Детки в клетке (сборник)

– Ну что ж, – произнес он, – откладывая листочки в сторону. – Очень неплохо. Не помешало бы тебе почитать еще про Джея Голда, который увешал весь салон-вагон своего личного поезда фальшивым Мане, хотя это и ерунда. – Во время этой фразы он спокойно снял крышку осиного ящика.

– Господи, Бобби, не валяй дурака! – воскликнул я.

– Все тот же старый зануда, – рассмеялся Бобби, вытаскивая из ящика большое тускло-серое гнездо размером с шар для боулинга. Он держал его в руках, осы вылетали из гнезда, садились ему на руки, на щеки, на лоб. Одна отлетела подальше и устроилась у меня на предплечье. Я шмякнул по ней. Оса замертво свалилась на ковер. Я испугался – мне действительно стало страшно. Все тело напряглось от выброса адреналина. Я не мог отвести глаз от отверстий в гнезде, из которых продолжали выбираться осы.

– Не убивай их, – сказал Бобби. – Это все равно что убивать младенцев, которые не могут причинить тебе никакого вреда. В этом весь смысл . – Он перекатывал гнездо с ладони на ладонь, действительно как тяжелый мяч. Потом подкинул его в воздух. Я в ужасе наблюдал, как осы с гудением носились по моей комнате, напоминая боевые истребители, вылетевшие на патрулирование воздушного пространства.

Бобби аккуратно положил гнездо обратно в ящик и присел на мою кровать. Потом похлопал рядом с собой, приглашая устраиваться рядом, и я повиновался, просто загипнотизированный им. Осы были повсюду: на ковре, на потолке, на занавесках. С полдюжины деловито ползало по большому черному экрану выключенного телевизора.

Бобби успел смахнуть еще парочку с того места дивана, куда едва уже не опустилась моя задница. Осы быстренько улетели. Они все летали легко, ползали легко, все делали быстро. В их поведении не было никакой заторможенности. Как и говорил Бобби, постепенно они находили обратный путь, садились на свой словно слепленный из серой жеваной бумаги дом и исчезали внутри.

– Я не первый, кто заинтересовался Вако, – заговорил Бобби. – Каким-то странным образом оказалось, что это самый крупный город в до смешного небольшом миролюбивом регионе самого воинственного – в пересчете на душу населения – из всех штатов нашей страны. Понимаешь, Хови, техасцы любят стрелять друг друга. Это у них как хобби на уровне штата. Половина мужского населения носит оружие. Бары Форт-Уорта в субботние вечера превращаются в стрелковые тиры, где тебя запросто подстрелят вместо глиняной утки. Там больше членов национальной стрелковой ассоциации, чем прихожан методистской церкви. Разумеется, ты понимаешь, что Техас не единственное место на свете, где люди стреляют друг в друга, режут друг друга или суют в печь младенцев, которые слишком много кричат, но здесь просто обожают огнестрельное оружие.

– За исключением Вако, – заметил я.

– Нет, там его тоже любят, – разочаровал меня брат. – Только пользуются им в отношении друг друга несравнимо реже.

О Господи. Я поднял голову и увидел часы на стене. Мне казалось, что я пишу минут пятнадцать, а на самом деле прошло уже около часа. Такое случается со мной, когда я очень спешу, но обольщаться не следует. Я чувствую себя по-прежнему хорошо – нет ни заметной сухости в горле, ни мучительного подыскивания слов. И печатаю я нормально – равномерно, не пропуская букв и делая пробелы. Тем не менее не надо себя обманывать. Я должен спешить. О-ля-ля, сказала Скарлетт, и все такое.

Ненасильственная атмосфера, царящая в Вако, уже давно была замечена и изучена, прежде всего социологами. Бобби объяснил, что при компьютерном анализе сопоставимых данных по Вако и регионам, схожих с ним по плотности населения, возрасте жителей, уровню экономического развития, образовательному уровню и еще по десятку показателей обнаруживается просто гигантская аномалия. В научных трудах юмористические пассажи обычно не приняты, но из полусотни тех, что изучил Бобби, в нескольких с иронией предполагалось, что тут, видимо, «что-то в воде».

