмосковные вотчины Годуновых. Но больше всех получили Романовы. Скромный инок Филарет возведен в сан ростовского митрополита. А прежний ростовский митрополит Кирилл Завидов был без объяснения причин попросту согнан с кафедры.
Димитрий дал самую высшую церковную должность Филарету. Сделать монаха сразу патриархом было бы слишком, да и на том месте уже сидел послушный Игнатий. А крутицким митрополитом был, как мы уже знаем, старый знакомый Гришки Пафнутий.
Младший брат Филарета Иван Никитич Романов получил боярство. Не был обойден и единственный сын Филарета – девятилетний Миша Романов стал стольником. Замечу, что возведение даже двадцатилетнего князя Рюриковича в чин стольника на Руси было событием экстраординарным.
Многие наши историки утверждают, что Лжедмитрий пожаловал Романовых как своих родственников, чтобы таким образом подтвердить свою легитимность. Такой взгляд не выдерживает критики. Ну, во-первых, настоящему Димитрию Романовы и родственниками не были. Попробуйте в русском языке найти степень родства Федора Никитича и Димитрия Ивановича! Мало того, именно царь Федор, сын Анастасии Романовой, упрятал Димитрия со всей родней в ссылку в Углич, а бояре Романовы во главе с Федором Никитичем с большим усердием помогали царю. Да и не в этом дело. Зачем самозванцу лишний раз напоминать народу, что есть живые родственники царя Федора, которые за неимением лучшего могут стать претендентами на престол? Увы, на этот вопрос ни один наш историк дать ответа не может.
Мало того. Зачем давать Романовым власть и вотчины? Неужели самозванец так глуп, что думает, будто гордый и честолюбивый Федор Никитич станет его верным холопом? А ведь чины и вотчины могли так пригодиться польским и русским сторонникам Лжедмитрия. Вот они бы и стали навсегда преданными холопами царя Димитрия I.
Наконец, чем черт не шутит, ведь Романовы могли и опознать Юшку Отрепьева, который пять лет назад жил у них на подворье.
Из всего этого можно сделать лишь один логичный вывод – бояре Романовы находились в сговоре с заговорщиками церковными, главой которых предположительно был Пафнутий. Теперь Отрепьеву пришлось платить по счетам. Был ли удовлетворен наградами честолюбец Федор Никитич? Конечно, нет, но качать права было рано. Пока Романовы рассматривали полученные чины, вотчины и другие блага как промежуточную ступеньку для дальнейшего подъема вверх. Теперь Федору и Ивану Никитичам казалось, что еще чуть-чуть, и московский трон станет собственностью их семейства.
В поведении Димитрия в ходе его одиннадцатимесячного правления было множество зигзагов, которые позже диаметрально противоположно трактовались историками XIX – ХХ веков.
Так, узнав о воцарении Димитрия, польский король Сигизмунд поспешил отправить в Москву велижского старосту Александра Гонсевского. Официально акция Гонсевского представлялась визитом вежливости.
На самом деле Гонсевский должен был поднять вопрос о передаче обещанных королю русских земель и о совместной войне со Швецией. В королевской канцелярии даже подготовили текст письма «шведскому узурпатору Карлу» от великого князя московского Димитрия. (Сигизмунд явно не был лишен чувства юмора!)
Принять требования короля для самозванца означало подписать самому себе смертный договор. Передача Польше русских земель неизбежно привела бы к перевороту в Москве. К войне со Швецией Россия была не готова.
Царь Дмитрий придрался к титулу в королевской грамоте. Отрепьеву принципиально не хотелось числиться великим князем московским, а хотелось писаться не менее чем «императором» и «непобедимым Цесарем». Гонсевский от такого поворота буквально обалдел и демонстративно раскланялся.
Столь смелый поступок самозванца трактуется многими историками как решение «царя-реформатора вести политику, независимую от Речи Посполитой».
Но как с этим совместить унизительные просьбы Димитрия к Юрию Мнишку отправить в Москву Марину? Димитрий вновь обещает будущему зятю огромные суммы и русские города. Тут стоит заметить, что польский король не только не настаивал на браке Димитрия и Марии, а наоборот, Сигизмунд сказал Власьеву, что государь его может вступить в брак, более сообразный с его величием, и что он, король, не преминет помочь ему в этом деле. Сигизмунд собирался женить Лжедмитрия на своей сестре или на княжне трансильванской.