– Я решил, что на сей раз в этой шутке может быть доля правды, – продолжал Бобби. – В конце концов в некоторых местах действительно есть что-то в воде, что, например, предотвращает кариес. Это называется флуориды.

Он вернулся в Вако в обществе двух аспирантов-социологов и одного полного профессора геологии, у которого как раз был год, свободный от лекций, и он был готов к приключениям. За шесть месяцев Бобби с парнями-социологами написали компьютерную программу, которая иллюстрировала то, что мой брат назвал единственным в мире центром покоя. В сумке у него нашлась и слегка помятая распечатка. Он передал ее мне. Я увидел сорок концентрических колец. Вако располагался в восьмом, девятом и десятом, если смотреть от края к центру.

– А теперь посмотри сюда, – сказал он и наложил прозрачную кальку на чертеж. На кальке тоже были изображены круги, только в каждом еще и цифры. В сороковом круге – 471. В тридцать девятом – 420. В тридцать восьмом – 418. И так далее, по нисходящей. В нескольких кругах цифры вдруг возрастали, но лишь в двух, не более (и ненамного).

– Что это значит?

– Каждая цифра означает количество насильственных преступлений в конкретном регионе. Убийства, изнасилования, разбойные нападения, грабежи, даже акты вандализма. Компьютер выдает цифру согласно формуле, которая учитывает плотность населения. – Он постучал пальцем по двадцать седьмому кругу, помеченному числом 204. – Вот в этом районе, например, живет около девятисот человек. Цифра означает три-четыре случая семейных скандалов, парочку пьяных драк в барах, один акт жестокого обращения с животными – насколько я помню, выживший из ума фермер обозлился на свинью и всадил в нее заряд каменной соли, а также один случай непредумышленного убийства.

Ближе к центральному кругу величины резко стремились к нулю: 85, 81, 70, 63, 40, 21, 5. В эпицентре мирового покоя находился город Ла-Плата. Назвать его сонным маленьким городишком было более чем справедливо.

Цифровое значение города Ла-Плата равнялось нулю.

– Вот так вот, Бо-Во, – произнес Бобби, нервно потирая длинные руки. – Это мой кандидат на Сады Эдема. Население его составляет пятнадцать тысяч человек, двадцать четыре процента которых – люди со смешанной кровью, в просторечии именуемые индейцами. Небольшая фабрика по изготовлению мокасин, парочка автопредприятий, несколько слабых ферм. Это – для работы. Для отдыха у них есть четыре бара, два танцзала, где можно сколько угодно слушать любую музыку, если она напоминает Джорджа Джонса, два кинотеатра для автомобилистов и аллея для боулинга. – Он помолчал и добавил: – Да, и еще винокуренный завод. Не знаю другого места, где бы делали такое хорошее виски, разве что в Теннесси.

Короче говоря (а теперь уже слишком поздно для чего-то иного), Ла-Плата должна была бы быть просто рассадником полного набора бытовых преступлений, которыми ежедневно заполняются полицейские сводки местных газет. Должна, но не стала. За пять лет до прибытия туда моего брата в городе произошло всего одно убийство, два случая нападения, ни одного изнасилования, ни одного официально зарегистрированного жестокого обращения с детьми. Произошло четыре вооруженных грабежа, но все четыре, как выяснилось, были совершены так называемыми гастролерами, равно как убийство и одно из нападений. Местный шериф был старым толстым республиканцем, который мастерски умел подражать Родни Дэнджерфилду. О нем было известно, что он проводит целые дни в местном кафетерии за чашкой кофе, распустив узел галстука и предлагая всем – пожалуйста! – попользоваться его женой. Брат сказал, что это не просто неудачная шутка; он был совершенно уверен, что бедняга страдает болезнью Альцгеймера в начальной стадии. Единственным помощником был его племянник. Бобби сказал, что молодой человек больше всего напоминает Юного Дебила из старого юмористического телешоу.

– Если бы эта парочка жила в любом из городов Пенсильвании, схожих с Ла-Платой всем, кроме расположения, их бы вышибли пинком лет пятнадцать назад. Но в Ла-Плате они будут занимать свои посты до самой смерти… которая, вероятно, их настигнет во сне.