Любовь – не последняя карта в политических играх. Но реальный самозванец в отличие от пушкинского совсем не подходит на роль влюбленного Ромео. Как писал Р.Г. Скрынников: «В компании с Басмановым и М. Молчановым он предавался безудержному разврату. Царь не щадил ни замужних женщин, ни пригожих девиц и монахинь, приглянувшихся ему. Его клевреты не жалели денег. Когда же деньги не помогали, они пускали в ход угрозы и насилие. Женщин приводили под покровом ночи, и они исчезали в неведомых лабиринтах дворца. Описывая тайную жизнь дворца, голландец Исаак Масса утверждал, будто Лжедмитрий оставил после себя несколько десятков внебрачных детей, якобы появившихся на свет после его смерти» [56] . Добавлю, что Димитрий еще держал у себя постоянной наложницей дочь Бориса Годунова царевну Ксению. Так что о безумной страсти Отрепьева говорить не приходится.
Так в чем же дело? А в том, что Дмитрий действительно был марионеткой поляков, но совсем иной политической фракции. Мы никогда не поймем сути Великой смуты, если будем считать поляков некой монолитной силой. С 1604 г. на Руси действовали несколько десятков крупных и мелких банд поляков. Если не нравится слово «банды», можно их называть королевской армией и частными армиями магнатов.
Любопытно, что почти одновременно с коронацией Отрепьева в Москве «сейм 1605 г. не утвердил налоги на продолжавшуюся с 1600 г. войну в Ливонии» [57] . А в следующем, 1606 году группа магнатов объявила королю рокош, то есть гражданскую войну. Замечу, что в России, как и в других странах, мятежник – слово ругательное, а в Речи Посполитой паны-рокошане всегда пользовались большим уважением.
«Участники рокоша Зебждовского, отказывая королю в повиновении, думали о возведении Димитрия на польский престол, но их намерения были парализованы бунтом князей Шуйских. Димитрий был убит, жена его вместе с панами, гостившими в Москве, была посажена в тюрьму по приказу нового царя Василия Шуйского. Очень скоро появился второй Лже-Дмитрий, который с польскими добровольцами подступил к Москве» [58] .
Видите, как коротко и неясно описывает события в России великий польский историк. Но в сочетании с уже сказанным очевидно, что Димитрий был зависим от панов-рокошан и их друзей. От него потребовали, и он женился на Марине, прекрасно понимая, что приход новых отрядов поляков и брак с католичкой может переполнить чашу терпения москвичей.
Марину же вопреки мнению Грабеньского отправили не в тюрьму, а вместе с отцом во вполне комфортабельные хоромы дьяка Власьева.
Старый пан Мнишек полдня кручинился, а затем предложил московским боярам выдать дочь замуж за… Василия Шуйского! Заметим, что Шуйский был в этот момент не женат, хотя и помолвлен с княжной Марьей Петровной Буйносовой. Мнишек даже намекнул, что в случае победы рокошан и свержения польского короля Сигизмунда у супруга Марины появится шанс стать еще и королем Польши. Когда о марьяжном предложении Мнишка доложили Василию Ивановичу, царь, не мудрствуя лукаво, велел послать его к… матери, и Юрий с Мариной были сосланы в Ярославль.
Позже «гордая польская дева» ляжет в постель к Тушинскому вору (судя по всему, он был евреем из города Шклова), а затем – к казачьему атаману Ивану Заруцкому.
Итак, 17 мая 1606 г. Гришка Отрепьев был убит в Кремле. Его труп сожгли, а затем его прахом выстрелили в западную сторону, поскольку оттуда он и пришел.
Царем стал Василий Шуйский. Он стоял во главе переворота и к тому же был, бесспорно, самым родовитым из князей Рюриковичей. Тем не менее по всей России говорили о «чудесном спасении царя Димитрия». Несколько упрощая, можно сказать, что как минимум десятки тысяч людей в России мечтали «половить рыбку в мутной воде». Клан Романовых по-прежнему желал заполучить шапку Мономаха, а теперь еще и патриарший посох. Десятки тысяч городовых и прочих казаков, боевых холопов и крестьян не желали возвращаться в прежнее состояние и тянуть лямку на засечных линиях Дикого поля или работать на барщине.
С осени 1606 г. по 10 октября 1607 г. царь Василий, то есть Русское государство, ведет кровопролитную войну с «гетманом Болотниковым». Любопытно, что в течение почти восьмидесяти лет советские историки изымали все, что связано с Болотниковым, из раздела, где говорится о Смутном времени и Лжедмитрии II, и переносили в раздел «Крестьянская война под руководством И.И. Болотникова». На самом деле Болотников был таким же «воровским» воеводой, как и «царевич Петр», атаман Иван Заруцкий и другие им подобные. Его методы ведения войны и поведение во взятых городах мало отличались от действий других воевод Лжедмитрия II.
Тут стоит заметить, что Болотников, как и Отрепьев, был «испечен» в Польше. Дворянин и боевой холоп князя Андрея Телятевского, Иван Болотников попал в плен к татарам, стал гребцом на турецкой галере. В Средиземном море турецкую галеру захватили австрийские корабли, и Болотников оказался в Венеции. Из Венеции Болотников перебрался в Польшу. В Самборе родственники Мнишка свели его с Михаилом Молчановым [59] , которого паны готовили на роль царевича Димитрия. Молчанов жил на содержании жены Юрия Мнишка. Именно Мнишки надоумили Болотникова стать «гетманом царя Димитрия».
Одним из воевод Болотникова был Иван Заруцкий – польский подданный родом из Тернополя (ныне на Западной Украине) [60] .
Сам же царь Димитрий объявился в конце мая 1607 г. в городе Стародубе. Происхождение нового самозванца достоверно установить не удалось. Одни считают, что он был поповичем, другие – шкловским евреем. В пользу последнего свидетельствуют найденные в его документах еврейские письмена.
Болотников немедленно отправил к Лжедмитрию II своего воеводу Ивана Заруцкого. Вскоре к самозванцу поспешили тысячи польских панов, жаждавших наживы и приключений. Дабы избежать обвинений в необъективности, процитирую того же Валишевского: «В ту пору в Польше окончилась междоусобная война, и потому освободились целые запасы сил, оставшихся без употребления, обманутых честолюбий, неудовлетворенных вожделений, героических настроений, рвущихся к новым подвигам, – все это нетерпеливо и жадно стремилось искать счастья вне родины. Воздух мирной страны, возвращенной к состоянию относительного порядка с подобием дисциплины, был невыносимо тяжел для соратников Зебржидовского. Они нахлынули в Московию, и второму Димитрию стоило только показаться, чтобы увидеть вокруг себя цвет того странствующего рыцарства, из которого Баторий с трудом создал армию; оно казалось неспособным бороться с регулярной армией Сигизмунда, но давало драгоценное подкрепление и блестящую рамку мятежной милиции. Скоро у бывшего каторжника оказались армия и главнокомандующий – не кто иной, как пан Меховецкий, ветеран польских конфедераций; в его стане появились и более знаменитые новобранцы» [61] .
Замечу, что «междоусобной войной» Валишевский именует рокош Николая Зебржидовского. Действительно, 6 июля 1607 г. гетманы Ян Ходкевич и Станислав Жолкевский разбили панов-рокошан под Гузовым.
Цитирую Валишевского дальше: «Первого Димитрия в его походе на Москву тоже охраняли поляки; но он держал в известных границах своих непокорных защитников, противопоставляя им в десять раз более многочисленную массу туземных воинов, казаков и москвитян. Второй Димитрий не имел таких средств. Северщина и московская украйна при его появлении сами лишились людей, способных носить оружие; Болотников все уже забрал, а разгром «большого воеводы» оставил его господину одни деморализованные и искалеченные обломки ополчения. Среди приближенных нового претендента поляки имели преимущество не только числом, как в первое время, но и по нраву, которое им все время обеспечивали их лучшее воинское воспитание и доблесть их вождей. Когда в Путивле к претенденту присоединились паны – Будзило, автор любопытных записок об этом походе; Валевский, Тышкевич, приведшие каждый по отряду конницы в тысячу лошадей; за ними Александр Лисовский, уже знаменитый партизан и герой предстоявшей Тридцатилетней войны; князь Адам Вилневецкий; наконец и другие именитые вельможи, – он мог себя чувствовать скорее на пути к Кракову, нежели в Москву.