– Расскажи, что же ты все-таки сделал?

– Ну, примерно неделю после того, как получили статистические выкладки и свели все воедино, мы просто сидели и пялились друг на друга, – признался Бобби. – Понимаешь, мы были готовы ко многому , но не к такому. Даже Вако не в состоянии подготовить тебя к Ла-Плате. – Бобби беспокойно заерзал, похрустывая суставами пальцев.

– Боже, терпеть не могу, когда ты так делаешь, – сказал я.

– Извини, Бо-Во, – улыбнулся он. – Как бы там ни было, мы провели геологические тесты, потом – микроскопические анализы воды. Я не ждал ничего особенного. У каждого в этом районе своя артезианская скважина, довольно глубокая, и они регулярно проверяют качество воды на предмет наличия в ней боракса и тому подобного. Если бы там было что-нибудь очевидное, об этом бы стало давным-давно известно. Поэтому мы провели субмикроскопический анализ. Он-то и показал нечто весьма странное.

– Что именно?

– Разрывы в цепочках атомов, субдинамические электрические колебания и некоего рода протеин. Вода на самом деле представляет собой не совсем H2O. Это не тот случай, когда в ней примеси сульфидов, железа и всего прочего, что может содержать водоносный пласт конкретного региона. Это вода Ла-Платы – писать ее следует именно так, как прибавление professor emeritus [10] к фамилии. – Его глаза сияли. – Но самое интересное во всем этом, Бо-Во, – белок. Насколько нам известно, этот конкретный белок существует в природе еще только в одном месте: в человеческом мозге.

Ох-хо-хо…

Вот оно и началось, внезапно, между двумя вздохами: резкая сухость в горле. Еще не страшная, но мне уже пришлось прерваться на минуту и принести себе стакан воды со льдом. Полагаю, у меня в запасе не больше сорока минут. О Господи, сколько же я еще хотел рассказать! Про осиные гнезда с осами, которые никого не жалили, про лобовое столкновение двух автомобилей, свидетелями которого был Бобби с одним из своих помощников, после которого водители – молодые мужчины, оба пьяные, оба примерно лет двадцати пяти (по всем социологическим показателям – возраст задиристого молодого лося) вышли из машин, пожали друг другу руки, миролюбиво обменялись карточками страховых агентств, а затем двинулись в ближайший бар обмыть это происшествие.

Бобби говорил несколько часов. У меня их нет. Но итог был прост: вещество в майонезной банке.

– Мы организовали в Ла-Плате свое перегонное производство, – сообщил Бобби. – Производим, так сказать, самогонку под названием «пацифистка». Водоносный пласт в этом районе Техаса залегает глубоко, но он огромен, как озеро Виктория, пропитавшее осадочные породы, которые расположены над поверхностью Мохоровичича [11] . Вода эта сама по себе обладает определенной силой, но нам удалось многократно увеличить эту силу, как ты мог заметить на осах. Сейчас у нас в стальных резервуарах находится уже шесть тысяч галлонов такой концентрированной жидкости. К концу года будет четырнадцать. К следующему июню надеемся получить тридцать тысяч галлонов. Но этого недостаточно. Нам нужно и больше, и быстрее. А потом еще надо будет транспортировать ее.

– Куда транспортировать?

– Для начала – на Борнео.

Я решил, что либо сошел с ума, либо ослышался. Не тут-то было.

– Смотри, Бо-Во… извини, Хови, – поправился Бобби, снова роясь в своей бездонной дорожной сумке. – Вот, – протянул он мне большой аэрофотоснимок. – Видишь, как все замечательно? Словно сам Господь Бог врезался с экстренным сообщением в очередную трансляцию «Дней нашей жизни», сообщая, что это наш последний шанс!

– Ничего не понимаю, – признался я. – И понятия не имею, что это такое. – На самом деле я, конечно, видел остров – не сам Борнео, а островок, лежащий к западу от Борнео, помеченный как Гуаландио, с горой в центре и множеством маленьких поселений на склонах. Саму гору из-за облачности разглядеть было трудно. Просто я понятия не имел, на что надо смотреть.