Вновь прибывшие прекрасно знали, что имеют дело с самозванцем. Весело принимая участие в комедии, они от самого царя не скрывали, что вовсе не обманываются на его счет; однако они вели за собой в его стан всю боевую, доблестную, но неисправимо неспособную к дисциплине Польшу. Сразу отменено было всякое командование. Непрерывные раздоры, неизбежные между товарищами по оружию с приблизительно одинаковыми званиями и притязаниями, мешали успехам наилучшим образом задуманных военных операций» [62] .
Но тут Валишевский допустил два серьезных «ляпа». Во-первых, соотношение польских подданных к русским было не 1 к 10, а с учетом малороссийских казаков [63] было 1,5 к 1, в крайнем случае 1 к 1. Ну а во-вторых, пан Александр Лисовский умер в России, а в Тридцатилетней войне участвовали лишь остатки его отряда.
Первым командующим армии самозванца был гетман Меховецкий. Однако вскоре из Польши прибыл четырехтысячный отряд Романа Рожинского. «Происходя от Гедимина, великого князя литовского, род Рожинских прославился несколькими поколениями знаменитых воинов и принадлежал к высшей знати Польши. Едва приближаясь к тридцати годам, красавец, богатырского сложения, отважный и величественный, князь Роман с виду представлял совершеннейший тип польского королька этой эпохи. Собрав маленькую армию в четыре тысячи человек, он предлагал ее претенденту, но на некоторых условиях: он требовал возврата затраченных на нее средств и прав главнокомандующего» [64] .
Поначалу Лжедмитрий II не хотел смещать Меховецкого. Но большинство поляков шли на сторону Рожинского. Сторонники гетмана арестовали царька. Тот с горя напился горилки. Поляки были уверены, что он таким образом хотел покончить с собой. Ну, а Меховецкого пан Рожинский лично зарубил саблей.
По данным участника похода Лжедмитрия II пана Будзилы, весной 1608 г. в армии самозванца насчитывалось 8126 поляков, причем в это число не входят польскоподданные малороссийские и запорожские казаки.
В течение лета и осени число поляков, несмотря на потери, резко увеличилось. Так «Александр Зборовский, Андрей Млоцкий и Мартин Виламовский привели в июле 1608 г. каждый по эскадрону гусар. В августе прибытие усвятского старосты Сапеги произвело особенную сенсацию. Это был двоюродный племянник литовского канцлера, один из самых блестящих польских аристократов того времени. Воспитанник итальянских школ и ученик лучших полководцев своей страны, Ян-Петр Сапега сражался в рядах королевской армии при Гуцове и, командуя двумя снаряженными на свой счет эскадронами, содействовал решительной победе над мятежниками. Теперь он привел целый корпус, – пехоту, кавалерию и артиллерию с пушками!» [65]
Самое забавное, что 25 мая 1608 г. в Москве королевские послы пан Витовский и князь Друцкий-Соколинский заключили с боярами новый мир на три года и одиннадцать месяцев на следующих условиях: оба государства остаются в прежних границах; Россия и Польша не должны помогать врагам друг друга; царь обязывается отпустить в Польшу самборского воеводу Мнишка с дочерью и сыном и всех задержанных поляков; король обязывается сделать то же самое в отношении задержанных в Польше русских; король и республика должны отозвать всех поляков, поддерживающих самозванца, и впредь никаким самозванцам не верить и за них не вступаться, Юрию Мнишку не признавать зятем второго Лжедмитрия, дочь свою за него не выдавать, и Марине не называться московской государыней.
Царь Василий по своей наивности отпустил всех пленных поляков. А большая часть панов вместе с Мариной и Юрием Мнишками и отправились к самозванцу в Тушино. Состоялось трогательное свидание разлученных супругов, и Марина объявила себя московской царицей. «По словам Мархоцкого [участника событий. –
Обосновавшись в Тушине, поляки начали систематически грабить Россию. Каждый польский отряд получил приставство, то есть район, где он мог спокойно грабить и убивать горожан и крестьян, не мешая заниматься оным промыслом иным тушинцам.
До сих пор ни один русский историк не посчитал, сколько десятков, если не сотен тысяч русских людей убили тушинские поляки и их русские наймиты. Зачем годами заниматься хлебопашеством или нести ратную службу в крепостях, когда достаточно оказать какую-либо услугу полякам и получить от них грамоту на владение землей и парой-тройкой деревень. Другой вопрос, что через месяц-другой Тушинский вор мог отписать сию землю другому своему стороннику. Но об этом никто не думал.
А почему историки не писали о том, как тушинцы проводили геноцид русского народа? Так ведь в Тушине сидел не только царь Димитрий, но при нем были патриарх и боярская дума. А патриархом был Филарет, в миру Федор Никитич Романов, а в думе преобладали его родственники. Представим на секунду, чтобы его сынок Мишенька или внучек Алешенька приказали дьякам расследовать злодеяния тушинцев, допросить уцелевших очевидцев. Ну а затем началась «смутная пора» петровских времен, и о тушинских поляках все забыли. Так что сейчас о деятельности тушинских поляков можно прочитать лишь в краеведческих записках или сообщениях научных конференций, проводившихся в музеях Углича, Костромы, Александровской слободы, Ярославля, Вологды и т. д.
Поляки, как паны католики, так и паны православные, не щадили даже христианских святынь. В десятках монастырей были вырезаны все монахи.
Вот тушинский отряд во главе с самим Сапегой двинулся на Ростов. Как писал историк Соловьев: «Ростовцы, по словам современного известия, жили просто, совету и обереганья не было; они хотели бежать далее на север всем городом, но были остановлены митрополитом своим Филаретом Никитичем Романовым» [67] .
Тут следует сделать маленькое замечание. Ростов в те времена был почти не укреплен, а Ярославль представлял собой мощную крепость. Поклонники Романовых утверждают, что Филарет отказался ехать в Ярославль исключительно ради того, чтобы разделить участь своей паствы. Но ведь и в Ярославле была паства, а титул Филарета – митрополит ростовский и ярославский. Но почему не предположить, что митрополит сам желал попасть в Тушино?
Польский очевидец писал, что тушинцы в Ростове «захватили митрополита и воеводу, там же убили попов и множество черни, забрали в плен многих женщин, царскую казну, золото, серебро, жемчуг. Среди награбленных предметов была статуя, отлитая из золота, которую зовут ракою Леонтия Чудотворца и которая весила пуд и двадцать фунтов, также серебряная гробница, очень много золота и серебра на образах. Все это они похитили» [68] .
Таким образом, Филарет не только не уехал сам, но и не вывез в Ярославский кремль из незащищенного Ростова огромные церковные ценности.
В Тушине царь Димитрий милостиво встретил ростовского митрополита, а Филарет подарил вору большой «восточный яхонт». Так Тушино получило патриарха.
Глава 7 Война короля Сигизмунда
«Добрый и полный героизма [польский король. –
Вот как просто и красиво объяснил нам Казимир Валишевский нападение короля Сигизмунда. Ему стало обидно, что польские магнаты, в том числе паны рокошане, интенсивно грабят Россию, а своему законному монарху не отстегивают ни копеечки.
Опять пан Валишевский объясняет нам: «…король сам имел мало охоты увлечь поляков за собою в поход. С него было довольно поляков в Кракове! Он мечтал достигнуть Москвы без поляков. Поэтому, несмотря на благоприятное голосование большинства сеймиков (поветовых сеймов), он склонялся к мысли сделать из этого предприятия дело личное и избегал предлагать участие в нем на сейме» [70] .
Понятно, что под поляками Валишевский понимает магнатов, ну в крайнем случае шляхту. Это они – поляки, а хлопы – не поляки, это просто быдло.
Короче, Сигизмунд решил пограбить один, без панов, пардон, поляков. Для этого у него была своя королевская армия – «ведь солдаты только и существуют для того, чтобы воевать» [71] .
Польский сейм решал давать или не давать королю денег на войну. И Сигизмунд решил воевать на свои деньги – тогда и делиться добычей будет не с кем. Король обратился за финансовой поддержкой в Рим. Однако папа Павел V не оправдал надежды короля. Для войны с московитами он для начала послал Сигизмунду шпагу, освященную в праздник Рождества Христова, а немного позже – 40 тысяч талеров.