– Гора называется так же, как остров, – сказал брат. – На местном наречии слово «гуаландио» означает «милость Божья», или «судьба», или «рок», в общем, выбирай что хочешь. Но принц Роджерс называет ее крупнейшей на Земле бомбой с часовым механизмом. Она настроена на взрыв в октябре следующего года. Возможно, раньше.

Самое безумие в том, что повествование кажется безумным, если его излагать в такой спешке. Бобби попросил меня помочь найти для него сумму от полумиллиона до полутора миллионов долларов, чтобы осуществить следующее: во-первых, собрать от пятидесяти до семидесяти тысяч галлонов «высокой очистки»; во-вторых, перебросить по воздуху жидкость на Борнео, где есть нормальные взлетно-посадочные полосы (на Гуаландио может приземлиться дельтаплан, не более); в-третьих, перевезти все это морем на остров под названием «Милость Божья», или «Судьба», или «Рок»; в-четвертых, каким-то образом, скорее всего на грузовиках, поднять ее наверх по склону вулкана, который спит с 1804 года (если не считать одного незначительного пробуждения в 1938-м), и вывалить все это в кальдеру. Принц Роджерс на самом деле – Джон Пол Роджерс, тот самый профессор геологии. Он заявил, что на Гуаландио ожидается не просто извержение вулкана; это будет гигантский взрыв, подобный взрыву Кракатау в девятнадцатом веке, на фоне последствий которого химическая бомба, отравившая Лондон, покажется просто детской хлопушкой.

Частицы, поднявшиеся в воздух после взрыва Кракатау, пояснил мне Бобби, в буквальном смысле облетели весь земной шар. Результаты наблюдений оказали существенное влияние на формирование теории «ядерной зимы» группы Саган. В течение трех месяцев после этого взрыва половина жителей Земли имела возможность наблюдать невероятных цветов закаты и рассветы, а причиной этому стал вулканический пепел, рассеянный в атмосфере воздушными течениями Ван Аллена, которые располагаются на сорок миль ниже Пояса Ван Аллена. В последующие пять лет наблюдалось глобальное изменение климата, и один вид пальм, распространенный ранее лишь в восточной Африке и Микронезии, спустя некоторое время обнаружился также в Южной и Северной Америке.

– Все североамериканские пальмы вымерли к концу девятнадцатого века, – просветил меня Бобби. – Но замечательно прижились ближе к экватору. Это Кракатау занес их туда, Хови… таким же образом я хочу разнести воду Ла-Платы по всему миру. Я хочу, чтобы вода Ла-Платы попала на людей, когда они будут мокнуть под дождем – а дождей после взрыва Гуаландио будет очень и очень много; я хочу, чтобы вода Ла-Платы попала к ним вместе с питьевой водой, которую они будут брать из своих резервуаров, хочу, чтобы они мыли ею головы, купались в ней, держали в ней свои контактные линзы. Чтобы этой водой подмывалась каждая шлюха.

– Бобби, – сказал я, зная, что это не так, – ты сошел с ума.

Он лишь криво, устало усмехнулся.

– Нет, я не сошел с ума. Хочешь увидеть настоящих сумасшедших? Посмотри Си-эн-эн, Бо… Хови. Там постоянный парад сумасшедших.

Мне не надо было включать кабельные новости (которые один мой друг называл шарманкой смерти), чтобы понять, о чем говорит Бобби. Индийцы и пакистанцы балансируют на грани войны. Китай с Афганистаном – то же самое. Одна половина Африки страдает от голода, вторая сгорает от СПИДа. Уже пять лет, с тех пор как в Мексике к власти пришли коммунисты, на всем протяжении техасско-мексиканской границы не прекращаются локальные стычки, а пропускной пункт Тихуана в Калифорнии уже называют маленьким Берлином, поскольку там воздвигнута стена. Звон сабель превратился в грохот. В последний день прошлого года активисты движения «Ученые за ядерную ответственность» установили свои черные часы на пятнадцать секунд до полуночи.

– Бобби, предположим, все удастся и все произойдет согласно твоим расчетам, – заговорил я. – Скорее всего – нет, но тем не менее. Ты же не имеешь ни малейшего представления об отдаленных последствиях.

Он собрался что-то возразить, но я жестом остановил его.

– Не надо обольщаться. Ты действительно этого не представляешь. У тебя было время найти этот мировой центр покоя и выяснить причину, не спорю. Но ты когда-нибудь слышал про талидомид? Про эти модные снотворные таблетки, одновременно избавляющие от прыщей, которые стали причиной возникновения рака и инфарктов у тридцатилетних? А не помнишь вакцину против СПИДа, изобретенную в 1997 году?

– Хови!

– Которая действительно помогала победить недуг, но только потом оказалось, что добровольцы, испытывавшие ее на себе, поражены неизлечимой эпилепсией и все скончались в течение полутора лет?

– Хови!

– Тогда появились…

– Хови!

Я прервался и посмотрел на него.

– Мир, – произнес он со слезами в голосе и умолк. Я видел, как у него ходит кадык. Было ощущение, что он никак не может проглотить комок в горле. – Мир требует героических действий, Хови. Я ничего не знаю о долгосрочных последствиях и у меня нет времени изучать их, потому что долгого срока просто не существует. Возможно, нам удастся избавиться от всей этой гадости. Впрочем… – Он пожал плечами и попробовал улыбнуться, глядя на меня блестящими глазами, в которых явственно стояли слезы. – Впрочем, возможно, мы даем героин раковому больному на последней стадии. Но в любом случае это положит конец тому, что происходит сейчас. Положит конец мировой боли. – Он простер ко мне руки ладонями вверх. Я видел следы от пчелиных укусов. – Помоги мне, Бо-Во. Прошу тебя, помоги.

Вот я ему и помог.

И мы облажались. Думаю, вы предпочтете сказать, что мы облажались по-черному . Хотите знать мое мнение? Мне абсолютно до лампочки. Мы уничтожили всю растительность. Осталось только то, что в оранжереях. Когда-нибудь здесь что-нибудь снова вырастет. Надеюсь.

Вы еще читаете?

Шестеренки в мозгах крутятся уже медленнее. Впервые в жизни мне приходится мысленно контролировать то, что я делаю. Движения пишущей руки, например. Надо было с самого начала писать быстрее.

Впрочем, не важно. Все равно уже ничего не изменишь.

Разумеется, мы все сделали: перегнали воду, самолетами и морем доставили ее в Гуаландио, соорудили там примитивную систему подъемников – местами механические лебедки, местами рельсы с зубчатыми передачами – до самой вершины и сбросили двенадцать тысяч пятигаллонных контейнеров с водой Ла-Платы в мрачные туманные глубины кальдеры вулкана. Причем сделали все это всего за восемь месяцев. Обошлось это не в полмиллиона и не в полтора миллиона, а более чем в четыре миллиона долларов, что составляет каких-то шестнадцать сотых процента от суммы, потраченной в том году Америкой на оборону. Хотите знать, как нам удалось собрать ее? Я рассказал бы вам, если бы имел больше времени; но голова уже раскалывается, поэтому ерунда. Большую часть, если угодно, я нашел сам – не мытьем, так нытьем. Сказать по правде, я сам не верил, что смогу. Но мы смогли, и мир каким-то образом уцелел, а тот вулкан – как-там-его не помню уже да и нет время искать грохнул как и пре

минутку

Так, стало немного легче. Дигиталин. Я нашел его у Бобби. Сердце колотится как бешеное, но голова прояснела.

Тот вулкан – гора Благодати, как мы его назвали – взорвался, как и предсказал Роджерс. Огонь дым столбом никому нет дела все только в небо смотрят! О-ля-ля сказала Старлетт!

Все было очень быстро как брекс кекс секс и все снова здоровы. То есть

минутку

Боже, дай мне закончить это. То есть все остались живы. Все стали привыкать к статуации. Весьмир стал какосы что показывал Бобби которыенекусались. Три года в мире стыла золотая осынь. Люди стали как хиппи чтопели будемвсевместе цветы любов и

мину

Большая доза. Черт. Сердце готово из ушей выпрыгнуть. Если соберу остатки последних сил

средоточусь —

Да. Стояла просто золотая осень, я хотел сказать. Бобби занялся наукой. Ла-Палата. Социологические данные и проч. Помните местного шерифа? Старый жирный республиканец которочень подражал Чашке Боулинга? Бобби еще сказал, что у того первичные симптомы болезни Роджерса?

Соберись, козел!

Был не только он. Оказалось в этом районе Техаса их пруд пруди. Больных выпадением, я скажу. Три года мысбобибылитам написали новую программу новый график я увидел чтополучилось и уехал сюда бобби спомощенками стались один застрелился сказал бобби когда приехал

стоп еще дозу

Хорошо. Последний раз. Серце сучит такчто трудно дышать. Новый график последний график показал все кактолько его наложили на график покоя график покоя пкзл пдние ровня нсилия по нпрвленю к Ла-Плате. График альцгеймера пкзл рост случаев прждврменного слабоумия по нпрвленю Ла-Плате. Люди тут очень рано становились очень глупыми.

Три года мы с бобо берегли себя как могли пили только кипяченую воду носили шляпы бурашки с друными ликавами зато никакой войны и когда все стали очень глупыми мы нетя приехал сюда потомучтоонмойбраткакегозовут

БОББИ

Бобби пришел комне вечером плакал я сказ боби я тебялюблю он казал прости бо во я превратил мирвбаранов простибо ясказал лучшевбаранов чем в пепел онплакаляплакалсказалбобилблю он просилпулювлоб я казал да он просил писатьэто я казл да написал илинет непомню буквывижунепонимаю

у меня боби его зовут брат кажется янаписал естькуда положит полежит боби сказ милон лет покоя буд покапока всем конча проща боби тыневиноват ятебялюб

ятебяпроща

люблюте

грешен (прд миром)

Детки в клетке

[12]

Звали ее мисс Сидли, работала она учительницей. Ей приходилось вытягиваться во весь свой маленький рост, чтобы писать в верхней части доски, что она сейчас и делала. За ее спиной никто из детей не хихикал, не перешептывался, не пытался съесть что-нибудь сладенькое. Они слишком хорошо знали мисс Сидли. Она всегда могла сказать, кто жует жвачку на задних партах, у кого в кармане рогатка, кто хочет пойти в туалет не по нужде, а чтобы поменяться открытками с фотографиями бейсболистов. Как Господь Бог, она знала все и обо всех.

Волосы у нее поседели, а сквозь тонкое платье проступал поддерживающий позвоночник корсет: в последние годы ее замучили боли в спине. Хрупкая, вечно страдающая, косоглазенькая женщина. Но дети ее боялись. Ее острый язычок сек, как розги. А от взгляда, если он падал на хохотунью или шептуна, даже самые крепкие колени превращались в мягкую глину.

Она писала на доске длинный список слов, которые в этот день предстояло разобрать по буквам, и думала о том, что об ее успехах в долгой и многотрудной учительской карьере можно судить по поведению класса: она могла повернуться к ученикам спиной, не опасаясь, что те тут же займутся своими делами.

– Каникулы, – озвучила она слово, которое выводила на доске. – Эдуард, пожалуйста, используй слово «каникулы» в каком-нибудь предложении.

– На каникулы я ездил в Нью-Йорк, – без запинки ответил Эдуард. Как и учила миссис Сидли, главное слово он произнес четко и размеренно: ка-ни-ку-лы.

– Очень хорошо, Эдуард. – И она перешла к следующему слову.

Разумеется, у нее были свои маленькие хитрости. Успех – это она знала четко – зависел и от мелочей. В классе она никогда не отступала от этого принципа.

– Джейн.

Джейн, которая яростно пролистывала учебник, виновато подняла голову.

– Пожалуйста, закрой книгу. – Книга закрылась. Взгляд светлых глаз Джейн, полных ненависти, уперся в спину мисс Сидли. – После занятий останешься в классе на пятнадцать минут.

Губы Джейн затряслись.

– Да, мисс Сидли, – покорно ответила она.

Мисс Сидли очень ловко использовала свои очки с толстыми стеклами, и ее всегда забавляли виноватые, испуганные лица учеников, когда она ловила их за неположенным занятием. Вот и теперь она увидела, как искаженный, перекошенный Роберт, сидевший в первом ряду, скорчил неодобрительную гримаску. Но ничего не сказала. Пусть Роберт еще немного подергается.

– Завтра, – громко и отчетливо произнесла мисс Сидли. – Роберт, тебя не затруднит предложить нам какое-нибудь предложение со словом «завтра»?

Роберт глубоко задумался. Класс затих, разморенный теплым сентябрьским солнцем. Электрические часы над дверью показывали, что до желанных трех часов осталось всего лишь тридцать минут, и лишь молчаливая, угрожающая спина мисс Сидли удерживала юные головы от сладкой дремы.

– Я жду, Роберт.

– Завтра случится что-то плохое, – ответил Роберт. Предложение он составил совершенно правильно, но седьмое чувство мисс Сидли, свойственное всем строгим учителям, подсказало: что-то не так. – Завт-ра, – как и полагалось, добавил Роберт. Руки его лежали на парте. Он вновь скорчил гримаску. Да еще улыбнулся одними губами. И тут до мисс Сидли дошло: он знает, как она наловчилась использовать очки.

И ладно. Очень даже хорошо.

Она начала писать следующее слово, не похвалив Роберта, предоставив тому увидеть ответ в реакции ее тела. Одним глазом она приглядывала за Робертом. Скоро он высунет язык или поднимет один палец (даже девочки, и те знали, что означает этот неприличный жест) только для того, чтобы посмотреть, действительно ли она знает, что он делает. И вот тогда будет наказан.

Отражение, конечно же, искажало действительность. И смотрела она на него лишь краем глаза искоса, занятая словом, которое писала на доске.

Роберт изменился.

Она едва успела поймать это изменение, заметить, как лицо Роберта стало… другим.

Она резко обернулась, бледная как полотно, не обращая внимания на боль, пронзившую спину.

Роберт вопросительно смотрел на нее. Его руки лежали на парте. Испуга он не выказывал.

Мне это привиделось , подумала мисс Сидли. Я чего-то ждала, а когда ничего не произошло, мое подсознание что-то выдумало. Пошло мне навстречу. Однако …

– Роберт? – Она хотела, чтобы голос звучал властно, хотела, чтобы в нем слышалось невысказанное требование чистосердечного признания. Не получилось.

– Что, мисс Сидли? – Глаза у него были темно-карие, как ил на дне медленно текущего ручья.

– Ничего.

Он вновь повернулась к доске. По классу пробежал легкий шепоток.

– ТИХО! – рявкнула она, окинув учеников грозным взглядом. – Еще один звук, и вы все останетесь в школе вместе с Джейн. – Она обращалась ко всему классу, но смотрела на Роберта. В его ответном, чистом, детском взгляде читалось: Почему я, мисс Сидли? Я тут совершенно ни при чем .

Она вновь принялась писать на доске, на этот раз перестав поглядывать на отражение в очках. Последние полчаса закончились, но ей показалось, что Роберт, выходя из класса, очень странно посмотрел на нее, словно говоря: У нас есть тайна, верно ?

Взгляд этот не давал ей покоя. Преследовал ее, застрял в голове, словно кусочек мяса между двумя зубами: вроде бы ничего особенного, но противно.

В пять вечера, в одиночестве принявшись за обед (вареные яйца на гренке), мисс Сидли по-прежнему думала об этом. Она знала, что стареет, и воспринимала сие с олимпийским спокойствием. Она не собиралась превращаться в одну из школьных мымр, которых пинками выгоняли на пенсию. Они напоминали мисс Сидли азартных игроков, которые, проигрывая, не могли заставить себя оторваться от стола. Но она-то не проигрывала. Она всегда была в выигрыше.

Мисс Сидли уставилась на вареные яйца.

Разве не так?

Подумала о чистеньких лицах третьеклассников, обнаружила, что наиболее отчетливо видит Роберта.

Встала, включила еще две лампочки.

Позже, когда она легла спать, лицо Роберта опять всплыло перед ней, неприятно улыбаясь из темноты под веками. Лицо начало меняться…

Но мисс Сидли заснула до того, как увидела, в кого или во что превратился Роберт.

* * *

Сон не принес отдыха, а потому на следующий день она пришла в класс не в самом радужном настроении. С нетерпением ждала, когда же кто-нибудь зашепчется, захихикает, может, передаст записку. Но класс сидел тихо… очень тихо. Все неотрывно смотрели на нее, и мисс Сидли чувствовала, что взгляды учеников ползают по ней, словно слепые муравьи.

Прекрати , жестко одернула она себя. Ты превратилась в выпускницу колледжа, ведущую свой первый урок .

День тянулся ужасно медленно, так что последнего звонка она ждала даже с большим нетерпением, чем дети. Наконец они построились у двери, парами, мальчики и девочки, держась за руки.

– Свободны, – отпустила их мисс Сидли, а потом слушала их радостные крики в коридоре и залитом солнцем школьном дворе.

Что же я такое увидела, когда он изменился? Что-то луковицеобразное. Что-то мерцающее. Это что-то смотрело на меня, да, смотрело и ухмылялось, и это был не ребенок. Скорее, старик, очень злобный и …

– Мисс Сидли?

Она дернула головой, с губ сорвалось непроизвольное: «Ой!»

Мистер Хэннинг виновато улыбнулся:

– Извините, что напугал вас.

– Все нормально, – с излишней резкостью ответила она. О чем она только что думала? Что с ней случилось?

– Вас не затруднит проверить, есть ли бумажные полотенца в туалете для девочек?

– Конечно. – Она поднялась, потерла руками поясницу. На лице мистера Хэннинга отразилось сочувствие. А вот этого не надо , подумала она. Старой деве это ни к чему .

Она протиснулась мимо мистера Хэннинга и зашагала по коридору к туалету для девочек. Наткнулась на галдящих мальчишек, которые несли бейсбольное снаряжение. Мальчишки тут же затихли, и крики раздались вновь уже во дворе.

Мисс Сидли хмуро посмотрела им вслед, подумала, что в ее время дети были другими. Нет, насчет вежливости речь не шла, на это детей никогда не хватало, насчет уважения к взрослым тоже. Но вот такого лицемерия не было и в помине. Раньше они так не затихали при появлении взрослых, с гаденькими улыбками на лицах. Их презрение тревожило, даже выводило из себя. Словно они…

Прятались за масками? Так ?

Мисс Сидли отбросила эту мысль и вошла в туалет. Маленькое L-образное помещение. Туалетные кабинки располагались вдоль одной стороны длинной части, раковины – с двух сторон короткой.

Проверив контейнеры с бумажными полотенцами, она поймала в зеркале свое отражение и уставилась на него. Ей не понравилось то, что она увидела, совершенно не понравилось. Двумя днями раньше этого взгляда не было – испуганного, затаившегося. С ужасом она осознала, что расплывчатое, искаженное отражение бледного лица Роберта с очков проникло ей в голову и укоренилось там.

Дверь открылась, мисс Сидли услышала, как в туалет, хихикая, вошли две девочки. Она уже хотела обогнуть угол и выйти из туалета, когда услышала свою фамилию. Вернулась к раковинам и вновь начала проверять контейнеры с бумажными полотенцами.

– И тогда он…

Тихие смешки.

– Она знает, но…

Снова смешки, липкие, как растаявшее мыло.

– Мисс Сидли…

Хватит! Прекратите этот шум !

Приблизившись к углу, она увидела их тени, расплывчатые, бесформенные, от рассеянного света, падавшего сквозь матовые окна, других и быть не могло. Тени накладывались друг на друга.

Новая мысль мелькнула в голове.

Они знают, что я здесь .

Да. Они знали. Эти маленькие сучки знали.

Сейчас она задаст им перца. Будет трясти, пока не застучат зубы, а смешки не сменятся рыданиями, будет бить головами о кафельные стены, пока они не расскажут все что знали.