Денег было мало, и для начала король решил ограничиться Смоленском. «К тому же слухи ходили о плохом укреплении Смоленска, об отсутствии в нем войска, выведенного будто бы Скопиным, о желании жителей передаться полякам» [72] .
19 сентября 1609 г. коронное войско Льва Сапеги подошло к Смоленску. Через несколько дней туда прибыл и сам король. Всего под Смоленском собралось регулярных польских войск: 5 тысяч пехоты и 12 тысяч конницы. Кроме того, было около 10 тысяч малороссийских казаков и неопределенное число литовских татар.
Перейдя границу, Сигизмунд отправил в Москву складную грамоту, а в Смоленск – универсал, в котором говорилось, что Сигизмунд идет навести порядок в русском государстве по просьбе «многих из больших, маленьких и средних людей Московского государства» и что он, Сигизмунд, больше всех радеет о сохранении «православной русской веры».
Позже польские историки будут утверждать, что Сигизмунд напал на Россию, поскольку Василий Шуйский нанял отряд шведов для деблокирования Москвы от тушинцев. Валишевский утверждал: «Если бы он [Сигизмунд] вовремя не упредил их, вступив в московские пределы, москвитяне напали бы на него в Польше вместе со своими союзниками – шведами» [73] .
Увы, Смоленск оказался для поляков твердым орешком. Небольшой гарнизон и вооруженные местные жители (всего до 5 тыс. человек) отчаянно сопротивлялись под руководством воеводы Шеина.
Вторжение королевских войск в Россию вызвало панику не в Москве, а в Тушине. Когда до «воровской» столицы дошла весть о походе короля, поляки созвали коло и начали кричать, что Сигизмунд пришел за тем, чтобы отнять у них заслуженные награды и воспользоваться выгодами, которые они приобрели своей кровью и трудами.
Однако по здравому размышлению вожди поляков во главе с Рожинским сообразили, что вести войну на два фронта – с царем Василием Шуйским и собственным королем – достаточно накладно, и начали торг с Сигизмундом. Так, они потребовали от короля огромную сумму, а пока в залог собирались захватить Северскую и Рязанскую области и кормиться доходами с них до тех пор, пока все не получат полного вознаграждения.
Фактически Тушинский вор стал пленником поляков. Царские конюшни круглосуточно охраняли польские жолнеры. Лошади могли быть выданы самозванцу лишь с санкции Рожинского. На карту была поставлена жизнь «царя». Ведь в случае присоединения Рожинского к королю Тушинский вор стал бы всем помехой.
Лжедмитрий делает попытку побега. Ночью он ускакал из Тушина с четырьмя сотнями донских казаков, но поляки догнали его и вернули. С тех пор он жил в Тушине под еще более строгим надзором.
27 декабря Лжедмитрий спросил Рожинского, о чем идут переговоры с королевскими послами. Гетман, будучи нетрезв, отвечал ему: «А тебе что за дело, зачем комиссары приехали ко мне? Черт знает, кто ты таков? Довольно мы пролили за тебя крови, а пользы не видим». Пьяный Рожинский пригрозил даже побить «царя». Тогда Лжедмитрий решил во что бы то ни стало бежать из Тушина и в тот же день вечером, переодевшись в крестьянскую одежду, сел в навозные сани и уехал в Калугу вдвоем со своим шутом Кошелевым.
В ночь на 11 февраля 1610 г. из Тушина бежала Марина Мнишек. Она была беременна от Тушинского вора, но это не помешало ей скакать на коне, переодетой казаком.
Самозваной царице пришлось бежать в Калугу, где ее с помпой встретил «любимый муж». Бегство «царицы» Марины стало катализатором развала «воровской столицы». Казаки [74] разбежались кто куда, часть ушла в Калугу, а остальные рассеялись по стране шайками грабителей. Последними в начале марта 1610 г. ушли поляки Рожинского. Покидая Тушино, Рожинский велел сжечь «воровскую столицу». Из именитых русских тушинцев часть поехала каяться к царю Василию, а другая часть во главе с патриархом Филаретом в обозе Рожинского двинулась под Смоленск к королю.
Поделиться книгой: